Поверенные и депутаты после второго и третьего раздела Польши

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Поверенные и депутаты после второго и третьего раздела Польши

Последующие два раздела Польши существенно увеличили еврейское население империи. Переход в российское подданство пробудил определенные надежды у части еврейского населения присоединенных территорий. Попытки евреев установить контакт с новой властью проявлялись и фиксировалась в традиционных формах. На данный момент известно только несколько фиксирующих данный процесс документов, однако в дальнейшем вполне возможно обнаружение материалов такого рода в региональных архивах. 15 января 1795 г. у представлявшего российскую власть в крае Н.В. Репнина получил аудиенцию «starozakonny Ieremiasz Nochimowicz, syndyk kaha?y Wile?skiego»[296] и подал прошение. Очевидно повторение известной по крайней мере с XIV в. в польско-литовских документах «формулы представительства» («stan?wszy osobi?cie»)[297]. Однако само прошение от имени кагалов и «общества» Вильно и Гродно было составлено на русском языке. Авторы прошения – виленские «старшие кагальные» Мовша Ошерович[298] и Мовша Вольфович и определенные этим же термином главы гродненского кагала Шмуйла Айзикович и Шмойла Янкелович – постарались заверить адресата в своей полной лояльности новому порядку, затем перешли к конкретным жалобам и претензиям. Кагальные жаловались на скарбовые комиссии, магистраты и прочие польские учреждения, притесняющие евреев непомерными поборами. Беспокоило их и широкое распространение антиеврейских настроений в регионе. «По случаю нынешней революции» члены кагала хотели добиться судебной автономии, «чтоб еврей судим был в нашем кагале и до магистратов мы бы дела не имели», и предоставления евреям налоговых льгот. Заслуживает внимания имевшая место в данном случае комбинация типов представления еврейских интересов – с одной стороны, в этом качестве выступили главы кагалов, с другой – «syndyk» одного из этих кагалов. Следует отметить, что слово «syndyk» в польско-литовских документах XVII–XVIII вв. могло, в зависимости от контекста, являться аналогом двух еврейских слов – «парнес» (один из глав кагала) и «штадлан». Вероятно, тот же И. Нахимович упоминается в документе 1803 г. как «виленского еврейского кагала синдик, еврей Еремиан Нахимович», который скрепил своей подписью доверенность, выданную виленским кагалом поверенному Гирше Давидовичу[299]. Таким образом, в документе 1803 г. слово «синдик» определенно обозначает одного из глав кагала.

Кратковременное царствование Павла I фактически не изменило сложившуюся при его предшественнице картину еврейского представительства, хотя его вступление на престол пробудило определенные надежды у части еврейского населения. На данный момент мы располагаем скудными и отрывочными сведениями о предпринимавшихся евреями в 1796–1797 гг. попытках отправить депутацию (или даже депутации) в Санкт-Петербург. В августе 1797 г. управляющий Волынской и Подольской губерниями обратился к генерал-прокурору с донесением о готовившейся еврейской депутации в Санкт-Петербург по случаю восшествия на престол нового императора и получил выразительный ответ: «Депутатов к высочайшему двору посылать, и особенно от жидов, высочайше не дозволено»[300].

Члены виленского кагала весной 1798 г. пытались организовать собрание выборщиков от кагалов Литовской губернии. Тревогу кагальных вызвали мероприятия правительства в Минской губернии. Маршалы (предводители дворянства) Минской губернии в составе специальной комиссии 13 июля 1797 г. представили властям свое мнение о причинах голода в Белоруссии, обвиняя евреев в разорении крестьян. 28 июля 1797 г. Павел I предписал минскому губернатору З.Я. Карнееву, «чтобы по должности своей принял меры, сходные с расположением маршалов об ограничении права евреев»[301].

