«Поверенные от белорусского еврейского общества» 1785–1786 гг.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Поверенные от белорусского еврейского общества»

1785–1786 гг.

В первых числах марта 1785 г. Екатерина II удостоила аудиенции двух евреев, именовавших себя «поверенными белорусского еврейского общества»[202]. Один из них, Цалка Файбишович, второй гильдии купец из Витебска, был к тому времени уже известен в присутственных местах Санкт-Петербурга своими настойчивыми ходатайствами о возмещении причиненных ему российской администрацией убытков. Первое известное нам упоминание о Файбишовиче относится к 1764 г. Он фигурирует в числе девяти «старших евреев Витебского кагала» в заемном обязательстве, данном витебским кагалом И. и Б. Козейкам[203]. В мае 1772 г. Файбишович, при неизвестных обстоятельствах лишившийся своего высокого поста и потому именующийся просто «обывателем витебским», упоминается в числе злостных должников кенигсбергского коммерсанта Хаима Фридлендера[204]. При этом финансовое положение Файбишовича было не столь плачевным, как у некоторых его бывших «коллег»[205]: его недвижимое имущество состояло из трех деревянных домов, нескольких каменных погребов, сараев, лавок и амбаров и прочих хозяйственных строений. В 1773 г. при перестройке Витебска по новому «высочайше апробованному» плану все принадлежавшие Файбишовичу строения были снесены для устройства городской рыночной площади, в результате чего Файбишович и его семья были, по его словам, доведены «до крайнего убожества и нищеты»[206]. Файбишович попытался перенести свою коммерческую деятельность в соседнюю Могилевскую губернию: в мае 1774 г. могилевская губернская канцелярия передала ему на откуп конские сборы за 2420 рублей в год, несмотря на то, что месяцем ранее эти сборы на официальных торгах были отданы на откуп другому купцу. Жалобы последнего по указанию императрицы рассматривались в Первом департаменте Сената в августе 1776 г. Чиновников губернской канцелярии и самого могилевского губернатора М.В. Каховского приговорили к штрафу, а откуп был оставлен за Файбишовичем[207], который к тому времени снова занял должность в кагале, правда, теперь он оказался на более низкой ступени кагальной иерархии. Он стал секретарем витебского кагала и хранителем пинкаса, т. е. владел секретной информацией о доходах и расходах кагала, причем пинкас хранился у него дома. В феврале 1778 г. Файбишович оказался замешанным еще в одном скандале. Правда, в отношении этого эпизода мы вынуждены полагаться на изложение Е.К. Анищенко, которое, как уже было показано в предыдущем параграфе, не всегда отличается точностью. В ноябре 1777 г. витебский кагал обратился с прошением к полоцкому губернатору А.В. Нарышкину: члены кагала хотели, чтобы дела о долговых обязательствах между христианами и евреями в нижних земских судах разбирались в присутствии поверенных от кагала. Их ходатайство было удовлетворено, и в феврале 1778 г. витебский еврей Литман Беркович отправился в суд с жалобой на своих должников – шляхтича А. Зарянку и мещанина Я. Боярского. Файбишович сопровождал его в качестве представителя кагала. Евреи попытались занять стулья рядом с судьями. Последние, принадлежавшие к шляхетскому сословию, были оскорблены таким «нахальством» и выгнали евреев. Беркович и Файбишович, по версии членов суда, при этом сопротивлялись и «совсем противные чести присутствующих делали изъяснения», а по версии кагала, вышли «добропорядочно, поклонясь со всякою учтивостью». Характерно, что свое поведение члены суда мотивировали не законодательством, а «общенародным обыкновением», т. е. обычным правом. В результате по распоряжению вице-губернатора Беркович попал на сутки под арест, а Файбишович отделался выговором[208]. В том же 1778 г., 16 октября, Файбишович был избран одним из двух глав витебского кагала и, таким образом, снова занял место на вершине общинной иерархии[209].

