Злословие: размышления (Потихоньку читаем и размышляем)

Злословие: размышления

(Потихоньку читаем и размышляем)

Собственно, мы уже начали, ведь первая фраза «Повести» и есть: «так начнем повесть сию».

Еще раз привлекаю твое внимание, мой рассеянный читатель, автор настаивает на том, что написанное им произведение – это повесть. Правда, повесть эта особая. Особенность проявляется уже в следующем предложении: «По потопе трое сыновей Ноя разделили землю – Сим, Xaм, Иaфeт».

Библейские персонажи – полноправные действующие лица «Повести». С одной стороны, это естественно: для автора каждое слово Библии богоданно, все в ней написанное – не просто реальная история человечества, а абсолютная не подлежащая сомнению истина. С другой стороны, эта особенность исподволь придает первой повествовательной фразе особое значение. Теперь она не просто формальное начало повествования ab ovo[3], такой зачин как бы задает общий тон «Повести» как продолжению Библии, заставляет читающего настроиться на восприятие всего написанного далее как не подлежащего сомнению apriori.

Невероятно просто и эффективно! Почти тысячу лет читающие «Повесть» воспринимают ее текст как абсолютную истину, верят ей, если и не как Священному Писанию, то хотя бы как летописи. И зря. Ведь это всего лишь повесть…

«в Иафетовой же части сидят русь, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Ляхи же и пруссы, чудь сидят близ моря варяжского».

Небольшой нюанс, почему-то не удостаивавшийся внимания историков. В перечне народов Иафетовой части мира два выглядят явно привилегированно: русь и чудь. Прочие народы идут в куче как «всякие». Привилегированное положение руси глаз не режет, а вот чудь рядом с ней выглядит столь странно, что вновь хочется заглянуть в БСЭ. Заглядываем: «Чудь – название в древнерусских летописях эстов (см. также Эстонцы) и родственных им угро-финских племён (заволочская Ч.), живших во владениях Новгорода великого к в. от Онежского озера – по рр. Онега и Северная Двина».

Нет, не проясняет энциклопедия, за что такая преференция чуди, почему автор ставит чудь наравне с русью. Может быть что-то разъяснит дальнейший текст? Ничего подобного, «Повесть» ничего не разъясняет, наоборот, продолжает все запутывать. В следующем предложении та же чудь неожиданно встречается еще раз (даже русь не удостоена такой чести!), причем в соседстве с… ляхами и пруссами! Если верить БСЭ и считать чудь эстонцами, то в рассматриваемой цитате «Повести» ее место, в соответствии с элементарной географией, должно было быть в ряду с зимиголой, летголой, ливами и ямью[4]. Так нет же, нелегкая уносит чудь почти за полтысячи километров на юго-запад, к самой Пруссии.

Но постойте, помимо «основной» чуди в нашей цитате помянута еще какая-то чудь заволочская. Благо, ее тоже встречаем в процитированной статье БСЭ. И что же? Впору хвататься за голову. Энциклопедическая заволочская чудь оказывается угро-финскими племенами к востоку от Онежского озера по рекам Онеге и Северной Двине, то есть более чем за полтысячи километров от Эстонии теперь уже на северо-восток. Вот тебе и неторопливые эстонцы – наш пострел везде поспел! Летописная Эстония простерлась «с южных гор до северных морей» – от Польши до самого Ледовитого океана.

Ученые умы этой проблемой почему-то не озаботились, поэтому искать ответ на первую загадку «Повести» о «Великой Эстонии» нам с тобой, мой неудовлетворенный читатель, придется самим. Но не сразу. В соответствии с уговором все собственные изыскания и домыслы мы оставляем на третью часть наших совместных чтений, «Измышления», а здесь сразу переходим к другой загадке «Повести», которая нам встречается прямо в следующем предложении: «По этому (Варяжскому) морю сидят варяги: отсюда к востоку – до пределов Симовых, сидят по тому же морю и к западу – до земли английской и волошской».

Само утверждение, что варяги сидят по Варяжскому морю, заглатывается легко, как добрый скотч из подвалов Баскервиль-холла, предусмотрительно принесенный нам Бэрримором. А где же еще им сидеть? К западу – это понятно. На всей Балтике хозяйничают варяги, то есть викинги норманны. Их длинные руки дотянулись до Англии еще в VIII веке, а к X веку их можно встретить и во Франции (в Нормандии), и в Италии (на Сицилии). Оставим пока волохов, у нас еще будет повод поговорить о них специально, и обратим наши взоры на восток. Оказывается, варяги уселись не только к западу, но и к востоку «отсюда». Ах!.. Осторожно, мой слабонервный читатель! Ну вот, брюки (юбку?) придется, вероятно, отдавать в химчистку. Зато о коврах нашего воображаемого Баскервиль-холла беспокоиться не стоит: вместе с веками утекло по усам, да в рот не попало столько всякого пойла, что ковры давно насквозь пропитаны всеми мыслимыми видами алкоголя.

Я понимаю тебя, мой ошарашенный читатель. Варяги, сидящие по Варяжскому морю «отсюда» на восток «до пределов симовых» – это что-то новенькое. Конечно, этому «новенькому» почти тысяча лет, но что делать, если такое интригующее замечание проигнорировано исследователями «Повести». Может быть, для них кажется естественным, что Варяжское, то есть Балтийское, море находится от нас на востоке и граничит с «пределами Симовыми» и что там сидят какие-то варяги, но у меня это настолько не укладывается в голове, что я вынужден позвать дворецкого:

– Бэрримор, еще два виски! И, будь добр, убери осколки.