«Циркулярное требование» виленского кагала кагалу местечка Видзы было приложено к прошению Эстер Рафалович Павлу I от 18 октября 1798 г. Жена видного виленского хасида Меера Рафаловича жаловалась на притеснения хасидов кагалом. Инициативу кагала Э. Рафалович пыталась представить как «непозволенное вымогательство збора денег» и обращала особое внимание адресата на «дерзостные слова, помещенные в оном насчет начальства и даже собственных Вашего Императорского Величества повелений»[302].

Постановление виленского кагала от 11 мая 1798 г. было представлено в оригинале на древнееврейском и в переводе на польский. Аналогичные воззвания были отправлены уездным кагалам. Для характеристики упомянутых выше событий в Минской губернии кагальные использовали традиционную форму: «Маршалы Минской губернии писали в Сенат о евреях и говорили: “Есть один народ, разбросанный и рассеянный, и законы его отличны от законов всех народов; живут они с того, что обманывают крестьян ложными страхами и спаивают их”»[303]. Вторая половина фразы – слегка видоизмененная цитата из доклада предводителей дворянства, текст которого каким-то образом стал известен кагальным[304]. А первая половина – цитата библейская: «И сказал Аман царю Артаксерксу: есть один народ, разбросанный и рассеянный между народами по всем областям царства твоего; и законы их отличны от законов всех народов, и законов царя они не выполняют, и царю не следует так оставлять их»[305]. Таким образом, члены кагала хотели сказать, что предводители дворянства в Минской губернии – такие же негодяи и антисемиты, как злодей Аман.

Другим упомянутым в послании «несчастьем» было распоряжение Литовского губернского правления об ограничении полномочий кагала, которое кагальные сочли «унижением для еврейской веры». Члены кагала решили:

Устроить собрание в этом году со всех ближайших городов. Пусть выберут наши посланцы в каждом двоих человек, особ достойных, которые прибудут сюда, в наш город, если пожелает Господь. Расходы каждого из них будут оплачиваться его общиной. И пусть по правде, без нарушений и срама, будут выбраны люди благородные, видные, чтобы отправиться в город царский, да возвысится слава его. И чтоб выехали немедленно, ибо «[объяли меня воды] до души моей»[306]. И да исполнят [порученное им] мирно, и, если правдивый голос их будет услышан, будет сделано дело всего края»[307].

По всей видимости, членам виленского кагала так и не удалось осуществить свою инициативу.

Несмотря на установившееся в правительственных кругах негативное отношение к крупномасштабным еврейским мероприятиям, еврейские «поверенные», прибывавшие от имени своих общин, встречали сочувственный прием. 26 сентября 1797 г. Павел I лично распорядился удовлетворить три поступившие к нему жалобы. Первая поступила от «общества живущих в Каменец-Подольском купцов и мещан евреев Янкиля Хаймовича», жаловавшегося на то, что избранные в местный магистрат еврейские представители «удалены от должностей»[308]. Подрядчик Янкель Хаймович, известный также под фамильным прозвищем Орининер (от местечка Оринин под Каменец-Подольском, в те годы крупного торгового центра), был одним из глав каменец-подольского кагала. Переход Каменец-Подольска под власть Российской империи вызвал большое оживление у местных евреев, имевших довольно напряженные отношения с польскими властями. В пинкасе погребального братства общины Каменец-Подольска за 1797 г. сохранился панегирик на древнееврейском языке в честь Павла I, который якобы «милостив к евреям, как отец к сыновьям, как орел, защищающий свое гнездо»[309]. Польская же шляхта уподобляется в пинкасе библейским противникам евреев: амалекитянам. В контексте этой стратегии каменец-подольского кагала, стремившегося опереться на новую власть в своем противостоянии польской аристократии и городскому населению, следует рассматривать и выступление Я. Хаймовича в качестве поверенного с жалобой на местный магистрат. Следует отметить, что Хаймович и в последующее царствование продолжал сохранять свой высокий статус и тесные контакты с представителями власти[310].