Второй представший в 1785 г. перед Екатериной II еврей, Абрам Еселевич из Витебска, имел более скудно документированную биографию. В 1780 г. он проходил по делу о «сочинении евреями» векселей на общую сумму сто тысяч рублей с фальшивой подписью магната М. Огинского. Дело было возбуждено по доносу еврея из Быхова Абрама Нахимовича в тайную экспедицию Сената и тянулось до апреля 1794 г., когда Еселевич и другие проходившие по этому делу еврейские купцы, чтобы избежать положенного за подлог наказания, были вынуждены отказаться от своих претензий и уничтожить векселя. В ходе этого процесса Еселевич проявил себя не с лучшей стороны, пытаясь обвинить во всем своих компаньонов, что, однако, не спасло его от наложения ареста на его дом и товары[210].

Предыстория появления еврейских поверенных в столице может быть частично восстановлена по нескольким имеющимся в нашем распоряжении источникам. Начиная с 80-х гг. XVIII в. правительство взяло курс на географическую сегрегацию различных сословий по месту жительства. Купцам и мещанам было предписано переселиться из сельской местности в города. Так как все евреи в тот период относились к этим сословиям, но проживали в основном в деревнях, где занимались шинкарством и арендой, их существенно затронуло это нововведение. Было введено постановление, согласно которому помещикам было запрещено «уступать курение водки купцу, мещанину или жиду». Все эти стеснения, а также ограничение участия евреев в городских думах, ратушах и магистратах, на что они имели формальное право, побудили белорусских евреев в 1784 г. отправить своих представителей в Санкт-Петербург. Согласно воспоминаниям одного из первых маскилов Шломо (Соломона) Беннета, весной 1784 г. состоялось собрание представителей кагалов Полоцкой и Могилевской губерний, в ходе которого была избрана депутация в составе четырех депутатов и двух помощников[211]. В мае – июне 1784 г. еврейским представителям были выданы верительные письма от восемнадцати еврейских общин: Могилева, Чаус, Климовичей, Сенно, Рогачева, Черикова, Копыси, Белицы, Быхова, Режицы, Полоцка, Велижа, Люцина[212], Городка, Сурожа, Орши, Дриссы, Рогачева, Бабинович и Витебска. Эти «верющие письма от всего белорусского еврейского общества» отложились в составе сенатского дела по жалобам еврейских поверенных и являются интересным источником, проливающим свет на некоторые особенности еврейской политической культуры. Состав депутации предстает там в несколько ином виде: доверенности были выданы Файбишовичу, полоцкому купцу Ицке Мовшовичу и «школьнику» (шамесу) полоцкого кагала Израилю Бейнашовичу. Игравший впоследствии активную роль в депутации упоминавшийся выше Абрам Еселевич в доверенностях не упоминается.

Все доверенности были написаны на гербовой бумаге и типологически могут быть разделены на две группы. К первой относятся верительные письма от «еврейских обществ» Могилева, Сенно, Режицы, Велижа, Люцина, Городка, Сурожа, Орши, Копыси, Дриссы, Бабинович и Витебска. Здесь уместно будет привести текст доверенности по наиболее раннему документу, с которого могли быть скопированы все предыдущие, – верительному письму могилевского кагала и подвести разночтения по другим документам. Итак, выданная могилевским кагалом Файбишовичу и Мовшовичу доверенность гласила:

Благодетели наши, витебский купец Цалим Файбишович и полоцкий Ицка Мовшович[213]. Как вы теперь находитесь для своих надобностей в Санктпетербурге [sic!], куда следовало и всему нашему обществу искать монаршей милости, но как нам всем отлучиться отсюда никак не можно, в таком случае просим вас[214], чтоб вы надлежащим порядком[215], где следует, от имени нашего подавать доношения и какие вам случатся прошения, а вместо нас подписаться и расписаться[216], и что вы только учините, спорить и прекословить мы не станем[217] и все оное на себя приемлем властно, как бы мы сами все оное учинили, впрочем, остаемся вам, благодетелям нашим[218], покорные слуги [подписи][219].

