А. Ю. Дворниченко Владимир Васильевич Мавродин — историк Древней Руси (1930–1950 гг.)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

А. Ю. Дворниченко

Владимир Васильевич Мавродин — историк Древней Руси

(1930–1950 гг.)

Жизнь В. В. Мавродина целиком посвящена служению науки и связана с Ленинградским университетом. Творчество его обширно и многогранно. Оно делится на этапы, и здесь мы расскажем о раннем периоде его научной деятельности.[1173]

Владимир Васильевич Мавродин (1908–1987), уроженец города Рыльска, в 1926 г. поступил на историко-лингвистический факультет ЛГУ, а в 1930 г. окончил «курс наук цикла истории России исторического отделения по педагогической специальности».

Время учебы Мавродина — период ухода из университета представителей блестящей дореволюционной «петербургской школы». В течение 1927 г. вынуждены были покинуть университет С. Ф. Платонов, С. В. Рождественский, А. А. Спицын.[1174]

«Последним из могикан» оставался А. Е. Пресняков, который в определенной степени осваивал марксистский подход к истории. Он читал общий курс истории России до XVIII в. Однако тяжелая болезнь и смерть в 1929 г. вывели и его из состава преподавателей университета.

Еще больше сближались с марксизмом представители так называемой беспартийной профессуры: С. В. Вознесенский, М. Н. Мартынов и А. А. Введенский — старшие ученики Рождественского. Младшие ученики уже были поголовно марксистами. Среди них выделялся М. М. Цвибак, который, правда, уже в 1926 г., в связи с партийным взысканием по поводу троцкистско-зиновьевского блока, вынужден был на время оставить Ленинград. Историками-марксистами были также В. П. Викторов, С. Г. Томсинский, которые читали лекции по русской истории пореформенной поры, периода империализма и эпохи «пролетарских революций». Большую роль на кафедре в этот период играли и внештатные преподаватели: А. И. Андреев, который вел занятия со студентами по дипломатике; С. Н. Валк, руководивший семинарием по источниковедению, Б. А. Романов — семинарий по дипломатической истории русско-японской войны и М. Д. Приселков — курс лекций по музееведению.[1175]

В. В. Мавродин прошел школу одного из выдающихся советских ученых — Бориса Дмитриевича Грекова. Последний был в свое время канонизирован, в науке был создан своего рода «культ личности» этого ученого, его концепции и гипотезы считались непогрешимыми, а «величественная и спокойная фигура Б. Д. Грекова»[1176] подчас заслоняла другие значительные фигуры, да и скрывала живой облик самого ученого.

Впрочем, нельзя впасть и в противоположную крайность и сейчас в период зачастую безосновательного ниспровержения «фигур» преуменьшить не только конкретный вклад Грекова в отечественную историческую науку, но и его блестящий талант историка и педагога.

Большое влияние на него оказал и С. Н. Валк. Когда в 1947 г. на факультете чествовали Валка в связи с 60-летием, Мавродин говорил: «Я очень рад, что и мне выпала на долю честь работать под руководством С. Н. Валка. К сожалению, это было на 1 курсе аспирантуры, а не на 1 курсе университета. Я помню эти занятия. Пройдя семинар по источникам, весьма поверхностно ознакомивший меня с работой над источниками и типами их, я был поражен глубиной и объемом наших занятий с С. Н.»[1177]

Может быть, отсюда то бережное, скрупулезное и в то же время весьма активное отношение Мавродина к историческому источнику. Не случайно в одном из отзывов о нем, который датируется 1935 г., говорится: «К числу недостатков надо отнести его иногда слишком большую зависимость от своего материала».[1178]

После окончания ЛГУ в 1930 г. Мавродин был оставлен в аспирантуре Историко-лингвистического института (ЛИЛИ).

В 1933 г. Мавродин защитил кандидатскую диссертацию на тему «К вопросу о крупном барщинном хозяйстве в XVII веке». Оппонентами на защите были Б. Д. Греков и М. М. Цвибак; выступили М. Н. Мартынов и А. Н. Малышев[1179]. Но присвоение ученых степеней было тогда отменено.

Выходят первые работы. В основном, они были посвящены экономической истории того же XVII в. Причем в теоретическом плане автор апеллировал к М. Н. Покровскому. Тематика их связана с планами работы Государственной академии материальной культуры, в которой работал молодой ученый. Мавродин принимает участие в коллективной монографии, посвященной Тульским и Каширским заводам в XVII в., которая и была опубликована в «Известиях ГАИМК». Он пишет главу «Возникновение заводов (историческая справка)» и главу «Московское правительство и Тульские и Каширские заводы. Связь заводов с рынком».[1180] Конечный вывод исследователя такой: изученные нами заводы, хотя они и возникли в условиях крепостного строя и в силу этого получили своеобразные особенности своей организации и истории, в основном своем производстве ориентировались на рынок.[1181]

Не остался в стороне молодой ученый от дискуссии в связи с книгой С. М. Дубровского об азиатском способе производства. Один из оппонентов Дубровского — А. И. Малышев выдвинул положение о том, что крепостничество — новый феодализм, приспособленный к начальным стадиям развития капитализма, а крепостное барщинное хозяйство является не чем иным, как формой разложения феодализма и внедрения капиталистических отношений в сельскохозяйственное производство.[1182]

С критикой данной концепции выступили М. Зеленский, Э. Газганов и В. Мавродин. Последний использовал не опубликованные еще полностью материалы Вольного Экономического Общества, относящиеся к концу XVIII — началу XIX вв.[1183]