Возвращаясь к жалобам, рассмотренным Павлом I 26 сентября 1797 г., следует охарактеризовать и две другие. Одна из них была подана лично императору «от жителей местечка Немирова евреев от поверенного Шимона Мовшовича». Жалобы немировских евреев на притеснения и поборы владельца местечка Винцентия Потоцкого, вероятно, в б?льшей степени, чем два других документа, привлекли внимание Павла I, потребовавшего от каменец-подольского губернатора немедленно «доставить обиженным законную защиту и справедливое удовлетворение»[311]. Третья жалоба, «местечка Смотрича христианского и еврейского общества от поверенного Лейбы Хаймовича»[312], вызывает особый интерес. Вероятно, выдвижение еврея в качестве представителя одновременно христианского и еврейского «общества» объясняется небольшими размерами местечка и крайне незначительным количеством и ролью его христианского населения[313]. Однако сам факт консолидации последних с кагалом в выступлении против владельца местечка – Теодора Потоцкого кажется весьма примечательным. Местечко, таким образом, обнаружило характер средневековой муниципии, выступающей против своего феодала, нарушающего гарантированные короной права жителей, а Хаймович выступил в роли представителя «третьего сословия».

Сами упомянутые прошения обнаружить пока не удалось. Однако сохранилось второе прошение Л. Хаймовича, поданное императору в ноябре 1797 г., благодаря которому можно частично реконструировать обстоятельства его предыдущего выступления. «Имел я особливое счастие, – писал Хаймович, – яко поверенный от общества христиан и евреев Подольской губернии местечка Смотрича всеподданнейше поднесть Вашему императорскому величеству в 24-й день августа [1797 г.] прошение с изъяснением, что сие местечко суть коронное и ни по чему владельцу оного графу Федору [sic!] Потоцкому не подлежит»[314]. Далее, несмотря на изложенное выше решение императора по данному вопросу от 26 сентября 1797 г., Хаймович заявлял, что «не имел счастия получить гласной от Вашего императорского величества высокомонаршей резолюции»[315], что и побудило его подать новое прошение с более подробным изложением инцидента. Основными участниками конфликта оказались «общество еврейское» местечка Смотрич и Т. Потоцкий. Притеснения экономического свойства – введенные графом «ощутительные налоги», лишение евреев права на откуп питейного («чопового») сбора – сочетались с оскорблениями личного достоинства. Согласно жалобам Хаймовича, владелец местечка «даже некоторых значнейших евреев без всякой причины бьет без милосердия»[316]. Таким образом, осуждается не применение владельцем физического насилия, а проявление этого насилия по отношению к представителям еврейской элиты. Выделение среди евреев своего рода «еврейской шляхты» и особое к ней отношение являлись давней польской традицией, которую и нарушил Потоцкий, «злобясь на общество за отыскивание по начальству справедливости»[317]. Но далее Хаймович счел нужным пояснить, что «не кичливость и не посягательство на графа Потоцкого, но единственная ясность несправедливого их [жителей Смотрича] привлекания в свое владение вынуждает меня…верноподданнически просить, презря на угнетаемую невинность» представить дело на рассмотрение в Сенат, тогда как указом 26 сентября 1797 г. дело было передано в ведение каменец-подольского губернатора А.А. Беклешова, находившегося, по словам просителя, в дружеских отношениях с Потоцким[318]. Несколько подписей Хаймовича, имеющихся на данном документе, заслуживают особого внимания. Они выполнены красивым почерком на древнееврейском, слова «поверенный» и «прошение» обозначаются кальками с русского языка, а не древнееврейскими аналогами. Подписи снабжены пометой: «Сей подпись значит по-российски поверенный местечка Смотрича от общества поверенный Лейба Хаймович подписал»[319]. На данный момент мы не располагаем сведениями о дальнейшем развитии событий.

