1. Оформление и основы власти триумвиров
1. Оформление и основы власти триумвиров
Вопрос о том, как формировался II триумвират, во многих аспектах остается неясным. Видимо, это происходит оттого, что античная традиция, по большей части опиравшаяся на официозные источники эпохи раннего принципата, была пристрастной и такие темные пятна в биографии Августа, как история союза с Антонием и Лепидом, т. е. по сути предательство Цицерона, сената и в конечном счете Республики, старалась затушевать. К тому же политический союз оформлялся тайно и постепенно. Таким образом, сегодня о причинах образования и истинных инициаторах II триумвирата можно говорить лишь предположительно.
Видный советский исследователь римской античности С. Л. Утченко, наиболее подробно описавший события последних десятилетий Республики, расценил факт заключения союза Лепида, Антония и Октавиана как «вершину интуиции» со стороны последнего. Конечно, можно согласиться с его суждениями о том, что все последующие за этим события было невозможно предугадать{604}. Однако, на наш взгляд, шаг, предпринятый Октавианом, был глубоко обдуманным и политически выверенным: ведь у него был иной шанс добиться власти, а именно — получить консульскую должность и возглавить сенат. Ситуация для этого развивалась исключительно удачно.
Составив заговор против Цезаря и осуществив его 15 марта 44 г., заговорщики, и прежде всего Марк Брут, как идейный руководитель акции, заявляли о своем стремлении освободить Республику от человека, узурпировавшего законную власть, и восстановить традиционный характер правления. Они полагали, что самим актом физического устранения узурпатора сенату и римскому народу будут переданы их права и свобода. Именно поэтому ничего более не было предусмотрено и предпринято; никаких лозунгов, кроме свободы, не было выдвинуто. Правда, Плутарх писал, что Брут втайне подготавливал войну (Plut. Brut., 16). Нам представляется, что этот взгляд, опирающийся на историческую ретроспективу, не вполне адекватно отражает настроения принципиальных антицезарианцев в марте 44 г. Готовить планы, проекты, реформы означало для них уподобиться бывшему диктатору. В этом смысле совершенно справедливо замечание Г. Буассье, который писал, что «по странному чувству бескорыстия и законности они добровольно остались безоружными», а все мероприятие республиканцев было их самообманом{605}. Наиболее дальновидным в сложившейся ситуации оказался Марк Туллий Цицерон. Он настаивал, что «надо еще возбудить народ… Надо было созвать сенат и воспользоваться его испугом для того, чтобы исторгнуть у него благоприятные декреты» (Cic. Ad Att., XIV, 10; XV, 11). Брут же утверждал, что «гражданам не нужно больше ничего, кроме тирана — nihil amplius ciuibus praeter tyranni» (Vell., II, 58, 2). Он считал, что восстановление свободы произойдет без всякого насилия. О своих целях и отношении к политической обстановке в Риме Брут (вместе с Кассием) заявил в письме Антонию: «Мы так рассуждаем: мы желаем, чтобы ты жил в свободном государстве долго и достойно; мы не призываем тебя к вражде, но мы больше дорожим своей свободой, чем твоей дружбой… Мы молим богов, чтобы твои решения были спасительными для республики и тебя самого. В противном случае мы желаем, чтобы они повредили тебе как можно меньше и чтобы республика была свободной и славной — Nos in hac sententia sumus ut te cupiamus in libera re publica magnum atque honestum esse, vocemus te ad nullas inimicitias, sed tamen pluris nostram libertatem quam tuam amicitiam aestimemus… deos quaesumus consilia tua rei publicae salutaria sint ac tibi; si minus, ut salva atque honesta re publica tibi quam minimum noceant optamus» (Cic. Ad Fam., XI, 3).
Однако ни Цицерон, ни Брут не понимали, что нет сената, способного вырабатывать оптимальные решения, нет народа, способного свободно принимать решения. «Уже с давних пор, — говорил по этому поводу Аппиан, — римский народ был не более как смесь всяких наций. Вольноотпущенники смешивались там с гражданами, раб ничем больше не отличался от своего господина. Наконец, производимые в Риме раздачи хлеба привлекали туда нищих, лентяев и злодеев со всей Италии» (Арр. В. С., II, 120). Республиканцы «оказались пленниками собственной идеологии»{606}. Показательно, что 15 марта 44 г. народ не поддержал ни заговорщиков, ни цезарианцев. К лозунгу «Свобода! (libertas)», которая отождествлялась республиканцами с нормами жизни и законами сенатской республики, выдвинутому в день убийства Цезаря, большая часть римского гражданства осталась индифферентной. Сенат же проявил полное непонимание ситуации, страх и растерянность перед реальностью.[79] В изложении Аппиана положение сената и республики вплоть до образования II триумвирата выглядит как агония (см.: Арр. В. С., II, 118 — III). Децим Брут в письме к Цицерону определил это так: «следует покориться судьбе» (Cic. Ad Fam., XI, 1, 3).
В подобной ситуации возможно было одно — установление жесткой власти с чрезвычайными полномочиями. Но антицезарианцы в силу своих государственно-политических представлений не могли этого сделать. В середине апреля 44 г. Марк Брут и Кассий были вынуждены покинуть Рим (см.: Cic. Ad Fam., XI, 2; Ad Att., XV, 5, 2; 20, 2). Цицерон писал о них: «Они действовали со страстью, подобающей мужчине, и ребяческой (детской) проницательностью — animo virili, consilio puerili» (Cic. Ad Att., XV, 4).
Тот, кто желал утверждения порядка в государстве, неизбежно должен был стать последователем Цезаря, значит, объективно выступить против республики. Цицерон признавался, что уже 17 марта 44 г. он «боялся побежденных» (Cic. Ad Att., XIV, 6, 2; 10, 1; ср.: Cic. Ad Att., XIV, 14, 2). В мае 44 г. в письме к своему другу Аттику он выражал опасение по поводу возможности нового цезарианского переворота в Риме: «Дерево срублено, но не вырвано с корнем; поэтому ты (Аттик) можешь видеть, какие оно дает отпрыски» (Cic. Ad Att., XV, 4, 2).