Изученный Мавродиным материал, по его мнению, еще раз подтверждает классическую характеристику барщинного, т. е. крепостнического хозяйства, данную В. И. Лениным. Конечный вывод Мавродина таков. Ни в коем случае нельзя говорить о какой бы то ни было, даже и весьма своеобразной форме капитализма в сельском хозяйстве, каковой будто бы являлось крепостничество в России. Основой растущего, особенно во второй половине XVIII в., дворянского предпринимательства является эксплуатация крепостного труда. Следовательно, и в этом отношении крепостное хозяйство капиталистическим не является ни в какой мере.[1184]

В этот же период В. Мавродин выступил в роли редактора и написал комментарии к посмертно изданной книге П. Г. Любомирова.[1185] Последний был одним из тех авторов, кто активно включился в исследовательскую работу на волне интереса к истории промышленности и ремесла, характерного для отечественной историографии послереволюционных лет. Мавродин в своих комментариях, опираясь на труды К. Маркса. Ф. Энгельса и В. И. Ленина, «поправлял» автора работы. Значит, Мавродин был в плеяде тех историков, которым выпала задача бороться с одной стороны, с крайностями «революционной» науки, а с другой, опираясь на указания вождей, — с пережитками дореволюционной науки. И Мавродин среди других историков сыграл здесь свою роль. Но еще большую роль довелось ему сыграть в становлении советской науки о начальном периоде нашей истории — Киевской Руси.

Дело в том, что для молодой советской науки очень важно было найти место Древней Руси в разрабатывавшейся тогда системе общественно-экономических формаций.

Выступая в прениях по докладу Грекова в Государственной Академии Истории Материальной культуры, Мавродин остановился на «Правде» Ярослава, которая, по его мнению, содержала сведения о неразложившейся общине, с одной стороны, и об определенных группах правящего класса — с другой. Правда Ярослава изображает общество, разделенное на классы рабов и рабовладельцев. Ценность рабов была не только в том, что они являлись товаром, но и рабочей силой: их труд использовался в хозяйстве князя и дружинников.[1186] Значит Мавродин гораздо большее внимание, чем Греков, уделил рабству, почувствовал значительный его вес в общественном строе Древней Руси.

Выступал Мавродин и на другой дискуссии — по докладу М. М. Цвибака. Здесь он остановился на восстаниях смердов, вызванных наступлением господствующего класса на жизненно важные интересы народных масс.[1187]

В статье, увидевшей свет в конце 1930-х гг., Мавродин на основе многочисленных и разнообразных источников одним из первых воспроизвел процесс разложения первичной формации и возникновения классового строя.[1188] Конечно, его, как и всех историков того времени, вдохновляют «ценнейшие замечания Сталина, Кирова, Жданова».

Ученый рассматривает один из важнейших сюжетов древнерусской истории — общину — вервь, но не саму по себе, а на широком фоне «разложения родового строя» — периода, который можно определить как дофеодальный, когда боролись три уклада: родовой, рабовладельческий и феодальный. Причем победа последнего была обусловлена развитием рабства, которое играет роль разрушителя родового строя, но лишь подготавливает почву для феодализма.[1189]

Исследователь констатирует долгое сохранение родовых отношений в Восточной Европе. И в X в. род — еще чрезвычайно могучая сила. Дело не только в сохранении кровной мести, но род еще является и хозяйственно-экономической единицей. На основе рода вырастет патриархальная семья, семейная община. В некоторых местах в силу сложившихся естественно-географических и социально-политических условий община в самой древней патриархально-семейной форме существует очень долго, например, в виде сябрины на Левобережной Украине, дворища в Западной Украине, печища — на севере.

При этом большесемейная коллективная организация способствует сопротивлению наступления феодализма. Ученый переходит к изучению еще одной проблемы: «княжая дружина, земское боярство и туземная племенная знать». На новом уровне, новом витке нашей науки, исследователь изучает проблему, весьма волновавшую еще дореволюционных специалистов: вопрос о соотношении княжеского и так называемого «земского» боярства. Сама эта проблема, по мысли В. В. Мавродина, возникает из-за разновременности перехода общества к феодальным отношениям в разных районах Древней Руси. Сосуществование одновременно различных форм общественной жизни на сравнительно ограниченной территории создает многоукладность, порождает необычайно сложную картину распада рода и зарождения феодального общества. Земское, не княжое боярство выросло из старой патриархальной общины, захватывая в процессе ее разложения общинную собственность. Земское боярство не распространяет свое владение на сколько-нибудь обширную территорию. Земское боярство — туземная знать, локализующая свое господство на территории семейной общины или группы общин или же на территории города.[1190]

Ученый попытался разобраться в проблеме, которая весьма волнует нашу науку и по сей день — как развивалось крупное землевладение на Руси: снизу или сверху, т. е. в результате распада древней общины или благодаря княжеским пожалованиям.

