ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Переход Рима от республики к империи, ставший своего рода феноменом римской истории, и значительные изменения во всех областях жизни, связанные с этим процессом, объясняют значительный устойчивый, повышенный интерес исследователей к периоду II—I вв. Несмотря на расхождения в подходах историков к оценке этих событий, большинство из них обнаруживает некоторые общие черты: переход оценивается чаще всего как революционный, в исследовательской литературе распространены антитеза «республика— империя» и идея о фатальном расхождении этих форм. При этом одни исследователи сравнивают республику I в. с предшествующим периодом, другие рассматривают все события сквозь призму последующего развития. При таких подходах к оценке событий важно понять, насколько радикальным был разрыв с прошлым или продолжалось развитие имевшейся тенденции? Каковы в конечном итоге место и роль политических преобразований — сознательных волевых усилий наиболее активных политических лидеров?

Обзор исторических событий II—I вв., анализ развития политических форм и характера власти в период поздней Римской республики отчетливо демонстрирует главное: постепенное расширение государственной территории до масштабов территориальной державы определило неизбежность консолидации римского гражданства, необходимость организации эффективного управления провинциальной периферией требовала создания новой централизованной управленческой системы и в конечном итоге преобразования римской civitas в империю.

Масштабностью задач и постепенностью их решения определялся характер перехода Рима от республики к империи: параллельно процессу распада общинных форм развивался процесс становления новых, по существу имперских структур и отношений. На фоне постепенно и естественно изживавших себя общинных норм формировался новый уклад жизни, новые межличностные отношения, новые ценностные общественные идеалы и новые поведенческие стереотипы. Перед римской государственной властью возникла проблема создания наиболее адекватной объективному развитию организации территориального пространства и общества.

На рубеже II—I вв. (особенно после Союзнической войны) перед римским обществом особенно остро встала проблема власти. Она оказалась представлена целым хором диссонировавших голосов (члены «сципионовского кружка», Катон Старший, Гай Саллюстий Крисп, Марк Туллий Цицерон и др.). Однако когда речь заходила о критике современных им республиканских властных структур или о проектировании новых моделей государства, эти голоса звучали в унисон: республика ослаблена, необходимо восстановить сильную государственную власть, при этом возможны различные способы от безоговорочных senatusconsultum до идеи vir bonus. Постепенно в отношении государства и государственной власти в римском обществе выработался ряд устойчивых морально-этических и политико-правовых стереотипов неполисного характера.

Общинные традиции и установки не позволяли римлянам усомниться в ценности республики и принять атрибуты нереспубликанских, монархических отношений. Однако большая часть римского общества, не имея выраженного желания радикального обновления, морально-психологически была к этому готова. Это способствовало, с одной стороны, закреплению традиции, с другой — сдерживало и усложняло процесс обновления Римской республики, наконец, определило специфику социально-политических реформ римского общества.

Важным этапом в процессе трансформации Римской республики в империю стала диктатура Суллы. Она показала возможность существования власти, стоявшей фактически вне рамок традиционной политической системы. Сулла пытался организовать государственную власть на основе принципов сенатской республики. Вместе с тем он первый наиболее отчетливо начал осуществлять имперскую политику: консолидировать гражданство и бороться с сепаратизмом. Большая часть античных и современных историков в оценке диктатуры Суллы выдвигает личный момент — произвол и волюнтаризм диктатора. В действительности значение диктатуры Суллы шире: преследуя реставраторские цели, Сулла заложил основы новой политической организации, по характеру и методам управления он был предшественником Цезаря и Октавиана.

Сулла попытался разрешить важнейшее противоречие своего времени: совместить образ современной ему Римской республики и идеального государства, каким оно представлялось в соответствии с политической традицией. В его деятельности четко просматриваются две основные цели: попытка, во-первых, исправить возникшие нарушения политической системы, общественной морали и нравственности; во-вторых, утвердить новый идеал сильного государства и сильной власти. Гарантами утверждения государственного порядка, восстановления республиканских политических норм и справедливого устроения государственных дел являлись диктаторские полномочия Суллы, 120-тысячная армия сулланских ветеранов, отряд вольноотпущенников-корнелиев и возведенное в ранг государственной политики насилие в виде проскрипций. Идея о необходимости физического уничтожения тех, кто не желает «исправляться» в соответствии с новым политико-правовым идеалом, кто не желает принимать сулланскую диктатуру и конституцию, стала одной из составляющих новой концепции сильной государственной власти. Интересно, что сами древние, признавая справедливыми действия Суллы, расходились лишь в оценке меры и степени силового давления. Другой составляющей новой концепции сильной государственной власти стала идея державно-территориального государства. Не отрекаясь от республиканских идеалов, Сулла тем не менее не провел ни одного мероприятия, которое принципиально противоречило бы этой идее: он сохранил равное распределение италиков по всем трибам, произвел муниципальное деление Италии, пусть в негативном плане, но отошел от узкопартийной позиции и возложил бремя своей политики не только на римскую общину, но и на всю Италию, в своих мероприятиях опирался не на традиционные властные структуры или на политические течения, а во многом на искусственно созданную им и изолированную от традиционных римских интересов среду. Таким образом, Сулла создал государственно-правовой прецедент имперской политики.