Ко второй группе относятся доверенности, выданные «еврейскими обществами» чаусовского, климовицкого, рогачевского, чериковского уездов Могилевской губернии, быховской и белицкой округи. Ниже приводится текст доверенности евреев чаусовского уезда, разночтения проводятся по остальным документам:

1784 года, мая 1 дня, мы, нижеподписавшиеся, чаусовского уезда еврейское общество дали сие наше доверенность города Полоцка купцу еврею Ицку Мовшовичу, города Витебска купцу еврею Цалиму Файбишовичу и полоцкого кагала школьнику Израилю Бейнашовичу[220] в том, что для пользы нашей к пропитанию нашему где следует будет изыскали милость[221] и буде иногда объявленным евреям Мовшовичу, Файбишовичу и Бейнашовичу для изыскания такой пользы потребно будет подавать просьбы, то мы им вместо нас руки прикладывать веряем и слово сказать, что только учинят для пользы нашей, в том мы спорить и прекословить не будем[222], в чем мы собственноручно[223] подписались [подписи][224].

При сравнении этих документов и воспоминаний Беннета появляется возможность отождествить упоминаемых в мемуарах четырех депутатов с Файбишовичем, Мовшовичем, Бейнашовичем и Еселевичем. Относительно же личностей и функций «секретарей» можно строить только определенные предположения. Следует также отметить, что зафиксированный современником термин «депутаты» употреблялся внутри самого еврейского общества, но не фигурировал в документах, предназначенных для внешних контактов, таких как доверенности и прошения.

Еврейские представители добрались до столицы только к началу марта 1785 г. Файбишовичу и Еселевичу удалось добиться встречи с Екатериной II и передать ей свое прошение. Примечательно, что здесь на первом плане оказался Еселевич, не фигурировавший в доверенностях от кагалов. Поданное императрице прошение было подписано Файбишовичем и Еселевичем. Данное прошение является одним из первых сохранившихся прошений еврейских представителей «на высочайшее имя» и отличается как свойственными в целом этому жанру формальными и стилистическими особенностями, так и собственно еврейской спецификой.

В преамбуле воздается пышная хвала императрице, чья «премудрость и милосердная прозорливость» не позволят ей оставить без внимания «всеподданнейшее прошение, которое к монаршим стопам повергнуть от пылающих усердием к российской славе сердец евреев понудили обстоятельства, угрожающие бедностию и конечным нашим разорением»[225]. Поверенные выражали надежду, что «дерзость наша великодушно будет отпущена нам, представшим пред лицо Вашего Величества от белорусского еврейского общества»[226], благодарили императрицу за «великодушное монаршее благоволение приять нас в свое высокое подданство» и сопутствующие этому преимущества, которых «белорусские евреи с прочими обитателями того края удостоены провидением»[227]. Далее следовали жалобы. Евреи заявили, что многие из них, как живущие в городах и местечках, так и в деревнях, потратили свое состояние на постройку домов и винокуренных заводов. Однако запрет отдавать производство и продажу алкоголя на откуп евреям фактически лишил их средств к существованию. Характерно, что свои претензии поверенные мотивировали не только экономическими доводами, но и тем, что евреи занимаются алкогольными промыслами «издревле», «по древности», указывали на «всегдашнюю вольность винокурения, пиво– и медоварения»[228]. Поверенные доказывали, что позволение евреям участвовать в местном самоуправлении было фактически фикцией, поскольку количество избирателей-евреев ограничено. Другие проблемы интеграции евреев в российское общество были связаны со «страхом и незнанием российского языка»[229]. Поверенные просили равного представительства в местных выборных учреждениях или, по крайней мере, участия еврейских «заседателей» в тяжбах между евреями и христианами, тогда как внутренние еврейские дела должны разбираться исключительно в еврейском суде. Следующие требования стали в дальнейшем традиционными для еврейских представителей: поверенные просили, чтобы «преступник наших законов и обрядов судим бы был в еврейских судах, равно сохранить нас при целости прочих наших законов и обрядов по духовенству веры нашей»[230]. Поверенные жаловались также на помещиков, требующих с евреев арендную плату выше, чем было определено первоначальными договорами, и на негативные последствия новой застройки городов: многие еврейские дома были снесены, у части евреев дома были конфискованы под казенные постройки без какой-либо компенсации. Особенно беспокоило поверенных принудительное переселение евреев из деревень в города[231]. Файбишович и Еселевич опасались, что их выступление может закончиться для них весьма печально, и просили императрицу, «дабы сей доступ к освященному Вашему престолу не был в Белороссии сочтен преступлением, благоволите высочайшим повелением охранить нас от всякого осуждения, да тако и в последних твоих подданных беспредельное монаршее прославится милосердие»[232]. Подписи поверенных также заслуживают внимания: после традиционного «Всеавгустейшая монархиня, государыня всемилостивейшая, Вашего Императорского Величества всеподданейшие рабы поверенные белорусского еврейского общества» следуют написанные еврейскими буквами «Цалка Файбишович» и «Абрам Еселевич»[233], т. е. поверенные назвали себя так, как принято было писать имена евреев в польских и русских документах, однако сделали это при помощи еврейских букв.

