Отец на сына, брат на брата

Отец на сына, брат на брата

Гражданская война в России, начавшаяся после Октябрьской революции, имела целый ряд специфических особенностей, непосредственно связанных и с существовавшими в российском обществе серьезными внутренними проблемами и противоречиями самого разного плана, и с сущностью и характером политического и военного противоборства, и со спецификой организации, стратегии и тактики действий участвовавших в вооруженной борьбе сторон, и со своеобразием хода и последствий политических процессов и военных действий, и с позициями различных социальных слоев населения, и с другими своеобразными отличиями. Все это, безусловно, накладывало значительный отпечаток на происходившие события. Помимо этого, особую специфику имел начальный этап Гражданской войны.

Выступившие после революции антибольшевистские силы не смогли образовать единого и сильного движения ни в политическом, ни в военном отношении. Отмечалась и очевидная слабость советского правительства. К тому же очень значительная часть населения страны не разбиралась в сущности происходившего, а многие отнеслись к октябрьским событиям довольно равнодушно. Существенную роль играл тогда и фактор политической неискушенности, а зачастую и полной политической неграмотности, общей социально-политической апатии многих членов общества.

Данный период был очень сложным для противоборствующих сторон и в сугубо практическом плане своей организации, консолидации наличных сил и средств. Известный белогвардейский генерал, а позже, в эмиграции, один из первых исследователей Гражданской войны С.В. Денисов отмечал, что ее начальный этап, с 25 октября 1917 года по 31 марта 1918 года, для противоборствующих сторон, в частности для Белого движения, имел особое значение, был самым коротким, но и самым тяжелым в плане стратегической и политической обстановки [1]. Схожую оценку этому периоду войны давал и известный красный «военспец», автор серьезного двухтомного исследования, Н.Е. Какурин [2]. Причем оба они сходились во мнении о большой роли, которую играли казачьи области, в особенности Дон и Оренбуржье [3]. У СНК тогда не было сколько-нибудь значительных организованных и боеспособных вооруженных сил для ведения серьезных военных действий против своих противников. Как верно отмечалось в различных источниках, тогда советская власть располагала только сравнительно немногочисленной Красной гвардией и лишь отдельными небольшими армейскими отрядами [4]. Советское правительство не имело в своем распоряжении не только организованной надежной и значительной по численности армии, но даже и минимального военного аппарата и органов оперативного управления войсками. Весьма показательно в этой связи то, что назначенный СНК командующим всеми революционными силами на Юге страны народный комиссар по военным делам В.А. Антонов-Овсеенко отправлялся в декабре в район начавшихся боевых действий вообще без войск и даже без своего штаба. Ему предстояло организовать их непосредственно на месте. В таком же положении находился и чрезвычайный комиссар СНК в Западной Сибири П.А. Кобзев. Первый советский Главковерх прапорщик Н.В. Крыленко позже отмечал, что тогда новая армия опиралась исключительно на красногвардейцев Петрограда и Москвы, сводные революционные матросские отряды, латышские стрелковые части и лишь в незначительной степени на отдельные регулярные войска. При этом он подчеркивал, что старая армия не могла дать каких-либо устойчивых кадров для борьбы с антисоветскими выступлениями. По его словам, «все полки, вызываемые с фронта, выйдя за линию окопов в тыл, отказывались идти в бой независимо от целей, которые эта борьба преследовала» [5]. Поэтому, исходя из сложившейся обстановки, центральные и местные советские органы наспех формировали сводные отряды красногвардейцев, а в отдельных случаях, например в Петрограде, – отряды из небольшого количества матросов и солдат. Их боеспособность и даже внутренняя организация и дисциплина были крайне низкими. Ведь подавляющее большинство личного состава этих отрядов – красногвардейцы не только не имели навыков военной организации, но и не знали даже азов военного дела. Ничтожную организацию красногвардейцев для ведения полевой войны отмечали и сами советские военачальники, в частности Р.Ф. Сиверс [6]. Антонов-Овсеенко позже вспоминал, что, приступив в декабре 1917 года к сосредоточению переданных в его распоряжение войск для наступления на область войска Донского, он просто не смог собрать их все: многие революционные части митинговали и не желали исполнять приказов [7]. К тому же наряду с идейными бойцами, сознательными сторонниками власти Советов, в этих сборных формированиях находилось и значительное количество случайных лиц со склонностью к грабежам, насилиям, пьянству. Так, бойцы двигавшегося из Москвы в распоряжение Антонова-Овсеенко 1-го Московского революционного отряда во главе с прапорщиком Ю.В. Саблиным в г. Купянске «начали пьяный кутеж, разбежались». Командиру с трудом удалось удержать в повиновении половину отряда, а остальных пришлось разоружить [8]. Все это сказывалось на общем состоянии советских войск.

Своя специфика в это время была и у военных формирований антисоветских сил в казачьих областях. Они подразделялись на три основных типа. Во-первых, это были регулярные казачьи части, формально подчинявшиеся войсковым атаманам и правительствам. Во-вторых, добровольческие вооруженные формирования, состоявшие из прибывших в казачьи области активных противников советской власти, в основном офицеров. В-третьих, формировавшиеся войсковыми правительствами добровольческие отряды.

