1. Простреленное яблоко и убийство тирана — продуктивный миф

1. Простреленное яблоко и убийство тирана — продуктивный миф

«Да будем мы народом граждан-братьев,

В грозе, в беде единым, нераздельным.

Да будем мы свободными, как предки,

И смерть пусть каждый рабству предпочтет.

На Бога да возложим упованье

Без страха пред могуществом людей».

Среди клятв, известных в истории литературы, эта клятва имела самые большие последствия. В возвышенном свете занимавшейся утренней зари ее произнесли жители Ури, Швица и Унтервальдена. Место, где разворачиваются события, о которых повествует драма Фридриха Шиллера «Вильгельм Телль», — тихий луг на берегу фирвальдштетского озера, известный под названием Рютли. Поводом к принятию прозвучавшей здесь присяги на верность союзу стал чистой воды произвол. От имени династии Габсбургов ее прислужники бессовестно и безнаказанно порабощали, грабили и насиловали крестьян, свободных с незапамятных времен. Особенно отличался этим склонный к садизму фогт (наместник) Гесслер. Таким образом, цель союза состояла в восстановлении священных естественных прав, попираемых Австрией, и притом прав, облагороженных ценнейшим благом цивилизации — человечностью. Свобода, в условиях которой должна развиваться эта гуманность, возникает не в результате прорыва в лишенное каких-либо предпосылок будущее, а благодаря оживляющему возвращению к духу прошлого. Объединение, решение о котором было принято на уединенном лугу Рютли, считает себя подтверждением более старого союза. В конечном счете оно больше не признает дворянства, но только братство. Оно же возникает не из принудительной уравниловки, а в результате некоего акта добровольного самоуравнивания знати. Следовательно, в любом случае речь идет о восстановлении более древнего, лучшего состояния. Но создание бесклассового общества не планируется. Тот, кто был пастухом, остается им и после заключения союза. Право на сопротивление — а присяга этому праву и была столь возвышенно принята на Рютли — основывается на том, что каждый отвоевал свою землю у природы и теперь в силу естественного права называет эту землю своей собственностью. В таком случае феодальные владыки выступают здесь лишь в качестве грабителей. Законен только суверенитет империи, при условии, что ее глава, император, является защитником права. В случае с Ури, Швицем и Унтервальденом он постыдным образом уклонился от этого. Вот заговорщики на Рютли, доведенные до крайности, и решили брать штурмом укрепленные замки во время рождественских праздников. Спонтанная самооборона или тем более месть категорически запрещались.

Тем не менее избежать таких действий не удалось, потому что впоследствии союз сторонников сопротивления оказался слишком уж покорным. Ландфогт Гесслер заставляет одинокого альпийского охотника Вильгельма Телля выстрелить из арбалета в яблоко, которое положил на голову его маленького сына. Хотя искусный выстрел и удался, стрелок становится после этого пленником сил зла, и заговорщики с Рютли не спешат к нему на помощь. Поэтому неукротимому охотнику приходится помогать самому себе, прежде чем он сможет помочь другим. Он подкарауливает деспота Гесслера в ущелье под Кюснахтом и убивает его. Это сигнал к восстанию. По всей стране укрепленные замки пали. Вместе с вновь завоеванной исконной свободой в историю входит община братства. На сцене.

Пьеса Шиллера, впервые поставленная в 1804 г. — поздняя, но зато тем более эффективная версия истории, происходившей более 300 лет ранее. После поначалу скорее сдержанной реакции на нее в Конфедерации (Eidgenossenschaft[1]), драма немецкого автора стала крайне важным представлением о мифическом начале швейцарской национальной истории. Бесчисленные стрелковые, этнографические и певческие общества, религиозные, политические и прочие группировки повторяли, пели, произносили как молитву клятву на Рютли, предпочитая делать это именно на месте события. Поэзия затронула чувство собственного достоинства буржуазной элиты в наступившем XIX столетии, удовлетворила ее потребность заручиться поддержкой национальной истории и легитимировать свою деятельность как неразрывно связанную с благородными первоначалами. Благодаря пьесе Шиллера нация от имени своей истории была возвышена до уровня святыни и тем самым преодолела пропасть между вероисповеданиями и мировоззрениями. Ее история направляется, более того, предопределяется Богом, общим для всех. Властители и народ представляют собой единство. Простые люди доверчиво вверяются руководству правящих, о которых они знают, что те по-отечески наставляют их. Швейцария, заложившая свои основы в клятве, о которой поведал Шиллер, — это не запятнанное позором революции, а законное, героически и в то же время благородно учрежденное государственное образование. Оно возникло в результате размежевания с враждебным внешним миром, но вполне смогло жить в мире, то есть в условиях нейтралитета, с соседями, готовыми к взаимопониманию, — на высоте либерального духа времени и одновременно во все времена сохраняя товарищество, непритязательность, единодушие; его граждане смогли жить в гармонии и согласии с природой, традицией и современностью. Как явствует из опросов, и по сей день большая часть швейцарцев, но также и других европейцев, полагают, что формирование нации происходило именно так, как описано у Шиллера, и не иначе.

