Июнь 1672 года
Июнь 1672 года
Поеживаясь, Никанор вышел из прозрачной воды озера на каменистый берег и бросил карася в кадушку, где уже плескалась рыба. Соловецкое лето еще не наступило — вода была холодная, да и на берегу не согреешься. Пока архимандрит нанизывал на крючок нового червя, его босые ноги почти сплошь покрылись комарьем. Никанор повыше заткнул за пояс подол рясы и поспешил вновь по колено забраться в озеро. Он с расстановкой поплевал на червя и забросил удочку. Ловил архимандрит для удовольствия — вскоре на озеро придет артель рыболовов с более солидной снастью заготовлять рыбу впрок. А пока он с келейником и домовым старцем, хранившим скит, жили на озере одни. Нанеся поражение войскам царя Алексея Михайловича, Никанор позволил себе немного отдохнуть и на досуге поразмыслить о прошедших бурных годах соловецкой войны с московским самодержавием.
Царский воевода бесславно отбыл в свою столицу, стрельцы убрались по домам зализывать раны, Соловецкий монастырь заслужил передышку. Конечно, она не будет долгой. Царь не оставит святой обители своим мстительным вниманием. Но теперь, после четырех лет безуспешных попыток покорить монастырь силой, в Москве должны и призадуматься. Соловецкая твердыня не пошатнулась — и сторонники отцепреданного старого благочестия вдохновляются ее примером на многочисленные подвиги во имя веры. Не опомнятся ли московские власти, не задумаются ли они о смысле и цене малопонятных им самим церковных нововведений? Нет, думал Никанор, не опомнятся. Он гнал от себя мысли о дальнейшей судьбе клочка свободной земли в Белом море, но они упорно возвращались, отвлекая внимание от сделанного из гусиного пера поплавка.
Соловецкие сидельцы победили, но и понесли тяжелые потери. «Дом Спаса Преображения и соловецких чудотворцев» был разрублен надвое. С самого начала войны царь постарался прибрать к своим рукам большую часть соловецкого хозяйственного организма. Еще весной 1668 года непризнанный братией архимандрит Иосиф с группой старцев поселился в Сумском остроге на берегу Белого моря, всего в 110 верстах от островов, чтобы оттуда руководить монастырскими угодьями в России и Поморье. Никанор знал, что Иосиф предпочитал оставаться в Вологде, на самом крупном монастырском подворье, но царь лично «попросил» архимандрита на север.
Сохранить монастырь без взбунтовавшейся беломорской твердыни — это была политически разумная, но невыполнимая мысль. С болью в сердце Никанор видел, как год от года монастырское хозяйство разваливается, хиреет. Соляные промыслы, требовавшие огромных денежных вложений, приходили в упадок. Дать денег Иосиф не мог, их у него не было. Множество полезных для освоения Поморья работ, направлявшихся и финансировавшихся соловецкими приказчиками, не производилось, ибо сами приказчики оказались в осаде. Люди Поморья, зарабатывавшие живые деньги и получавшие пропитание от многочисленных торговых связей, промышленной деятельности, вскоре оказались в нищете, на грани голодной смерти. То, что строилось веками, царские воеводы и служилые люди развалили за несколько лет.
Конечно, Москва могла бы помочь Иосифу деньгами и припасами, чтобы он попытался создать новый хозяйственный центр в Сумском остроге. Но кто-кто, а Никанор прекрасно понимал, что правительство преследует иные цели. Не желая терять больших соляных доходов, царь Алексей Михайлович выделил средства для усолий и корабельщиков — выделил в обрез, поручив соляное дело отставным дворянам и выборным горожанамцеловальникам. Государство накладывало руку на хозяйство монастыря; холмогорский, своим и иные воеводы распоряжались его имуществом, все доходы изымались в Москву. Лишенное запасов, а также возможности маневрировать средствами и поддерживать попавших в беду, северное хозяйство гибло на глазах. А царь еще обкладывал впадающих в нищету, разоренных крестьян и промышленников новыми налогами. Население разбегалось, часть его по указу самодержца вербовалось на государственные работы или вообще вывозилось «на вечное житье» в другие места.
