1916 год

1916 год

1  января 1916 г. [27] Пятница. Я пишу цифру нового года и ошибаюсь: вместо 1916 рука написала 1695 – год Азовской осады. Это и показывает, где витают мои мысли. Впрочем, начал также подготовлять и книгу Флоровского1 для диспута. На прогулке после завтрака встретил на Никитском бульваре С. А. Котляревского, с которым разговор о Забелине. Вечером у нас Холи и С. К. Богоявленский. Читали речь Гучкова, обращенную весьма нагло и бестактно «ко всей русской армии»2. Ко всей армии со словом может обращаться в России один только человек – государь, ее верховный вождь.

2 января 1916. Суббота. Печальные вести из Черногории. Австрийцы захватили гору Ловчен, господствующую над всей Черногорией, и тем самым завладели всем этим маленьким государством3. Жаль. Вечером у Алексея Павловича [Басистова], где были В. А. Михайловский, Холь и С. К. Богоявленский. Собираемся так уже 5-й или 6-й раз. Придя домой увидел у себя на столе письмо Елагина о присылке 100 экземпляров 2-го издания 2-ой части учебника4 и копию с рецензии Сивкова из «Детского воспитания»5.

3 января. Воскресенье. Довольно сильная вьюга. За последнее время по поводу нового года сначала по новому, а затем по старому стилю, приходилось читать много речей и телеграмм союзных государей, министров, военных людей и т. д. Все они звучат очень бодро и говорят о победе в уверенном тоне. Однако – весь Балканский полуостров в руках немцев; им принадлежит Сербия, Черногория, Болгария и Турция. Стали ходить прямые поезда Берлин – Константинополь. Но не будем унывать.

Был у нас за чаем Д. Н. Егоров по некоторым делам Исторического общества (будущего) – с тем, чтобы устроить первое заседание большим, открытым и публичным, и с тем, чтобы я на нем выступил с докладом о Петре. Ему хочется, как я заметил, выступить также и самому с докладом о своей книге. Я отказался, и, по-моему, лучше возобновить деятельность общества с обыкновенных заседаний.

Обедали мы у Шестаковых в очень большом обществе, согреваемые обычным радушием и гостеприимством Сергея Сергеевича [Шестакова]. Можно было отдохнуть душой.

4 января. Понедельник. Утро за работой над Гордоном. Затем книга Флоровского. Принесли мне гонорар от Сытина за второе издание учебника для V класса – 1 625 рублей.

5 января. Вторник. Ночь спал очень плохо; опять неспокойное состояние сердца – сильный ветер. Однако такого реагирования на падение барометра у меня давно уже не было. Ясно, что сказывается переутомление. Ограничился небольшим количеством работы и предпринял большую прогулку. Часов в 7 пришел А. П. Басистов, с которым беседовали о значении философии. В это время позвонил по телефону Егоров и звал к себе: он тоже жалуется на переутомление и на ощущение тоски. Это нашло во мне живой отклик, я отправился к нему: А. П. [Басистов] все равно уходил к Леденцовым. У Егорова был С. К. Богоявленский, и мы провели вечер в задушевной беседе. Был у меня утром Н. В. Лысогорский, который был также и вчера. Он приходил с просьбой представить его книгу «Единоверие на Дону»6 на премию митрополита Макария в Академии7. Сегодня он принес самую книгу. Он жаловался на материальное положение, и, действительно, он давно уже на службе, скоро и доктор – а все еще доцент, получающий 1 200 руб., что по-теперешнему не более 600 рублей прежнего.

6 января. Среда. Я старался дать себе полнейший отдых от всякой умственной работы. Утром сделал большую прогулку в Замоскворечье, видел большую толпу народа на набережных и мостах против Кремля в ожидании крестного хода. Блуждал затем по Замоскворецким улицам и переулкам, вспоминая топографию Москвы XVII века. Была великолепная морозная, но тихая и ясная погода. В Замоскворечье древнемосковского духа сохранилось больше, чем в других местах. В толпе, к которой я присматривался, много типов – из мелкого торгового люда, которые не ушли еще из XVII века, и если бы переодеть их в платье того времени, совершенно могли бы вдвинуться в толпу XVII столетия, также присутствующую на выходе государя на крещенское водосвятие.