В это время выходит статья В. В. Мавродина, посвященная восстаниям смердов. Работа отчасти была откликом на статью А. В. Арциховского и С. В. Киселева.[1191]. По мысли В. В. Мавродина, исследователи поступили неправильно, остановившись только на восстании 1071 г., так как XI в. ознаменовался целым рядом восстаний.[1192] Изучение этих восстаний дело очень важное, поскольку если вопрос о революции рабов, уничтожившей рабовладельческую систему эксплуатации, можно считать в основных чертах разрешенным, если крестьянскими войнами занимаются достаточно, то классовая борьба непосредственных производителей остается в значительной мере еще проблемой мало затронутой.[1193]

По В. В. Мавродину, «старая чадь», которая фигурирует на страницах летописей — феодализирующаяся группировка, которая выделяется вместе с развитием частной собственности и разложением общины. Она генетически восходит к родовой знати и превращается в господствующий класс на основе владения рабами. Затем эта группировка стала прибегать к феодальной форме эксплуатации своих сообщинников — смердов, превращая их в феодально-зависимое население. Восстания этого времени выливаются в своеобразную религиозную оболочку — движение волхвов.

Работы В. В. Мавродина в это время — во многом попытка применить к Древней Руси те идеи, которые имели большую популярность среди ученых. Это время М. Н. Покровского — время своеобразное и нелегкое для исторической науки.[1194] Владимир Васильевич отмечает, что «М. Н. Покровский придавал огромное значение участию смердов во второй киевской революции (т. е. восстании 1113 г. — А. Д.)»[1195]

Находится В. В. Мавродин также под влиянием идей о «генетической революции».[1196] И, конечно же, сильно влияние Н. Я. Марра. В годы, когда писал свои первые работы В. В. Мавродин, наблюдалось всеобщее увлечение Н. Я. Марром и его учением. Из конкурировавшего с другими лингвистическими учениями «интересного, но непонятного» учения марризм превратился в теорию, официально объявленную «единственной марксистской».[1197]’ Каждому специалисту в различных отраслях знаний идеи Марра были интересны по-своему; зачастую цитатами из Марра пользовались как щитом, чтобы проводить свои идеи.[1198]

Такому мощному воздействию весьма способствовала личность самого Марра, удивительного оратора, умевшего зажечь, «захватить» своими идеями любую аудиторию. И на склоне лет В. В. Мавродин не мог забыть эту личность, часто вспоминая на заседаниях своего спецсеминара о Mappe.

Важное значение для развития исторической науки в нашей стране имело известное Постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 16 мая 1934 г. об историческом образовании, отмечавшее отвлеченный, схематический характер как школьных учебников по истории, так и самого обучения. Постановление, подготовленное по инициативе руководства страны и лично И. В. Сталина, сыграло положительную роль, повернув историков от абстрактных социологических схем времен «покровщины» к изучению конкретной истории, пусть и густо замешанному на новых схемах.

В сентябре 1934 г. на основании Постановления были восстановлены исторические факультеты в Московском и Ленинградском университетах. В Ленинграде новый факультет возглавил директор Института истории Ленинградской Комакадемии Г. С. Зайдель. Первым заведующим кафедры истории СССР стал С. Г. Томсинский. На кафедре в течение нескольких лет собрались значительные силы: Б. Д. Греков, А. И. Малышев, Н. И. Ульянов, В. П. Викторов, и др. К работе на факультете были привлечены С. Н. Валк, Н. Ф. Лавров, В. Н. Кашин, М. Д. Приселков, С. Н. Чернов, И. И. Смирнов, А. В. Предтеченский, К. В. Кудряшов, Н. А. Корнатовский.[1199]

Наряду с учеными старшего поколения видное место на кафедре сразу же заняла молодежь: В. В. Мавродин, Е. С. Лейбович, Ф. А. Фургин, В. А. Овсянкин, С. Б. Окунь.[1200] Отныне вся жизнь В. В. Мавродина будет связана с историческим факультетом Ленинградского университета.

В 1938 г. В. В. Мавродину без защиты была присвоена ученая степень кандидата исторических наук, причем, отзыв на его работу дал Б. Д. Греков.[1201]

Все эти организационные сдвиги в высшем образовании в науке ознаменовались концом «школы Покровского». Молодой ученый принимает участие в разгроме «школы». По мысли Мавродина, Покровский отрицает диалектику исторического развития, превращает историю в абстрактную социологическую схему, построенную не на основе марксизма, а на базе эклектической смеси. Покровскому чуждо понимание прогрессивности перехода к высшим этапам исторического развития. Весь период феодализма он рисовал одной сплошной серой краской, стремясь не к изучению всей многосложности исторического процесса, а к нивелированию с целью создания социологической схемы.[1202]

Отсюда его тяготение к выявлению во что бы то ни стало общего в различных периодах истории СССР, а не того, что эти эпохи отличает, и как бы нарочитое утверждение о реакционности тех эпох, которые на самом деле были прогрессивными. К этому сводится трактовка образования Московского государства, петровских реформ. Наши современные оценки феодализма, наше современное отношение к носителям феодальной и крепостнической эксплуатации Покровский переносил на отдаленные эпохи, и все, что исходило от лагеря феодалов, заносилось по разряду реакционных периодов.[1203]

Венцом творческих исканий В. В. Мавродина в области изучения Киевской Руси в 1930-е гг. стала его книга «Очерки истории Левобережной Украины». Она явилась ценнейшим вкладом в созидание марксистской теории генезиса феодализма на Руси. В ней Владимир Васильевич, мобилизовав весь имеющийся материал источников, в том числе археологических, в отличие от своих коллег-историков, сосредоточился не на явлениях X–XII вв., а на социальных сдвигах, происходивших в обществе восточных славян до X в.[1204]

Ученый ставит перед собой задачу «обрисовать историю одной из частей Украины, а именно Днепровского Левобережья, с древнейших времен до второй половины XIV в., т. е. до захвата Левобережной Украины Литвой».[1205]

В работе он дал обстоятельный географический очерк Северской земли, предваряющий основное исследование. Ученый рассмотрел древнейшее население Днепровского Левобережья. При этом автор не отрицает возможности передвижений отдельных племен. Опорой для ученого служит этногенетическая (яфетическая) теория Н. Я. Марра.