Среди цезарианцев прежде всего обозначили свои претензии на власть Публий Корнелий Долабелла, Марк Эмилий Лепид и Марк Антоний (ср.: Арр. В. С., II, 124). Долабелла был одним из ближайших соратников Цезаря, который в виду предстоявшего парфянского похода намеревался избрать его консулом-суффектом. 16 марта Долабелла присвоил фасции и консульские инсигнии и, вступив по существу незаконно в должность консула[80], заявил претензии на высшую исполнительную власть (Vell., II, 58, 3). Именно он подавил смуту, возникшую после погребения Цезаря, и к лету 44 г. восстановил относительный общественный порядок в Риме (Cic. Phil., I, 5).
Другим претендентом на власть выступил Лепид, magister equitum при бывшем диктаторе. Уже в ночь с 15 на 16 марта 44 г. он призвал в Рим из Испании и Нарбонской Галлии свои легионы, занял форум и выдвинул лозунг отмщения за смерть Цезаря (Nic. Dam. De vit. Caes., XXVII, 103; 106; Арр. В. С., II, 118; 126; Dio Cass., XLIV, 22). Дион Кассий объяснял поведение Лепида тем, что он единственный имел прямую возможность унаследовать власть Цезаря, хотя с его смертью и должен был сложить свои полномочия (Dio Cass., XLIV, 34, 5). Античная традиция сохранила весьма нелестные отзывы о Лепиде. Современники характеризовали его как человека в высшей степени ветреного и лишенного мужества (Cic. Ad Fam., II, 9, 1; ср.: Vell., II, 80, 1). Цицерон называл его «самым опозорившимся и самым низким из всех» (Cic. Ad Att., IX, 9, 3; ср.: Vell., II, 63, 1; 80, 1; Тас. Ann., I, 9). В определенной степени проливает свет на такое отношение современников к Лепиду римская историография, в частности Веллей Патеркул: «…Лепид неистово противодействовал планам Цезаря (Октавиана. — Н. Ч.), постоянно говорил то, что не нравилось другим, приписывал себе победу и даже осмеливался требовать от Цезаря, чтобы тот оставил Сицилию — dissidendo in consiliis Caesaris et semper diuersa his quae aliis placebant dicendo, totam uictoriam ut suam interpretabatur audebatque denuntiare Caesari excederet Sicilia» (Vell., II, 80, 2; ср.: Suet. Aug., 16). В данном фрагменте речь идет о событиях 38—36 гг. Однако важно заметить, что, являясь выразителем официальной идеологии раннего принципата, Веллей Патеркул, по-видимому, высказывал распространенное и утвердившееся в римском общественном сознании мнение о Лепиде{607}. Подобное негативное отношение современников к Лепиду было вызвано, вероятно, тем, что он пренебрег интересами сената и республиканцев и занял сторону Антония.
Современные исследователи, говоря о Лепиде, обращают внимание по большей части лишь на то, что он был знатного рода, дважды удостаивался триумфа. При этом они отказывают ему в мужестве и сколько-нибудь значимой политической роли{608}. На наш взгляд, подобная оценка не вполне соответствует действительности. Ее можно принять лишь в том смысле, что Лепид не сумел завоевать ведущих позиций в политической борьбе. При этом он был достаточно самостоятельным политиком, один из немногих имел реальную силу и реальное влияние, первый после смерти Цезаря поставил вопрос о власти{609}. Именно поведение Лепида во многом определило развитие политической ситуации в Риме в конце 44 — первой половине 43 г.{610} Цицерон писал Бруту 15 июля 43 г., что новая гражданская «война началась и это, в немалой степени, из-за коварства Лепида — renatum enim bellum est, idque non parvum, scelere Lepidi» (Cic. Ad Brut., XXII, 2; ср.: Cic. Ad Brut., XX). Позднее Дион Кассий говорил о неприкрытом стремлении Лепида разделить власть между ним и Марком Антонием (Dio Cass., XLIV, 35).
Безусловно, самой значимой политической фигурой в Риме после 15 марта 44 г. был консул Марк Антоний. Его антиреспубликанские, с точки зрения римских моралистов, настроения и нормы поведения оформились, вероятно, еще в молодости. После смерти отца Антоний рос под влиянием отчима Корнелия Лентула, который был активным участником заговора Катилины. Возможно, и сам Антоний активно общался с представителями «золотой молодежи», окружавшей Катилину{611}. В 63 г. по распоряжению Цицерона Лентул был казнен, что не могло не наложить эмоционального отпечатка на Антония. Показателем его личных и политических пристрастий косвенно может служить и тот факт, что он женился на Фульвии — вдове Клодия, известного своими нападками на лидеров сената, в том числе на Катона и Цицерона. Именно Антонию античная традиция приписывает попытку водрузить на голову Цезаря царскую диадему. Более того, Антоний, по сообщению Цицерона, приказал даже сделать по этому поводу дополнительную запись в фастах (Cic. Phil., II, 85; ср.: Liv. Per., 116). После смерти Цезаря Антоний остался единственным носителем высшего империя и с формально-правовой точки зрения обладал в Риме высшей исполнительной властью. Два его брата — Гай и Луций Антоний — были избраны один претором, другой народным трибуном, что позволило Г. Ферреро определить сложившееся положение как «нашествие фамилии Антониев на республику»{612}. Кроме того, Марк Антоний пользовался чрезвычайным авторитетом в среде ветеранов и легионеров Цезаря. Все это придавало ему исключительное влияние в римском обществе. Именно его республиканцы и более всего Цицерон подозревали в стремлении к единовластию (Plut. Cic, 43; Vell., II, 60, 4). Децим Брут в письме Марку Бруту и Гаю Кассию (июнь 44 г.) сообщал о «дурных и нечестных намерениях Антония в отношении государства — qua mente… pessima scilicet et infidelissima» (Cic. Ad Fam., XI, 1, 6). Мотивы поведения Антония были очевидны и последовательным цезарианцам, а его неприкрытые политические цели вызывали их возмущение. Так, по свидетельству Цицерона, Кальпурний Пи-зон, консул 58 г. и тесть Цезаря, заявил, что покинет Италию, дом, пенаты, лишь бы не видеть Рим под игом тирании Антония (Cic. Phil., X, 14; ср.: Арр. В. С., III, 5460). Осенью 44 г. политические настроения и амбиции Антония были очевидны уже большинству римлян. В это время Цицерон говорил об общественном недовольстве и самим Антонием, и проявлениями его явного стремления к «тирании» (см.: Cic. Phil., I, 36). И хотя Цицерон воздавал Антонию должное за принятие закона об уничтожение диктатуры — lex de dictatura in perpetuum tollenda, но не верил в его искренность и сравнивал со злейшими врагами республики — Катилиной и даже Спартаком (Cic. Phil., II, 89; IV, 15; Ad Att., X, 1; XIV, 2; Ad Fam., X, 28; ср.: Арр. В. С., III, 25). О том, насколько были сильны позиции Антония весной — осенью 44 г., говорит тот факт, что он открыто пошел на конфронтацию и с сенатом, и с Октавианом (Liv. Per., 117). Замечания же Ливия, а затем Веллея Патеркула о беспомощности, неуверенности и даже страхе Антония перед Октавианом можно отнести к влиянию официальной идеологии принципата (Liv. Per., 117; Vell., II, 60, 3).