После обеда Л [иза] ушла к Л. Н. Коржевиной8, а мы с Миней занимались на дворе постройкой крепости из снега. Получив через форточку приглашение от В. С. Карцевой к ним пить чай, отправились туда и провели часа 11/2 в беседе с В. С., А. А. и Верой [Карцевыми]. Вечером я был у Холей в обществе А. П. Басистова и С. К. Богоявленского. Так удалось целый день провести без умственной работы.

7 января. Четверг. Был в Архиве МИД, чтобы посмотреть Журнал Азовской осады, найденный С. К. Богоявленским в Турецких делах9. Это – недоброкачественное произведение, составленное в XVIII в. в Иностранной коллегии10, вероятно, по поводу каких-либо переговоров с Турцией, может быть, при Екатерине II. Когда я возвратился из Архива, был у меня Д. Н. Егоров, испытавший весьма неприятное разочарование. Он также до меня заходил в Архив, чтобы посмотреть книжку с уставами академических премий. Оказывается, что для его книги как раз подходит премия Котляревского 1 000 рублей – раз в три года11. Но, увы, книга должна быть представлена в декабре, а было уже 7-ое января! Досадно! Печатание стоило ему больших денег, а финансы его плохи. От войны большая часть русского народа, как это ни странно, в выгоде. Крестьянство благоденствует от а) притока денег в деревню в виде пайков женам и детям запасных, Ь) от значительного (вдвое и втрое) возвышения заработной платы, с) уничтожения водки и пьянства. Деньги, которые целиком уходили в кабак, теперь остаются в семьях и идут в разного рода сберегательные кассы. Недаром же вклады в сберегательные кассы за декабрь 1915 г. оказались в 5 раз больше вкладов за декабрь 1914 г. Далее. Все призванные на военную службу в офицерских чинах получают усиленное жалованье; многие сохраняют места, которые занимали прежде, и получают прежнее жалованье в целом или в половинном размере. Множество лиц, работающих в Городском и Земском союзах12, в разных отрядах и т. п., получают большие содержания. Крупные жалования получают лица, занятые на заводах, обслуживающих снаряжение армии и состоящих в ведомстве военно-промышленных комитетов. Купцы и промышленники наживаются грабежом и разбоем—200 %, 300 %, а может быть, и выше. И вот только остается небольшая полоса людей, теряющих от войны, – это чиновники, преподавательский персонал. Это уже в полном смысле небольшой островок обдираемых, среди множества дерущих.

8 января. Пятница. Продолжал работу над Гордоном13 и над книгой Флоровского. Занес М. К. Любавскому последний выпуск учебника и статью из Ж. М. Н. Пр.14 Вечером во время прогулки встретил В. И. Репина. По дороге думал о том, как создалась наша интеллигентщина.

9 января. Суббота. Получил письмо от Флоровского из Одессы. Он, оказывается, ждал допущения своей книги в факультетском заседании перед Рождеством, а диспута – в 20-х числах января. Это письмо заставило меня с тяжелым чувством отложить работу над Петром и усиленно приняться за книгу Флоровского. На прогулке встретил А. А. Кизеветтера, с которым говорил об учебниках. Вечер у Богоявленских, где был Лопухин15. О Черногории – совершенно противоположные известия. Король Николай прекратил переговоры с Австрией16. Совершенно неожиданный оборот. На Кавказе наши войска гонят турок к Эрзеруму17. Насколько это движение прочно? Уже и в начале войны мы были под Эрзерумом и брали Кеприкейские позиции18.