Определенное место в схеме этногенеза восточных славян ученый отводит и антам, отдельно ученый рассматривает владычество на Левобережье Хазарского каганата, отмечая положительное влияние Хазарского каганата на ситуацию в регионе.[1206]

В отдельную главу выделена проблема разложения первобытнообщинного строя и возникновения феодализма. Глава является развитием тех идей, которые были высказаны в выше охарактеризованной статье, причем упор ученый делает на археологические данные.

В развитой форме феодальное общество складывается в XI–XII вв., но уже IX–X вв. характеризуются зарождением феодальных отношений. Переход к феодализму, а не к рабовладельческой формации обусловлен, прежде всего, существованием сельской общины. Именно это и есть главное внутреннее условие, которое порождает на Руси феодализм. Оказало влияние и феодальное окружение. Все-таки первенствующее значение следует придавать внутренним причинам.

Исследователь старается выявить специфические черты генезиса феодализма среди радимичей и вятичей, подчеркивая более медленные темпы этого процесса.

Историк рассматривает судьбы Днепровского Левобережья в «составе Киевского государства» до 30-х гг. XI в.

Изучен и «период феодальной раздробленности». Это «период», который приходится на XI–XIII вв. Несмотря на «более чем скромные материалы» по истории развития феодального землевладения в Северской земле, автор констатирует укрепление в XI–XII вв. крупной земельной собственности князей, бояр и монастырей, рост феодально-зависимого населения и расширение форм феодальной эксплуатации, о чем свидетельствует «Русская Правда». Развивается торговля. Но все это не покончило с остатками родового быта. В некоторых местах длительное время сохраняются древние семейные общины, выступающие в виде сел сябров.[1207]

В. В. Мавродин яркие строки посвящает вечу, которое действовало в Северской земле. Без материальной поддержки со стороны «земли» князь ничего поделать не может, и в случае расхождения их интересов, князь был вынужден идти на уступки. При этом «земля» обычно преследовала, прежде всего, свои интересы, интересы своего города и области. Земские ополчения, когда перед нами на страницах летописи выступают вооруженные горожане и местные феодалы, «куряне», «путивляне», «черниговцы», «стародубцы» и т. д., играют большую роль и принимают участие в ряде войн чернигово-северских князей.[1208]

Когда читаешь эти строки, то видишь, что ученый оказался под влиянием мощной традиции, идущей из дореволюционной науки, в которой много говорилось о волостном быте в Древней Руси.[1209]

Впрочем, он тут же отступает в тень современного ему излишне социологизированного подхода: в «земле» господствовала местная феодальная верхушка, а на вече к туземным феодалам «земли» и города присоединялась купеческо-ростовщическая знать.[1210]

Подробно в работе рассмотрены «феодальные войны конца XI века». Мавродин выступает против распространенной в дореволюционной историографии установки тех историков, которые видели в Мономахе и Мономаховичах носителей идей самодержавия, а в Ольговичах — «идеи областничества, федерализма». Впрочем, Мономах начинает опираться на горожан, купечество и ремесленников.

В. В. Мавродин поднимает целый ряд вопросов политической и социальной истории Киева, Новгорода, Галицкой земли, Тмутаракани. В отличие от многих советских историков много внимания он уделяет вечевой активности древнерусского населения, пишет о наиболее ярких её проявлениях.[1211]

В. В. Мавродин заканчивает исследование изучением Левобережной Украины под властью татаро-монголов. Здесь он вступил в один из самых «темных» периодов нашей истории, и надо отдать ему должное, он с честью справился с трудной задачей, сумев мобилизовать всю совокупность исторических источников.

Страницы исследования, посвященные Северской земле в эпоху владычества монголов, — один из лучших очерков на эту тему в отечественной историографии. И этот очерк, и книга в целом, на наш взгляд, не получили должной оценки в отечественной историографии. По богатству своего содержания, по количеству интересных идей работа занимает одно из ведущих мест в советской исторической науке. Сыграла она выдающуюся роль и в творческой биографии ученого.

По данной книге была защищена докторская диссертация 4 мая 1940 года. Как мы уже отмечали, в качестве официальных оппонентов выступили директор Библиотеки АН СССР профессор И. И. Яковкин, известный археолог В. И. Равдоникас и академик Б. Д. Греков.

Всесторонний анализ проделанной диссертантом работы дал И. И. Яковкин.[1212] Согласившись с основными положениями диссертационного исследования, он указал, однако, на «некритическое использование» автором «феодальной терминологии» и склонность В. В. Мавродина видеть феодальное общество там, где сам факт существования феодальной эксплуатации явно не доказан.