Самыми многочисленными и грозными в военном отношении являлись казачьи полки. Но как прибывшие чуть раньше, так и прибывшие на территории своих войск уже во второй половине декабря казаки-фронтовики, к тому же далеко не все, приказам атаманов по занятию рубежей на границах своих областей и в их наиболее важных административных центрах и по ведению борьбы с советскими силами подчинялись крайне неохотно. Они вполне обоснованно опасались быть вовлеченными в разгоравшуюся Гражданскую войну, к тому же в непосредственной близости от своих домов. Отсюда возникало их стремление уклониться от противоборства. И с течением времени данная тенденция набирала силу. Бывший в то время в самой гуще событий М.П. Богаевский отмечал, что «характерная черта в этот период – регулярные казачьи и солдатские части одинаково упорно уклонялись от участия в действиях (военных. – В. Т.)» [9]. Их боеспособность, естественно, была весьма ограниченной.

Формировавшиеся во многих казачьих областях, в частности на Дону, в Оренбуржье, на Кубани, в Астрахани и в Сибири, различные добровольческие отряды, главным образом из числа офицеров и юнкеров, отличались высоким уровнем организации, военной подготовки и боевого духа. В их составе были идейные противники советской власти. Но численность этих отрядов была очень небольшой. Казачьим органам власти эти отряды, как правило, формально не подчинялись.

В свою очередь, войсковые правительства из-за растущего нежелания подчиняться им казаков-фронтовиков приступали к формированию местных добровольческих отрядов. (На Дону и Кубани они назывались партизанскими.)

Однако во все эти добровольческие формирования вступало крайне ограниченное число добровольцев, в том числе офицеров. Так, находившийся тогда на Дону генерал А.И. Деникин позже отмечал, что «донское офицерство, насчитывавшее несколько тысяч, до самого падения Новочеркасска уклонялось вовсе от борьбы: в донские партизанские отряды поступали десятки, в Добровольческую Армию – единицы, а все остальные, связанные кровью, имущественно, земельно с Войском, не решались пойти против ярко выраженного настроения и желания казаков-фронтовиков» [10]. Другой непосредственный участник тех событий донской партизан Н.В. Федоров в своих воспоминаниях отмечал, что «кадровые офицеры не примкнули к партизанским отрядам и чего-то ждали» [11]. На призыв к донским казачьим офицерам вступить в партизанский отряд есаула В.М. Чернецова откликнулось только 30 человек [12]. Общее количество донских офицеров-добровольцев составляло порядка всего двух-трех сотен.

Примерно такая же картина наблюдалась и на Кубани. В создаваемые здесь офицерские добровольческие отряды войскового старшины Галаева записалось только около 300 человек [13]. В Терском, Уральском, Оренбургском, Забайкальском и Астраханском войсках количество казачьих офицеров, вступивших в добровольческие отряды, по отношению к их общей численности, было существенно большим, чем на Дону и Кубани. Хотя их общее количество тоже было невелико. В Терском войске во Владикавказе формировались казачьи офицерские отряды полковников Соколова и Беликова [14]. Здесь же предпринимались попытки создания осетинских офицерских отрядов [15]. В Уральском войске группу казачьих офицеров собрал полковник, позже генерал-лейтенант М.Ф. Мартынов. Этот отряд разогнал все советские организации в г. Уральске [16]. Образовались отряды казачьих офицеров в Оренбургском, Астраханском и Забайкальском войсках. Причем здесь они представляли собой хоть и небольшую по общей численности, но достаточно существенную в военном отношении силу.

Основную массу добровольцев в отрядах войсковых правительств во всех войсках, где они создавались, составляла местная учащаяся молодежь. И этот примечательный факт отмечали все очевидцы – от атаманов до рядовых бойцов. Об этом прямо говорил с горечью, например, атаман Каледин [17]. Донской казачий офицер констатировал, что «среди партизан можно было встретить и казака, и офицера, и студента; и богатого, и бедного... Но ядром партизанства была учащаяся молодежь – кадеты, гимназисты, реалисты, студенты, семинаристы» [18]. А другой партизан лаконично замечал: «Главный контингент партизан – учащаяся молодежь» [19]. Это же отмечали и белоэмигрантские авторы [20].

Такая же ситуация была и в Оренбургском войске, где, по свидетельствам участников событий, в добровольческие отряды вступали «...главным образом офицеры и учащаяся молодежь» [21]. Правда, некоторые исследователи считают, что в Оренбуржье добровольческие отряды формировались «...из буржуазной молодежи и монархически настроенного чиновничества» [22]. Вторая часть данного высказывания без учета, конечно, идеологических штампов представляется неверной, поскольку чиновников в этих отрядах было совсем мало. В Забайкальском войске в добровольческие отряды так же, как и в других войсках, в основном вступали офицеры, юнкера, кадеты [23]. Добровольцы из числа учащихся не обладали необходимыми военными навыками, не говоря уже о боевом опыте, но их отличали идейные убеждения, довольно высокий моральный дух и боевой порыв. Как позже весьма верно замечал полковник В.В. Добрынин, «вся защита (Дона. – В. Т.) в это время легла тяжелым бременем на слабых числом, но мощных духом партизан» [24].

Вплоть до настоящего времени важные вопросы анализа социального состава участников Гражданской войны с обеих сторон не получили необходимого всестороннего и объективного освещения. Существовавший длительное время крайне упрощенный подход к данной проблеме затруднял исследование всего многообразия социально-политических процессов того времени, сущности и специфики событий. Рассмотрение этой проблемы необходимо, по нашему мнению, начинать именно с начального периода Гражданской войны. В это время социальный состав воюющих сторон можно представить довольно точно, поскольку это были люди, в подавляющем большинстве осознанно сделавшие тот или иной политический выбор. При этом они исходили из своих твердых убеждений, а действовали не под давлением различных обстоятельств объективного и субъективного порядка, как это было в последующие периоды войны.