Вторая загадка «Повести» о Варяжском море и варягах на востоке у «пределов Симовых» долго не будет давать покоя нам с тобой, мой сконфуженный читатель в мокрых штанах, заставляя периодически к ней возвращаться и в «Размышлениях», и в «Измышлениях».

«Потомство Иафета также: варяги, шведы, норманны, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи, венецианцы, фряги и прочие, – они примыкают на западе к южным странам и соседят с племенем Хамовым».

Вопросы по географии сыплются, как из рога изобилия. Оказывается, у автора «Повести» Швеция примыкает к южным странам и соседит с Африкой! Н-да…

Признаюсь, лишь в весьма зрелом возрасте я осознал парадоксальность поговорки: «как швед под Полтавой» – и отдал должное военному гению Карла XII. А ты, мой беззаботный читатель, не задумывался над тем, в каких широтах обитают шведы и на какой широте стоит Полтава? Лично мне, когда я сподобился задуматься над этим, как будто послышался голос Л. Филатова:

А теперь смекай, солдат,

Где Москва, а где Багдад!

Если бы не полтавская битва, где сгинула победоносная шведская армия, географические новации автора «Повести» могли бы спустя шестьсот лет обрести реальные очертания. Но не случилось, шведы так и не присоседились к «племени Хамову». Единственное, что удалось разбитому Карлу XII, это добраться до «пределов Симовых» в Стамбуле, где он нашел политическое убежище в почетном плену у турецкого султана.

Но интересно в цитате вовсе не это. В африканских соседях шведов нет никакой загадки, просто автор «Повести» не силен в географии, далеко ему до профессора Ширинского. Интересна последняя цитата другим. По существу, перед нами второе перечисление народов колена Иафета, но как же оно разнится с первым, представшим нашему взору несколькими строками ранее! Кроме руси никаких пересечений с предыдущим списком, и автор как будто вовсе забыл про привилегированную чудь. Это и служит ключом к разгадке второго перечисления народов колена Иафета. Оно добавлено в «Повесть» много веков спустя, когда на Руси уже не было никакой чуди, веси, мери, или муромы, и первое перечисление потеряло для читателя всякий смысл. Зато вокруг Руси появились новые народы, имена которых переписчик считает необходимым добавить в текст «Повести». Сами эти имена позволяют примерно определить время вставки нового текста.

Давай, мой начитанный читатель, зададимся простым вопросом: когда на Руси появились этнонимы[5] «немцы», «фряги», «корлязи»? Когда Древняя Русь могла познакомиться с венецианцами? Наиболее вероятный ответ – не ранее XIV века, скорее в XV веке, когда в наших летописях появилась «Повесть о взятии Царьграда фрягами». Соответственно, мы с тобой, мой обманутый читатель, имеем дело со вставкой XIV—XV веков. Таких вставок в «Повести» – пруд пруди, мы на них будем натыкаться регулярно. Увы, нельзя сказать, что они сделали повествование более верным или хотя бы более понятным.

И еще пара замечаний.

Первое. В XIV веке на Руси давно уже нет никаких варягов. Они для автора вставки – некое загадочное племя, вроде бы имеющее какое-то отношение к скандинавским народам, в числе которых он их и помещает. В результате варяги существуют сами по себе, независимо от шведов и норманнов (норвежцев). Но и шведы с норвежцами для переписчика «Повести», киевского монаха XIV—XV веков, – всего лишь некая абстракция, известная из летописей благодаря древним родственным связям Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого. С датчанами первые князья не роднились, и те вовсе выпадают из нового перечня потомков Иафета. Зато наряду с абстрактными шведами автор вставки помещает в список отдельной позицией реально известных ему готов, с которыми в XIV веке вели торговые дела и подписывали соответствующие договоры Новгород Великий и Смоленск. Так в одном списке оказываются рядышком и варяги, и шведы, и готы.

Второе. Независимо от времени написания этой вставки, римляне конечно же не совместимы во времени ни с одним другим народом из рассматриваемого реестра. Поэтому под «римлянами», вероятно, здесь следует понимать «ромеев», то есть византийцев.

Поскольку к этой короткой вставке-перечислению нам еще не раз придется возвращаться, мой скрупулезный читатель, оставим здесь закладку – «Потомство иафета» – и двинемся дальше.

«Сим же, Хам и Иафет разделили землю, бросив жребий, и порешили не вступать никому в долю брата, и жили каждый в своей части».

Любопытная апологетическая отсебятина. Ветхий Завет не опускается до таких мелочей, как дележ земли сыновьями Ноя. И жребий, и зарок «не вступать никому в долю брата» – выдумки автора «Повести»[6]. Приписав их библейским прабратьям, он тем самым как бы освящает решения Любечского съезда 1097 года, где расплодившиеся князья поделили уделы и договорились не посягать на чужое: «каждо да держит отчину свою». Но и этого мало. Ссылка на сыновей Ноя предназначена придать решениям съездов значение, о котором большинство его участников по простоте душевной даже не подозревало.

Тут надо учесть, мой неискушенный читатель, что на Руси того времени в наследовании княжений действовало так называемое лествичное право, согласно которому власть переходила не к старшему сыну, а к старшему в роде, обычно следующему по старшинству брату или племяннику. Поскольку князья плодили потомство похлеще быков-производителей, архаичное право создавало среди прорвы братьев, дядей и племянников жуткую неразбериху в правах на наследство и усугубляло феодальную раздробленность Руси. Сыновья Ноя призваны решить эту проблему. В тексте «Повести» Сим, Хам и Иафет не просто поделили землю, но и, живя «каждый в своей части», навечно оставили свои уделы потомству. Тем самым «Повесть» интерпретирует решение съезда не только как конец междоусобицам, но и как переход к нормальной системе наследования, что, между прочим, автоматически закрепляло великокняжеский киевский стол за патроном автора «Повести» Святополком Изяславичем и его детьми.