10 января. Воскресенье. Утро ушло на подготовку к академической лекции завтра, так что на Флоровского осталось времени очень мало. Во время завтрака появилась к нам Ел. Ник. Елеонская, с которою мы встречаемся на Курсах по пятницам. Был очень оживленный разговор о народной словесности, о положении кафедры истории русской литературы в Московском университете, об их Обществе истории литературы под председательством Сперанского19 и о многом прочем.

К трем часам дня я отправился в Университет на открытие нашего Исторического общества. Шел пешком. Во дворе Университета меня окликнули С. К. Богоявленский и Готье, и мы вместе вошли в Университет. В плохом и неуютном помещении литературного семинария мы застали уже немало публики: самого Герье, Новгородцева, В. М. Хвостова, Любавского и др. Были и старые члены общества, сильно, надо сказать, постаревшие за то время, пока общество не действовало: Грунау20, Тарасов21, И. К. Линдеман и др. Герье открыл собрание речью, которую начал с упоминания об умерших членах комитета: Корелине, М. С. Соловьеве, Трубецком, Ключевском. На Соловьеве он запнулся, забыв его имя, и получилась томительная, долгая и довольно жуткая пауза. Затем он развивал натяжку, что общество, прекратившее свои собрания с 1904 г. вследствие революционных событий, отъезда его, Герье, на два года за границу и потом в Петербург по случаю назначения членом Государственного совета, – все-таки продолжало свою деятельность в виде издания общедоступных брошюр по истории, которых было выпущено в свет 18 000 экземпляров22. Вл. Ив. [Герье] говорил далее, что теперь для возобновления деятельности общества есть два благоприятных обстоятельства: во 1-х, имеется много молодежи, будущих научных работников, окончивших Университет и Высшие женские курсы и оставленных при кафедре истории; во 2-х, начат уже и библиографический журнал23, который общество может продолжить и развить. Начало этому журналу положено Д. Н. Егоровым его указателями литературы по всеобщей истории на русском языке, издававшимися в приложениях к «Русской мысли»24. После Вл. Ив. [Герье] говорил Матвей Кузьмич [Любавский], начавши свое слово с указания на то, что из прежнего комитета осталось в живых всего 4 из 11, именно Герье, Виппер, Виноградов и он, Любавский25. Так что прежде всего предстоит возобновить состав комитета, а для того, чтобы это сделать, надо избрать новых членов, пополнить самое общество. Был предложен затем составленный уже нами на предварительном совещании список, и все в нем обозначенные были признаны членами общества, а затем записками был избран и комитет 11-ти, также по заранее составленному списку. Когда Егоров, исполнявший секретарские обязанности, подсчитал число голосов и объявил, что проф. А. Н. Филиппов, не входивший в список, получил 2 голоса, последний очень обиженным голосом запротестовал и говорил, что получил 3 голоса, а не два. После этого комитет удалился в соседнюю комнату и распределил между собою обязанности, избрав товарищами председателя А. Н. Савина и М. К. Любавского, казначеем Горбова, кажется богатого коммерсанта, секретарем конечно Д. Н. Егорова, библиотекарем Готье. Матвей Кузьмич [Любавский] указывал, что товарищем председателя по русской истории следует быть мне, но я решительно это отклонил на том основании, что для Общества будет очень выгодно иметь во главе своей ректора Университета, который может оказать Обществу на первых порах очень существенную материальную поддержку. Да и сношения с Герье лучше вести М. К-чу [Любавскому], который к нему близок и хорошо умеет с ним обходиться. Вернувшись в залу заседания, М. К. [Любавский] провозгласил такое распределение должностей, искусно упомянув, что Герье остается бессменным председателем. Эти слова были встречены громкими аплодисментами, которыми старик, видимо, очень был растроган. Передав председательство М. К-чу [Любавскому], Герье при новых аплодисментах удалился. Так возродилось Историческое общество, и прежние несогласия, из-за которых оно бездействовало, были забыты.