В рассматриваемый период в советских отрядах наиболее значительный контингент составляли красногвардейцы. Эти в основном вчерашние рабочие крупных промышленных центров являлись наиболее сознательными проводниками большевистской политики, добровольно вступившими в направлявшиеся на борьбу с контрреволюцией сводные советские отряды. Во вторую по численности социальную группу входили солдаты и матросы старой армии, в большинстве своем выходцы из крестьянской среды. Правда, среди них количество сознательных, идейных борцов за провозглашенные Октябрьской революцией принципы было значительно меньше. И, наконец, значительную группу в советских войсках составляли инонациональные формирования. (Как известно, всего в годы Гражданской войны в Красной армии воевали около 300 тыс. интернационалистов, а такое большое количество иностранцев в армии одной из сторон исследователи считают уникальным явлением для новейшего времени [25].) Немало в советских формированиях начального периода войны было и маргинальных элементов.

Основой зарождающегося Белого движения являлись офицеры старой армии, добровольно прибывшие на территории наиболее крупных антисоветских плацдармов. В начальный период Гражданской войны ими стали Донская, Кубанская и Оренбургская казачьи области. Примечательно, что основная масса офицеров-добровольцев ни по своему социальному происхождению, ни тем более по имущественному положению не принадлежала к высшим слоям общества. Так, среди офицеров состава сформированной на Дону Добровольческой армии в начальный период Гражданской войны четыре пятых представляли так называемые офицеры военного времени, 80% которых происходило из крестьян и только 4% из дворян [26]. Одну пятую часть от общего числа добровольцев-«первопроходников» составляло кадровое офицерство, включая 36 генералов и 242 штаб-офицера. Их послужные списки, в которых имелись данные о владении собственностью самого офицера, его жены и их родителей, свидетельствовали, что помещиками или детьми помещиков являлось всего 6% офицеров и генералов. Капиталиста не было ни одного. И это среди самой верхушки, что называется, цвета высшего и старшего офицерства Добровольческой армии. По социальному происхождению среди них 21% составляли потомственные дворяне, 30% личные дворяне и дети офицеров, а остальные были выходцами из мещан, крестьян или мелких чиновников [27].

Что же касается офицеров военного времени, то есть лиц, имевших высшее и среднее образование и прошедших после призыва в армию краткосрочные офицерские курсы, то из них какой-либо собственностью обладало менее 1%. По социальному происхождению около 80% были выходцами из крестьянской среды, примерно 4% из дворянской, остальные из мещан, купцов и т.п. [28]. И хотя в конечном счете личное дворянство получали почти все офицеры, эти данные весьма красноречиво свидетельствуют о социальной основе происхождения подавляющего большинства офицерства русской армии. К тому же именно эти офицеры военного времени к моменту революций 1917 года составляли более 90% всего офицерского корпуса [29]. Следовательно, абсолютное большинство активных участников Белого движения в начальный период Гражданской войны лично было совершенно не связано с какими-либо отношениями частной собственности и, следовательно, не имело имущественных претензий к новой власти. Другими словами, революция не лишала, да и не могла лишить основную часть офицерского корпуса финансовых или социально-политических привилегий, имевших реальный вес и значение, поскольку ее представители ими попросту не обладали. В этой связи, естественно, возникает вопрос, почему же они выступили против революции с оружием в руках, за что сражались и умирали. Скорее всего, они руководствовались определенными политическими убеждениями и моральными принципами. И уже исходя из них, определяли свое личное отношение к происходящему. Ведь для очень многих офицеров большевистский переворот был предательским ударом в спину воюющей стране и расценивался как прямое действие в пользу внешнего врага. Для других это было своеобразным итогом внутреннего развала и анархии, влекущим за собой гибель старой русской государственности. Третьи, возможно, не могли смириться с начавшимся разгулом беззакония и насилия. Причем указанные аспекты не исчерпывают, конечно, всех имевшихся причин. Крайне непросто найти ответ и на вопрос, какие мотивы двигали воевавшей в партизанских отрядах учащейся молодежью. Еще более сложно в этом плане обстояло дело с казачеством и крестьянством, в среде которого существовали самые различные внутренние противоречия и сказывались факторы внешнего воздействия. К тому же между ними явственно прослеживались серьезные межсословные антагонизмы, перераставшие в открытое противоборство. Возрастали и социально-классовые противоречия в казачьей среде. В казачьих областях наблюдалось своеобразное проявление первой социальной войны в деревне: против незначительного количества помещиков и крупных частновладельцев казаки и крестьяне выступали совместно, между ними нарастало значительное противостояние.

И уже совсем непросто разобраться в том, почему в начальный период Гражданской войны при вполне определенном нейтралитете основной массы казачества одни казаки заняли позиции признания власти Советов и СНК, а другие встали на противоположные позиции и воевали в добровольческих отрядах. Почему в смертельной схватке сходились казаки из отрядов красного войскового старшины Н.М. Голубова и белого есаула В.М. Чернецова, красного фельдшера И.В. Сорокина и белого штабс-капитана В.В. Покровского, красных братьев подъесаулов Н.Д. и И.Д. Кашириных и полковника А.И. Дутова? Все эти вопросы нуждаются в самостоятельном пристальном изучении с учетом самых разнообразных факторов, начиная от общей сложной и во многом неясной для большинства населения внутриполитической ситуации в стране и заканчивая действиями некоторых казаков в сиюминутном спонтанном порыве под непосредственным влиянием частных конкретных обстоятельств. Не стоит игнорировать и второстепенные аспекты, связанные с личными качествами многих участников событий (политический авантюризм, жажда славы, власти, чинов и отличий, различные личные устремления, желания, обиды и т.п.).