Ты уже догадался, мой проницательный читатель, что столь вольная трактовка решений съезда осталась лишь благим пожеланием, и киевское княжение после смерти Святополка досталось не его отпрыскам, а Мономаху. Тем не менее, каждый новый узурпатор великокняжеского стола был больше других заинтересован в том, чтобы работала система нормального наследования, освященная и пропагандируемая «Повестью», поэтому приведенная фраза сохранилась во всех ее редакциях как универсальная максима.

«…произошел и народ славянский, от племени Иафета – так называемые норики, которые и есть славяне. Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле…»

Концепция дунайской или, как вариант, карпатской прародины славян была и остается очень популярной в славистике. Опору она находит не только в «Повести», но и во «Влесовой книге». Главное, также к среднему Дунаю относятся первые упоминания славян в греко-римских источниках (Прокопий Кесарийский, Иордан). Однако в среде профессионалов отношение к этой концепции скорее скептическое. Она не подтверждается археологически, а археология – единственный в истории объективный критерий любых концепций и умозрительных построений. Кроме того, остается огромная неопределенность в датировке появления славян на Дунае и в Карпатах. Из «Влесовой книги» различные интерпретации извлекают время пребывания в Карпатах действующих лиц (строго говоря, славянами во «Влесовой книге» они не называются) в весьма широком диапазоне, в целом укладывающемся во вторую половину I тысячелетия до н. э. Греко-римские источники впервые упоминают славян на Дунае только в VI веке н. э. Расхождение минимум шесть веков. А что же «Повесть»?

В «Повести» некие норики, они же славяне, оседают по Дунаю на территории Венгрии и Болгарии. Здесь нужно сделать важную оговорку. В дошедшем до нас древнерусском оригинале нет «славян», они появляются в переводе на месте «словен» оригинала. Отметим эту вольность Д. Лихачева и пойдем дальше. Исторической науке норики известны как иллирийское племя. В I веке до н. э. они создали свое царство Норик, которое вскоре было завоевано Римом и преобразовано в одноименную провинцию (Noricum). В начале V века та была захвачена готами и прекратила свое существование. Если норики «Повести» и жители Норика – одно и то же, то этим норикам не нужно было «садиться» по Дунаю, иллирийцы там сидели испокон веков. А словене (внимание, не славяне вообще, а конкретно словене) и поныне пребывают в южной части территории былого Норика, занимавшего современную центральную Австрию и горную словению. Этот факт говорит в пользу идентичности исторических нориков-иллирийцев с нориками-словенами «Повести». Текст «Повести» ему подыгрывает и тем, что Венгрия действительно находится рядом с историческим Нориком. Возникает только одно «но»: при чем тут Болгария? Интересный вопрос, мой во все вникающий читатель.

Возможно современная Болгария тут ни при чем. А вот в начале X века Первое Болгарское царство, далеко продвинутое усилиями Симеона по правому берегу Дуная на север до самой Дравы, вплотную сомкнулось с землей, только что захваченной венграми на противоположном дунайском берегу. То есть, слово «теперь» последней цитаты «Повести» может относиться только к первой трети X века. До этого времени в районе исторического Норика не было венгров, а после не было болгар. Соответственно, можно предполагать, что данный текст был написан в указанное время, а автор «Повести» лишь механически заимствовал его, причем его географические познания были недостаточны, чтобы скорректировать текст соответственно реалиям XII столетия. (Вспомним тропическую Швецию на закладке «Потомство иафета».)

Начало X века – период, на котором стоит чуть-чуть задержаться. В это время на территории былого Норика, Моравии и Паннонии заканчивает свое существование одно из первых в истории славянских государств. Из агонизирующей Великой Моравии, раздираемой внутренними княжескими междоусобицами, теснимой с северо-запада немцами и наводняемой с юго-востока венграми, во все остальные стороны бегут ее обитатели. Этот «великий исход» имел огромное значение для славянского мира. Он разнес практику государственности и традицию оригинальной письменности по окрестным землям, и вскоре вокруг бывшей Великой Моравии, как грибы после дождя, начинают вырастать славянские государства: Чехия, Польша, Русь, Сербия, Словения. И я сильно подозреваю, мой простодушный читатель, что «разошлись славяне по земле» вовсе не в незапамятные времена, а как раз в X веке, едва ли не на глазах у автора «Повести».

Вообще-то последняя цитата несмотря на краткость допускает много разных толкований. Пара из них достойна того, чтобы вернуться к ним в «Измышлениях».

«…разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели. так одни, придя, сели на реке именем Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи. а вот еще те же славяне: белые хорваты, и сербы, и хорутане… славяне эти пришли и сели на висле и прозвались ляхами… так же и эти славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от нее и назвались полочане. те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем – славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. а другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами».