Еврейские представители не только не знали письменного русского языка, но даже не могли подписаться русскими буквами. В связи с чем встает вопрос об авторстве поданных ими прошений. Возможно, эту функцию взяли на себя упоминаемые в воспоминаниях Беннета два «секретаря», возможно, еврейским представителям пришлось прибегнуть к услугам кого-либо со стороны, благо составление прошений уже стало к тому времени неплохим побочным заработком служащих и отставных чиновников. Неточности в тексте прошения, такие как именование раввинов «духовенством», могут объясняться как авторством незнакомого с еврейскими реалиями человека, так и стремлением еврейских представителей вписать непонятную российским властям структуру еврейского общества в привычную для власти систему координат. Раввин для еврейского традиционного сознания был прежде всего человеком, сведущим в религиозном праве (Галахе), к которому обращались за советами менее искушенные в талмудических тонкостях люди, и свой статус раввин получал именно потому, что к нему обращались. При этом получившие хорошее традиционное образование представители еврейской элиты вполне могли обойтись без консультаций раввина, если считали свои познания достаточными. Таким образом, получение статуса раввина зависело не от «рукоположения» какой-либо высшей инстанцией, как в христианских вероисповеданиях, а от мнения еврейского общества о познаниях и способностях того или иного талмудиста. Назвать раввинов «духовенством» означало приравнять их к хорошо знакомому властям и совершенно по-иному организованному сословию.

10 марта 1785 г. прошение Файбишовича и Еселевича было предложено на рассмотрение Сенату, «причем ея величество приметить указала, что когда означенные еврейского закона люди вошли уже на основании указов ея величества в состояние, равное с другими, то и надлежит при всяком случае наблюдать правило, ея величеством установленное, что всяк по званию и состоянию своему долженствует пользоваться выгодами и правами без различия закона и народа»[234]. Тем самым Екатерина II как бы задала тон последующему разбирательству. Прошение рассматривалось в Третьем департаменте Сената 26 марта, и 1 апреля 1785 г. было постановлено потребовать от белорусского наместника П.Б. Пассека объяснений по всем пунктам прошения[235].

Другим способствовавшим активности еврейских представителей фактором оказалась ревизия сенаторов А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина «в разные губернии для осмотра присутственных мест»[236]. Согласно записке ревизоров П.Б. Пассеку от 1 июля 1785 г., «по проезде нашем через обе белорусские губернии, не токмо в губернских и уездных городах, но даже из прочих уездов, в которых мы и не были, живущие в Белоруссии евреи, собравшись, приходили к нам, сказывая уныние, в коем они находятся, и приносили беспрестанно разные свои просьбы и опасения о жребии их»[237]. Жалобы евреев частично совпадали с изложенными в прошении Файбишовича и Еселевича императрице. Они указывали на неравное положение евреев по отношению к остальному населению: в то время как по искам на евреев в судах производится «скорое и строгое» взыскание, просьбы и жалобы евреев остаются без всякого удовлетворения. Еврейские представители отмечали, что данная практика имела место и до раздела Польши, но стала неприемлемой, когда край перешел под власть Екатерины II, «под скипетром которыя столько разного звания людей спокойны и счастливы пребывают, и где равно каждому без различия веры всякая справедливость доставляется»[238]. Таким образом, можно констатировать, что евреи довольно быстро усвоили официальную риторику и провозглашавшиеся Екатериной II идеологические принципы. Потребовать реального осуществления программы «просвещенного абсолютизма» применительно к евреям было весьма интересным ходом с их стороны. Аналогичным образом общавшиеся с ревизорами евреи объясняли неприязнь к ним со стороны местного купечества и мещанства и связанное с этим ограничение участия евреев в сословном самоуправлении. Эти и другие проявления антиееврейских настроений они приписывали «недовольному [т. е. недостаточному. – О. М.] просвещению»[239].

