«Тихий» август

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Тихий» август

Штаб армии разместился в небольшой деревне Красный Холм, в низком и длинном, как барак, помещении колхозного клуба. Для командарма Клыков облюбовал неподалеку небольшую избу, стоявшую на краю леса.

Клыков и Смурыгин помогли Лукину выбраться из машины. На шум мотора из конуры выскочил крепкий взъерошенный пес и поднял заливистый лай. Он агрессивно метался вдоль жердевого забора.

— Даша! Дашенька! — закричал Клыков. — Где ты там? Уйми свою дворнягу!

Лукин удивленно покосился на адъютанта: «Успел познакомиться. Казак!»

Из-за кустов смородины вышла девочка в голубом платьице и звонко крикнула:

— Лорд, на место!

Пес мгновенно умолк и, подчиняясь своей повелительнице, опустив морду, побрел в конуру. Даша погрозила ему кулачком и уставилась на пришельцев огромными голубыми глазами. Губы и пухлые щечки девочки были измазаны черными ягодами, и даже на вздернутом облупившемся носике были фиолетовые следы смородины. Волосы, выгоревшие на солнце, были заплетены в две тоненькие косички и торчали над ушами вопросительными знаками.

— И вовсе Лорд не дворняга, — возразила Даша, — а, когда вырастет, будет овчаркой: у него уши уже начинают выпрямляться.

— Хорошо, подождем, когда совсем выпрямятся, — улыбался Клыков. — Мама не вернулась?

— Как можно так рано вернуться, солнце еще, гляди! А в поле хлеб осыпается, — пояснила Даша.

— Что ж, веди гостей в хату.

— В какую «хату»?

— Ну в избу, в избу. Вот дядя генерал поживет у вас.

Снаружи изба под камышовой крышей выглядела ветхой и неказистой. Но стоило Лукину оказаться внутри, как на миг ему почудилось, будто во сне попал он в родное Полухтино. Почти точно такое же, как в родительском доме, немудреное убранство. Большой стол с выскобленной столешницей, лавки вдоль стен, полати, свежевыбеленная русская печь. Высокий комод, покрытый накидкой, вышитой мережкой. На окнах такие же мережковые занавески. На светлых бревенчатых стенах множество семейных фотографий под стеклом, черный бумажный репродуктор — «тарелка». В углу, на самодельной этажерке, тесно уставленной книгами, возвышался школьный глобус. Это удивило Лукина. Дашеньке вроде еще рано изучать географию. И он спросил ее об этом.

— А глобус Андрейкин, — пояснила девочка. — Только Андрейка вместе с папой ушел на войну. А мама мне не разрешает пока трогать глобус. А портфель Андрейкин теперь мой, потому что я скоро в первый класс пойду. Через немножко-немножко дней пойду в школу.

От этой детской уверенности у Лукина защемило сердце. Он понимал, что через «немножко дней» в Красном Холме могут быть фашисты. Тут он обратил внимание на Похвальную грамоту под стеклом в деревянной рамке. Грамота была выдана ученику десятого класса Пегасову Андрею за отличную учебу и примерное поведение.

— А букварь теперь тоже мой! — щебетала Даша, радуясь, что нашла такого большого и, наверное, доброго собеседника. Она извлекла из портфеля букварь и вручила Лукину. — Вот, какую хотите букву спрашивайте. Меня Андрейка научил. Я даже целые слова знаю. Вот! — Даша открыла букварь и, тыча измазанным в смородине пальчиком, принялась звонко читать по слогам: — «Мы не ра-бы. Ра-бы не мы».

Во дворе Лорд снова разразился свирепым лаем.

— Еще кто-то пожаловал, — взрослым тоном проговорила Даша и выскочила из комнаты. Через минуту она ввела Лобачева и Прохорова.

— Надежная у вас охрана, — усаживаясь на лавке, проговорил Лобачев и достал коробку «Казбека», но, оглянувшись, хмыкнул и спрятал в карман.

— Уютно, — проговорил Прохоров. — Так и хочется снять сапоги, жаль полы замарать.