Цитата длинновата, но длина ее соответствует предполагаемой значимости. Автор «Повести» пытается объяснить возникновение племенных названий у расселившихся славян. Поначалу все логично: пришли одни на реку Морава и прозвались морава. Но коли так, почему другие назвались чехами? Столь же непонятно, отчего хорваты – хорваты (да еще и белые!), сербы – сербы, а хорутане – хорутане. Осевшие по речке Полоте назвались полочанами. Прекрасно. Тогда почему славяне на Висле прозвались ляхами, а не вислянами, например, а поселившиеся по Днепру – полянами, а не днепрянами? Древляне прозвались так, потому что сели в лесах. Куда ни шло, хотя и сомнительно, скорее назваться бы им лесянами. Северные славяне у Ильменя почему-то сохранили исконное племенное имя. Допустим. Но какого ляда назвались северянами живущие на юге, на левобережье Днепра: по Десне, Сейму и Суле? В общем, слов много, а смысла мало: в огороде бузина, а в Киеве… поляне! Трудно отделаться от впечатления, что автор сам толком ничего не знает и только «пудрит» нам с тобой мозги, мой доверчивый читатель. А вот кто не должен быть доверчивым, так это хороший дворецкий.

– Бэрримор!

– Да, сэр.

– Как называют себя жители Англии?

– Британцами, сэр.

– Спасибо, Бэрримор, ты нас утешил.

Теперь, мой утешенный читатель, разобравшись с англичанами и британцами, остановимся подробнее на полянах и древлянах. Для этого я воспользуюсь твоим временным благодушием и забегу немного вперед. В дальнейшем (под 898 годом) «Повесть» задним числом объясняет происхождение племенного имени полян: «Полянами прозваны были потому, что сидели в поле…»

А древляне, как мы видели, прозваны древлянами, «потому что сели в лесах». Как все просто. Не знаю, было ли в древнерусском языке времен расселения славян слово «поле». Может быть, знают филологи[7]. Я также не знаю, когда поляне поселились на Днепре. Подозреваю, что этого не знает никто. Зато известно, что во время написания «Повести» слово «поле» было хорошо знакомо жителям Киева, где «Гора», то есть княжеские хоромы на Старокиевской горе, противопоставлялась «Полю (вне града)», которое включало как остальной город внизу, причем изначально имеется в виду не Подол, а противоположный южный склон Горы, так и, в последствии, прочие киевские окрестности.

Противопоставление княжеских хором на «Горе» окрестному «Полю» характерно для ранних русских городов. В частности, одинаковую трехзонную структуру «Поле – Гора – Подол» имели Ладога и Киев. Даже порядок этих зон был одинаковым, если смотреть на город с реки, соответственно Волхова и Днепра. В этой структуре Поле первоначально было местом погребения властителей и знати. Но по мере расширения границ города оно быстро теряет свои сакрально-погребальные функции и активно заселяется. В Киеве на Поле (вне града) выдвинулся уже «город Владимира», а разросшийся «город Ярослава» практически ликвидирует Поле как самостоятельную зону.

Следовательно, для киевлянина XI—XII веков, в частности автора «Повести», поляне – это просто обитатели Киева и его окрестностей, и понятие это не этническое, а географическое. И слова «сидели в поле» (следовало бы перевести «сидели в Поле») синонимичны словам «сидели в Киеве (у Киева)».

Противопоставлению полян и древлян имеется весьма любопытная аналогия у готов, которые в какой-то момент поделились на восточных (остготов), называвших себя грейтунгами (у латинских авторов greutungi), и западных (вестготов), именовавшихся тервингами (tervingi). Согласно исторической традиции, остготы в III—IV веках н. э. обитали, в частности, на землях полян «Повести», а вестготы – на древлянских землях. В исторической литературе встречаются переводы этнонима «грейтунги» как «поляне», а «тервинги» – как «древляне». Если это так, то этимология полян и древлян вовсе не славянская, а германская, что, казалось бы, снимает и вопрос о существовании в древнерусском языке слова «поле» для полян, и натяжку с заменой целого леса одним единственным древом для древлян.

Однако если на таком объяснении не успокоиться, а копнуть чуть глубже, то окажется, что германская этимология для древлян и полян ничем не лучше. Лингвисты и в древнегерманском для объяснения этнонима тервингов не нашли иного корня кроме *triu, что означает все то же «дерево», за которым леса по-прежнему не видать. Готское greutung (древнескандинавское gryting) этимологизируется из древнегерманского *griut со значением «гравий, щебень». Можно еще себе представить, что дерево как-то может заменить целый лес, но как гравий или щебенка заменит поле, а именно отнюдь не каменистые леса и лесостепь на правобережье Днепра, я лично не понимаю. А что нам скажет здравомыслящий англичанин?

– Бэрримор, что можно произвести из гравия?

– Гравия?

– Ну да, из этого, как его, *griut, а по-вашему, по-английски, grit.

– Вы хотели сказать grits, сэр. Вообще некоторые из нее варят овсяную кашу, но миссис Бэрримор никогда этого не делает. Она использует исключительно oatmeal.[8]

Теперь понятно, почему каша миссис Бэрримор такая липкая!

Поскольку английский здравый смысл нам ничем не помог, да и археология в таком вопросе не помощница, обратимся, мой жаждущий истины читатель, за хоть сколько-нибудь объективными данными к независимым свидетелям.

Названия подчиненных Киевской Руси славянских племен встречаются в труде византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении империей», написанного в середине X века. Среди них вполне узнаваемы другувиты (вероятно, дреговичи «Повести»), кривитеины (кривичи), северии (северяне), а вот ни полян, ни древлян почему-то нет! Правда, недостача полян и древлян компенсируется излишками в виде каких-то вервиан и лендзанинов.