Другая отличительная особенность начального периода Гражданской войны заключалась в том, что антисоветские выступления в это время носили разрозненный характер. Политические и военные возможности для образования единого антибольшевистского фронта отсутствовали. Но политическая целенаправленность начавшейся борьбы практически повсеместно была одинаковой [30].

В собственно военном плане боевые действия велись в различных регионах страны и носили местный, локальный характер. Сплошная линия фронта отсутствовала, а вооруженные столкновения происходили в отдельных местах, удаленных друг от друга. Сами места боев носили, по свидетельствам военных специалистов, «...характер подвижных и передвигающихся районов» [31]. К тому же тогда в них участвовало довольно небольшое число сражающихся с обеих сторон, счет которых шел на сотни и отдельные тысячи. Ни одна из армий того времени от Терека до Амура не насчитывала в своем составе хотя бы нескольких десятков тысяч человек.

Малочисленность действующих сил, которыми располагали противники, их очевидная первоначальная неорганизованность, вынуждали вести военные операции небольшими мобильными конными отрядами или, как это делали в основном советские подразделения, вдоль линий железных дорог. Неслучайно начальный период Гражданской войны в военном плане получил название «эпохи эшелонной войны» [32]. Небольшое число бойцов и «эшелонный» характер действий создавали впечатление большой гибкости и подвижности, постоянного маневрирования. Как отмечал позже известный «красный военспец» Н.Е. Какурин, «армии» в несколько сот человек, разъезжая в эшелонах и быстро благодаря этому сосредотачиваясь на совершенно неожиданных направлениях, в несколько дней решают судьбу самых сложных и обширных операций» [33]. В такой ситуации первостепенное значение приобретало не столько общее количество войск, сколько их организованность, военная подготовка, быстрота и решительность действий, умелое маневрирование, хорошая мобильность, моральная стойкость и боевой дух. Неслучайно генерал П.Н. Краснов говорил о том, что «Гражданская война – не война. Ее правила иные, в ней решительность и натиск – все» [34].

Свой отпечаток на ход военных действий накладывало и отсутствие стратегических планов военных операций, а сами они носили разрозненный и локальный характер. Сказывались и совершенно иная, весьма своеобразная, тактика ведения боя, невозможность необходимой подготовки к зачастую неожиданным и скоротечным столкновениям, разведка и т.п. Да и общий накал борьбы, ее ожесточенность были еще не очень сильными. По замечанию М.П. Богаевского, в то время «...у обеих воюющих сторон проявлялось больше воинственного задора, нежели настоящих действий» [35]. В результате, по его словам, «действия с обеих сторон развивались медленно, неохотно, вяло» [36].

Наибольшую угрозу для СНК в рассматриваемый период представляли силы, находившиеся на территории Донской области [37]. Во второй половине декабря 1917 года здесь сложилась следующая обстановка. Наиболее многочисленными являлись прибывшие с фронта строевые и находившиеся в области запасные и иные регулярные казачьи части. Они располагались во всех основных населенных пунктах, а основная их часть была выдвинута на границы войска навстречу двигавшимся советским войскам в районы Каменской—Глубокой—Миллерово—Лихой и вдоль железной дороги Воронеж—Ростов [38]. Общая численность их была довольно значительной. Вследствие постоянного прибытия с фронта новых полков, а также самороспуска и ухода казаков многих подразделений по домам установить их точную численность очень сложно. В одном из своих донесений в СНК в это время Антонов-Овсеенко указывал, что «у Каледина 50 тысяч войск наполовину не враждебных нам» [39]. Но указанная цифра представляется завышенной даже с учетом численности самовольно разошедшихся казачьих полков. Оставшиеся казаки не хотели воевать и с настороженностью относились как к действиям атамана и офицеров, так и командования советских частей. В их среде сильно проявлялись пацифистские настроения и наблюдалось возраставшее стремление урегулировать все вопросы с советским правительством мирными путями.

В такой ситуации реальной боевой силой противников советской власти являлись немногочисленные формирования Добровольческой армии и донских партизан. В Добровольческой армии находились отличные офицерские кадры под командованием высших военачальников старой армии генералов Л.Г. Корнилова, М.В. Алексеева, А.И. Деникина. К концу 1917 года в ней насчитывалось до 2 тысяч человек [40], в основном офицеров. Во время одного из докладов генерала Черепова, просмотрев предоставленные списки новых добровольцев, генерал Корнилов воскликнул: «Это все офицеры, а где же солдаты? ... Офицер хорош на своем месте. Солдат дайте мне» [41]. Но рядовых солдат, за исключением определенных рядовыми добровольно записавшихся студентов и других штатских лиц, не было. Поэтому рядовыми с винтовками шли капитаны и поручики, а во главе рот стояли полковники. Добровольческая армия действовала самостоятельно и войсковой администрации не подчинялась.

