Козлы отпущения

Козлы отпущения

Со времени Екатерины II и до 1830 г., как уже было показано в первой части книги, втянутая в Российскую империю бедная шляхта, в большинстве своем безземельная, благодаря имевшимся «привилегиям» вела жизнь достаточно спокойную, несмотря на грозные планы властей относительно ее будущего. Согласно устоявшейся традиции шляхетской солидарности эти бедняки полностью находились в сфере влияния и зависели от милости польских помещиков, платили традиционный чинш, сами обрабатывали земельный надел, жили зачастую в не принадлежащем им доме, исполняли незначительные служебные обязанности, позволявшие им тем не менее сохранять чувство достоинства. Чувство гордости играло в их жизни большую роль. Они принадлежали к вольным людям, о чем свидетельствовал герб на перстне – единственном свидетельстве чести, которой некогда были удостоены их предки польскими королями. Среди них можно было встретить и образованных людей, учившихся в польских гимназиях или уездных школах до 1831 г.

Почему же им была уготована царским режимом роль козлов отпущения? По мнению властей, именно они являлись самыми ожесточенными поборниками восстановления польской независимости, т.к. благосклонно отнеслись к варшавским «мятежникам». Подобное обвинение было справедливо лишь отчасти. В случае восстания на Правобережной Украине не могло быть и речи о такой же массовости, как и в этнически однородном Царстве Польском, российская армия в течение двух месяцев пресекла на корню патриотическое движение: после победы у Боремля 19 апреля 1831 г. генерал Юзеф Дверницкий с 4700 человек и 12 пушками был вынужден отойти в Галицию, затем последовали одиночные стычки, как, например, неудачные битвы около Городка и Дашова вблизи Липовца, а также бои Кароля Ружицкого под Житомиром, не принесшие удачи, но запомнившиеся проявленным героизмом, который в эпической форме представил Юлиуш Словацкий в «Думе о Вацлаве Жевуском». Немногочисленные проявления польских патриотических чувств, как, например, избрание Ксаверия Пражмовского предводителем восстания на Волыни или направление Миколая Деныского в качестве эмиссара в Варшаву, не привели к укреплению боевого духа среди польских помещиков. Представители этого слоя предпочитали слушать воззвания старого луцкого епископа Каспера Чечишовского, дяди Лелевеля, о сохранении верности царю и сидеть по домам, опасаясь крестьянского бунта. От их имени предводитель волынского дворянства передал через военного губернатора приветственный адрес на имя царя, в котором волынская шляхта заверяла монарха в своих искренних чувствах и безграничной любви, присущей всем верным сынам Отечества. Николаю I давались заверения в том, что вместе со всеми сословиями Волынской губернии шляхта готова подчиниться любым приказам правительства, подтверждалось стремление сохранять порядок в губернии, которую пока благодаря Провидению нарушители общественного спокойствия обходили стороной. Однако власти осуждали саму мысль о возможности восстания, а потому никого за подобные намерения не прощали, в том числе и шляхту из западной части подольских земель, где ее было особенно много (20 тыс.).

Поскольку единственным критерием принадлежности к знати в России являлось владение землей, то волей-неволей будут помилованы крупные польские землевладельцы. Основной же удар придется на бедную шляхту. Польские помещики, несмотря на преследования и конфискации (о чем еще пойдет речь), будут признаны истинными дворянами, название же «шляхта» приобретет в России крайне пренебрежительный оттенок и будет использоваться в отношении «париев». Безземельная шляхта будет признана аномальным явлением в структуре империи, в которой, по мысли властей, могло существовать лишь три состояния: дворяне, мещане и крестьяне. Собственно, именно эту шляхту и стремился с упорной ненавистью уничтожить на протяжении нескольких десятков лет Николай I. Однако историку важно не только констатировать этот факт, но и задуматься над реакцией (одобрение? сопротивление?) польской общественности на царскую политику. Необходимо помнить, что данная проблема уходила корнями глубоко в прошлое.

Восстание 1831 г. стало всего лишь предлогом для радикализации царской политики. После знакомства с материалами комиссий по разбору дел об участниках польского восстания, созданных по указу от 10 июля 1831 г. в каждом уезде и подчиненных губернским центрам указом, можно констатировать, что доказательств вины, притом что комиссии действовали продолжительное время, некоторые даже до 1843 г., было собрано не так уж и много. Между тем сам состав комиссий не дает повода подозревать их в малейшем снисхождении: на губернском уровне они возглавлялись генерал-губернатором или высшим офицером, заместителем председателя был гражданский губернатор, а членами – председатели судов вместе с советниками казенных палат. Из числа поляков среди членов комиссий были лишь предводители дворянства. Согласно протоколам заседаний, которые сохранились в киевских архивах по всем трем губерниям Правобережной Украины, количество повстанцев почти никогда не превышало 200 человек на уезд. Алфавитный список повстанцев, дела которых рассматривались комиссией Киевской губернии в 1831 – 1843 гг., состоит из 96 страниц, в среднем по 18 фамилий на страницу, что в сумме дает число меньшее, чем 1800. В Волынской и Подольской губерниях повстанцев, безусловно, было больше, однако общее количество в 10 тыс. человек представляется максимальным числом для всех трех губерний. Действительно, бедная шляхта преобладала: 400 человек в Киевском уезде на 19 помещиков и 55 «крестьян и бродяг», причем в протоколах отмечено, что последних зачастую принуждали к участию силой560. Однако в любом случае такое количество участников не оправдывает размаха репрессий, которые обрушились на польскую шляхту.

Через несколько месяцев после начала восстания ужас сменился в Петербурге возмущением и полонофобией, причем как в правительственных кругах, так и среди общественности и в прессе561. Наряду с конфискацией имений, закрытием польских школ и преследованием католиков было предпринято два масштабных мероприятия против обедневшего польского населения Юго-Западного края. Были приняты решения о переселении 5 тыс. шляхетских семей из Подольской губернии на Кавказ, а также о деклассировании мелкой шляхты с целью ее растворения среди крестьян и однодворцев. Эти замыслы еще не становились предметом исторического анализа. Первый план не удался, хотя в польской историографии утвердилась точка зрения, что он был все-таки осуществлен. Он заслуживает внимания хотя бы уже потому, что показывает степень охватившего царские власти безумия. Второй же план, напротив, осуществлялся с удивительным упорством на протяжении двадцати лет и увенчался успехом, что в корне изменило социальную структуру изучаемого региона.

К осуществлению обоих планов власти приступили одновременно, что привело к панике среди мелкой шляхты. Исключительно из желания внести определенную ясность в изложение событий тех лет вначале обратимся к проекту переселения на Кавказ, который, невзирая на весь трагизм, во многом сродни произведениям Н.В. Гоголя.