Историкам приходится изворачиваться, и возникает версия, что из-за неточности информатора Багрянородного или описки переписчика в вервиан, например, могли превратиться дервиане. Но тогда возникает законный вопрос об этническом лице летописных древлян. Во-первых, дервиане звучит даже ближе к тервингам, чем к древлянам (в древнегерманском (т) и (д) почти не различались, и слово тервинг звучало близко к (дервинг)[9]). Во-вторых, у византийского хрониста Иоанна Скилицы, современника автора «Повести», князя Игоря казнят, причем точно так же, как в «Повести», разрывая распрямляющимися деревьями, вовсе не древляне, а какие-то немцы.

Если мы пристраиваем вервиан в качестве древлян «Повести», то для полян у Багрянородного остаются только лендзанины. Не знаю, можно ли объяснить этих лендзанинов из древнерусского языка, но звучит словечко как-то по-польски. Впрочем, в современном польском языке поле и есть pole (поле). Зато, опять же, корень лендз– созвучен с германским land (лянд) – «земля, страна». Но если германская этимология для грейтунгов и тервингов IV века в среднем Поднепровье вполне приемлема, имея в виду некое готское государство (условно «державу Германариха») и соответствующую ему черняховскую археологическую культуру, то германские толкования лендзанинов для Киевской Руси середины X века – нонсенс. В общем, дело темное.

Справедливости ради надо признать, что существует одно на первый взгляд удовлетворительное объяснение отсутствию полян у Константина Багрянородного. Мы до него еще доберемся в свое время.

«Когда волохи напали на славян дунайских, и поселились среди них, и притесняли их, то славяне эти пришли и сели на висле и прозвались ляхами…»

Мы с тобой, мой незабывчивый читатель, снова встретились с волохами, и на сей раз попытаемся разобраться, кто же они такие.

Брокгауз и Ефрон уверяют нас, что волохами древние славяне называли итальянцев. БСЭ вообще обходит волохов своим вниманием и упоминает их лишь мельком в этногенезе[10] современных румын. Наконец, лингвисты докопались, что древнерусское волохъ происходит от германского Walch / Welch (вальх / вельх)[11], как германцы называли кельтов. Впрочем, у тех же древних германцев Walh?land – еще и Италия, что не удивительно, ведь весь север Апеннинского полуострова с IV по I века до н. э. был оккупирован кельтами и звался у римлян Цизальпинской Галлией.

Итак, на роль летописных волохов претендуют сразу:

а) итальянцы, в «древнем» варианте – римляне;

б) румыны или, для указанного времени, их предшественники гето-даки;

в) какие-то кельты.

Так кто же все-таки напал на дунайских славян? Кто внедрился в их ряды и потом так притеснил, что несчастные норики (как тут не перефразировать шекспировского Гамлета: «Бедный Норик!»?) улепетнули с Дуная на Вислу, а чтобы проклятые волохи не догнали и не добавили, на всякий случай еще и переименовались в ляхов? Интрига вопроса в том, что в разные периоды истории иллирийское среднее Подунавье в районе Норика захватывали или могли захватить и кельты, и гето-даки, и римляне.

Рейнские кельты были первыми достоверно известными в истории Европы захватчиками территории современной Австрии. Именно они на рубеже V—IV веков до н. э., еще в самом начале «великой кельтской экспансии», основали на Дунае город Виндобону, которая со временем превратилась в столицу Австрии Вену.

Предполагаемые предки румын имели некую возможность напасть на среднее Подунавье в I веке до н. э. при гето-дакском вожде Буребисте. Примерно в это же время существовало иллирийское царство Норик. В принципе возможно допустить, что Буребиста, славившийся смелыми рейдами в Македонию и Иллирию, устраивал набеги и на Норик. Но в любом случае у гето-даков не было времени поселиться среди нориков и притеснять их; для этого правление Буребисты было слишком коротким, а его военная активность в конечном счете только спровоцировала начало покорения римлянами Дакии и всего Подунавья, включая Норик.

Римляне завоевали Норик где-то на рубеже эр, вполне возможно, вследствие войны против Буребисты. Не сохранилось никаких исторических свидетельств притеснений римлянами завоеванных нориков, равно как и археологических следов бегства жителей Норика того времени на Вислу. Наоборот. На рубеже эр уже четко обозначаются археологические векторы массового расселения древних германских племен с севера центральной Европы, в частности с Вислы, на юг и юго-восток, куда вслед за бастарнами и скирами устремляются сначала лугии и вандалы, а затем готы и гепиды.

Но самое главное, все три перечисленных случая не должны иметь никакого отношения к истории славян согласно господствующей среди ученых, историков и археологов, точки зрения, что говорить о славянах до V века н. э. вообще не имеет смысла. Поэтому давайте посмотрим, кто нападал на Норик в районе V века и после.

Именно с V века в Европе начинается долгая круговерть «переселения народов». В 408 году н. э. Норик захватывают вестготы, через год – остготы. Думаю, без притеснений и немалых тут не обошлось. Вслед за готами по Норику прошлись лангобарды. Заметной германизации подверглись не только Трансальпийская Галлия, но почти вся Италия. Но немцев наши летописи отличают с самых древних времен (можно вернуться на закладку «Потомство иафета»), и не видно причин, с чего бы им обзывать немцев волохами.

В VI—VII веках до Норика добираются авары. Но нехороших аваров, злостно притеснявших дулебов, «Повесть» знает, именует обрами и вряд ли путает с волохами.

А затем набирает силу «славянский реванш». Считается, что в VII—IX веках славяне заселяют основные территории современного обитания. Так что если в это время кто-то кого-то и притеснял в Норике, то славяне могли быть только притеснителями, а не притесняемыми. В VII веке возникает государство Само – первое в истории славянское государственное образование (если, конечно, не считать славянским государством царство Норик I века до н. э.). В IX веке преемницей Само становится Великая Моравия, где появляется первая оригинальная славянская письменность.