Разоряя отхваченную им большую часть монастырского хозяйства, царь Алексей Михайлович напрасно надеялся, что блокированная меньшая часть понесет по крайней мере такой же урон. Голова и сердце монастырского хозяйства — обитель на Белом море — успешно боролись с блокадой. Почти прекратился приток денег от богомольцев, ибо немногие могли пробраться в монастырь, но значительно увеличились денежные вклады от людей, желавших спасти свои души помощью страдальцам. По прикидкам Никанора, поступление денег в казну сократилось вчетверо — зато и расходы казначей с братией уменьшили более чем впятеро.
Принимая бескорыстные вклады и пожертвования, Соловецкий монастырь старался все же платить людям за доставляемые товары. Через братию Анзерского монастыря соловчане покупали сколько угодно соленой рыбы, приобретали перец, чеснок, яйца в пищу и для иконного дела. Рыбу, мясо и шкуры морского зверя исправно поставлял Мурманский промысел, сообщение с которым царский воевода не мог пресечь. Под руководством келаря Азария монастырь оснастил пушками и вывел в море собственный рыболовецкий флот.
За весну и половину лета 1668 года Соловки сильно пополнили свои запасы зерна — теперь его должно было хватить на несколько лет. Пополнение житниц продолжалось и после прихода на Белое море царских стрельцов: при всем старании они не могли контролировать беломорское судоходство. Умелые соловецкие приказчики в Мезени, под носом у воеводы, закупали сукно, холст, кожи, коровье масло, овчины и другие товары, умудряясь даже платить за них в таможню. Мастерские Соловецкого монастыря не прекращали работы, создавая запасы одежды, орудий и всего необходимого на долгий срок вперед. Мельницы мололи зерно, поварня и квасоварня исправно ублажали братию и трудников едой и питьем.
Выдернув еще одного серебряного карася, Никанор с удовлетворением подумал, что даже без сообщения с берегом (от чего упаси Бог!) обитель могла держаться многие годы. Рыбы в озерах было вдосталь, огороды давали достаточно овощей, на островах водились олени[43] и зайцы, глухари, тетерева и куропатки, весной и осенью здесь садились целые тучи перелетных птиц[44], в лесах и на болотах было видимо-невидимо брусники, черники, голубики и морошки. Пока, однако, не было необходимости трогать непуганого, почти ручного зверя и птицу.
Забросив снова удочку, Никанор вознес к Богу молчаливую молитву за то, что он не оставляет своим промыслом православных людей Поморья, не убоявшихся объявленного царем Алексеем Михайловичем наказания за помощь Соловкам: духовным — заточение в Сибири, мирским — смертную казнь. Спасая свои души, люди делали все возможное для поддержки «сидельцев за Христово имя и спасительный крест». Нищие прятали под лохмотьями и провозили в монастырь сукно. Голодные крестьяне — мужики, бабы и ребята — в вёдро и ненастье плыли к Соловкам из Кеми, Шуи, Понгома, со всего побережья, доставляя рыбу, масло, хлеб и множество других товаров.
«Берег» и духовно поддерживал соловецких сидельцев. То из одного, то из другого места приходили вести, что люди отказываются молиться по-новому, оказывают сопротивление властям. Сельские попы становились вдруг горячими проповедниками, смело идущими на муки за веру; их паства нередко «выбивала вон» царских и митрополичьих сыщиков. Соловецкие челобитные, грамотки и «посылочные письма» о вере ходили по рукам и строжайшие допросы схваченных властями владельцев рукописей не позволяли выявить «сообщников».
Томясь в заточении, умирая на плахе, поморские староверы давали стране новые образцы мучеников. Никанор помнил много таких примеров. Бывшего соловецкого подьячего Ивана Захарьева, письмо которого «к ссыльным людям ростовцам» из заточения было перехвачено, воевода Волохов жег огнем и пытал ледяной водой, но страдалец твердил: «В думе со мной никто не был». То же говорили зверски пытаемые монахи Пимен и Григорий, написавшие «воровское письмо» о мучениях сумских заключенных «от слуг антихристовых». День казни Захарьева в Сумском остроге, куда воеводе пришлось силой сгонять крестьян, 17 июня 1671 года, был отмечен Никанором как день памяти нового мученика.
Поддержка «берега» убеждала Никанора, что он был прав, призывая братию к вооруженному сопротивлению. Тогда, 22 и 23 июня 1668 года, архимандрит пережил нелегкую внутреннюю борьбу. Ввиду высадившегося на остров стрелецкого отряда воеводы Игнатия Андреевича Волохова братия и трудники святой обители разделились. Их и так уже оставалось меньше шести сотен — нежелающие бороться и неспособные к борьбе давно разъехались.