Антоний начал с того, что превратил laudatio во время погребальной церемонии Цезаря 24 марта 44 г. в обвинение республиканцев (Plut. Brut., 20). Затем он прочно завладел политической инициативой, сконцентрировал в своих руках армию и финансы и заявил о претензии на роль непосредственного преемника Цезаря. Некоторые исследователи предполагают даже, что Антоний был готов повести войска на Рим и узурпировать власть, если бы основные легионы, Четвертый и Марсов, не перешли на сторону Октавиана{613}.
После того как 18 апреля 44 г. в Италию из Аполлонии прибыл 19-летний Гай Октавий, законный наследник и приемный сын Цезаря, в Риме стали распространяться слухи о его неизбежном столкновении с Антонием. Впервые в римской публицистике этого периода имя Октавиана появилось 14 апреля 44 г.: Цицерон вскользь упомянул о нем в письме к Аттику (Cic. Ad Att., XIV, 5, 3; ср.: Cic. Ad Att., XIV, 6, 1). А спустя всего несколько дней Корнелий Бальб — поверенный в делах бывшего диктатора — сообщил Цицерону, что юноша заявил претензию на наследство Цезаря и что конфликт с Антонием неизбежен.
Поведение Октавиана до декабря 44 г. можно рассматривать как умелую политическую интригу, смысл которой состоял в том, что, играя на интересах цезарианцев и республиканцев, он пытался укрепить свои собственные позиции, привлечь на свою сторону римско-италийское население, ветеранов Цезаря и сенатские легионы, опереться на поддержку Антония и завоевать доверие сената (Арр. В. С., III, 13; 28—31). При этом Октавиан не делал никаких открытых выпадов против республиканцев — участников антицезарианского заговора, предоставив решение этой проблемы Антонию. Неискренность поведения Октавиана была очевидна всем. Уже в июне 44 г. Цицерон писал Аттику, что к Октавиану нужно относится осторожно «и всё-таки вскармливать, чтобы только оторвать от Антония — sed tamen alendus est et, ut nihil aliud, ab Antonio seiungendus» (Cic. Ad Att., XV, 12, 2). Однако именно на подобное отношение к себе и рассчитывал, вероятно, Октавиан. Современники, в частности Марк Брут, считали, что Цицерон, поддерживая Октавиана, самым непосредственным образом «взрастил тиранию более грозную и тяжкую, чем низвергнутая им» (Cic. Ad Brut., I, 16; ср.: Plut. Brut., 22). А в письме к Аттику он подчеркивал, что Цицерон искал «не свободы для отечества, а доброго господина для себя» (Cic. Ad Brut., I, 17; ср.: Plut. Cic, 45) и «выбирал ярмо полегче» (Plut. Brut., 22). Позднее Плутарх писал, что «он, старик (Цицерон), дал провести себя мальчишке (Октавиану) — просил за него народ, расположил в его пользу сенаторов. Друзья бранили и осуждали его еще тогда же, а вскоре он и сам почувствовал, что погубил себя и предал свободу римского народа» (Plut. Cic, 46).
На наш взгляд, С. Л. Утченко справедливо считал, что в данном случае оценка современников и античных критиков Цицерона не вполне объективна: Цицерон пытался таким образом добиться раскола в лагере цезарианцев и создать блок самих цезарианцев против претендента на единоличную власть — Антония{614}. Здесь могли, видимо, играть роль несколько факторов.
Во-первых, в условиях, когда Антоний имел огромную популярность в армии, а руководители антицезарианского заговора, включая Кассия, Децима Брута и Марка Брута, в цезарианских войсках никакой популярностью не пользовались, Октавиан был единственным возможным лидером, за которым могли пойти солдаты и ветераны Цезаря. И действительно, ядром правительственных сил стали войска, собранные наследником Цезаря (Арр. В. О, III, 11; Dio Cass., XLV, 3). Именно к Октавиану, а не к сенату, правительству или другим лидерам перешли два лучших легиона Антония, legio Martia и 4-й легион (Cic Ad Fam., XI, 7, 2; X, 28, 3; Phil., III, 3, 6; IV, 2, 4; Liv. Per., 117; Vell., II, 61, 2; Арр. В. С., III, 45; Dio Cass., XLV, 13).