После ухода Вл. Ив. [Герье] М. К. Любавский в речи очертил организацию русской науки вообще, а в частности в области истории – отсутствие критико-библиографического осведомительного журнала. Такой журнал общество и должно издавать. Слово передано было Д. Н. Егорову, и тот сделал обзор библиографических указателей, начиная с XVI века. Это было немножко слишком, но мне нравилось увлечение, с которым он читал свой доклад, вооружившись привезенными в Университет старинными книгами, которые показывал присутствующим, но которых, впрочем, никто не смотрел. Избранием редакционного комитета, куда мы включили Филиппова, чтобы несколько смягчить причиненную ему, хотя и помимо воли, обиду. На том первое заседание было покончено. Чувствуя потребность пройтись, я отправился провожать С. К. Богоявленского; к нам примкнул и герой дня Д. Н. Егоров, шедший с нами по линии бульваров до Петровских ворот. Я зашел к С. К-у [Богоявленскому], чтобы взять находившегося там Миню, но у Богоявлен[ских] же оказалась и Л[иза], и мы в 8-м часу покинули их и половину дороги сделали пешком при невозможности сесть в трамвай. Стоит скверная, давящая и грязная оттепель.

11 января. Понедельник. Я поехал утром к Троице начинать лекции с некоторой боязнью не попасть на поезд, если будет наплыв пассажиров, едущих в Петроград через Вологду, т. к. Николаевская дорога для пассажирского сообщения закрыта. Но поезд, с которым я езжу, как оказалось, идет только до Ярославля, и мест в нем было много. Только что я вошел в переднюю Академии, как мне сообщили, что сегодня в 9 ч. утра скончался проф. Шостьин, давно уже болевший. Жизнь его в течение осеннего полугодия несколько раз была в опасности. Жаль сына, только что вступившего на наш факультет, тихого, скромного, но, кажется, очень работящего юношу. Прочитав одну лекцию, мы были на панихиде в академической церкви. Ни ректора, ни инспектора не было26. Я вернулся в Москву, чтобы быть завтра в Университете.

12 января. Вторник. Давящая оттепель продолжается, и у меня какая-то неприятная тяжесть на сердце и бессонница. Одевшись в мундир – что и делается раз в году – отправился в университетскую церковь, которую 12 января я посещал еще гимназистом. Тогда был обычай от каждой гимназии посылать в этот день по несколько учеников в университетскую церковь, и эти депутации являлись во главе с директорами. Тогда богослужение в этой церкви совершалось более чинно: публика стояла, разделяясь – мужчины на правой, женщины на левой стороне. Прекрасно с большим достоинством держал себя ректор Н. П. Боголепов, стоявший невозмутимо впереди у амвона, ни разу не оборачивавшийся и только выходивший к дверям церкви встретить генерал-губернатора князя Долгорукого, когда ему докладывали о его приезде. Теперь в церкви гораздо менее порядка. Боголюбский сказал проповедь о материализме немецкой машинной и бездушной культуры. Говорил, не владея интонациями голоса и как будто с фальшивыми нотами. Перейдя в старый университет27, мы напились чаю. Я сидел в обществе Белокурова, Мальмберга и директора Архива МИД Мансурова. Затем начался акт. Филиппов 13/4 [часа] морил публику речью о неполноте Полного собрания законов. Исследование его очень интересно и ново, но все же так нельзя злоупотреблять человеческим вниманием. В зале стоял говор, кашель, и однажды, когда Филиппов сделал паузу, сделана была попытка аплодировать, но, увы, он продолжал бесконечную речь. Вечер на обеде в «Праге». Собралось человек 60. Наш факультет за одним из концов длиннейшего стола. В 11-м часу я был дома.