В апреле 1798 г. аналогичную жалобу подал Павлу I поверенный еврейского общества местечка Шклов могилевский мещанин Мордух Ицкович. Владелец местечка, бывший фаворит Екатерины II С.Г. Зорич, обложил евреев высокими налогами, принуждал ремесленников к бесплатной работе, в том числе по субботам, а некоего портного приказал высечь шпицрутенами. Но, как и в предыдущем случае, евреев по-настоящему возмутило и побудило обратиться к императору только оскорбление представителей элиты. 3 февраля 1798 г. Зорич, «собрав из жительствующих в Шклове купцов евреев, бил их жестоко, а у некоторых насильным образом без суда имение себе забрал, выгоня из местечка, с назначением срока не более 24-х часов к выезду»[320]. Примечательно, что в записанной в конце XIX в. еврейской легенде самым страшным бедствием для шкловских евреев оказывается то, что неумеренные сексуальные аппетиты Зорича распространялись и на дочерей кагальных[321].

Зорич, будучи русским помещиком, не мог понять, каким образом евреи принадлежащего ему местечка могут быть одновременно зависимыми и лично свободными, равно как и того, что он перешел в обращении с евреями какую-то грань. Аналогичным образом не желал понять еврейскую специфику и присланный для расследования конфликта Зорича с евреями Г.Р. Державин[322]. Рассмотренные же выше случаи злоупотреблений, допущенных по отношению к евреям польскими владельцами местечек, осознавались последними совершенно по-иному. Притесняя евреев, помещик осознавал, что совершает злоупотребление. На такое восприятие в данном случае может указывать опасение Лейбы Хаймовича, что Потоцкий уже успел представить власти свои оправдания. Что же касается позиции императора во всех четырех упомянутых конфликтах, то она ярко продемонстрировала отстаивание государством своей монополии на насилие, чрезвычайно важной в абсолютистском государстве как с фактической, так и с символической точки зрения.

Несмотря на провал своей представительской инициативы 1797 г., евреи Волыни и Подолии не утратили стремления к «политической» деятельности. Летом 1798 г. управляющему И.В. Гудовичу донесли «о собираемых по разным местам Волынской и Подольской губерний еврейскими обществами денежных складок, по разосланным от старших их рабинов повелению на отправление от них какой-то депутации». Гудович «старался сокровенным образом разведать, не кроется ли в сем сборе какого-либо еврейского злонамерения»[323]. Проведенное городской полицией следствие выявило существование среди евреев Киевской, Волынской и Подольской губерний особого сбора по пятнадцать копеек с каждого еврея, установленного «собранием старших еврейских рабинов и почетных евреев на отправление к Его императорскому величеству от всего их общества депутатов с принесением всеподданнейшей благодарности за высокомонаршее им покровительство, и с испрошением о даровании им некоторых выгод, о чем от старших рабинов разослано в разные места, где более жиды обитают, напечатанное на еврейском языке повеление»[324]. Деньги были конфискованы, а городничий Острога, где проходило пресловутое собрание, был отстранен от должности за «преступное» попустительство «коварным» замыслам евреев. Обо всех этих событиях Гудович доносил 20 августа 1798 г. генерал-прокурору Сената А.Б. Куракину[325], а ответ получил уже от нового генерал-прокурора П.В. Лопухина, 22 сентября 1798 г. передавшего устное распоряжение императора «собранные евреями деньги им возвратить и отправиться депутатам их к Его императорскому величеству дозволить»[326]. Это известие заставило Гудовича резко поменять свою политику по отношению к евреям. В отношении генерал-прокурору от 1 ноября 1798 г. он рапортовал о своем содействии еврейским депутатам и возвращении им конфискованных денег[327]. Материалов, проливающих свет на дальнейшие события, на данный момент не обнаружено, за исключением примечательного упоминания в позднейшем документе – проекте еврейской реформы, представленной в 1829 г. крещеным евреем Л.Н. Неваховичем[328]. Проект содержит ретроспективное изложение истории евреев Российской империи за три предыдущих царствования. В качестве доказательства толерантного отношения Павла I к евреям упоминается о том, что императору «благоугодно было лично удостоить находящихся тогда в Санкт-Петербурге купечество и депутатов сего народа покупкою от них трех тысяч аршин[329] голубого бархата для придворной надобности»[330].