В комнату вошла женщина, невысокая, сухощавая. Голова ее была туго перетянута светлой цветастой косынкой. Она сбросила ее, мельком взглянула в зеркало, стоящее на комоде, вспушила русые волосы:

— Ну что, товарищи командиры, небось проголодались? Сейчас что-нибудь приготовлю. Только уж не взыщите… Я на скорую руку. В поле бежать надо. Хлеба осыпаются. — Она хлопотала у печки и все говорила, говорила. Увидев в руках Лукина букварь, чуть просветлела лицом. — Дашенька уже похвасталась? Букварь старый, Андрейка еще с ним в первый класс ходил. — Женщина глубоко вздохнула, и в глазах, таких же голубых и огромных, как у Дашеньки, прибавилось горечи. — Где-то он сейчас, мой сыночек? И муж тоже… Оба ушли, в один день. Андрейка уже и фотокарточку прислал. Да не мне, шельмец, а зазнобе своей. На воротнике у него такие же пушечки, — кивнула она в сторону Прохорова. — И по два треугольничка. Выходит, артиллерист.

— Артиллерист, — подтвердил Прохоров, — а треугольнички означают, что ваш Андрейка — отделенный командир.

— Да, уж командир. В институт в этом году собирался. В Смоленск… — Женщина достала ухватом из печи чугунок. Прислонила к печи ухват, поправила волосы: — А Смоленск небось порушили.

В комнате наступило тягостное молчание. Не дождавшись ответа, женщина окликнула дочь:

— Давай-ка быстро к столу. Некогда мне с тобой тут… И вы, товарищи командиры, отведайте картошки.

Из чугунка валил пар. Клыков уже выставлял на стол банки с консервами, колбасу, сахар. Но только Дашенька завороженно смотрела на эти лакомства. Генералы, обжигаясь, выбирали из чугунка крупные, рассыпчатые картофелины.

Женщина глянула на ходики и спохватилась.

— Батюшки! В поле пора. Ты, дочка, все тут прибери потом, — наказывала она, уже повязывая голову платком. — Побегу.

— Как же вы не боитесь в поле? — проговорил Лобачев. — Немцы не так уж далеко и самолеты…

— Рожь, она не ждет, убирать надо. Хотя, что вы понимаете, военные люди, — махнула она рукой.

— Почему же не понимаем? — возразил Прохоров. — Лично я из Тульской губернии, в семье крестьянина родился.

— И я не в Москве родился, в деревне Зонино, Медынского уезда, Калужской губернии, — чинно пояснил Лобачев. — И тоже толк в хлебе знаю.

— А знаете, так понять должны, что на душе у людей. Посей, выходи хлебушек, а потом… Потом фашистам оставить? Нет уж, сколько успеем, соберем.

В комнате осталась тишина. Только ходики монотонно отстукивали время. Лукин полез за портсигаром. Достал, повертел в руках.

— Клыков! — крикнул он. — Где там Смурыгин? Тащите меня на воздух.

Лорд вылез из конуры, взъерошился, но лая не поднимал. Он лишь скалился.

— Ну, Лорд, Лорд, хороший песик, — приговаривал Лукин. — Иди ко мне, хороший, хороший.

И к всеобщему удивлению, Лорд осторожно, шажком-шажком стал приближаться. Лукин смело протянул руку, погладил собачью морду, почесал за ушами. Лорд покорно улегся у его ног и блаженно прикрыл глаза.

В калитку вошел полковник Шалин. Лорд приподнял морду, зарычал.

— Свои, свои, Лорд, — успокоил его Лукин.

Шалин, косясь на собаку, присел на завалинку.

— Чем порадуешь, Михаил Алексеевич?

— Немцы, судя по всему, взяли передышку. По данным разведки, гитлеровское командование еще тридцатого июля отдало директиву, в которой группе армий «Центр» приказывалось прекратить наступление на Москву и перейти к обороне.

— На себе мы что-то не почувствовали, что немцы перешли к обороне, — проговорил Лобачев.

— Это понятно. Нас немцы хотели не выпустить из кольца и раздавить. Думаю, друзья, — обратился ко всем Лукин, — и наши армии заставили Гитлера издать такую директиву. Что еще нового?

— Нам приказано завтра к вечеру сменить сто седьмую дивизию в районах Дорогобужа, Усвятья и Калиты.

— Прежде надо собрать армию. Переправлялись-то в разных местах. Разбрелись, — заметил Лукин.

— Остатки дивизий сосредоточиваются в районах Колодези, Сельцо, Спизово, Милеево, — доложил Шалин.