13 января. Среда. Утром часов в 10 позвонили мне по телефону из Сергиева Посада, и юный печальный голос студентика Шостьина сказал мне: «Мама велела просить вас на отпевание и поминовение» (А. П. Шостьина). Заносил проф. Филиппову свой курс по истории XVIII в., учебник VI класса и оттиск о Судебнике28. Погода отчаянная, давящая, оттепель, мокрый снег хлопьями, на мостовых какое-то черное месиво. Весь рабочий день прошел за книгой Флоровского. Попытка прогулки вечером была неудачна, потому что нельзя совсем двигаться по обледеневшим тротуарам. В. И. Репину отнес вечером учебник, давно ему обещанный. Миня с понедельника лежит в постели из-за кашля; температура, впрочем, нормальная.

14 января. Четверг. Встал в половине седьмого в темноте и отправился в Посад на похороны Шостьина. Над гробом были произнесены две речи: проф. Глаголевым и архиепископом Алексием Владимирским, товарищами А. П. [Шостьина]. Последняя была художественно-красива и согрета теплым чувством. Особенно хорошо было место о сельской духовной семье, из которой вышел А. П. [Шостьин] и о старой, суровой даже жестокой духовной школе, которую пришлось им с А. П. [Шостьиным] проходить. Талантливое, простое, ненадутое и ненапыщенное красноречие, полное ярких образов! Пел прекрасно хор студентов Академии. После отпевания был обед в доме Шостьиных со всеми старыми обычаями, с заупокойной чашей, блинами и киселем, что в Москве в нашей, по крайней мере, среде уже совсем вывелось. Пахнуло отошедшей гостеприимной и радушной стариной. Шостьины – вдова и сын благодарили меня за приезд так горячо и задушевно, как будто я сделал для них что-либо важное и существенное, так что мне было даже неловко. Была большая часть академической корпорации; о распадении ее вел я речь с о. Варфоломеем на обратном пути. В Москву я приехал в конце 7-го часа и с трудом попал в трамвай. Грязь, оттепель, мокро и отчаянный ветер.

15 января. Пятница. Весь рабочий день над Флоровским. Отослал несколько оттисков Судебника разным лицам. Приходится на практике убеждаться, что надо вести тот образ жизни, который у меня установился путем опыта: работа утром до завтрака, после завтрака непременно прогулка, затем вновь работа от 4 до 7, до обеда, после обеда отнюдь ничем трудным не заниматься; только при таком распределении не чувствуешь усталости. Всякое нарушение этого порядка – не проходит даром.

16 января. Суббота. Утром составлял краткий отзыв о книге Лысогорского для представления ее на премию в Совет

Академии. Написал также письмо Флоровскому. В третьем часу экзаменовал в Университете: явилось человек 7–8. Домой возвращался далеким путем. День был солнечный, и как будто повеяло первыми признаками весны. Вернувшись, написал письмо издателю «Русской старины» [П. Н. Воронову] с благодарностью и с предложением статьи о детстве Петра Великого29. Вечер у Готье, где было собрание оставленных при Университете для организации библиографического отдела в будущем журнале Исторического общества. Были мои оставленные30, а также Пичета, Панов и Бережков. Разобрали до 125 повременных изданий, за которыми обязались следить. За чаем беседа о новых явлениях в нашей исторической литературе.

17 января. Воскресенье. Утро проведено за подготовкой к лекции в Академии. Заходил к М. С. Елагину, отдал ему список учебных заведений, куда надо разослать учебники для ознакомления с ними. В список внес восточные округа: два сибирских и Оренбургский, к ним прибавил еще Харьковский. Не застав его дома, пошел отдать визит Е. Н. Елеонской, у которой посидел с полчаса. Вечер дома; читал Мине из «Путешествия под водою» Жюля Верна31, с необыкновенным вниманием и интересом он слушает. Начал читать книгу Лысогорского. Ложась спать, заметил, что весь я покрыт какой-то экземой.