Но все же остались люди, в трудную минуту предложившие сдаться, искать царской милости, покориться властям. Некоторые хотели даже перебежать к воеводе, но были схвачены товарищами и уведены в крепость.
Гораздо труднее было Никанору спорить со старым верным товарищем, соловецким Златоустом казначеем Геронтием, призывавшим братию открыть ворота стрельцам и безропотно пострадать от властей за веру, уподобившись древним мученикам. Непригоже, говорил Геронтий, уклоняться от подвига во имя веры, и нельзя монахам проливать людскую кровь, и нелепо биться с воинами, присланными от помазанника Божия, если он и уклонился к неправде. И проповедь Геронтия могла бы увлечь многих на Соловках, если бы он выступил перед черным собором, не поговорив прежде со своими друзьями Никанором и Азарием. Им он показал написанный для собора приговор, «что против государевых ратных людей не биться и монастыря не запирать!». Оставив Геронтия, Азарий и Никанор спешно собрали совет лучших людей, выдвинувшихся во время подготовки к обороне.
В келью архимандрита сошлись служки Фаддей Петров и Елизар Алексеев, избранные братией сотниками, Самко Васильев, известный своей отвагой кормщик, Григорий Черный, кузнец Киприан, Федор Брагин, дьячок Еремей, попы Дмитрий и Павел, монахи Симон, Тихон, Глеб, Герман, Иов Щербак, Аникий и другие, всего более двадцати человек. Это были люди не только испытанной верности отцепреданному благочестию, но обладавшие решимостью отстоять вольность беломорской твердыни от тьмы воинов Антихриста. Каждому из них братия доверила на своем участке готовить монастырь к обороне. Ни Геронтий, ни сам Иоанн Златоуст не убедили бы их сложить оружие, сдаться. На этом совете судьба Геронтия была решена. С болью в сердце, хотя и понимая неизбежность этой меры, Никанор согласился, что Геронтия следует лишить казначейской должности и возможности общения с братией. Немедля бывший казначей был взят под стражу и брошен в темницу.
Большой черный собор Соловецкого монастыря отверг предложение царского воеводы Волохова сдаться. Никанор лично скомандовал открыть огонь. Под ядрами и пулями стрельцы отступили от обители на версту, а затем, опасаясь вылазки, ушли на Заяцкий остров. Легко было представить, какое впечатление эта неудача произведет на царя Алексея Михайловича, тем более что, по сведениям соловецких сидельцев, подчиненные Волохову командиры рвались в бой и осуждали осторожность своего начальника в доносах в Москву. И действительно, 1 сентября царь послал воеводе выговор, приказывая высадиться на Соловецком острове и установить сношения с теми, кто желает покинуть осажденный монастырь.
Сведения об этом приказе Никанор с товарищами получил уже из Сумского острога, в который с наступлением осенних холодов отступил Волохов. От богомольцев, несмотря на запреты приезжавших в монастырь даже из ставки воеводы, соловецкие сидельцы знали о намерениях противника. Собрать сведения помогла и морская экспедиция Фаддея Петрова, который на вооруженной пушками лодье подошел к занятому неприятелем берегу и захватил в плен четырех стрельцов. Затем Петров бесстрашно отправился в Кемь. Стрельцы и жители Кемского острога не только не напали на соловчан, но даже помогли им загрузить карбасы купленной рыбой и тесом для укрепления монастыря. Опасность, как хорошо понимал Никанор, была не столько в блокаде или военных силах Волохова, сколько во внутренних соловецких несогласиях.
В то время как соловчане тайно пересылали письма своим сторонникам на «берегу», царский воевода засыпал «письмами об обращении» саму обитель. К зиме восставшие поняли, что держать на острове тех, кто отказался в свое время взять оружие, становится опасно. Даже среди людей, подписывавших раньше общие челобитные с обещанием «стоять насмерть, но веры отнюдь не переменять», оказались трусы, способные сдать монастырь. Всех колеблющихся выявить не удалось. В заговор, раскрытый донским казаком Григорием Федоровым и беглым холопом Федором Брагиным, входило одиннадцать монахов и девять трудников. 1 декабря 1668 года решением большого черного собора все они были высланы в Сумский острог, где немедленно принесли покаяние и рассказали о том, сколь хорошо укреплен и снабжен монастырь.