Сомнения вызвал у И. И. Яковкина и вывод о «зачатках поместной системы для младшей дружины в XII–XIII веках». Оппонент сделал вывод о том, что «проблема феодализма в Киевской Руси нуждается в дальнейшей углубленной разработке и пересмотре всех тех ее положений, которые пытаются утверждать существование крупного землевладения у славянской родоплеменной знати чуть ли не в IX веке».[1213]

Высокую оценку диссертации дал и Б. Д. Греков, подчеркнувший, что в свете «новой марксистско-ленинской периодизации истории нашей страны», требующей не только «пересмотра» старого наследия, но и постановки новых проблем, работы, подобные этой, «совершенно необходимы». В отличие от И. И. Яковкина, Греков не стал определять своего отношения к затронутым в диссертации проблемам, ограничившись общим замечанием, что «автор не боится трудностей, хотя и не всегда их успешно преодолевает».[1214]

В. И. Равдоникас, естественно, подошел к оценке диссертации со своей «колокольни». Он посчитал слабым местом работы использование и характер интерпретации автором археологических источников. В работе, заявил он, практически отсутствует «анализ вещевого материала, который мог бы дать немало интересных выводов». Оспорил В. И. Равдоникас и некоторые выводы автора, в частности, о существовании в VII–IX вв. славянских поселений на нижнем Доне и на побережье Азовского и Черного морей, что не подтверждается имеющимся у исследователей археологическим материалом.[1215] В целом, однако, все оппоненты были единодушны в высокой оценке представленного сочинения.

После защиты докторской диссертации В. В. Мавродин возглавил кафедру истории СССР, а затем и исторический факультет.

Новый этап изучения истории Киевской Руси — книга «Образование Древнерусского государства»[1216] вкупе с более мелкими работами второй половины 40-х — 50-х гг. В 1946 году был издан научно-популярный вариант данной работы.[1217] Надо иметь в виду, что он отличается от научной версии. Так, в качестве первой главы здесь яркий, красочный, мы бы даже сказали поэтический географический очерк «Земли Русской».[1218] Важно проследить, как менялись взгляды ученого в этот период.

В. В. Мавродин ясно видел свой особый путь в науке. В одном из писем военного саратовского периода своей деятельности он писал: «Я сейчас занялся историей Киевской Руси, но совершенно не в том аспекте, который характерен для работы Б. Д. Грекова и С. В. Юшкова. Я хочу попробовать изложить истории политическую, внешнюю, показать Русь в системе государств, ее связи с Востоком, западом, Византией».[1219]

Действительно, эти два вопроса — история образования русской народности и русской государственности (вопросов взаимосвязанных и переплетающихся) заняли в дальнейшем основное место в творчестве ученого. Добавим еще сюда и важнейшую проблему генезиса феодализма и мы получим круг проблем, которые волновали ученого в то время.

Такой подход отразился и в рецензиях того времени. Так Б. Д. Грекова ученый упрекает в том, что он уделил мало внимания проблемам этно- и глоттогенеза и не высказал свою точку зрения на вопрос об этногенезе русского народа…[1220] Н. С. Державину адресован упрек в том, что он не остановился на происхождении терминов «рус», «Русь», игнорировал вопрос о древних докиевских политических объединениях восточных славян.[1221]

В области изучения древнерусской народности Мавродину принадлежал заслуженный приоритет; об этих его исследованиях довольно подробно писал И. Я. Фроянов.[1222]

Отдельную главу в книге Мавродин посвящает «разложению первобытнообщинного строя и возникновению феодальных отношений в Древней Руси». Опорой в теоретическом плане служит для него работа И. В. Сталина «О диалектическом и историческом материализме», в которой историкам предлагалось изучать, прежде всего, производительные силы и производственные отношения.

Мавродин изучает соответственно земледелие, ремесло и торговлю и пишет о влиянии их на развитие феодальных отношений.

Рост ремесла, а вместе с ним обмена, торговли вызывает появление городов. Исследователь обращает внимание на очень интересное явление нашей истории — перенос городов, связывая его с новыми явлениями в жизни общества.

В обществе растет имущественная дифференциация; местная русская родоплеменная знать постепенно превращается в господствующий класс феодального общества.[1223] Войны и походы обогащали князей и дружинников. Другим источником обогащения дружинной знати было взимание дани. Но кроме дани, а также вир и продаж существовало еще и полюдье, которое В. В. Мавродин на этот раз отличает от дани.[1224]

Дани, виры, продажи, полюдье и прочие поборы подрывали устои общины, разоряли экономически слабых общинников, что в свою очередь ускоряло деление общества на классы. Первые классы — рабы и рабовладельцы, однако постепенно «патриархальное рабство перерастает в феодальные формы зависимости». В. В. Мавродин рассматривает категории зависимого населения на Руси — челядь, холопов. В. В. Мавродин не хочет специально останавливаться на положении и роли холопа, закупа, рядовича, изгоя и смерда, так как считает, что не сможет ничего прибавить к тому, что написал в своей работе Б. Д. Греков. Но те замечания, которые ученый все-таки позволил себе сделать, были очень интересны.[1225]

Исследователь старается уловить, когда появилось на Руси феодальное землевладение. Не соглашаясь с Б. Д. Грековым, ученый писал, что, корни вотчины XI в. лежат в IX–X вв. и даже более раннем периоде. Но вотчина «Правды» Ярославичей заключает в себе нечто принципиально новое, отражающее этап общественного развития, который может быть назван временем складывания и консолидации феодальных отношений.[1226]

Вслед за княжеским развивалось и боярское землевладение, затем — церковное. Другими словами, ученый по-прежнему не склонен искусственно удревнять появление феодального землевладения на Руси.

Историк предложил следующую периодизацию общественного развития на Руси IX–XII вв.: дофеодальный период IX–X вв. и период раннего древнерусского феодализма XI–XII вв. Дофеодальное общество — это варварское общество, внутри которого развивались новые, феодальные отношения.