18 января. Понедельник. Несмотря на то, что покрывающая меня сыпь усилилась, я отправился все же в Посад, занял свой номер в гостинице, но, придя в Академию, узнал, что завтра 19 января лекций не будет по случаю именин митрополита [московского Макария (Невского)]. Совсем мы забыли об этом. Читал довольно живо, в каком-то особенно нервном состоянии от экземы. После лекций заходил к ректору [епископу Волоколамскому Феодору (Поздеевскому)], хотя и в неприемный час, чтобы передать ему рекомендацию книги Лысогорского на премию, и подарил ему экземпляр учебника. Пришлось нарушить данное Шостьиным обещание побывать у них в этот вечер. Возвращался в Москву вместе с С. И. Смирновым; разговор об Историческом обществе, об Академии и о войне. Как обыкновенно, я защищал правительство от нападок, доказывал, что правительство – это мы сами, т. е. люди из той же нашей среды.

19 января. Вторник. Экзема, меня покрывающая, увеличилась, и, чтобы выяснить, в чем дело и что делать, я попросил к себе доктора В. А. Александрова, который и был у меня в 12 часов. Он видит причину болезни в желудке. Получил открытку от С. Ф. Платонова в ответ на посланный ему оттиск статьи о Судебнике: «Многоуважаемого М[ихаила] М [ихайловича] очень благодарит за присылку его статьи об Устьянском кодексе преданный ему С. Платонов». Последними словами: «об Устьянском кодексе» дается мне понять, что он прочел статью32. Какая завидная вежливость и какая тонкость. Никуда сегодня не выходил и весь день читал Флоровского, а вечером еще и А. И. Покровского. Вечером мы опять оставались вдвоем с Миней, и я ему прочел две главы из Жюля Верна, с наслаждением следя за его впечатлениями.

20 января. Среда. Целый день дома. Экзема моя, кажется, уменьшается, но все-таки еще довольно неприятна. За книгой Флоровского. Был у меня некто Шепелев, родственник профессора Академии Россейкина, с просьбой похлопотать за него перед П. И. Новгородцевым; дал ему письмо. Вечером у нас Липа и Миша.

Газеты принесли новость о перемене председателя Совета министров33. Чем это вызвано, неизвестно.

21 января. Четверг. Писал отзыв о Флоровском. Затем экзамен в Университете – было экзаменующихся очень мало, человек 8. Вечером у меня Ю. В. Готье, с которым прочли отзыв, и Д. Н. Егоров. Рассказы о его нижегородской поездке на открытие Нижегородского народного университета34. Любопытна статья в одной из левых нижегородских газет под заглавием «Пустое место», в которой доказывается, что открытое в Нижнем учреждение – ни «университет», ни «народный». По-моему, правильно, и уже во всяком случае, это не есть «университет». Это гордое название совершенно неправильно носит и наше московское учреждение Шанявского35, которое есть не что иное, как курсы по отдельным предметам. Левые разгильдяи, вроде Б. И. Сыромятникова, любят в пустозвонных речах противопоставлять «казенный» университет «вольному» и «императорский» – «народному». У нас даже лекции Сыромятникова на окраинных московских фабриках называются «университет». Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Готье проводил прямые, фронтальные атаки на Егорова с тем, чтобы тот возвращался в «казенный» университет36. Получил лестный ответ от издателя «Русской старины» [П. Н. Воронова] с просьбой прислать статью.

22 января. Пятница. Утром выправлял статью для «Русской старины». Семинарий на Женских курсах, перед которым виделся в профессорской с Петрушевским и вел с ним беседу о работе над биографией Петра. Вечером в Малом театре на пьесе «Воевода» Островского, которую видел лет тридцать тому назад. Тогда играл воеводу Ленский, а Степана Бастрюкова – Южин. Но Садовская все та же. Видел в первый раз на сцене свою бывшую ученицу Пашенную.