В распоряжении войскового правительства непосредственно находились 16 добровольческих партизанских отрядов, которые возглавляли казачьи офицеры: есаул Бобров, есаул Боков, есаул Власов, войсковой старшина Гнилорыбов, кубанец сотник Греков, полковник Краснянский, подъесаул (позже – есаул) Лазарев, войсковой старшина Мартынов, хорунжий (позже – есаул) Назаров, подъесаул (позже – есаул) Попов, войсковой старшина (позже – полковник) Семилетов, есаул Слюсарев, сотник Хоперский, полковник Хорошилов, есаул (позже – полковник) Чернецов и есаул (позже – полковник) Яковлев [42]. Точные данные относительно их численности отсутствуют, а имеющиеся сведения противоречивы. Например, по данным воевавшего в Добровольческой армии Р. Гуля, отряды Чернецова, Семилетова и Грекова вместе взятые насчитывали едва ли 400 человек [43]. Некоторые белоэмигранты говорили, что в самых больших партизанских отрядах Чернецова и Семилетова не набралось бы и пятисот душ [44]. Авторы двухтомной «Гражданской войны в СССР» численность одного чернецовского отряда определили в полторы тысячи бойцов [45]. На самом же деле в этот отряд входило, по свидетельствам его членов, вначале всего 120 человек, а позже около 250 [46]. В остальных партизанских отрядах счет шел на десятки бойцов. Некоторые из них имели по 30–40 человек [47]. (В отряде Грекова было всего 30 чел., у Лазарева – 50 и т.д.) Их малочисленность в значительной мере компенсировалась большой мобильностью и внезапностью действий, высоким боевым настроем. Общая численность всех этих отрядов, также постоянно менявшаяся, составляла около 1,5 тыс. бойцов.

В распоряжении Антонова-Овсеенко к этому времени имелись следующие силы. В направлении Гомель—Бахмач находился отряд Берзина (1800 человек при 4 батареях). В районе Орла—Белгорода сосредоточился «Северный летучий отряд» Сиверса (1300 штыков, 200 сабель, 60 орудий, 14 пулеметов). В самом Белгороде находился не подчиненный Сиверсу отряд Ховрина численностью 300 человек. (В своем первом докладе в Совнарком 19 декабря 1917 года Антонов-Овсеенко сообщал, что отряд Ховрина окончательно деморализован реквизициями [48].) Кроме этого, в Смоленске формировалась «вторая колонна» Соловьева (более тысячи человек), а в резерве находились брянский и великолуцкий отряды (свыше 300 штыков), смоленская батарея и некоторые не совсем надежные части XVII армейского корпуса. Из Москвы двигался отряд Саблина (1900 человек, батарея, 8 пулеметов) [49]. Одновременно к Царицыну подтягивались полки 5-й Кавказской казачьей дивизии. Также планировалось прислать с фронта несколько латышских полков [50]. Таким образом, первоначальная численность советских войск не превышала 6–7 тысяч человек при 30–40 орудиях и нескольких десятках пулеметов [51]. Эта основная группа постоянно пополнялась силами местных формирований Красной гвардии и частями просоветски настроенных солдат гарнизонов городов, через которые по направлению к Донской области продвигались революционные отряды [52]. К концу декабря все советские силы, располагавшиеся в районах Луганска, Горловки, Никитовки, Родаково, Лиски, Чертково и других местах, составляли свыше 17,5 тысячи штыков и сабель, при четырех бронепоездах, четырех бронеавтомобилях, 48 орудиях и 40 пулеметах [53]. Они были сведены в три колонны, которыми командовали прапорщик Р.Ф. Сиверс, прапорщик Ю.В. Саблин и Г.К. Петров.

В последней декаде декабря 1917 года на территории Кубанского войска находились уже весьма значительные воинские части, вернувшиеся с фронта. Они насчитывали три казачьи дивизии (1-ю Кубанскую, 2-ю и 4-ю Кавказские), пластунский корпус в составе двух бригад, некоторые отдельные полки других дивизий и ряд особых сотен [54]. (Прибывшая первой на Кубань 5-я Кавказская дивизия ввиду того, что ее начальник генерал Черный не ручался за благонадежность казаков, была распущена краевым правительством [55]). Кроме них в области располагался и Черкесский конный полк Туземной (дикой) дивизии [56]. Но казаки-фронтовики практически всех этих частей отказывались исполнять приказы войскового атамана и краевого правительства. Атаман А.П. Филимонов впоследствии отмечал, что «командиры прибывающих полков из Закавказья (т.е. с Кавказского фронта. – В. Т.) один за другим сконфуженно и грустно докладывали, что люди выходят из повиновения, открыто заявляют, что драться с братьями-солдатами не будут, и требовали роспуска по домам [57]. По его словам, верным правительству остался только один 1-й Черноморский казачий полк под командованием генерала Бабиева [58]. По свидетельству тогдашнего председателя краевого правительства Л.Л. Быча, правительство уже в конце декабря «с полной ясностью установило, что надеяться на регулярные (казачьи. – В. Т.) войска нельзя, а потому приступило к формированию Добровольческой Кубанской армии» [59]. Основные надежные силы правительства были сосредоточены в г. Екатеринодаре [60]. Здесь находились гвардейский казачий дивизион, запасной пластунский батальон, караульная команда, пехотная дружина и находившееся в стадии формирования юнкерское казачье училище [61]. Общая численность находившихся здесь верных правительству частей составляла примерно 1,5 тыс. чел. [62]. Но если этих сил вполне хватало для контроля над положением в кубанской столице, то их было явно недостаточно для противодействия возможному наступлению на область советских отрядов. Поэтому краевое правительство начало формирование добровольческих отрядов. Помимо отряда войскового старшины Галаева, насчитывавшего около 300 человек, в основном офицеров, и офицерского отряда капитана Покровского (первоначально до 20 чел.), полковником Лисевским формируется партизанский отряд из юнкеров и молодых казаков [63]. Краевая рада поручила полковнику С.Г. Улагаю начать создание новых добровольческих подразделений из казаков. Но Улагай уже в самом скором времени открыто заявил о своем неверии в успех данного предприятия, поскольку в добровольцы записывались одни офицеры, а рядовые казаки служить не хотели. По его мнению, чисто офицерские организации «...не будут встречать сочувствия у населения, и поэтому все дело обречено на гибель» [64]. К данному мнению присоединились первый командующий Кубанской армии генерал Черный и генерал Букретов [65]. Тем не менее Улагай приступил к формированию «1-го Кубанского казачьего отряда защиты казачества» [66].