Правда, славянская экспансия охватила лишь три стороны света. На западе она уперлась в непреодолимую преграду – мощь государства франков. И сила одолела силу. С VIII века как раз захватом Норика начинается медленная, но неуклонная подвижка на восток границы между германским и славянским мирами. В результате на рубеже IX—X веков Великая Моравия подвергается иноземным вторжениям сразу с двух сторон. «Ползучую интервенцию» Восточно-франкского королевства, будущей Германии, останавливают наводняющие Среднедунайскую равнину венгры. Но немцев на роль волохов мы уже успели отмести, а обзывать волохами хорошо ему известных венгров у автора «Повести» тоже оснований не видно.

И что же в итоге? А ничего! Ни один известный нам исторический факт не может быть поставлен в соответствие этой маленькой цитате. Тупик.

Некоторую надежду нам дарит академик О. Трубачев предлагающий в недавно вышедшей книге «Этногенез и культура древних славян» свое решение этой проблемы. Читать сразу две книги, мой любящий порядок читатель, мы не будем. Если же вкратце, Трубачев склоняется к тому, что волохами «Повести» были все-таки древние кельты, а их нападение на дунайских славян имело место в Норике во время «великой кельтской экспансии». Magari… Черт возьми, кажется, я ненароком перескочил на итальянский. Уж больно уместно здесь такое великолепно короткое и емкое итальянское словечко magari, которое можно перевести на русский целой фразой: «хорошо бы, если бы это было бы так». Действительно, хорошо бы! Правда, в этом случае надо не только допустить, что славяне существовали уже в середине I тысячелетия до н. э., причем именно на Дунае, но и что до автора «Повести» об этом дошла вполне определенная информация. Первое я себе представить еще могу (скорее, хочу! Magari!!!), а что до второго… Как-то не получается.

К сожалению, мой заблудший читатель, я не выведу тебя из тупика, в котором мы оказались. Могу лишь констатировать последовательную позицию автора «Повести» в отношении волохов, которую он еще раз подтверждает позже, под 898 годом (здесь мы с тобой, мой суетливый читатель, вновь забегаем вперед):

«в год 898…Сидели ведь тут (за Карпатскими горами, то есть в теперешний Венгрии) прежде славяне, а затем Славянскую землю захватили волохи. а после угры прогнали волохов, унаследовали ту землю и поселились со славянами, покорив их себе; и с тех пор прозвалась земля Угорской».

Если следовать Трубачеву, то получается весьма занимательная картинка. Во-первых, славяне «сидели» в Норике минимум с середины первого тысячелетия до Рождества Христова. Во-вторых, слово «после» в этой цитате означает ни много, ни мало через тысячу триста лет, имея в виду время, прошедшее между захватами Норика кельтами (рубеж V—IV веков до н. э) и Паннонии венграми (рубеж IX—X веков н. э). Лично я, жалея твои джинсы (узкую юбку?), мой торопливый читатель, отказываюсь шагать по истории такими шагами. Если в том, что говорит «Повесть», есть хоть капля правды, то вторжение волохов в Норик и Паннонию могло произойти и каким-то чудом осталось совершенно не замеченным историей и археологией, где-то в VI—VIII веках. Такой серьезный «прокол» историков и археологов странен, но в принципе возможен. Мне кажется, в пользу его возможности находится один неожиданный косвенный аргумент, о котором мы поговорим в «Измышлениях». А пока нам придется отложить загадку нападения таинственных дунайских волохов на загадочных дунайских славян.

«Когда же поляне жили отдельно по горам этим, тут был путь из варяг в Греки и из Греков по Днепру, а в верховьях Днепра – волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море варяжское. И по тому морю можно плыть до рима, а от рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река… а Днепр впадает устьем в Понтийское море; это море слывет русским».

Мы с тобой, мой набирающийся опыта читатель, уже начали потихоньку привыкать: в «Повести» что ни фраза, то проблема. Но «путь из варяг в греки», разве тут можно найти что-либо интересное? Само сочетание слов настолько привычно и замусолено, что мысль на нем просто не хочет останавливаться. И напрасно. Очередная цитата, несмотря на затасканность и кажущуюся тривиальность, – одна из самых загадочных и интригующих в «Повести».

Для начала пришла пора разобраться, что есть Варяжское море «Повести» и где оно находится. Здесь у нас с тобой, мой читатель-исследователь, появляется возможность сделать сногсшибательное географическое открытие. Оказывается, Варяжское море – это Балтийское море + Атлантический океан + Средиземное море, походя не упоминая такие мелочи, как Северное, Эгейское и Мраморное моря, Скагерраки и Ла-Манши, Гибралтары и Дарданеллы.

Второе открытие тебя, мой и так пребывающий в нокдауне читатель, способно и вовсе повергнуть в нокаут: никакого «пути из варяг в греки» в «Повести» вовсе нет!!