Во-вторых, Цицерону удалось сделать почти невозможное, расколов цезарианский сенат и обратив его против Антония. При этом имели значение следующие обстоятельства. Заговорщики и примерно такое же число открыто сочувствовавших им в сенате противостояли огромной массе сенаторовцезарианцев, и создать политический перевес можно было лишь путем раскола цезарианцев и альянса с частью из них. Это Цицерону в общем и удалось сделать. Ситуация в сенате достаточно хорошо прослеживается на примере консуляров 44 г., которых можно разделить на три группы. Из 24 консуляров шестеро были в 50—40-е гг. сторонниками Цезаря: П. Сервилий, Л. Аврелий Котта, Л. Юлий Цезарь, Г. Антоний Гибрида, Л. Кальпурний Пизон Цезоний, Л. Марций Филипп. Все они, кроме последнего, отошли отдел. Политический нейтралитет сохраняла другая часть цезарианцев и бывших нейтралов: Сер. Сульпиций Руф, Л. Эмилий Павел, П. Сервилий Ватия. Цицерон мог опереться на бывших помпеянцев П. Корнелия Лентула, Г. Клавдия Марцелла и участника заговора Требония, правда, никто из них не имел особого влияния. Наоборот, самая сильная и большая часть сената, легаты Цезаря (Кв. Фуфидий Кален, П. Ватиний, М. Эмилий Аепид, Кв. Фабий Максим, Г. Каниний Ребил, Л. Мунаций Планк, М. Антоний), несмотря на сложные коллизии внутри группы, оставались в целом враждебны Цицерону и были настроены мстить за Цезаря. Бороться с этой группой можно было путем союза с теми цезарианцами, которые не сочувствовали заговору, но одновременно находились в оппозиции к Антонию (это назначенные еще Цезарем консулами на 43 г. А. Гирций и Г. Вибий Панса и такие amici Цезаря, как Г. Оппий, Корнелий Бальб, Азиний Поллион и др.). В этом союзе Октавиан был наиболее оптимальной фигурой для объединения, а со стороны оппозиции это мог быть только Цицерон, связанный дружескими узами со многими из этих людей и формально не участвовавший в заговоре против Цезаря. Видимо, можно считать, что политический блок сложился в апреле — мае 44 г. во время регулярных встреч великого оратора на его виллах, с одной стороны, с Г. Клавдием Марцеллом и Филиппом, с другой — с Гирцием, Пансой, Оппием, Бальбом и Октавианом (Cic. Ad Att., XIV, 13 b, 1; 14, 4; 15, 2). Цицерон на первом этапе политической борьбы одержал верх, повернув этот альянс против Антония (Арр. В. С., III, 50; 75).
В-третьих, рассуждения современников и античных историографов об «обмане» Цицерона Октавианом или наоборот не более чем публицистические штампы. Похоже, что стороны очень четко понимали все выгоды, возможности и ограничения предполагаемого соглашения[81]: для цезарианской стороны был немыслим альянс с убийцами Цезаря, к которым тяготел, но прямо не относился, Цицерон; для Цицерона было невозможно сближение с Антонием и радикальными цезарианцами; после того как Антоний откровенно проявил свое нежелание делить власть, идти на политический союз с Октавианом, стремясь оттеснить его на второй план, проявляя личное пренебрежение к нему, блокируя официальное усыновление и пытаясь сформировать негативное общественное мнение о нем (например, обвинением в покушении на убийство Антония — Vell., II, 60, 3; Арр. В. С., III, 39), естественным союзником Октавиана стали Цицерон и сторонники Цицерона в сенате{615}.
Опираясь на армию, но, безусловно, не без поддержки Цицерона, Октавиан добился должности пропретора и, таким образом, империя, хотя и не имел формального права на это, поскольку не достиг положенного цензом возраста и не прошел соответствующей политической карьеры (Арр. В. О, III, 48). При этом он отчетливо осознавал возникшие перспективы: следовать в фарватере сенатской политики и оказаться ограниченным рамками ординарных магистратур или занять собственную позицию и преодолеть конституционные ограничения (Арр. В. С., III, 64). Первое его не устраивало, второе неизбежно сближало с Антонием.
Таким образом, главными причинами образования II триумвирата были, с одной стороны, несмотря на усилия Цицерона, неспособность республиканцев и официальных органов власти стабилизировать положение в государстве и организовать его управление; с другой — стремление радикальных цезарианцев удержать и укрепить свое собственное политическое влияние.
Чтобы судить о том, как шел процесс сближения будущих союзников, полезно обратиться к событиям конца 44 — весны 43 г. В это время определилась расстановка военно-политических сил. Западные провинции оказались под контролем цезарианских лидеров. Антоний со своими легионами выступил в Цизальпийскую Галлию, которую определил сам себе по принятому в июне 44 г. закону об обмене провинциями, и осадил укрепившегося в Мутине Децима Брута. Сенат объявил его врагом отечества (Арр. В. С., III, 63). Эмилий Лепид со своими 4 легионами находился в Испании. Азиний Поллион с 2 легионами и Л. Мунаций Планк с 3 легионами действовали в Трансальпийской Галлии. На востоке Иллирия, Македония и все территории восточнее Ионийского моря были переданы сенатом Марку Бруту и Гаю Кассию. В Риме и Италии оставались Октавиан и консулы 43 г. Гирций и Панса. Легионы, находившиеся под их командой, в основной своей части состояли из цезарианских солдат и ветеранов и не вызывали доверия сената.