Интерпретации этого примечательного эпизода в историографии также заслуживают внимания. С.М. Дубнов рассматривал созыв евреями депутации как реакцию на состоявшееся в том же 1798 г. собрание дворян Волынской и Подольской губерний, на котором среди прочих рекомендаций правительству было сформулировано предложение предоставить дворянам монополию на производство и продажу водки, а вытесненных с алкогольного рынка евреев «к земледелию и ремеслам принудить». Эти намерения так встревожили евреев, что они решили отправить депутацию в Санкт-Петербург. По мнению Дубнова, данный факт свидетельствует о том, «что даже в ту эпоху, в темной хасидской среде Волыни и Подолии, не совсем заглохло сознание совершавшегося политического и социального кризиса»[331]. Совершенно иная трактовка событий 1798 г. была предложена Ю.И. Гессеном: поскольку, по мнению исследователя, «в ту пору религиозная борьба заслонила, кажется, остальные вопросы еврейской жизни» и «хасиды были в том крае весьма многочисленны», депутация состояла из хасидов, отправившихся в столицу вызволять своего главу Шнеура Залмана из Петропавловской крепости[332]. Таким образом, оба классика русско-еврейской историографии увидели в неполном и неясном свидетельстве единственного имеющегося в распоряжении источника очередное преломление своих излюбленных концепций. Дубнов интерпретировал этот эпизод в крайне важной для него «парадигме кризиса» как борьбу монолитной еврейской автономии с враждебным окружением[333], Гессен – как отражение идеологических и социальных противоречий внутри самого еврейского общества.

Еврейские поверенные при Павле I продолжали отстаивать те же интересы, что и при Екатерине II. В частности, это касалось вопроса о торговле евреев в столицах. 25 января 1800 г. Шолом Юдович «по доверенности шкловских купцов евреев» подал императору прошение о дозволении еврейским купцам первых двух гильдий свободно торговать за пределами черты оседлости и уравнять их в правах с иностранными коммерсантами[334]. Прошение Юдовича рассматривалось в Сенате уже при Александре I. В представленном императору 7 апреля 1802 г. докладе Сенат поддержал экономические ограничения по отношению к евреям[335]. Следует отметить, что число «верителей» Юдовича было не столь велико, как можно было бы предположить, исходя из процитированного документа. Это были два первой гильдии купца из Шклова: Исак Себшенович и Мордух Лейзарович, которым отказал в регистрации Камеральный департамент городского правления Санкт-Петербурга[336]. Этот инцидент послужил поводом для того, чтобы поднять частное дело до уровня общих вопросов правительственной политики по отношению к евреям. При этом посредником между евреями и властью снова выступил «поверенный».

Широко известная поездка Г.Р. Державина с сенатской ревизией по Белоруссии и поданное им в 1800 г. «Мнение об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о прочем» вызвали вполне определенную реакцию еврейского населения. 11 сентября 1800 г. Павел I распорядился передать на рассмотрение генерал-прокурору П.Х. Обольянинову поданное ему прошение поверенного белорусских евреев могилевского мещанина Пейсаховича[337]. Пейсахович утверждал, что евреев «обнесли и оговорили» перед Державиным польские помещики, и просил допустить еврейских поверенных в столицу, чтобы «пред престолом Его императорского величества» они могли объяснить истинное положение дел. Сенат распорядился посадить Пейсаховича на год в тюрьму за «недельную просьбу» и «утруждение императора»[338].

Рассмотрение «Мнения» Державина и сопутствующих документов продолжилось и при преемнике Павла Александре I, по сути дела по отношению к евреям и их представителям продолжавшем политику своих предшественников.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.