Встряхнись и прочти сам еще раз внимательно последнюю цитату. Автор действительно описывает некий водный путь, состоящий из нескольких последовательных участков. Слова «из Варяг в Греки» относятся только к самому первому участку этого пути, за которым после союза «и» следует второй участок: «из Греков по Днепру», затем третий – волок с верховьев Днепра до Ловати, четвертый: по Ловати в озеро великое Ильмень, далее Волхов, Нева, Варяжское море… Как ни вглядывайся, нету ни точки, ни двоеточия после слов «из Варяг в Греки», и никаких оснований подразумевать их там из-за последующего союза «и». Кроме того, не уйти от факта, что участки пути описаны строго последовательно, и первый участок «из Варяг в Греки» вписывается в эту последовательность, хотя сама последовательность описания указывает направление не от варяг к грекам, в нашем привычном представлении, а ровно наоборот. Если процитированный отрывок читать честно и беспристрастно, то речь в нем идет о следующем водном пути:

Варяги ? Греки ? Днепр ? волок ? Ловать ? Ильмень ? Волхов ? Нева ? Варяжское море (Балтийское море + атлантика + Средиземное море) ? Рим ? Варяжское море (Средиземное море) ? Царьград ? Понт, Русское море (Черное море).

Формально действительно получаем путь от варягов до Черного моря, но совершенно очевидно, что это не путь «из варяг в греки», как мы привыкли его понимать. На самом деле «Повесть» описывает некий безымянный водный путь вокруг всей Европы, причем традиционный путь «из варяг в греки» оказывается лишь его частью, и эта часть описывается в направлении противоположном привычному – с юга на север.

Давай, мой беспристрастный читатель, зафиксируем на будущее трассу нашего «циркумъевропейского» водного пути в несколько сокращенном виде.

Трасса 1: Варяги ? Греки ? Днепр ? Волхов ? Балтийское море ? Рим ? Черное море и оставим на ней соответствующую закладку: «Трасса 1»

А что нам говорит об этом загадочном пути современная наука? По последним данным археологии и нумизматики (самый надежный археологический ориентир – клады с точно датируемыми монетами византийской чеканки) днепровско-волховский путь, который мы традиционно зовем путем «из варяг в греки», начинает функционировать не ранее середины X века, то есть минимум на столетие позже времени, обозначенного в «Повести». До X века вся масса восточного серебра доставляется из Персии в Прибалтику и Скандинавию по Волге через Хазарский каганат, а византийское золото из Черного моря идет на Волгу по Дону и Оке. И только во второй половине X века, вероятно, после разгрома Хазарии Святославом волжский путь уходит на второй план, а днепровско-волховский становится главным. Притом полезно заметить, что вплоть до X века никаких скандинавских следов в районе Киева археологи не находят.

Это только первое из многих вопиющих противоречий между «Повестью» и современными данными археологии.

«…из руси можно плыть по волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, а по Двине – в землю варягов».

А вот и «удел Сима». На сей раз «пределы Симовы» помещены на восток не «отсюда», а от Волги. Если считать это ответом, то удел Сима «Повести» – это Хазария, точнее то, что от нее осталось за Волгой после разгрома Святославом Хазарского каганата. Вероятно, с точки зрения автора «Повести», право называться «уделом Сима» давало Хазарскому каганату исповедание в нем иудаизма как господствующей религии.

Полегчало? Совсем чуть-чуть. Даже с учетом того, что Варяжское море «Повести» на востоке доходит аж до Константинополя, Хазарию оно своими водами все равно не омывает. Хоть как-то примирить Варяжское море с Хазарией могло бы море Черное – как-никак оно все же «залив» Средиземного, и исторический Хазарский каганат с VII века получил выход к Азовскому и Черному морям на берегах Таманского и Крымского полуостровов. Но тогда получится, что варяги «сидят» на Черном море! Ничего не попишешь, придется отметить еще одну загадку «Повести» – черноморских варягов.

Меня всегда поражала бестолковость древних скандинавов, которые якобы ходили путем «из варяг в греки» в традиционном понимании оного. Если даже вскользь посмотреть на карту, то станет ясно, что означенный путь из Балтийского моря в Черное – самый неудобный. Не говоря о необходимости преодолевать пороги и на Волхове, и на Днепре, просто напрашивается спрямить путь и идти из Балтики на Днепр сразу по Западной Двине, не делая огромную дугу по Финскому заливу, Неве, Волхову, Ильменю и Ловати. Тем более что волоки с Ловати на Днепр все равно идут через верховья Двины! Я уж не говорю о более удобных, цивильных и дающих больше возможностей в плане торговли и грабежа речных путях через реки центральной Европы: Неману, Висле, Одеру, Рейну с выходом на тот же Днепр, Южный Буг или Днестр (через Припять и Западный Буг), либо Дунай через его северные притоки.

– Бэрримор, как ты добираешься до Гримпена?

– Странный вопрос, сэр. На нашей двуколке.

– А каким путем?

– По дороге.

– А почему не через болото, нашу знаменитую Гримпенскую трясину?

– Но это же гораздо дальше! И потом, кто же ездит по трясине?

Бэрримор снова прав. Действительно, зачем кружить по болотам, если есть прямая накатанная дорога? Викингам следовало бы послушать моего дворецкого. Впрочем, викинги и сами не были идиотами. Их полностью реабилитирует археология. Археологически традиционный путь «из варяг в греки» проявляется лишь с X века, что выглядит вполне естественно. Он устанавливается сразу в качестве «хребта» нового только что образовавшегося государства, Киевской Руси, соединяющего два ее важнейших региона: Новгород и Киев. Одновременно его концы – торговые «окна» Киевской Руси в Византию и Западную Европу, только в этом контексте к нему имеют отношение и варяги, и греки.

Между прочим, из последней прочитанной цитаты следует, что прямой путь из Руси в землю варягов по Двине автору «Повести» известен. Поэтому появление в ней днепровско-волховского пути, с одной стороны, отражает факт его существования и значения в эпоху автора, но никак не ранее, а с другой стороны, оказывается изящным композиционным предварением эпизода путешествия Андрея Первозванного:

«Когда андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, узнал он, что недалеко от Корсуня устье Днепра, и захотел отправиться в рим, и проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру… И пришел к славянам, где нынче стоит Новгород… И отправился в страну варягов, и пришел в рим… андрей же, побыв в риме пришел в Синоп».