14 апреля 43 г. под Мутиной состоялось первое сражение Антония с сенатскими легионами, 25—26 апреля — второе. Антоний потерпел поражение. Его позиции оказались значительно ослабленными, однако он рассчитывал на поддержку цезарианцев (Арр. В. С., III, 72). В этой ситуации Лепид и Планк занимали выжидательную позицию и действовали крайне неопределенно. Лепид, например, ведя переговоры с Антонием, одновременно направлял письма в сенат, в которых говорил о своей преданности Республике. После победы над Антонием, поскольку Гирций погиб, а Панса был тяжело ранен, сенат передал командование всеми сенатскими силами на западе и право ведения дальнейших военных действий Дециму Бруту. Упоминания об Октавиане в сенатских постановлениях были более чем скромные: ему было отказано в признании не только чести победителя, но и в сколько-нибудь значимой политической роли вообще. Показательно отношение Цицерона к Октавиану в это время. В одном из своих писем Цицерон говорил о необходимости «прославления юноши, почтения и вознесения — laudandum adolescentem; ornandum, tollendum» (Cic. Ad Fam., XI, 20, 3). Нам известно умение великого философа и оратора двусмысленно формулировать свои мысли. Приведенное нами высказывание Цицерона в лучшем случае можно оценить как остроумное, в худшем — как язвительное, поскольку глагол «ото» — «чтить» — может иметь значение и посмертного почитания, а глагол «tollo» вполне мог быть употреблен в значении «убирать», т. е. устранять и даже уничтожать или возносить на небеса. П. Грималь считает, что подобные высказывания не являлись выражением продуманной политики Цицерона, а были скорее непосредственной реакцией на разговор с кем-то из республиканцев. Лишь в июле 43 г. у Цицерона, по его мнению, не осталось никаких иллюзий по поводу Октавиана{616}. На наш взгляд, это не совсем так. Как мы уже отмечали ранее, с момента появления Октавиана в Риме его политическая роль и место при сенате были достаточно четко очерчены Цицероном. К тому же Цицерон отлично понимал, что Республика стала игрушкой в руках тех, кто владеет армией, что все зависит от каприза солдат и наглости полководцев, что армия Октавиана чрезвычайно опасна. Играя на амбициозности законного наследника Цезаря, Цицерон постоянно держал в сознании мысль о необходимости рано или поздно его устранения. Не случайно Веллей Патеркул, оценивая усилия Цицерона, направленные на создание политического альянса с Октавианом и умеренными цезарианцами, писал, что тот «говорил одно, но желал, чтобы подразумевалось другое» (Vell., II, 42, 6). Это отношение, вероятно, было правильно угадано Октавианом, который заявлял, что не допустит ничего подобного (Cic. Ad Fam., XI, 20, 1). Охлаждение, проявленное сенатом после поражения Антония по отношению к Октавиану, стало первым непосредственным поводом для разрыва созданного Цицероном политического альянса и сближения цезарианцев. Античная традиция сохранила сведения о том, что Октавиан уже в мае 43 г. делал более или менее откровенные намеки Лепиду, Азинию Поллиону и самому Антонию о необходимости объединения (Арр. В. С., III, 8081; Dio Cass., XLVI, 41, 5; 51, 2).
Вторым поводом к разрыву Октавиана с сенатом стало упорное нежелание сенаторов предоставить ему консульскую должность (Cic. Ad Brut., I, 4 a, 2). С одной стороны, Октавиан стремился получить законную магистратуру, с другой — настраивал своих легионеров против сената и республиканцев (Арр. В. С., HI, 86—87). С одной стороны, убеждал Цицерона в верности республиканским традициям, с другой — вел свою армию на Рим (Арр. В. С., III, 82; 88). Замечательно также, что в римском обществе муссировались слухи о причастности Октавиана к смерти Пансы (Liv. Per., 119; Vell., II, 61, 4; ср.: Suet. Aug., 11; Tac. Ann., I, 10). 19 августа 43 г. Октавиан совместно с его родственником и ставленником Кв. Педием под давлением легионов был избран консулом (Liv. Per., 119; Plut. Brut., 27; Tac. Ann., I, 9; Vell., II, 62, 5; Suet., Aug., 26; 31; App. B. C, III, 94; Dio Cass., XLVI, 45, 3).
Третьим поводом, повлиявшим на политические настроения и приоритеты Октавиана, стала концентрация сил, с одной стороны, республиканцев, с другой — цезарианцев. Сторонники сената и республиканцев активизировались во время консульских комиций. К осени 43 г. под командой Децима Брута стояли 20 легионов и столько же было у Гая Кассия и Марка Брута в восточных провинциях (Nic. Dam. De vit. Caes., XXVIII, 111; Vell., II, 62,1; Plut. Brut., 2425; App. B. C, III, 85; 96; IV, l)[82]. Концентрация сил республиканцев актуализировала такой важный аспект гражданского противостояния в Риме, как борьба между убийцами Цезаря и мстителями за его смерть. Первыми законами, проведенными Октавианом в должности консула, стали реабилитация Долабеллы и возбуждение судебного процесса против убийц Цезаря (Арр. В. С., III, 95).
Не меньшую опасность представляла для него и концентрация сил цезарианцев. Еще 15 марта 43 г. Антоний направил в сенат письмо, в котором сообщал, что готовит союз с Лепидом и Мунацием Планком, а 19 марта сенат получил письма, в которых Лепид и Планк просили примириться с Антонием. В это же время корреспонденты Цицерона писали о неизбежности объединения Антония и Лепида (Cic. Ad Fam., X, 11, 2; XI, 9, 1) и не ошиблись: 29—30 мая Антоний и Лепид соединили свои силы (Cic. Ad Fam., X, 23, 2; 35,1; XI, 26, 2; Ad Brut., 1,10, 2; Liv. Per., 119; Vell., II, 63, 1; Plut. Ant., 18; App. В. С., III, 84; Dio Cass., XLVI, 51, 12; Aur. Vict. De vir. ill., 85, 2). Позднее к ним примкнули Поллион и Планк. К августу 43 г. под командой цезарианских лидеров находилось, по подсчетам Цицерона и его корреспондентов, 20 легионов (Cic. Ad Fam., X, 8, 6; 15, 3; 32, 4; XI, 9, 1). По сведениям Плутарха, у Антония и Лепида только в Италии было 17 легионов и 10 тыс. конницы, 6 легионов были оставлены Антонием для сторожевой службы в Галлии (см.: Plut. Ant., 19). Ввиду явной поляризации сил Октавиан должен был занять определенную позицию. Он посчитал наиболее целесообразным для себя присоединиться к блоку цезарианцев. Нельзя отрицать очевидное: главным фактором, определившим его решение, было значительное превосходство их сил в Италии. Открытым сигналом к заключению союза Октавиана, Антония и Лепида стал закон, принятый по инициативе Педия — lex Pedia, по которому все обвинения в адрес Антония и Лепида были сняты, им были возвращены проконсульские полномочия. Октавиан обменялся с ними дружескими письмами (Арр. В. С., III, 96; ср.: RGDA, 2; Liv. Per., 120; Vell., II, 69, 5; Plut. Ant., 19; Brut., 27; Cic, 46; Suet. Aug., 8; Dio Cass., XLVI, 48). Эти факты В. Н. Парфенов совершенно справедливо определил как «государственный переворот»{617} — союз Лепида, Антония и Октавиана фактически состоялся.