Другими словами, легенда продолжает жить. Применительно к началу XXI в. из повествования о Рютли и Телле следует вывод, согласно которому Швейцарии лучше всего продолжать движение в одиночку, то есть оставаться вне Европейского союза. Но поступок Телля, на солидарно-анархических началах оказавшего самому себе помощь, можно истолковать и как смелое выступление за наднациональное сообщество всех людей доброй воли. Практическому применению мифа, похоже, нет границы.

Шиллер черпал свой материал из «Историй швейцарской Конфедерации» («Geschichten schweizerischer Eidgenossenschaft»), написанной Иоганнесом фон Мюллером (1752–1809), жителем кантона Шафхаузен. Мюллер возвел «дух народа» в ранг ведущей силы истории и в свою очередь опирался преимущественно на то изображение событий, которое предложил Эгидий Чуди (1505–1572) в созданной им «Швейцарской хронике» («Chronicon Helveticum»). Чуди, политик национального, а как историк-гуманист — фигура европейского масштаба, своим повествованием подвел итог истории национально-освободительной борьбы и оправдал тем самым существование Конфедерации. Дело в том, что оно уж никак не было бесспоримым в княжеской Европе. Союзу надлежало обрести легитимность и признание, доказав, что восстание против Габсбургов представляло собой сопротивление кровавому угнетению, то есть актом необходимой обороны с целью восстановления по праву обретенной и защищаемой свободы. Сверх того, союз предстает у Чуди основанным на вполне аристократических ценностях, а именно на почтенном возрасте и знатности. Конфедерация была для Чуди — в соответствии с характером ее возникновения — аристократической и непоколебимо свободолюбивой, отличающейся близостью между знатью и народом и благодаря этому сохранившей родство со своими предками — гельветами античных времен. Хотя Цезарь и изгнал их, они никогда не склонялись под ярмом.

Чуди использовал для своего труда источники, возникшие примерно за 100 лет до него. Клятва на Рютли и выстрел в яблоко впервые приведены в Белой книге из Сарнена — в Обвальденской хронике, начатой около 1470 г., — то есть в сборнике документов официального характера. Их цель заключалась в предоставлении доказательств для обоснования правопритязаний. А более ранние свидетельства о событиях отсутствуют. Таким образом, как бы ни датировали в деталях клятву и убийство тирана, между событиями и их первым упоминанием простирался интервал длительностью более чем в полтора столетия. Эта брешь заставляла задуматься, и тем сильнее, что в XVIII столетии было сделано ошеломляющее открытие: история о простреленном яблоке имела более древние, скандинавские корни. Так не была ли она не чем иным, как странствующей сагой, и в качестве таковой вовсе не является местной?

Следовательно, когда Шиллер записывал миф как нечто общепринятое, тот уже находился под угрозой неудержимо развивавшейся критической исторической науки. В этом заключалась существенная причина успеха пьесы. Однако, если даже во второй половине XX в. отдельные историки чувствовали себя призванными «спасти» историческую достоверность Телля, — клятва на Рютли и выстрел в яблоко без всяких «но» и «если» принадлежат царству легенд. Понимание того, что «все было совсем по-другому», не уменьшает очарования мифа, а придает ему дополнительные измерения и глубину. Ведь что бы ни происходило около 1300 года на территории будущего «изначального кантона» (Urkanton)[2], идеализированное изображение этих событий не обесценивается. Его не признают «фальсификацией» из-за большого временного интервала, простирающегося до установленных фактов. Напротив, миф показывает, как политические действующие лица второй половины XV в. представляли себе предысторию Конфедерации и тем самым оправдывали свои собственные действия. Именно ко времени возникновения повествования об освобождении Швейцария впервые заявила о себе как более четко отделенное от своих соседей, особое идеологическое, политическое и военное образование, отчасти даже как особый народ внутри Священной Римской империи, которая примерно в то же время начала точнее определять себя дополнением «германской нации». История о Рютли и Телле — это визитная карточка Конфедерации в Европе, состоявшей из наций, соперничавших за ранги и права.

В соответствии с этой конкуренцией «Товарищество давших клятву» — продукт пропагандистской борьбы. Он противопоставляет габсбургско-австрийскому повествованию, умеющему поведать о предательстве, коварстве и несправедливости «Товарищества», образцово хорошую историю основания страны. И в результате миф, речь в котором идет о далеком прошлом, является в XV столетии волнующей историей своей эпохи и одновременно чем-то гораздо большим. Он мало-помалу превращается в ядро национального сознания и тем самым становится мощной исторической силой. Ведь возникновение наций в Европе раннего Нового времени — в высокой степени процесс поисков самих себя. В этом процессе и питаются творческие корни мифа.

Промерить различие между мифом и историческим ходом событий, каким его реконструирует историческое исследование — причем не претендуя на «последнее слово», — не означает, следовательно, придираться к мифу. Напротив, выявляющееся при этом разделяющее их пространство показывает, как из истории отфильтровывается смысл для современности, а прошлое возводится в ранг обязательства для настоящего и будущего. Сверх того, становится видно, как создаются нормы, которые в качестве обязательных переходят из поколения в поколение, а отсюда формируется образ нации, в сущности и по сей день претендующий на значимость.