Давайте, как мы это уже только что сделали для «циркумъевропейского» водного пути, кратко изобразим трассу пути апостола Андрея.

Трасса 2: Синоп ? Корсунь ? Днепр ? Новгород ? Страна варягов ? Рим ? Синоп.

Тут у тебя, мой любопытный читатель, может возникнуть естественный вопрос о Синопе. Что это такое? Не могу отказать тебе и себе в удовольствии справиться у БСЭ: «синоп (Sinop) – город на С. турции, административный центр вилайета Синоп… Основан не позднее 7 в. до н. э. как колония г. Милета. важный торговый и ремесленный центр Причерноморья. в зависимости от С. находился прилегающий приморский район… Со 183 до н. э. входил в Понтийское царство (сначала как резиденция царя, затем – столица). в 70 до н. э. завоеван римским полководцем Лукуллом. С конца 4 в. н. э. принадлежал византии…»

Теперь, узнав, что Синоп «Повести» – византийский город-государство на черноморском побережье Малой Азии (в современной Турции), вспомним Трассу 1 «циркумъевропейского» водного пути (см. закладку «Трасса 1») и последовательно сопоставим пункты обеих трасс в виде таблицы:

Сразу бросается в глаза полное совпадение двух пар соотнесенных пунктов обеих трасс: <Днепр – Днепр> и <Рим – Рим>. Три пары пунктов не совпадают прямо, но их эквивалентность не требует комментария: <Греки – Корсунь>, <Волхов – Новгород>, <Балтийское море – Страна варягов>. Узнав, что такое Синоп, сюда же мы можем отнести и четвертую пару, последнюю в таблице: <Черное море – Синоп>. Теперь шесть из семи (!) пунктов обеих трасс находят себе точные парные соответствия. Совпадение столь разительно, что трудно не предположить: на самом деле мы имеем не две, а фактически одну и ту же трассу. То есть, ап. Андрей шел по пути, который мы зовем путем «из варяг в греки». Поскольку такого пути, как мы с тобой, мой географически подкованный читатель, теперь твердо знаем, ни в «Повести», ни в природе не было, путь этот правильнее было бы называть его именем, то есть «путем Андрея Первозванного».

Однако вернемся к таблице сопоставления пунктов двух трасс. Там у нас осталась еще одна пара, самая первая в таблице: <Варяги – Синоп>. О, эта пара стоит многого! «Повесть» упорно водит нас кругами вокруг одной и той же загадки черноморских варягов. Но само сочетание слов «черноморские варяги» звучит настолько дико, что говорить о них язык поворачивается только в «Измышлениях».

«И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек и третий – Хорив, а сестра их – Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили город в честь старшего своего брата, и назвали его Киев… Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком… Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а этот Кий княжил в роде своем, и когда ходил он к царю, то, говорят, что великих почестей удостоился от царя, к которому он приходил… Кий же, вернувшись в свой город Киев, тут и умер; и братья его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались».

Хорошо знакомая тебе со школьной скамьи, мой читатель-отличник, легенда об основании Киева. Похоже, легендой она была уже во времена написания «Повести». Как иначе объяснить, что автору, в силу обязанности обосновывавшему права Киева быть «матерью городам русским», а киевских князей – великими князьями, приходится отстаивать княжеский сан Кия в полемике с неизвестными нам оппонентами-скептиками, считавшими Кия перевозчиком? Нелегкое дело – наводить тень на плетень. В нем автор следует надежному правилу: если уж врать, то по-большому. Поэтому привлекаемый безымянный свидетель – не меньше чем царь, то есть византийский император. А что? В «Повести» все киевские князья и княгиня ходили на греков с мечом или к грекам с челобитьем, и все удостаивались от их царей «великих почестей». Так что большая ложь, с одной стороны, прикрывает бедность фантазии автора, а с другой стороны, выглядит вполне правдоподобно.

Конечно, поскольку весь эпизод вымышлен, автор не называет имени царя. Это естественно. Противоестественно другое. Именно на отсутствии в тексте императорского имени академик Б. Рыбаков путем сложных выкладок точно высчитывает, что Кий правил в VI веке. Сами по себе построения весьма любопытны, жаль только, что построены на песке. Правда, я подозреваю, что помимо песка основанием для математических выкладок академика послужил фундамент небольшой крепости, раскопанной археологами на Старокиевской горе и существовавшей как раз в VI—VIII веках. Хотя Б. Рыбаков – академик отнюдь не физмат наук, в своих арифметических расчетах с «подгонкой под ответ» он вполне справился. А потом археологи под давлением академического авторитета назвали эту раскопанную крепость «городом Кия». Теперь историки ссылаются на «город Кия», а археологи – на «князя Кия». Круг замкнулся.

Небольшая крепость в центре современного Киева действительно существовала пару веков, но вряд ли можно назвать ее городом, и тем более нет никаких оснований утверждать, что в этой крепости жил и кем-то правил какой-то Кий. Поэтому предлагаю, мой вольнодумный читатель, считать общепринятое название «города Кия» условным. А что до самого Кия с его братьями… В связи с ними полезно вспомнить еще четыре троицы братьев:

а) западнославянское предание о Чехе, Ляхе и Русе;

б) армянскую «Историю Тарона»;

в) древнегерманский эпос о гибели Германариха;

Данный текст является ознакомительным фрагментом.