Проведенный анализ событий убеждает в том, что II триумвират сложился в результате конкретной исторической коллизии, стал итогом определенной расстановки политических сил и волевых установок конкретных политических лидеров. Веллей Патеркул настаивал, что инициатором II триумвирата был Антоний, который буквально шантажировал Октавиана тем, что, если тот не пойдет на союз, Антоний объединится с республиканцами Брутом и Кассием (Vell., II, 65,1). В этом вопросе Веллей более чем в каком-либо другом следовал за официальной концепцией гражданской войны, предложенной самим Октавианом, который в собственной автобиографии ни единым словом не обмолвился о подготовке II триумвирата и его личном участии в этом процессе (см.: RGDA, 1, 3). В изложении Веллея позиция Октавиана выглядит как вынужденная, принятая либо под давлением сената и Цицерона, либо под давлением легионов, либо во исполнение римских республиканских норм и традиций (ср.: Liv. Per., 119; Flor. Ep. bell., II, 16 b, 2—5). Аппиан иначе расценивал политическую роль Октавиана. Он, в частности, считал, что сразу же после Мутинской войны Октавиан активно начал искать союза с Антонием (Арр. В. О, III, 80). При этом Аппиан обратил внимание на чрезвычайно важный аспект этой проблемы — формирование общественного мнения. В его рассказе есть сюжет о своего рода политическом завещании, которое якобы дал Октавиану умирающий от ран консул — цезарианец Панса, говоривший о необходимости объединения Октавиана с Антонием (Арр. В. О, III, 75—76). Разумеется, речь Пансы является отражением собственного представления Аппиана о том, как разворачивались события в конце 44 — первой половине 43 г., но его мысли составляют тот специфический контекст, который в некоторой степени отличается от официальной версии: уже после Мутинской войны Октавиан вынашивал план объединения с Антонием. Таким образом, именно позиция Октавиана создала необходимые условия для полного объединения цезарианцев и возникновения политического союза Лепида, Антония и Октавиана.
В историографии Нового времени историки порой объясняют причины возникновения II триумвирата стремлением отомстить за смерть Цезаря и распределить важнейшие провинции{618}. Подобные оценки имеют достаточно односторонний характер: они касаются лишь действий триумвиров, которые в данном случае выступают как «наступающая сила». Конечно, было бы нелепо отрицать очевидное: Антоний, например, пошел на открытую конфронтацию с сенатом, приняв закон о перераспределении провинций. Но это, на наш взгляд, было лишь внешним отражением иных, более глубоких причин. Это очевидно, по крайней мере, из трех обстоятельств.
Первое состоит в том, что сразу после выступления Марка Брута по поводу убийства Цезаря стала очевидна оппозиционность комиций и народных масс Рима в отношении к заговорщикам (Liv. Per., 116; Vell., II, 63,1; Plut. Brut., 18; Арр. В. С., II, 121—123; Dio Cass., XLIV, 21—22), а похороны Цезаря и реакция толпы (17 марта 44 г.) уже не оставили никаких иллюзий (даже если они и были раньше){619}. После этого лидеры заговора покинули Рим и, если посещали его, то эпизодически. Децим Брут выехал к войскам в Цизальпийскую Галлию и уже 17 марта написал оттуда письмо Цицерону, советуя ему отказаться от «парламентских» методов и бежать к Сексту Помпею или Цецилию Бассу (Cic. Ad Fam., XV, 1).
Второе обстоятельство касается официальной сенатской политики в отношении заговорщиков и действий последних в назначенных им провинциях. Видимо, сразу после того как Антоний и Долабелла подавили вспыхнувшее в Риме движение Гая Аматия, явно соблюдая соглашение с республиканцами, через сенат было проведено первое принятое после смерти Цезаря решение, в котором речь шла о передаче провинций только лидерам заговора: Требонию (Азия), Тиллию Кимвру (Вифиния), Марку Бруту (Крит), Кассию (Кирена) (Plut. Brut., 19; Арр. В. С., III, 2; 8). Уже в апреле 44 г. Требоний, Децим Брут и Кимвр поспешно начали подготовку к войне против цезарианцев (Арр. В. С., III, 6), а Секст Помпеи, получивший амнистию, — военные действия в Испании (Арр. В. С., IV, 83; Dio Cass., XLV, 10). На востоке Марк Брут и Кассий почти сразу начали собирать собственные армии и вести военные операции против уже действовавших там наместников Г. Антония и Ватиния (Cic. Phil., X, 6,12; Dio Cass., XLVII, 21). К этому времени Октавиан еще только прибыл в Рим. Антоний лишь 3 июня 44 г. принял закон о Цизальпийской Галлии, в августе разорвал отношения с Марком Брутом, в сентябре — с Цицероном, вызывать войска из Брундизия начал лишь осенью (Cic. Ad Fam., XI, 4, 1; XII, 23, 2; Vell., II, 61, 2; App. В. С., III, 21—25; Dio Cass., XLV, 12). Таким образом, республиканцы начали военные действия раньше, чем началась Мутинская война.