— Будем просить фронт дать нам хоть пару дней отдыха.

Солнце, склоняясь к горизонту, поубавило жар. Небо было чистым. Лишь одно перышко-облачко светлело и было недвижимым. Казалось, оно заблудилось или, оторвавшись, отстало от недавних туч и теперь не знает, что делать: или еще погреться на солнышке, или догонять свою стаю. Но, видимо, решило все-таки погреться, потому что висело неподвижно и насквозь просвечивалось солнцем.

От огорода тянуло угарным запахом цветущей полыни и зреющей конопли. Возле забора краснели кисти рябины и боярышника. Огород спускался от дома по косогору. Внизу его обрезала речка Устром, заросшая густым камышом. За ней, до дальнего леса, темнеющего на горизонте, золотилось ржаное поле. На краю его рассыпались люди.

Утром 6 августа в дивизиях и полках шестнадцатой армии был зачитан приказ Лукина, который удивил всех — от бойцов до командиров. Приказ требовал собрать в окрестных деревнях всю оставшуюся в колхозах технику, создать команды, в основном из числа бывших колхозников, и, насколько позволит обстановка, убрать хлеб, свеклу, картофель, а то, что останется, сжечь и уничтожить.

Лукин сидел на завалинке возле избы, когда подъехала эмка Лобачева. Не вылезая из машины, тот сообщил:

— Звонил Курочкин, приглашает на свой КП.

— Почему мы к нему, а не он к нам?

— И я задал этот вопрос. Говорит, что таково распоряжение фронта.

— Что бы это значило? Не чаи же распивать нас приглашают?

— Может, за твой «сельскохозяйственный» приказ спросят?

— Кто знает. Скорее, за Смоленск спросят. Ладно, поехали!

Машины покатили к деревне Васильки, в районе которой находился командный пункт генерала Курочкина. Там Лукин и Лобачев увидели маршала Тимошенко, членов военного совета фронта Булганина и Лестева, генералов Рокоссовского, Курочкина и члена военного совета 20-й армии корпусного комиссара Семеновского.

К Лукину подошел Рокоссовский, высокий голубоглазый красавец, стройный, подтянутый, лицо открыто, приветливо и улыбчиво. На груди — орден Ленина, три ордена Красного Знамени, медаль «XX лет РККА».

— Здравствуйте, Михаил Федорович. Рад вас видеть живым и… — он покосился на ногу Лукина, — почти здоровым. А мне недавно маршал Тимошенко говорит: «Лукин сидит в мешке и уходить не собирается».

— Пришлось, Константин Константинович. И спасибо вам — выручили. А я еще под Шепетовкой, когда услыхал вашу фамилию, подумал: не тот ли бравый начдив, с которым в двадцать шестом в Москве встречались? А могли бы мы крепко немцу всыпать, если бы с вашим корпусом объединились. Не скрою, обрадовался, когда узнал, что вы на помощь к нам под Ярцево и Соловьево пришли. Выходит, теперь вместе.

— Выходит, — улыбался Рокоссовский.

— Ну, где там герой Смоленска? — послышался голос Тимошенко.

Курочкин пригласил всех в палатку.

— Останемся здесь, — возразил маршал и обратился ко всем: — Хочу поздравить Лукина, Курочкина, Лобачева, Семеновского с награждением орденом Красного Знамени. Первые награды в этой войне. От души поздравляю. Ну а теперь о главном — об изменениях в руководстве. Понимаю, что все вы привыкли к своим войскам. И подчиненные сработались с вами. Все понимаю, но обстановка требует. Так вот, Курочкина Павла Алексеевича отзывает Ставка Верховного Главнокомандования. На двадцатую назначается Михаил Федорович Лукин, а командармом шестнадцатой — Константин Константинович Рокоссовский. Вопросы есть?

Сообщение было настолько неожиданным для Лукина, что он в первые минуты никак не мог собраться с мыслями. Его растерянность заметил Тимошенко.

— Вижу, Михаил Федорович, это решение обескуражило вас. Жаль расставаться с забайкальцами? Могу успокоить, почти все войска шестнадцатой вместе с вами переходят в двадцатую. Меняем только управление. И тут уж я, Михаил Федорович, помочь вам не в силах.