Бывший комиссар Временного правительства К.Л. Бардиж начал бурную деятельность по организации из жителей Черноморья добровольческих отрядов так называемых вольных казаков [67]. (В обиходе их называли гайдамаками.) Первоначально они насчитывали до 3 тыс. чел. и несли службу по охране Черноморско-Кубанской железной дороги. Но эти формирования являлись практически небоеспособными. (Позже все они буквально разбежались при первом же столкновении с советскими отрядами [68].)

В горных районах формировались черкесские отряды полковника (позже – генерала) Султан-Келеч-Гирея и есаула Щербины [69]. Кроме этого, краевое правительство рассчитывало найти опору и в лице дислоцировавшегося в пределах области Черкесского конного полка Туземной дивизии.

Здесь, так же как и в других войсках, отмечалось весьма ограниченное число добровольцев, причем не только рядовых, но и офицеров. 3 января 1918 года на заседании краевого правительства специально рассматривался вопрос «о небольшом числе офицеров, записывающихся в организации для защиты края» [70]. Стремясь найти какой-нибудь выход из сложившейся ситуации, атаман и правительство уже на следующий день утвердили «Положение о формировании кубанских пеших батальонов». Целью этих добровольческих частей объявлялось создание надежных кадров армии для защиты интересов Кубанского края, поддержания общественного порядка и безопасности, а также недопущение «проникновения анархии» [71]. Эти батальоны могли быть использованы не только на территории области, но и в пределах всего Юго-Восточного союза [72]. Вначале предполагалось сформировать четыре таких батальона, через некоторое время еще столько же [73]. Однако уже вскоре правительство столкнулось с острой проблемой «незаполнения штатов добровольцев рядового состава» [74]. В результате от их формирования пришлось отказаться, а записавшихся добровольцев перевели в уже существовавшие партизанские отряды.

Правительство и атаман пытались привлечь к борьбе и станичных казаков. С этой целью войсковой атаман отдал приказ, по которому станичные и хуторские общества обязывались немедленно командировать в Екатеринодар по пять вооруженных человек от каждой тысячи казачьего населения. Из них намечалось создать особый Отряд спасения Кубанского края для борьбы с революционными силами [75]. Но и казаки-станичники в очередной раз отказались выполнять приказ атамана. Не достигла поставленных целей и активная пропаганда, которую вели представители краевого правительства. Их выступления в официальной печати с призывами вступить в добровольческие отряды не приносили никаких результатов [76].

В это же время происходила мобилизация всех антисоветских элементов и в Терской области. Но и здесь в распоряжении казачьих и горских лидеров не было достаточно крупных воинских формирований. Ни станичное, ни фронтовое казачество Терека не откликнулось на призывы и уговоры войскового атамана и правительства. Поэтому, так же как и в соседних казачьих областях, последние основную ставку вынуждены были делать на добровольческие офицерско-казачьи отряды. Эти партизанские отряды тоже были крайне малочисленны и состояли из нескольких десятков бойцов каждый. Самыми крупными являлись отряды полковников Соколова и Беликова. Их отличительной особенностью было то, что костяк составляли не только офицеры, но и казаки. Присутствие последних в местных партизанских отрядах отмечалось более значительное, чем доля казаков в аналогичных формированиях на Дону и Кубани. Объяснялось это, вероятно, факторами межнационального противоборства. Некоторые казаки в образуемых добровольческих отрядах видели не столько антисоветские, сколько антигорские подразделения. Кроме того, определенные надежды войсковая администрация связывала с возможным использованием в своих целях некоторых частей Туземной дивизии, учитывая имевшиеся достаточно серьезные внутренние противоречия между различными горскими народами. Полки этой дивизии, формально развернутой в корпус, формировались исключительно по национальному признаку.

Конкретные действия предпринимаются и по увеличению надежных добровольческих частей из терских казаков. 16 декабря 1917 года состоялось Моздокское отдельское совещание депутатов войскового круга V созыва. В его постановлении говорилось о предоставлении войсковому атаману права сформировать особую строевую часть из лиц, «пользующихся доверием и преданных интересам войска, не считаясь со сроками их службы и положением» [77]. На ее содержание из войскового бюджета отпускался соответствующий кредит. Участники совещания признали необходимым предоставить войсковому атаману чрезвычайные полномочия «по всем делам, касающимся водворения в крае спокойствия и безопасности» [78].