Можно также предположить, что ревизоры заметили только внешнюю сторону еврейского «представительства» и поэтому восприняли его как стихийные выступления, хотя очевидно, что появлению евреев с просьбами и жалобами предшествовали собрания в кагалах, сбор средств «на депутацию» и тому подобные проявления еврейской политической культуры. Выяснилось, что евреи воспользовались удобным случаем (сенатской ревизией), чтобы еще раз напомнить власти о своих требованиях. Несколько удивляет реакция ревизоров, один из которых, А.Р. Воронцов, в дальнейшем в качестве президента Коммерц-коллегии проводил последовательные антиееврейские меры[240]. Но на этот раз сенаторы выразили сочувствие еврейским представителям и «не оставили к успокоению обнадежить их, увещевая притом, чтоб между тем полагались на известную прозорливость и милость монаршую»[241], а наместнику предложили принять меры «в удовольствие» евреев. Следовало поощрять их участие в деятельности нижних земских судов и магистратов, так как еврейское население превышает общее количество мещан и купцов, и содействовать развитию еврейской торговли.

Тем временем в Третьем департаменте Сената продолжалось рассмотрение инициированного жалобой Файбишовича и Еселевича дела. 23 октября 1785 г. выяснилось, что никаких объяснений Пассека по данному вопросу «и поныне не доставлено», что вызвало неудовольствие императрицы[242]. В отправленном 18 октября 1785 г. рапорте наместник объяснял, что препятствовал развитию алкогольных промыслов для блага самих же евреев, желая обратить их усилия на «лучшую для общества пользу», что убытки от сноса еврейских домов были полностью компенсированы, а переселение из деревень в города не имело для евреев катастрофических последствий[243]. Таким образом, оправдания наместника строились не на обвинении евреев, как можно было бы предположить, а на отрицании допущенных по отношению к ним несправедливостей. Ибо, как, вероятно, казалось Пассеку, евреям симпатизировали представители центральной власти, и его объяснения приобрели соответствующую юдофильскую окраску. К рапорту были приложены докладные записки могилевского и полоцкого магистратов и полоцкого наместнического правления. Вероятно, генерал-губернатор счел необходимым не выступать против евреев от своего имени, а предоставить это подотчетным ему учреждениям. Магистраты обвиняли евреев в мошенничестве, спаивании и разорении крестьян. Менее деятельные представители еврейского народа вели «жизнь леностную и праздную», уклоняясь от уплаты податей и выполнения городских повинностей[244].