23 января. Суббота. Приготовился к лекции и отправился в 12-м часу в Университет. Дождавшись в профессорской времени начала лекции, пошел в аудиторию – но, к удивлению моему, она оказалась совершенно пуста. Солдат, дежурящий при аудиториях, объяснил мне, что я не сделал объявления о начале лекций, потому никто и не пришел. Я, действительно, в прошлых годах, начиная лекции после Рождества не в срок, вывешивал объявления. Теперь хотел начать в срок – но потерпел неудачу. Так порох мой потрачен был даром. Та же участь постигла И. И. Иванова, и мы, поговорив с ним некоторое время об экспериментах министра народного просвещения с отменою выпускных экзаменов37, пошли в библиотеку. Вечер я провел у Богоявленских, куда путь сделал ради прогулки пешком.

24 января. Воскресенье. Утро за подготовкой лекции в Академии. После завтрака у меня была некая г-жа Терешкович, желающая подготовляться к магистерскому экзамену по русской истории, и была очень удивлена, когда я ей изложил характер наших требований. Это уже 5-я или 6-я женщина, собирающаяся в магистры, и ни из одной, кроме Островской, не выходило никакого толку. Да и книга Островской38 только подтверждает сказанное. Для ученой деятельности нужно творчество; эта деятельность не есть пассивное усвоение, а творчества нет у женщины. Нет женщин-композиторов, нет поэтов, нет живописцев – не может быть и крупных ученых, хотя могут быть и нужны и должны быть очень образованные. Мы работаем на Высших женских курсах над повышением уровня женского образования, над вооружением женского труда знанием, а не для выработки женщинученых.

К 4-м часам мы всей семьей отправились к Готье и пили у них чай; мне надо было сдать ему дела о Флоровском. Вечер дома за разными делами, каких накопилось немало. 10 час. 46' вечера.

25 января. Понедельник. У Троицы. После лекции за чтением в Ж. М. Н. Пр. статьи Соболевского о Шварце и Лукьянова о Соловьеве. Статья о Шварце39 мне особенно интересна потому, что многое, что в ней рассказывается, относится уже к временам моего студенчества (1886—90). Вечером мы с А. И. Алмазовым навестили вдову и детей А. П. Шостьина, у них нашли Туницкого.

26 января. Вторник. В Академии конец лекций будет 12 февраля перед Масленицей и поэтому начинается передэкзаменное настроение, вопросы, по каким пособиям готовиться и т. д. Впрочем, мы пока еще на практических занятиях занимались толкованием Русской Правды. Из Академии я приехал на факультетское заседание и читал там отзыв о Флоровском. Возвращались с Готье и Савиным. Вечером усталость и освежающая прогулка.

27 января. Среда. Утром звонил ко мне по телефону А. И. Покровский с известием, что в сегодняшнем Совете Академии будет читаться отзыв о его книге, и с просьбой быть на Совете. Я и так собирался туда ехать ради премии Н. В. Лысогорскому. В 3 часа я отправился в Академию и был на Совете. Отзыва о Покровском не читалось, а премию Лысогорскому испортил Туницкий, представив на нее также

Виноградова доцента и уменьшив таким образом премию вдвое. Так как Совет кончился очень рано, еще до 8 часов, то остаток вечера я провел у И. В. Попова в обществе С. И. Смирнова и Туницкого. Разговор о новейшей русской литературе, а затем об академических делах – любимая тема профессоров-академистов.

28 января. Четверг. Утром выехал в Москву, читая в вагоне прекрасно написанный реферат студента Яцунского о столкновении царевны Софьи с Петром. Это автор удостоенного премии Володи Павлова сочинения об общине. Талантливый человек, смелый и ясный ум. Публики на семинарии было немного, но разговор был интересный. Из семинария, окончившегося в 61/2 часов, зайдя пообедать в ресторан Empire40, я в первый раз пошел в заседание Археологического общества. Заседание было непомерно длинно. Читались три доклада, из которых два очень большие: Линдемана о геркулесовом щите и Сидорова, оставленного при Мальмберге, о бельведерском торсе. Героем вечера был Мальмберг, выступавший с замечаниями. После докладов было распорядительное заседание, довольно безалаберное. Графиня Уварова волновалась по поводу бездеятельности комиссии41. Впечатление мое не из благоприятных.