Между тем зимой и весной 1669 года Соловки решительно укреплялись. Никанор не участвовал в энергичной деятельности выборных начальников обороны, но поддерживал их распоряжения своим авторитетом. Мирские люди были распределены по сотням и десяткам, осваивали оружие (впрочем, многие отлично им владели), четыре караула по десять человек непрерывно несли сторожевую службу. Монахи и трудники дружно тащили на стены битый камень, чтобы было что бросать на головы штурмующих, готовили колья и вилы с железными наконечниками, чтобы сбрасывать лестницы, устанавливали котлы для варки вара, чтобы обливать осаждающих.
В марте келарь Азарий и Фаддей Петров с товарищами, чтобы положить конец колебаниям среди соловчан, вынули из хранилищ все новые богослужебные книги, сорвали с них переплеты и, изодрав, утопили в море, а переплеты сожгли. Тогда стало понятно, что в обители еще немало людей, надеющихся на сдачу властям. Против уничтожения книг выступила целая группа живших в монастыре ссыльных во главе с гривенским митрополитом Макарием. Его, ссыльного игумена Виктора, келаря Свя-тогорского монастыря Кирилла и старца Герасима восставшие объявили «басурманами», лишили права богослужения и заперли под охраной в келье.
Но брожение среди братии не унималось. В июне восставшим пришлось пойти на крайнюю меру и выслать в Сумский острог всех живших на Соловках ссыльных, четырнадцать человек. В сопровождающие им дали пленных стрельцов. Благополучно добравшись к воеводе Волохову, ссыльные и стрельцы передали челобитную келаря Азария на царское имя, сообщающую, что ссыльные высланы «для того, чтоб они от нас не ушли». Действительно, трое ссыльных уже совершили побег — поп Сисой ушел, а архимандрит Феофан и Андрей Веревкин погибли в бурном море, как и посланные за ними в погоню десять трудников.
Опасность представляли успокоительные вести о том, что воевода Волохов смертельно перессорился с архимандритом Иосифом: их раздоры, доходившие до драк, не позволяли властям заниматься снаряжением военной экспедиции на Соловецкие острова. Население «берега» все больше страдало от царских поборов, начальственных свар и насилия стрельцов. Сам архимандрит Иосиф должен был признать, что монастырские крестьяне «нуждные и голодные, едят сосну, и сено, и мох», а стрельцы «крестьян оголодили и многих били и изувечили». Участились стычки местного населения со стрельцами, можно было ожидать вскоре восстания по всему Поморью[45].
С новыми надеждами на победу келарь Азарий, казначей Симон (назначенный вместо Геронтия), Никанор и их товарищи постановили не молиться за царя и его семью, а молиться лишь за благоверных князей, не нарушавших исконного благочестия. Также они отказались молиться за патриарха и новгородского митрополита, упоминая в молитве лишь * православных архиепископов». Они не замечали, что, ругая царя Алексея Михайловича и изменяя молитву, смертельно пугают многих и отталкивают от себя «ревнителей благочестия». Так, при усиливающейся оппозиции их «богоотступному поведению» они энергично укрепляли монастырь до августа, не чувствуя приближения бури.
Переворот в Соловецком монастыре, случившийся в конце августа, был хорошо организован. Им руководили старцы Епифаний, который стал новым келарем, и Глеб, сделавшийся казначеем. Группы монахов и белян внезапно схватили и бросили в темницы келаря Азария, казначея Симона, сотника Елизара Алексеева, Федора Брагина и более трех десятков их товарищей. Архимандрит Никанор, оставленный на свободе, потому что заговорщики боялись навлечь на себя гнев братии, постоянно находился под наблюдением и ничего не мог предпринять. Он не в силах был предупредить об опасности сотника, своего бывшего слугу и товарища Фаддея Петрова, уехавшего в Анзерскую пустынь. По возвращении ничего не подозревавший Петров был схвачен и брошен в тюрьму. Никанор не смог участвовать в большом черном соборе, утвердившем смену власти.
Тем временем опасность надвигалась. Никанор через верного служку сумел передать заключенным кое-какой инструмент и сообщить, что царские войска вновь подошли к Соловкам. Он боялся, что новые власти изменой сдадут монастырь воеводе Волохову. Эта весть придала заключенным решимости. В обеденное время 8 сентября Федор Брагин, Григорий Черный, Киприан-кузнец и Никита Троетчина сбили железные запоры своей камеры и обезоружили охрану. С топорами и бердышами в руках они взломали тюремные двери и освободили товарищей.