Антисоветские лидеры рассматривали возможности объединения всех имеющихся у них сил в рамках Юго-Восточного союза. С этой целью из Новочеркасска в Екатеринодар дважды приезжал генерал Алексеев [79]. Но его переговоры с официальными представителями объединенного правительства союза не имели никакого практического результата, так как во всех областях региона в плане наличия сколько-нибудь значительных вооруженных сил картина была одинакова.

Помимо юго-востока европейской России, где располагались Донское, Кубанское и Терское войска, вторым важным очагом антисоветского движения являлся Заволжский район, где находились Оренбургское и Уральское (Яицкое) казачьи войска. По мнению белых военных того времени, эти войска «занимали угрожающее и невыгодное положение для противника, воюющего с Доном, и облегчали связь с Сибирью» [80]. Поэтому в планах советского правительства было «безотлагательное и быстрое ... продвижение ... боевого кулака» и против Оренбургского войска [81]. Кроме этого, одновременно с подготовкой отрядов СНК для наступления на Южном Урале здесь заметно активизировались местные пробольшевистские силы. В ответ на обращение СНК к Советам Поволжья, Урала и Сибири с призывом помочь в борьбе с контрреволюцией в Оренбуржье началось формирование красногвардейских отрядов в крупных пролетарских центрах от Самары до Омска. Они, в случае благоприятной обстановки, должны были или играть роль самостоятельной военной силы, либо влиться в советские отряды, шедшие из центра страны. Местные отряды сосредотачивались в основном в Бузулуке, а позже – в Челябинске. Сюда же прибыли и отряды из Самары (500 рабочих и солдат с Блюхером и Галактионовым), затем из Уфы, Екатеринбурга, городов Поволжья. Общее руководство осуществлял специальный штаб Оренбургского фронта, возглавляемый Кобозевым [82].

В Петрограде Совнаркомом в спешном порядке формировался революционный отряд для «борьбы с дутовщиной». В его состав вошли небольшие части моряков-балтийцев и солдаты-добровольцы 17-го Сибирского пехотного полка. Этот отряд получил название «Северного революционного летучего отряда». Возглавил его мичман С.Д. Павлов. Относительно его численности существуют разные данные. В одних работах говорится о том, что в отряде было 400 матросов и солдат [83], в других речь идет о 600 матросах и солдатах [84], в третьих – о 600 матросах и части 17-го Сибирского полка [85], в четвертых утверждается, что он состоял из 17-го Сибирского полка и 400 матросов-балтийцев [86], а в пятых называется 1500 человек [87]. Скорее всего, отряд состоял из 400 матросов и 200 солдат 17-го Сибирского полка.

Все советские силы, включая местные и прибывшие красногвардейские отряды, «Северный летучий отряд», насчитывали до 2 тыс. чел., 4 батареи, мортирный дивизион и 2 аэроплана [88]. По мере их выдвижения из Челябинска к Бузулуку они увеличились до 2,5 тыс. чел. [89].

Войсковое правительство и атаман Дутов также вели активную деятельность по консолидации своих сил. Прежде всего они стремились к их увеличению за счет строевых казачьих частей. Но приказ Дутова, отданный им еще 16 декабря командирам находившихся на фронте оренбургских частей прибывать домой со всем вооружением в его распоряжение, не выполнялся [90]. Тогда атаман предпринял попытку осуществить мобилизацию вернувшихся солдат-фронтовиков. Но его соответствующий приказ вызвал недовольство казаков, особенно фронтовиков [91]. По их мнению, он вносил раскол в казачью среду [92]. Посланцы войскового правительства, направленные в станицы и полки, доносили, что казаки, и прежде всего фронтовики, недовольны этим приказом, открыто отказываются от его выполнения и от участия в Гражданской войне и даже «...велят атаману мириться с советской властью» [93]. По свидетельству генерала И.Г. Акулинина, возвращающиеся с фронта казачьи полки «и слышать не хотели о вооруженной борьбе с большевиками» [94]. Это же позже отмечал и полковник Г.В. Енборисов [95]. Более того, в докладной записке штаба Оренбургского военного округа отмечалось, что многие части были враждебно настроены против правительства Дутова [96]. Не желала воевать и основная масса станичного казачества. Так, например, когда в ст. Самарскую поступил приказ атамана о направлении на фронт против большевиков 300 казаков этой станицы, он вызвал бурную отрицательную реакцию станичников. Особенно активно против него выступили казаки-фронтовики, которых поддержали и «старики». В результате на общем станичном собрании, несмотря на присутствие официальных представителей войскового правительства, было принято решение не давать ни одного казака [97]. Такое же отношение к приказу о мобилизации наблюдалось и в большинстве других станиц. По свидетельствам авторитетных казачьих деятелей того времени, «население, за исключением 4–5 верных и стойких станиц, никакого участия в борьбе с большевиками не принимали» [98]. В итоге объявленная Дутовым мобилизация окончилась полным провалом.