Наконец, третье обстоятельство указывает на то, что решения сената после поражения Антония под Мутиной не оставляли никаких надежд на политическую деятельность не только Антонию и Лепиду, но даже Октавиану. Марку Бруту и Кассию передавались дополнительные провинции — Сирия и Македония, Октавиану было приказано передать войска Дециму Бруту, объявленному командующим в войне с Антонием, а Планк, Лепид и Азиний Поллион получили приказ о содействии ему (Lep. Per., 119; Vell., II, 62,1; App. В. С., III, 72; Dio Cass., XLVI, 40). Октавиан развернул свои действия уже после этих событий.
Таким образом, действия заговорщиков-республиканцев и их сторонников при всей их «утопичности» и «нелогичности» были достаточно активны и последовательны. Они, видимо, с самого начала очень мало рассчитывали на парламентские, мирные и законные методы борьбы и не меньше, чем цезарианцы, а, может быть, даже больше делали ставку на вооруженную силу и провинциальные командования. Триумвиры всерьез перешли в наступление, собственно, лишь с образованием триумвирата. В связи с приведенными обстоятельствами мы считаем, что в вопросе о причинах и основных факторах образования II триумвирата гораздо более обоснованным является мнение Р. Ю. Виппера, а в последнее время В. Н. Парфенова: союз Лепида, Антония и Октавиана оформился под влиянием общей социально-политической ситуации и окрепших позиций республиканцев, а также под давлением цезарианской армии{620}.
В конце октября 43 г. в Бононии состоялась встреча будущих союзников. Антоний, Лепид и Октавиан договорились разделить между собой власть и обещали оказывать друг другу поддержку. Эта встреча означала не просто образование политического союза, практика заключения каковых была традиционной для римских государственно-политических отношении; она по существу привела к трансформации республиканской системы власти, поскольку было принято решение превратить личную договоренность в пятитилет-нюю законную верховную магистратуру, равную по значению консульской должности, «для приведения в порядок государства» после гражданских войн, по свидетельству Аппиана (Арр. В. С., IV, 2—3; ср.: Dio Cass., XLVI, 54). Триумвиры условились также о назначении ординарных магистратов, о распределении провинций и легионов, о планах подавления республиканцев{621}.
27 ноября 43 г. народный трибун Публий Тиций внес в трибутные комиции законопроект «об учреждении сроком на 5 лет новой магистратуры для упорядочения государственного порядка, состоящей из трех лиц: Лепида, Антония и Цезаря» (Арр. В. С., IV, 7). Новую магистратуру было предложено ввести не в форме диктатуры, как этого можно было ожидать и как это было принято со времени Суллы, а в форме коллегии — Hlviri (triumviri или tres viri) rei publicae constituendae. Такая титулатура была установлена официально и воспринята античной историографией: на монетах и в надписях встречается сочетание Hlviri, у Ливия — tres viri (Liv. Per., 120), в более поздней античной историографии чаще всего — triumviri. При этом в греко-язычных источниках (у Аппиана и Диона Кассия) латинский термин был вполне корректно передан как ?? ????? ?????? ??? ??? ?????????? ??? ???????? ?????????. Говоря об основах своей власти, именно на эту титулатуру — triumvirum rei publicae constitiendae — ссылался и Октавиан (RGDA, 1, 3; 43). Пожалуй, только Веллей Патеркул употреблял в отношении II триумвирата, как и в отношении I триумвирата, термин, не выражающий официального государственно-правового характера, — «союз ради власти — potentiae societas» (Vell., II, 65, 2).
Современники и античные историки объясняли возникновение новой магистратуры тем, что еще в марте 44 г. законом Антония было установлено навечное запрещение диктатуры (Cic. Phil., 1,3; 4; 32; И, 91; Liv. Per., 116; Арр. В. С., IV, 2; 6; Dio Cass., XLVII, 15). Такое же объяснение встречается и в трудах современных историков{622}. Безусловно, юридическая сторона не могла не сыграть определенной роли. Однако главное значение, на наш взгляд, имел тот факт, что раннереспубликанская диктатура уже в правление Суллы, а затем Цезаря переродилась в автократический режим и не укладывалась в республиканские правовые нормы и каноны. В данной ситуации титул диктаторов мог лишь скомпрометировать союзников и вызвать ненужный всплеск социально-политического недовольства в Риме. Новая титулатура, таким образом, должна была завуалировать истинный характер триумвирата и продемонстрировать наличие дистанции между новой магистратурой и диктатурой, хотя уже античным историкам был понятен смысл создания этой магистратуры. Так, Аппиан, хотя и говорил, что триумвират был магистратурой с консульской должностью, сравнивал его со спартанскими гармостами (????????), т. е. правителями (наместниками), которых спартанцы назначали в покоренные области (Арр. В. С., IV, 7). Исходя из этого сравнения, можно предположить, что уже в древности государственно-правовое положение и власть триумвиров воспринимались как производные от принципа завоевания, следовательно, не только близкие по сути диктаторским режимам Суллы и Цезаря, но даже превосходившие их. Не случайно Цицерон писал Бруту после того, как стало известно о договоренностях цезарианцев, что если в прежних войнах какая бы сторона не одержала верх, сохранялась «некая форма республики», то теперь, если победят «мстители», община перестанет существовать, Рим покорится властителю (Cic. Ad Brut., XXIII, 10)[83].