Восставшим удалось захватить оружие прежде, чем монастырские власти опомнились. Но и победившие заговорщики были настороже — они обедали при оружии. Отчаянная попытка восставших ворваться в трапезную и расправиться с властями не удалась. В жестокой схватке два человека были зарублены насмерть, многие ранены. Огромный численный перевес позволил сторонникам новых властей схватить и заковать восставших в кандалы. На следующий день их всех посадили в сойму[46] и скованными отправили в Сумский острог.
Это был важный подарок новых монастырских властей воеводе. Царю были выданы келарь Азарий, казначей Симон, сотники Фаддей Петров и Елизар Алексеев, поп Дмитрий, старец Тихон, Григорий Черный, Федор Брагин, Никита Троетчина, Киприан-кузнец и другие активнейшие сторонники вооруженной борьбы, тринадцать монахов и двадцать четыре бельца, всего тридцать семь человек. В довершение предательства монастырские власти дали сопровождавшему арестованных старцу Манассии роспись высланных и сообщение о их преступлениях против государя.
Когда сойма была перехвачена патрулировавшим вокруг Соловецких островов стрелецким кораблем, воевода Волохов весьма обнадежился относительно скорой сдачи монастыря. Отправив арестованных в Сумский острог «за крепким караулом», он послал стрельца в монастырь для переговоров. 17 сентября келарь Епифании пригласил воеводу со свитой «всемилостивому Спасу и чудотворцам помолиться и с нами переговорить, чтобы нам меж собою самим переговорить, а не пересылкой». Волохов согласился.
В монастыре он понял, почему новые власти опасались вести переговоры на письме. Многочисленные мирские люди, хоть и были обмануты новыми властями и позволили наказать своих вожаков за «богоотступное поведение», отнюдь не желали сдаваться на царскую милость[47]. Не без совета Никанора они не слишком доверяли властям, так что келейные переговоры с воеводой не состоялись. Волохову пришлось говорить перед большим черным собором. «Мы по новоисправленным книгам петь и говорить отнюдь не хотим, — заявили соловецкие сидельцы, — и за то мы хотим помереть все единодушно. Хотя нас великий государь вели по колью растыкать — архимандрита Иосифа нам в монастыре не надобно». Несмотря на столь категоричный ответ, поездка Волохова не была вовсе неудачной. Как потом стало известно Никанору, он увез с собой осторожно составленное послание властей царю, намекающее на возможность примирения.
Не случайно Волохов 20 сентября снял осаду и спешно вернулся со стрельцами в Сумский острог, позволив соловчанам беспрепятственно пополнять свои запасы. Теперь они могли подумать о деликатесах и помимо трески и сига закупить 146 пудов свежепросольной щуки. Монастырские закрома были полны и почти год прошел спокойно. Воевода Волохов с отрядом в 225 стрельцов появился на Соловках в июне 1670 года. На этот раз он действовал решительнее, чем сильно помешал заговорщикам. Когда его парламентеров выгнали из монастыря и вдобавок обстреляли, воевода разорил монастырское хозяйство, находившееся за оградой.
Вид горящих хозяйственных построек возбудил в осажденных особую ненависть к Волохову. Поэтому когда келарю Епифанию, казначею Глебу и их приближенным удалось наедине поговорить со стрелецким полуголовой[48] Иваном Порошиным, власти заявили, что переговоры о сдаче монастыря могут идти только в обход Волохова и архимандрита Иосифа. Если будет назначен другой воевода и царь Алексей Михайлович пришлет в монастырь специальную грамоту о прощении, говорили власти, они согласны «вины свои принести, церковную службу переменить и монастырь открыть». С этим известием Порошин спешно отправился к двинскому воеводе, а тот отослал его доклад царю[49].
В заговоре участвовало около пятидесяти человек, вынужденных действовать в глубокой тайне. Доходившие на Белое море вести о восстании Степана Разина значительно увеличили число сторонников бескомпромиссной вооруженной борьбы. Монахи, трудники, крестьяне Поморья передавали друг другу слухи о победах разинцев, надеялись на скорое освобождение от царя-Антихриста и его властей. Даже в войске Волохова о Разине говорили сочувственно. Отвлекаясь от действий против монастыря, воевода должен был вести сыск о разговорах стрельцов, считавших, что Разину служить лучше, чем царю.