11 ноября 1785 г. состоялось посвященное обсуждению вопроса о белорусских евреях заседание Третьего департамента Сената. Порядок этого заседания отличался одной примечательной особенностью: «Впущены были пред собрание поверенные белорусского еврейского общества Цалка Файбишович и Абрам Еселевич»[245]. Следует отметить, что участие посторонних лиц в заседаниях Сената было обычной практикой того времени[246]. Поверенные, пояснив, что до того «не смели утруждать ея императорское величество пространным тех нужд описанием», представили на рассмотрение Сената дополнительное «доношение» и упоминавшиеся выше верительные письма от кагалов. В «доношении» были более подробно изложены содержавшиеся в прошении Файбишовича и Еселевича жалобы и добавлены новые пункты. Среди последних были жалобы на притеснения рижским магистратом приезжающих в Ригу еврейских купцов[247]. Напомним, что данный сюжет уже фигурировал в записке витебского кагала витебской губернской канцелярии в 1773 г.[248] Второй новый, по сравнению с прошением «на высочайшее имя», пункт также являлся прямым продолжением выступлений витебского кагала в 1773 г. Речь идет о конфискации здания витебской синагоги орденом доминиканцев в счет кагального долга. Однако о таком важном факторе, как долг, не упоминал ни кагал в своем прошении 1773 г., ни поверенные в 1785 г. Любопытно сравнить изложение инцидента с витебской синагогой в прошении поверенных, с жалобой кагала[249]. В записке кагала упомянуты две синагоги, названные «синагогами» – названием, крайне редко употреблявшимся в еврейской среде, в прошении поверенных – только одна, именуемая «школой[250] для богомоления»[251]. Совпадающим элементом в обоих документах является мотивировка конфискации: «без всякой причины, по одному только насильству»[252] в записке кагала, «без малейшей причины»[253] в прошении поверенных, – и объяснение внушительных долгов кагала расходами на судебные тяжбы по возвращению якобы произвольно конфискованных зданий. За прошедшие со времени выступления витебского кагала двенадцать лет, согласно «доношению» Файбишовича и Еселевича, финансовые проблемы кагала только усугубились. С большим трудом кагалу удалось уплатить своим кредиторам половину долговой суммы, однако в 1784 г. кредиторы стали требовать уплаты оставшейся половины «вдруг», т. е. немедленно. Поверенные просили отсрочить выплаты. При этом о возвращении здания синагоги еврейской общине, которого хотел добиться витебский кагал в 1773 г., речи не идет[254]. Подобная преемственность «политической линии» не удивительна, поскольку Файбишович являлся одним из глав витебского кагала, а Еселевич принадлежал к близким к кагалу кругам. Наиболее важным из добавленных к изложенным в прошении императрице просьбам было предложение издать указ о фактической финансовой автономии еврейских общин в распределении как государственных податей, так и «общественных и церковных еврейских сборов». Следовало «указом ея императорского величества» приказать чиновникам любого ранга «не препятствовать нам и не касаться оной [раскладки податей и внутренних кагальных сборов], ибо кроме нас, евреев, никто состояние каждого [из] нашего народа знать не может». Другим аргументом в пользу введения подобной меры было, по словам поверенных, стремление к социальной справедливости, чтобы «бедный против имущего не был по состоянию своему излишне отягощен»[255].

Воспользовавшись случаем, Файбишович 11 ноября 1785 г. подал также прошение «о последовавших собственно означенному поверенному Файбишовичу разорения и убытка по разным случаям» и материалы, относящиеся к его тяжбе с уездным предводителем дворянства А.М. Лускиным[256]. В числе прочего выяснилось, что Файбишович как глава кагала принимал активное участие в строительстве новой витебской синагоги («школы») и даже закупил на свои средства камень, который, однако, был конфискован местными властями «безденежно, для казенной надобности»[257].

Еврейские проблемы рассматривались Сенатом на заседаниях 17 ноября и 3 декабря 1785 г. и 4 января 1786 г.[258] К сожалению, в журнале Сената ход обсуждений не раскрывается.

21 января 1786 г. вышел сенатский указ «Об ограждении прав евреев в России, касательно их подсудности, торговли и промышленности»[259]. В производстве и продаже спиртных напитков в городах евреям было отказано. Помещикам предоставили свободу отдавать винокурение в деревнях на откуп по собственному усмотрению, в том числе и евреям. Евреям было разрешено записываться в купечество только на территории Белорусского наместничества. Просьба поверенных об учреждении особых еврейских судов также была отклонена, что может указывать на стремление власти к интеграции евреев в российское общество. При этом кагалам было предоставлено право «беспрепятственно» осуществлять распределение податей и сборов. Запрещалось принудительное переселение еврейских купцов и мещан из деревень в города. Им разрешалось проживать в уездах по паспортам и заниматься там производством и продажей алкоголя по контрактам и с разрешения кагалов. При выборах в органы местного самоуправления иудеи уравнивались в избирательных правах с христианами. Указ также содержал многословно и туманно выраженные обещания справедливой компенсации за снесенные еврейские дома и обуздания помещиков, притесняющих проживающих на их землях евреев-арендаторов. Последний пункт указа был посвящен личным претензиям Цалки Файбишовича. Губернским властям следовало «немедленно» и «без наималейшей проволочки» доставить еврейскому поверенному «справедливое удовольствие» и отчитаться перед Сенатом о принятом по делу Файбишовича решении, а Сенат, в свою очередь, должен сообщить о нем императрице.