В более ранней работе В. В. Мавродин относил к дофеодальному периоду и начало XI века и определял его как период, когда разлагаются родовые отношения, складывается территориальная община, несущая в себе элементы древнего большего семейного организма, выделение ремесла и отделение его от сельского хозяйства. В общине растет имущественная дифференциация; основная масса населения находится только под данью, зарождаются классы, причем рабство играет служебную роль в развитии феодализма.[1227]

Одной из важнейших его заслуг в изучении этого вопроса стала идея о дофеодальном периоде в истории древнерусского общества и об утверждении феодализма только в XI в.[1228] В. В. Мавродин в ту пору смело выступал против попыток модернизировать древнерусскую историю, покушаясь даже на авторитет Б. Д. Грекова. «Вообще следует отметить, что процесс исторического развития древней Руси в книге Б. Д. Грекова («Крестьяне на Руси». — А. Д.) получает более быстрые темпы, нежели имевшие место в действительности», — писал он в одной из рецензий.[1229] По мысли Мавродина, утверждение Грекова о появлении на северо-востоке признаков классового общества уже в первые века нашей эры не основаны на источниках.

Одна из важнейших проблем древнерусской истории — образование государства. Мавродин, пожалуй, наиболее полно в историографии тех лет рассмотрел эту тему.

В работе 1945 г. В. В. Мавродин, принимая общую схему становления государственности, предложенную Грековым, вносит в нее много существенных дополнений. Он считает, что истоки государственности славян уходят еще в антскую эпоху.[1230] В VI в. формируется держава волынян, которая является уже не просто племенным, но политическим объединением.[1231] Затем процесс эволюции государственности был прерван аварами, которые в конце 20-х гг. VII в. разгромили «державу волынян». Но после падения этой державы наступает темный период, который длится почти два века. Он может быть смело назван «периодом хазарского каганата». Мавродин вновь усматривает положительные моменты в процессе вовлечения восточных славян в сферу влияния Хазарии.[1232]

Ученый смотрит на проблему широко. Фактически он пишет о своего рода цивилизации, развивающейся в ту пору в южнорусских степях и вовлекший в свою орбиту и восточнославянские племена. В. В. Мавродин говорит об огромной роли в истории русского народа того отрезка его исторического пути, который он прошел совместно с другими народами Поволжья, Прикамья, Подонья и Прекавказья в составе хазарской державы.[1233]

В другой работе Мавродин писал: «Государство, возникшее на Руси, не было ни рабовладельческим государством, так как Русь не знала рабовладельческой формации, ни тем более «союзом племен», ибо назвать «военным союзом» племен государство Владимира и Ярослава можно только по недоразумению. Полагаю, что правильно было бы именовать Киевскую Русь той поры «варварским» государством дофеодального периода».[1234]

Несколько ранее он писал, полемизируя с Б. Д. Грековым: «Не случайно по мере утверждения „Правды“ Ярославичей распадалась империя Рюриковичей. Это означало окончание дофеодального периода… и переход к феодальной раздробленности… Феодальные отношения ликвидировали варварскую империю Рюриковичей… Если бы феодальные отношения, феодальные формы земельной собственности имели место и ранее, не было бы государства Олега, Игоря, Святослава и Владимира…».[1235]

Значит, он полагал, что на смену «дофеодальному» государству приходит «феодальная раздробленность».[1236] При этом он всячески полемизировал с теми исследователями, которые отрицали Киевскую Русь как государство.[1237]

В другой работе В. В. Мавродин разъясняет, что термин «варварское государство» означает начальную форму государства, организованную складывающимся господствующим классом для утверждения своего владычества в дофеодальном обществе в период зарождения феодализма.[1238]

Разъясняет он и то, что понимает под «феодальной раздробленностью». Ее ни в коем случае нельзя начинать с Владимира и Ярослава. Тогда были не «удельные войны» а борьба за Киев, за «одиначество». С течением времени, особенно в первой половине XI в., картина резко меняется. Развиваются производительные силы, феодальное землевладение и феодальные отношения. Боярство стремится стать полновластным хозяином в землях, и каждая область оказывается гнездом боярских вотчин.[1239]

Развивает эти положения он в более поздней работе. Вновь идут в ход известные «Замечания», только теперь историк делает упор не на слова о «дофеодальном» периоде. «Чрезвычайно характерен сам термин, примененный И. В. Сталиным для обозначения княжеств в период феодальной раздробленности — „полугосударства“». Такое определение говорит о том, что если феодальным княжествам, «самостоятельным полугосударствам», была присуща первая и основная, внутренняя функция государства — «держать эксплуатируемое большинство в узде», то крошечные их размеры, непостоянство границ, неустойчивость существования, постоянное деление и подразделение, исчезновение одних и возникновение других, исключительная слабость в борьбе с внешним врагом — не дают возможности назвать самостоятельные княжества периода феодальной раздробленности государствами в полном смысле этого слова.[1240]

В середине 1950-х гг. подход его несколько изменился. Уже нет речи о государстве волынян. Начальной формой зарождающейся феодальной государственности на Руси были племенные княжения восточных славян. Скорее всего это были первые полуплеменные-полугосударственные образования типа «варварских государств»… Древнерусское государство в IX–X вв. по своей социальной сущности, по форме организации управления является раннефеодальным государством.[1241]

В изменении формулировок и подходов нельзя не видеть влияния дискуссии 1949–1951 гг. о периодизации истории России феодальной эпохи.[1242]