Малейшая неосторожность могла погубить людей, решивших сдать монастырь. Как только слух о переговорах с Порошиным просочился, заговору пришел конец. Епифаний и Глеб, по-видимому, были убиты (Никанор не успел разобраться в происходящем, настолько быстро и энергично действовали возмущенные предательством соловчане). Их сторонников схватили и заковали в цепи. В октябре, когда Волохов вновь отступил в Сумский острог, неудавшихся изменников выслали из монастыря на все четыре стороны.
Новым келарем был избран старец Маркелл, казначеем стал Мисаил, городничим — Дорофей Черный по прозвищу Морж. Проверенный в деле Самко Васильев стал сотником. Кузьма Варакса, Хрисанф Борода, Никифор Камышин, Кузьма Хромой и другие опытные военные вошли в совет восставших. К осени следующего, 1671-го года в Беломорской твердыне появилось немало новых людей. У одних были отрезаны уши, у других отрублены руки, у редкого человека спина не жжена железом и кнутом не бита. После поражения восстания Разина и казни Степана Тимофеевича на Соловки под видом богомольцев потянулись вереницы вольных казаков, служивших у Разина беглых солдат и холопов.
Раньше других добрались до монастыря люди из разгромленных карателями отрядов атаманов Ивана Иванова и Ильи Пономарева, действовавших в Устюжском, Соликамском, Вятском, Яренском, Тотемском уездах и в других северных местах. Они пришли организованно, во главе с новыми командирами — Фаддеем Кожевниковым и Иваном Сарафановым. За ними тянулись участники восстания в Белозерском уезде, а затем уже люди с Волги и Дона. Один из пришедших — бывший беглый холоп, а потом разинский казак Исай Воронин — вскоре завоевал такое доверие братии и трудников, что был единодушно избран вторым сотником.
Никанор помнил и самого Разина, в 1661 году приезжавшего в монастырь на богомолье. Уже тогда Степан Тимофеевич выделялся среди товарищей-казаков, хотя архимандрит не мог предположить, что его собеседник — будущий вождь крестьянской войны. Сейчас, когда на Соловках собиралось все больше разинских ветеранов, Никанор успокоился насчет повторения переворота и прихода к власти соглашателей. Эти люди пришли сюда, на последний островок свободной Руси, чтобы драться насмерть.
Они действительно скорее погибнут, чем вновь подчинятся самодержцу.
С помощью пришельцев обитель была еще лучше укреплена. Во избежание неожиданного нападения лес вокруг стен вырубили на версту. Входы и выходы из крепости прикрыли земляными валами, устроили наступающим ловушки и места, где можно было делать засады. На этот раз приближение стрельцов к монастырю было встречено не только сильной пушечной пальбой. Восставшие сами перешли в наступление и в рукопашной опрокинули отряд из пятидесяти стрельцов. Соловецкие сидельцы действовали столь смело, что Волохов побоялся выполнить царский приказ и подойти близко к монастырю. Вскоре он начал просить царя «от службы его переменить» и отвел войско в Сумский острог.
В то время как в монастыре установилось единомыслие, распри в царском лагере неукротимо продолжались. Волохов и Иосиф непрерывно писали друг на друга доносы, а в марте следующего, 1672-го, года воевода вцепился в бороду архимандрита прямо во время обедни, заковал своего врага в кандалы и бросил в тюрьму. Кончилось дело тем, что оба, и Иосиф, и Волохов, были смещены и уехали в Москву. Соловецкий монастырь торжествовал победу над врагом.
Придя к этой утешительной мысли, Никанор почувствовал, что давно не следит за поплавком. Он выдернул крючок — так и есть, червь был съеден хитрым карасем. Ноги в холодной воде совсем закоченели. Архимандрит выбрался на берег, выпростал из-за пояса рясу и слил воду из кадушки. Карасиков хватало для ухи. Осторожно ступая по каменным глыбам, Никанор с удочкой в одной руке и кадушкой в другой двинулся к почти невидному в лесу маленькому скиту, над которым вился легкий дымок теплой печки.
Он поймал себя на мысли, что почти примирился с потерей многих друзей, уже замученных или еще длящих земные страдания в царских темницах[50]. Придет время, и он вслед за ними с радостью отдаст жизнь за правое дело. А пока должен делать все, чтобы укрепить дух братии стоять насмерть.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.