Кость на ступне срасталась медленно. Боль в ноге не проходила. Лукин укладывал ногу и так и этак, пытаясь выбрать удобную позу, чтобы уснуть. Но сон не приходил. Лукин понимал, что не спится ему не от боли в ноге, а от душевной боли. Наступил момент, когда приходится расставаться с боевыми товарищами…

Лукин приподнялся на локте. В окно заглядывала луна. В небе мерцали крупные августовские звезды. Казалось, это ракеты, пущенные вверх, так и остались в темном небе, застыв и не погаснув. Наверное, такие же звезды и над Москвой. Возможно, эта луна светит сейчас жене и дочке. Лукин достал из планшетки блокнот. На бумагу ложились торопливые строки.

«Мои дорогие и любимые Надюша и Юлечка! Прошло много времени, как я вам писал, вернее, времени прошло не так уж много, но оно долго тянется. Война как война — тут и стреляют, тут и убивают. Дела были жаркие.

Я твердо верю, прошу и тебя, Надюша, верить, что, невзирая ни на что, мы скоро нанесем врагу смертельный удар. Какие есть храбрые, беззаветно преданные люди в нашей стране! И сколько их!

Скорей бы получить от вас весточку. Целую вас крепко-крепко».

Утром командарм прощался со штабом. Он шутил, посмеивался, но Лобачеву, Сорокину, Шалину было видно, как нелегко командарму расставаться с ними.

Особенно тяжело было прощаться с полковником Шалиным. Они были друзьями искренними и верными.

Судьба свела их в трудное для Лукина время. Когда Шалин в июле 1939 года стал начальником одного из управлений штаба Сибирского военного округа, над Лукиным еще не рассеялись тучи тридцать седьмого года. С неснятым строгим выговором по партийной линии Михаил Федорович числился в списке «неблагонадежных». Лишь благодаря вмешательству командующего войсками округа командарма 2 ранга Калинина, а затем Ворошилова и Ярославского Лукин не был уволен из армии и не был репрессирован. Но были и в округе «жаждущие крови». Особенно горячие споры разгорелись на партийном собрании штаба, где обсуждали характеристику Лукина для партийной комиссии Главного политического управления РККА. От этой характеристики во многом зависела его судьба. И здесь Шалин проявил принципиальность. На собрании он выступил в защиту Лукина. А вскоре с него было снято партийное взыскание. Когда Лукина назначили командующим 16-й армией, он предложил Шалину должность начальника штаба. С тех пор они работали рука об руку.

И вот сейчас надо расставаться. И встретятся ли они когда-нибудь еще?

— Мы-то, Михаил Алексеевич, все-таки живы-здоровы, назначения новые получили. А ведь не все сегодня с нами. Мишулин со своими танкистами и мотострелками все еще дерется. Хотя он временно и в двадцатой армии, но наш.

— Да, пятьдесят седьмая еще пробивается из окружения, — ответил Шалин и добавил — Трудно Мишулину.

В то время когда главные силы 16-й и 20-й армий вышли к Днепру и переправились на восточный берег, дивизия полковника Мишулина все еще продолжала драться с врагом далеко от днепровских переправ.

Полковнику Мишулину было приказано занять оборону в районе совхоза «Шокино», подчинить себе части 1-й Московской, Пролетарской мотострелковой дивизии подполковника Майского и 153-й стрелковой дивизии, которые занимали оборону в этом районе.

Из всех распоряжений следовал один вывод: район удерживать до последнего бойца и без приказа ни шагу назад. Требовалось сковать действия врага и этим помочь войскам переправиться в районе Соловьево и Ратчино.

С каждым днем нажим противника усиливался. В изнурительных боях гибли люди. Посланный за боеприпасами, горючим и продовольствием автотранспорт не возвратился. На доклады телеграфом о сложившейся обстановке Мишулин получил указание: «Держать оборону». И мишулинцы держали оборону.

Утром на командный пункт Мишулина прибежал старшина, радист. Он был сильно возбужден. Широкоплечий детина стоял перед полковником, держал в руке листок и молчал.

— Что стряслось? — недовольно спросил Мишулин. Ничего хорошего из штаба армии он уже не ждал.

— Разрешите обратиться, товарищ генерал-лейтенант? — наконец выдавил из себя старшина.