Однако, очевидно, рудиментарное, еще только зарожденное в менталитете римлян имперское и монархическое сознание было не достаточно сильно, что, с одной стороны, заставило Суллу обратиться к идее сенатской республики; с другой — на несколько десятилетий затормозило развитие имперской тенденции.

Лишь в диктатуре Цезаря монархическая и имперская идеи получили наиболее отчетливое выражение. Правда, на этот раз процесс реализации этих идеи пошел иным путем — возвышения исполнительной власти. Формально конституционно-правовые прерогативы не предоставляли Цезарю единоличной власти. Кумуляция традиционных римских должностей и почетных титулов: пожизненная диктатура, практически постоянный консульский империй и титул императора в качестве личного имени — с государственно-правовой точки зрения лишь поднимали Цезаря над республиканской конституцией. Сенат был поставлен под контроль диктатора, по существу был лишен возможности реально управлять государственными делами и, что, вероятно, самое главное отстаивать свои привилегии. Однако сенаторы сохраняли богатство и моральный престиж. Народное собрание утратило даже незначительные элементы политического суверенитета, предоставленные республиканской политической нормой. Однако в качестве компенсации за утрату политического влияния по отношению к римскому народу усилилась формальная демонстрация уважительного отношения к его интересам и мнению. Цезарь одновременно выступал и организатором и носителем исполнительной власти. Кумулированные в руках Цезаря должности, правовые привилегии и почетные титулы, которые определяли его могущество; власть, которая являлась источником политических инициатив и политических решений; а также опора на реальную политическую силу (армию) в условиях обозначенных метаморфоз республиканской системы власти придавали личному положению диктатора монархический характер.

У Цезаря, безусловно, было свое представление о том, в каком направлении должна развиваться Римская республика. Он не скрывал, что считает государственный строй республики не только устаревшим, но попросту мертвым, и безусловно придерживался имперской идеи. На это указывают осуществленные Цезарем территориально — административные, государственно — административные и социальные мероприятия. Важно отметить и такую особенную ситуацию, что диктатура Цезаря оформилась в результате глобального военного объединения римско-италийской территории и римской провинциальной периферии. В целом именно в период диктатуры Цезаря получил четкое выражение и был закреплен важнейший имперский принцип: вся территория и все население формировавшейся державы оказались объединены единым империем.

В период диктатуры Цезаря объективно заданная тенденция трансформации Римской республики в империю, оформления новой авторитарной власти и соответственное развитие новых территориально-административных форм и идеологического обрамления стали необратимыми. Коллегиальная диктатура в форме II триумвирата закрепила ее. Главное значение II триумвирата в процессе становления имперской власти состоит в том, что была найдена наиболее адекватная форма имперской власти: промагистратский империй, прежде территориально и хронологически ограниченный, теперь стал более значительным по содержанию (не был ограничен временем и территорией, не был разделен на военную и гражданскую сферу, по существу были преодолены коллегиальная и трибунская интерцессии и provocatio ad populum). В компетенции триумвиров проконсульский империй получил имперское выражение — возникла единая, неурезанная власть. Таким образом, уже в период II триумвирата вопрос о форме и характере власти римского территориально-державного государства оказался решенным, а сам II триумвират стал политической основой и непосредственным прототипом новой властной системы — принципата.

В завершении нашего обзора отметим, что процесс трансформации Рима от республики к империи, в которой тесно переплетались республиканские и территориально-державные тенденции, шел неравномерно и прерывисто, изобиловал социально-политическими катаклизмами и различными вариациями. Это был процесс сложной этнокультурной и общественно-политической реформации. Однако при всей неравномерности, сбивчивости и дискретности этого процесса, очень далекого от непрерывно восходящей эволюционной кривой однолинейного прогресса, при всей внутренней поливариантности, предполагающей несколько вариантов и форм развития, мы все же вправе представить себе период поздней Римской республики как некий временной континуум, внутри которого отдельные явления, несмотря на их многообразие и гетерогенность, были выражением единой тенденции, а диктатуру последнего века Римской республики — как форму становления основного структурного принципа — принципа наиболее адекватной объективному развитию римского государства организации территориального пространства и общества.