Таким образом, одни положения указа (о суде, об участии в местном самоуправлении) были направлены на интеграцию евреев в российское общество, другие (закрепление за кагалом права распределения податей и выдачи «лицензий» на производство и продажу алкогольной продукции) должны были способствовать развитию еврейской автономии и укреплению власти кагалов. Еще одной целью указа была попытка урегулирования отношений между евреями и остальным населением.

Однако реализация указа на местах оставляла желать лучшего. В конце 1780-х гг. некий уполномоченный от белорусских евреев[260] подал прошение президенту Коммерц-коллегии А.Р. Воронцову, который, вероятно, произвел благоприятное впечатление на евреев во время упоминавшейся выше сенатской ревизии 1785 г. Анонимный проситель утверждал, что «избран целым обществом белорусских евреев»[261], и разоблачал произвол местного начальства. Наместник якобы подговаривал местных помещиков написать императрице прошение, «дабы в деревнях винокурение евреям запретить и что они там обижают крепостных»[262]. Данное обвинение в адрес евреев фигурировало во «мнениях», представленных губернскими магистратами и наместническими правлениями Сенату в 1785 г., и стало в дальнейшем традиционным. Далее следовали жалобы на весьма полное игнорирование указа 1786 г. местной администрацией. Хотя помещики позволили евреям «винокурить» в принадлежавших им местечках, в некоторых из них это приводило к неприятным эксцессам. В одном из таких местечек евреи построили винокуренный завод, «но капитан-исправник Шуражского [sic! правильно: Сурожского. – О. М.] уезда, услышав сие, прибежал в местечко Янович котлы проверять и, вылив из них, все запечатал и немалый чрез то причинил им убыток»[263]. Аналогичным образом поступил капитан-исправник в местечке Лиозне Бабиновичского уезда. Далее анонимный проситель сообщал, что, вопреки указу, компенсация за сломанные дома так и не была выплачена большинству потерпевших[264].

Другим недовольным реализацией указа оказался Цалка Файбишович. Полоцкое наместническое правление отказалось выдать причитающиеся ему деньги якобы из-за их отсутствия, а также по той причине, что Файбишович за все двенадцать лет, последовавшие с того времени, когда были снесены его дома и лавки, якобы никуда не обращался с жалобой. Поскольку определенный законом срок подачи жалобы «в причиненных обидах» составлял три года, Сенат полностью поддержал решение губернских властей в своем «определении» от 5 апреля 1788 г.[265] Файбишович обратился с прошением к самой императрице, красочно повествуя о своих бедствиях. За прошедшее с 1786 г. время к убыткам от потери недвижимости прибавились новые неприятности: затонуло судно с его товарами. Рисуемую Файбишовичем далее печальную картину следует, вероятно, воспринимать как риторическую условность: «Угнетаем будучи совершенною бедностию, не имею почти ежедневного пропитания со своим семейством»[266]. Альтернативные источники свидетельствуют, что на тот момент он был одним из глав витебского кагала и вел успешную коммерческую деятельность[267]. 27 сентября 1788 г. Екатерина II лично распорядилась выплатить Файбишовичу из витебского городского бюджета пять тысяч талеров (около шести тысяч рублей)[268]. В 1789 г. Файбишович упоминается в числе одного из трех старшин витебского кагала. С согласия ста «значнейших» витебского кагала Файбишович и его «коллеги» отдали коробочный сбор на откуп восьми еврейским купцам, в числе которых был упоминавшийся выше Литман Беркович[269], и, таким образом, по выражению Д.З. Фельдмана, «справедливость вроде бы восторжествовала»[270].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.