Официальные казачьи органы вынуждены были в спешном порядке приступить к организации добровольческих отрядов. Основная ставка при этом делалась на привлечение офицеров, которые составили их основной контингент [99], юнкеров и учащейся молодежи (гимназистов, реалистов, семинаристов) [100]. Первоначально Дутову удалось сформировать всего четыре небольших партизанских отряда, насчитывавших в общей сложности всего до 200 чел. [101]. Спустя некоторое время приток добровольцев увеличился. К концу декабря в распоряжении атамана было 2–2,5 тыс. чел. [102]. Причем это были реальные боевые силы, костяк которых составляли офицеры. Одновременно продолжалась работа по формированию казачьих станичных дружин. И хотя в различных станицах этот процесс шел далеко не одинаково, в одних дружины образовывались весьма активно, а в других работа по их созданию практически не проводилась, внешне дело представлялось довольно неплохо. По официальным сведениям войсковых органов, эти дружины насчитывали от 7 до 8 тыс. казаков [103]. Но их боеспособность и даже общая организация находились на очень низком уровне. Как отмечали очевидцы, «большинство дружин на фронт не выступало и никакого участия в боевых действиях с большевиками не принимало, часть дружин так и не закончила своего формирования: сегодня собирались, завтра расходились» [104]. Поэтому приводимые исследователями данные о том, что в это время у атамана Дутова было около 7 тыс. чел. [105], отражают формальную, а не фактическую сторону дела. Сам руководитель советскими силами комиссар Кобозев в одном из своих сообщений в Народный комиссариат по военным делам указывал: «...силы неприятеля не превышают двух тысяч» [106]. При этом он также отмечал наличие в дутовских отрядах «детей – гимназистов, реалистов и кадетов» [107]. Как видим, социальный состав местных боевых антисоветских сил был почти таким же, как и на Дону и Кубани. Определенным отличием было то, что в Оренбургском войске наблюдалось формирование по приказу атамана в целом ряде станиц вооруженных дружин, состоявших в основном из числа казаков-«стариков» или, как их называли тогда в Оренбуржье и Сибири, бородачей. И хотя эти дружины не сыграли какой-либо значительной роли, сам факт их образования свидетельствовал об определенной поддержке частью станичного казачества атамана и войскового правительства.

В Астраханском войске, где соотношение вооруженных сил было явно в пользу советской власти, отмечались свои особенности в социальном составе и тактике действий противоборствующих сторон. Руководство антисоветских сил продолжало формировать добровольческие отряды. Причем самой деятельности старались придать скрытую форму. В эти отряды вступали главным образом армейские и казачьи офицеры. Но преобладание первых было более чем очевидно. В то же время в добровольческие отряды здесь вступали и казаки, как станичники-«старики», так и фронтовики, а также часть местных калмыков [108]. К ним примкнула и находившаяся на территории войска сотня уральских казаков [109]. Специфика социального состава антисоветских сил в Астраханском войске, таким образом, заключалась и в присутствии в них казаков, станичников и фронтовиков, причем доля последних при соотношении с общей численностью казачества была гораздо более значительной, чем на Дону, Кубани и в Оренбуржье, и в преобладании среди офицеров-добровольцев неказаков, и в наличии калмыцких формирований.

В Забайкальском войске в силу целого ряда причин (особенностей внутриполитической обстановки, довольно значительного распространения среди местного населения, в том числе и казачьего, пробольшевистских настроений, наличия просоветских вооруженных сил, разгрома отрядов атамана Семенова) организованные антисоветские силы отсутствовали. Но бежавшие за пределы войска атаман и представители войсковой администрации развернули бурную деятельность по формированию добровольческих отрядов в зоне отчуждения КВЖД. Здесь, помимо самого большого отряда атамана Семенова, стали образовываться и отряды казачьих офицеров Плешкова, Орлова, Калмыкова [110]. Общая численность этих антисоветских формирований составляла всего лишь несколько сотен бойцов. Среди них были офицеры, юнкера и кадеты [111].

Главные силы сторонников и противников советской власти в Амурском войске находились в его административном центре г. Благовещенске. Местные советские органы располагали слабо организованными отрядами Красной гвардии численностью до 500 чел., революционно настроенными солдатами артиллерийского дивизиона, 303-й Вятской пешей дружины и отрядом моряков Амурской военной флотилии, насчитывавшим 75 чел. [112].

Атаман Гамов, войсковое правление и тесно сотрудничавшая с ними Благовещенская городская дума опирались на отряды так называемой гражданской милиции, являвшиеся фактически добровольческими белогвардейскими формированиями, и местные отряды самообороны, образованные в каждом районе города и подчинявшиеся соответствующим районным штабам, а через них непосредственно атаману [113]. Во все эти отряды входили главным образом офицеры, учащаяся молодежь, небольшая часть горожан. После поражения антисоветского выступления в г. Иркутске значительная часть его участников, в основном офицеры и юнкера, перебираются в г. Благовещенск и усиливает, особенно в качественном отношении, местные антисоветские силы. Помимо них также в декабре сюда из Хабаровска прибывает Краевое бюро земств и городов Дальнего Востока и его немногочисленные сторонники [114]. Кроме всех этих сил атаман Гамов и правление в определенной мере могли рассчитывать и на содействие находившихся в городе под видом служащих различных коммерческих структур весьма многочисленных японских «резидентов», осевших здесь в рамках организованной японским генштабом после Русско-японской войны военно-стратегической эмиграции на Дальнем Востоке и в Сибири. Организационно они входили в местное Общество черного дракона, деятельность которого финансировалась японским военным министерством. До 300 этих «резидентов» вступило в гражданскую милицию [115]. Общая численность антибольшевистских сил составляла порядка двух-трех тысяч человек и медленно, но неуклонно возрастала. По некоторым данным, в начале 1918 года она достигла 5 тыс. чел. [116].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.