Интересно сравнить еще две работы В. В. Мавродина, в которых тема древнерусского государства не является основной, но, может быть, поэтому там все обозначено еще четче. В 1949 г. он пишет о дофеодальном периоде, который характеризуется строем военной демократии и варварства. В XI в. эта варварская, дофеодальная Русь перерастает в феодальную; Русь перестает быть варварской державой, — она становится феодальным государством.[1243]

В работе 1955 г. находим уже другой подход историка к этой проблеме. «VIII–IX вв. в истории русского народа явились временем завершения дофеодального периода… Древнерусское государство IX–X вв. является государством раннефеодальным, с присущим этому последнему известным политическим единством, которое создавало условия для активной внешней политики и грандиозных военных предприятий».[1244]

Раннефеодальный период истории Руси сменяется во второй половине XI в. периодом феодальной раздробленности. В основе этой смены лежат явления, связанные с окончательной победой феодализма, а именно — закабаление и феодальная эксплуатация смердов.[1245]

Итак, хотя исследователь с течением времени сдавал свои позиции, одно из важнейших его достижений, получившее отражение в работах того времени, — разработка концепции дофеодального периода и государства. Естественно, что В. В. Мавродин здесь не был одинок, но его личный вклад в создание этой концепции трудно переоценить.[1246]

И. Я. Фроянов несколько лет назад отметил, что в настоящее время позиция С. В. Бахрушина — С. В. Юшкова — В. В. Мавродина — А. И. Неусыхина приобретает большую научную значимость.[1247] Этот «исследовательский ряд» показался ошибочным М. Б. Свердлову. «Фроянов необоснованно принижает приоритет и значение Сталина в утверждении и распространении идеи „дофеодального периода“ в 30-х гг.», — пишет М. Б. Свердлов. Должен быть другой исследовательский ряд: И. В. Сталин — С. В. Бахрушин — П. П. Епифанов.[1248] При этом данный «исследовательский ряд» из-за его зачинателя под пером Свердлова приобретает негативный характер. Но М. Б. Свердлов сам отмечает, что В. В. Мавродин и Б. Д. Греков использовали термин «дофеодальный период» еще в дискуссии по поводу доклада М. К. Каргера, которая проходила в феврале 1931 г.[1249]

Впрочем, дело не в этом. Следуя логике М. Б. Свердлова, когда рассуждаешь о советской историографии, можно строить разнообразные «исследовательские ряды». Например, К. Маркс — Ф. Энгельс — В. И. Ленин — М. Б. Свердлов — Иванов — Сидоров и т. д. Немало материалов для такого «исследовательского ряда» мы можем найти в творчестве самого М. Б. Свердлова. Когда читаешь соответствующие страницы его сочинений, видишь, что он исходит из наивного подхода: все, что от Ленина и других, — хорошо, а все, что от Сталина, — плохо. Как субъективно ни относись к сталинскому периоду нашей истории, ясно, что это был по-своему закономерный и плодотворный период для российской государственности. Естественно, что и наука того времени не могла формироваться вне контекста идеологии. Другое дело, что из созданного в науке в ту пору прошло проверку временем, а что — нет.

Еще одна тема древнерусской истории, в которой Мавродин выступал первопроходцем, — классовая борьба. Как мы уже отмечали, одна из первых статей ученого была посвящена этой теме. Классовая борьба — одна из стержневых сюжетных линий в общих его работах по древнерусской истории. Мало того, он одним из первых приступил к обобщающим исследованиям в этой области.[1250]

Эти труды несут на себе недостатки традиционной советской школы изучения классовых антагонизмов в древнерусском обществе. Часто теоретические установки предопределяли результаты анализа фактического материала, подгоняемого под заданную схему.

«История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов», — писали К. Маркс и Ф. Энгельс в своем «Манифесте Коммунистической партии». С этого утверждения и начинает свои исследования В. В. Мавродин.[1251] Велика была и роль «руководящих указаний» И. В. Сталина, в частности, автора (вдохновителя?) одного из положений «Краткого курса»: «Классовая борьба между эксплуататорами и эксплуатируемыми составляет основную черту феодального строя».[1252]

Под пером Владимира Васильевича, как, впрочем, и других советских ученых, классовая борьба приобретала фатальный характер. «В какую бы форму не выливалась классовая борьба, являющаяся результатом раскола общества на враждующие классы, она проходит красной нитью через всю историю Древней Руси».[1253]

В это время В. В. Мавродин отходит от концепции «генетической революции», которая при всей своей наивности открывала возможности для изучения доклассовой социальной борьбы. Однако и в работе 1949 г. Мавродин согласен с С. П. Толстовым, который, характеризуя эпоху военной демократии, отмечает, что «классовая борьба в эту эпоху, классовая борьба в ее генетических формах, неотделима от межродовой и межплеменной борьбы».[1254] В этом нельзя не видеть стремление ученого разобраться, несмотря на идеологические «шоры», в деталях и в сути «восстаний волхвов».

О переплетении классовой борьбы с племенной исследователь писал и в рецензии на известный труд М. Н. Тихомирова. Такое переплетение, по мысли Мавродина, было результатом неравномерного развития феодальных отношений среди восточного славянства. Тихомиров вскользь писал только о вятичах. Между тем, едва ли не больший интерес представляет выступление древлян, результатом которого была гибель Игоря. Такие ситуации имели место и позднее, когда быть под данью — означало быть смердом. Следовательно, борьба общинников, покоряемых и облагаемых данью племен была в потенции борьбой смердов против феодалов.[1255]

И все же установка берет свое: все известные по летописям народные выступления были истолкованы как восстания смердов.