Исследователи Нового времени часто не решаются рассматривать вопрос о конституционной основе II триумвирата, подчеркивая, что триумвират фактически был узурпацией власти{623}. Аргументация представителей юридической школы опровергает надежность такого упрощенного взгляда. Историки этого направления обращают внимание на наличие несомненно конституционных начал в полномочиях триумвиров — магистратский империй, предоставленный им по lex Titia{624}.[84] И действительно, во-первых, положение II триумвирата было оформлено решением народного собрания, а во-вторых, формальную правовую основу их власти составил im-perium. Правда, на наш взгляд, это был не просто консульский империй, но, судя по широте принятых триумвирами полномочий и военному характеру их власти, высший чрезвычайный империй — imperium maius или imperium infinitum, который подавлял и подчинял действие всех других магистратур. Однако нельзя закрывать глаза на то, что решение комиций было инспирировано союзниками и, следовательно, по существу было неконституционным. Традиция подчеркивает, что само принятие lex Titia было осуществлено с нарушениями процессуальных норм: «ни срока для рассмотрения законопроекта, ни определенного дня для голосования его не было указано; закон немедленно вступал в силу» (Арр. В. С., IV, 7). Магистратский империй был предоставлен триумвирам post factum и являлся не столько реальной основой их полномочий, сколько лишь формальным прикрытием их реального положения. Наконец, сама титулатура триумвиров указывает на необычный характер власти. В соответствии с нею триумвиры должны были организовать и отрегулировать основы государственной жизни. В условиях кризиса и гражданской войны это могло означать не что иное, как реформирование республиканских норм[85]. Таким образом, триумвиры, осуществляя свое правление до известной степени на законном основании, тем не менее совершили «государственный переворот» и узурпировали власть.
Это стало еще более очевидно в 37 г., когда срок триумвирских полномочий был продлен (с 31.12.38 по 31.12.33 г.): Октавиан и Антоний составили сепаратное соглашение (исключив Лепида), которое вообще никем и нигде официально не обсуждалось и не закреплялось юридически (Арр. В. С., V, 95; Dio Cass., XLVIII, 54)[86]. Тем не менее Октавиан считал эти решения основанием для продления II триумвирата и в своей автобиографии подчеркивал, что исполнял должность триумвира в течение 10 лет (RGDA, 1, 43).
II триумвират вводился в политическую структуру Рима как чрезвычайная республиканская магистратура. Формально были соблюдены все республиканские организационные принципы: срочность, коллегиальность, право коллегиальной интерцессии и, вероятно, предполагалась отчетность новых магистратов перед сенатом и народным собранием. Так, в 36 г. после победы над Секстом Помпеем Октавиан дал в сенате и комициях отчет «о своих делах и мерах управления сначала и до настоящего времени» (Арр. В. С., V, 130). Важным принципом, определявшим положение римских магистратов в системе республиканской власти, традиционно выступала трибунская интерцессия. В источниках, к сожалению, нет никаких сведений о взаимоотношениях триумвиров с плебейскими трибунами. Однако если иметь в виду, что формально триумвират вводился как магистратура, равная по значению консульской должности (Арр. В. С., IV, 2), можно предположить, что распространение принципа трибунской интерцессии на триумвиров предполагалось. Но в данном случае определяющее значение имеет, на наш взгляд, тот факт, что lex Titia являлся лишь официальной декларацией реального положения союзников, которые вообще не задумывались над формально-правовыми вопросами.
Таким образом, еще раз подчеркнем: правление триумвиров до известной степени имело республиканские основания. Но если мы обратимся к области практической политики, бросается в глаза недвусмысленное перерождение республиканских принципов власти в автократические. Принцип срочности формально соблюдался. Во всяком случае, декларировался. По lex Titia триумвират вводился сроком на 5 лет (27 ноября 43 г. — 31 декабря 38 г. — CIL, I, 64; Liv. Per., 120; Арр. В. С., IV, 6, 27; Dio Cass., XLVI, 55, 3). Кроме того, триумвиры продекларировали срочный характер полномочий, подобных собственным, заключив Мизенское соглашение с Секстом Помпеем, которому на пятилетие была предоставлена власть над Сицилией, Сардинии, Корсикой и Ахайей (Vell., II, 77, 1; Plut. Ant., 32; Арр. В. С., V, 72; Dio Cass., XLVIII, 36, 3){625}. Таким образом, они пытались подчеркнуть, что и их власть носит временный, а не бессрочный характер (Dio Cass., XLVIII, 36, 6). Однако этот принцип был нарушен при первой же необходимости: в 37 г. Октавиан и Антоний, состави личное соглашение, продлили свои триумвирские полномочия на следующее пятилетие (до 31.12.33 г.), не спрашивая ни постановления народа, ни утверждения сената (Арр. В. C., V, 95; Dio Cass., XLVIII, 54). Более того, когда в 36 г. после отстранения Лепида от должности триумвират формально прекратил существование, Октавиан и Антоний продолжали опираться на триумвирские полномочия вплоть до 32 г., а затем на их основании вообще открыто узурпировали власть. Октавиан официально сложил триумвирские полномочия лишь 13 января 27 г. (RGDA, 6; Dio Cass., LIII, 9){626}.[87]
Официальная титулатура триумвирата позволяет предположить, что триумвиры действовали в соответствии с принципом равной коллегиальной власти — par potestas. На это указывает и тот факт, что в законе Тиция имена триумвиров были названы в следующем порядке: сначала Лепид, затем Антоний и, наконец, Октавиан. В таком же порядке имена триумвиров перечислены и в проскрипционном эдикте (Арр. B.C., IV, 8). Этот порядок отражал не место союзников в иерархии власти (накануне образования триумвирата Октавиан был консулом, Антоний и Лепид по lex Pedia были восстановлены в должности проконсулов), а именно их союзнические отношения. Коллегиальность триумвирата получила отражение и в формулировках античных историографов. Говоря о триумвирах, Плутарх и Аппиан например, употребляли термин «коллеги по власти — ????????» (Plut. Ant., 55, 3; Арр. В. С., IV, 37,10; ср.: Dio Cass., LV, 2,5). Однако постепенно и этот принцип подвергся трансформации. В эдикте триумвиров о земельных раздачах (41 г.) на первом месте стояло уже имя Октавиана, что явилось отражением изменившейся роли триумвиров внутри союза. Раздел провинций по итогам Брундизийского соглашения был произведен без учета интересов Лепида, а в 36 г. Лепид вообще был лишек звания триумвира.