Мишулин удивленно посмотрел по сторонам: к какому такому генералу обращается старшина.

— Вы что, выпили? — пристально всматриваясь в лицо старшины, строго спросил полковник. — Здесь нет никакого генерал-лейтенанта.

— Никак нет… есть, — запинался старшина. — Только что передавало радио Москвы, что вам присвоено звание Героя Советского Союза и генерал-лейтенанта.

— А ты ничего не напутал, старшина?

— Никак нет, товарищ генерал-лейтенант! — обрел наконец голос старшина и, уже не скрывая счастливой улыбки, совсем не по уставу добавил: — Слово в слово! Головой ручаюсь!

— Голову береги, у нас каждый человек на счету. За новость благодарю.

Старшина, четко повернувшись, убежал. А Мишулин все держал в руке листок и вопросительно поглядывал на стоящего рядом начальника штаба майора Рудого.

— Ты что-нибудь понимаешь в этом?

Рудой пожал плечами.

— А вообще-то, — заговорил он, — за бои под Красным, помнится, генерал Курочкин обещал представить вас к Герою. Видно, сдержал слово.

— Допустим, Герой. Но при чем тут генеральское звание, да еще через ступень? А-а ладно, разберемся. Не до наград и званий сейчас.

6 августа Мишулин получил радиограмму, в которой было сказано: «Выходить из окружения самостоятельно».

Части оставили обороняемые позиции и форсированным маршем устремились на восток. Однако оторваться от врага им не удалось. На плечах отступающих фашисты ворвались в лесной массив, в котором те хотели укрыться. В лесу разгорелся бой, то и дело вспыхивали рукопашные схватки.

Воспользовавшись короткой передышкой, командиры успели собрать людей. Медицинские сестры перевязали раненых. И снова двинулись в путь. Надо было пробиваться к своим. Днем двигаться было безрассудно, шли только по ночам. Но и ночью то и дело нарывались на засады. Приходилось менять направление.

Наконец разведка доложила: впереди река Вопь. Немцев нет. Переправлялись вброд на участке одного из полков 108-й стрелковой дивизии. Уставшие, голодные Мишулин с комиссаром и начальником штаба дивизии прибыли на командный пункт 20-й армии.

К удивлению Мишулина, его встретил генерал Лукин, С трудом приподнялся.

— Михаил Федорович, как вы здесь оказались?

— Командую двадцатой.

— Что с ногой?

— А-а, на переправе… Уже срастается. Да что ты, Василий Александрович, все обо мне расспрашиваешь. Как сам-то выбрался? Рассказывай.

Мишулин успел лишь сказать, что личный состав дивизии, вышедший из окружения, и остатки техника находятся в расположении 108-й дивизии. Послышался шум мотора, и в палатку вошел генерал-лейтенант Еременко. Раскинув руки, он шагнул к Мишулину.

— Ну, здравствуй, Герой, здравствуй, генерал! Рад видеть живым и от души поздравляю.

— Спасибо, — ответил Мишулин и смущенно продолжал: — Неясность какая-то…

— На войне, дорогой Василий Александрович, много неясностей. Главное — вот мы три генерал-лейтенанта и все живы.

— Это так, но как же через ступень? — не унимался Мишулин.

— А ты читал такой рассказ «Поручик Киже»? Так вот, что-то вроде этого и у нас получилось. За бои под Красным Курочкин представил тебя к званию Героя Советского Союза. Я в то время был в штабе двадцатой и решил представить тебя к званию генерала. В реляции написал, что представляю полковника Мишулина к воинскому званию генерала. И подпись поставил: «Генерал-лейтенант Еременко». Не знаю, как получилось, видимо, радист точку поставил не после слова «генерал», а после «генерал-лейтенант». Так в верхах и прочли: «Заслуживает звания Героя Советского Союза и генерал-лейтенанта». Вот так, дорогой Мишулин, обмишулился я с тобой. Но в твою пользу.

— Так, может, еще исправить ошибку? — заикнулся было Мишулин.

— Исправить? Что же, прикажешь мне доложить Верховному: извините, товарищ Сталин, ошибка вышла? Нет уж, товарищ генерал-лейтенант танковых войск, служите и оправдывайте воинское звание.

Лукин слушал Еременко и тихо смеялся, разгоняя рукой дым папиросы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.