Восстания смердов, протекавшие в оболочке движения волхвов, кончились, не внеся никаких существенных изменений в общественную жизнь Древней Руси.[1256]

Гораздо большую роль в общественно-политической жизни Древней Руси сыграли городские восстания. В. В. Мавродин рассмотрел киевское восстание 1068 г. В ходе этого восстания нашли общий язык «простая чадь» Киева и спасавшиеся от половцев жители окрестных сел, которые на вече выдвигали свои требования.[1257]

Еще большее значение имело восстание 1113 г., которому предшествовало распространение ростовщичества, закабаление населения. Вначале это грандиозное антифеодальное восстание было направлено против наиболее ненавистных носителей зла: тысяцкого Путяты и сотских, т. е. бояр, возглавлявших княжескую городскую администрацию, ростовщиков. Но затем восстание стало принимать характер, опасный для всех категорий господствующей феодальной верхушки, — для князей, бояр, монастырей. Это обстоятельство и побудило Мономаха согласиться принять киевский княжеский престол. Еще до своего приезда в Киев Мономах созвал важное совещание в селе Берестовом, под Киевом. Это было совещание богатых и влиятельных, близких к князю бояр. Результатом этого совещания явился «Устав» Владимира Мономаха, который ограничивал ростовщичество.

Ученый анализирует «сложную и тонкую» социальную политику Владимира Мономаха, направленную на то, чтобы утихомирить «людей». Эта политика характеризует его как крупного государственного деятеля с редким для феодала умением отказаться от второстепенного, от частного, для того чтобы сохранить важнейшее.[1258]

Восстание 1113 г. было наиболее крупным проявлением классовой борьбы на юге Руси в период феодальной раздробленности. Но, по В. В. Мавродину, феодализм рос и расширялся; продолжалось и движение смердов и горожан. В. В. Мавродин пишет о событиях 1146 г. в Киеве, которые, по его мнению, говорят о возросшем значении киевлян — ремесленников и торговцев — в политической жизни Киевской земли. Большую роль начинают играть вечевые сходы «киян».

Исследователь анализирует и события, связанные со смертью в Киеве Юрия Долгорукого: восстание сельского и городского люда по всей волости во время убийства боярами Кучковичами в 1175 г. в Боголюбове, под Владимиром, князя Андрея Боголюбского.[1259]

Особое внимание исследователь хочет уделить народным движениям в Галицкой Руси, которые историками незаслуженно оставлялись в тени.[1260]

Итак, по заключению В. В. Мавродина, в Киевской Руси имели место два «рода проявлений классовой борьбы: 1) восстания смердов, принявшие форму движения волхвов (XI в.), характеризующие начальный этап развития феодализма, и 2) восстания городского люда, „простой чади“».[1261] Дело в том, что с развитием ростовщичества и закабаления городских низов центр классовой борьбы переносится в город, где сосредоточивается более сплоченная и активная масса феодально-зависимого населения. Но выступления горожан против феодалов служат сигналом к восстанию угнетенного и эксплуатируемого сельского «людья»; в каждом крупном городском восстании можно установить участие смердов.[1262]

В таком виде концепция В. В. Мавродина ближе к подходу Б. Д. Грекова, который также видел подобную последовательность в развитии классовой борьбы, чем к воззрениям М. Н. Тихомирова, искусственно разделявшего «крестьянские» и городские движения.[1263]

Каковы же были результаты классовой борьбы? Эта борьба заставила господствующий класс отказаться от обычного права, от «закона русского», и создать феодальное законодательство. Она же побудила феодалов создать более совершенную, распространившуюся в дальнейшем по всем русским землям форму организации государственной власти.[1264]

Для того чтобы держать народную массу в повиновении, эксплуататорское меньшинство создает сложную и сильную организацию вотчинного и княжеского управления, а это, в свою очередь, приводит к усилению феодальной раздробленности.

И, наконец, классовая борьба во многом определила специфические особенности развития феодальных отношений и своеобразие форм политической жизни в каждом из образовавшихся русских княжеств и в каждой из боярских республик.[1265]

Интересно, что в работе 1956 г. В. В. Мавродин обнаруживает и другие последствия классовой борьбы. По его мнению, в Киеве восстания 1068 и 1113 гг. едва не привели к установлению вечевого строя, аналогичного тому, который с течением времени стал господствовать в Новгороде. Князья вынуждены были заключать ряд с горожанами, целовать им крест, считаться с тысяцкими, поставленными не ими, а самими горожанами; большую роль начинают играть вечевые сходы, решающие важнейшие дела, приглашающие и изгоняющие князей, оказывающие им поддержку или, наоборот. Так было в Смоленске и Полоцке, Чернигове и Галиче. Не приходится говорить о Новгороде. На вече собиралось все свободное население города, а иногда и «пригородов», т. е. других, нестольных городов земли. «Лаврентьевская летопись» под 1176 г. указывает на давно сложившийся порядок.

Наряду с княжескими воеводами все большее значение приобретают тысяцкие, возглавлявшие городскую тысячу, т. е. городских «воев», имевших свою «тысяцкую» организацию. В нее входило все городское население, способное носить оружие. Городской полк чаще всего носил название по наименованию города: «новгородцы», «кыяне», «смольняне», «куряне» и т. п. Тысяцкие и посадники, опирающиеся на горожан, на тысячу воев, приобретали большое значение в политической жизни Руси. Росло и значение городских полков, подчас отодвигавших на второй план княжескую дружину.[1266]