9. Поздняя фаза Старой Конфедерации (1713–1797)

9. Поздняя фаза Старой Конфедерации (1713–1797)

Поздний Ancien Regime не был ни временем идиллического покоя перед бурей, как утверждается в новелле Готфрида Келлера «Ландфогт из Грейфензе», ни длительным прологом к Французской революции. Вместо этого бросается в глаза — что характерно для времени заката старого государства в Европе, — напряженное соотношение между стабильностью в важном и разнообразными конфликтами в незначительном. Столкновения между городом как носителем господства и сельской местностью как подвластной территорией обычно урегулировали с помощью процедур третейского разбирательства и заключения мировой сделки. В серьезных случаях дело доходило до ограниченного применения силы «бунтовщиками», с одной стороны, и уголовных процессов, инициированных властями, — с другой. Эти процессы, как правило, приводили к относительно мягким приговорам. При возникновении таких споров речь едва ли когда-нибудь заходила о вопросах суверенитета, но затрагивалось истолкование старого права: какие свободы, налоги и сборы, какие услуги были обоснованы традицией, а какие, по мнению подданных, узурпированы в результате молчаливого расширения господских прав? Поскольку «милостивые господа» города представляли себя своим сельским подданным в качестве персонифицированной власти, камнем преткновения часто становились действия отдельных личностей: ландфогтов, правивших по произволу и отличавшихся прежде всего алчностью, вымогавших платежи с помощью пошлин и налогов, или ненавистных нижестоящих представителей власти, использовавших свое положение к собственной выгоде. В таких случаях наказание «заблудших овец» чаще всего восстанавливало равновесие.

Кроме того, для стабилизации неравноправного социального и государственного строя решающее значение имели различные факторы. С одной стороны, на пространстве Старой Конфедерации традиционное самоуправление в масштабах малых территорий сохранилось в большей степени, чем в княжествах, где происходила более динамичная модернизация. При всем стремлении к формированию территорий с унифицированным статусом подданства, как правило, и города вроде Берна и Цюриха останавливались перед давно узаконенными общинными правами — не в последнюю очередь ввиду сопротивления самого сословного представительства провинций. Поэтому подвластные территории Конфедерации с административной, фискальной и судебной точки зрения обнаруживали меньшую степень государственной организованности в сравнении с другими европейскими странами. При этом консервативная практика господства характерным образом отличалась от далеко продвинувшегося процесса формирования теории, в которой подчеркивались надличностные, даже анонимные основные черты государства, и тем самым старосословные и протолиберальные элементы сплавлялись в ней в специфически швейцарский республиканизм.

Стабилизирующее воздействие оказывало также то обстоятельство, что интересы городских элит по-прежнему оставались тесно переплетенными с интересами сельских верхних слоев. Местная знать под контролем ландфогта не только оказывала несомненные услуги в деле управления на местах, но к тому же, благодаря своему участию во власти, что называется, срослась с ролью посредника и примирителя между селом и городом. Эта знать уважала не только старые привилегии, но и правовые представления своих сельских подданных, выражавшиеся в идее справедливого экономического устройства. В основе такой «moral economy»[23] повсюду в Европе лежал базисный пакт «хлеб в обмен на повиновение». Правящие круги Конфедерации сумели успешно выполнять первейшую обязанность власти — гарантировать в достаточном количестве снабжение продуктами питания по общедоступным ценам, невзирая на некоторые кризисы, например, в начале 1770-х гг. Положительные итоги мог здесь предъявить прежде всего Берн. В результате систематического улучшения методов возделывания полей (а этому, минуя государственные границы, обучали известные экономические компании) и осторожной модернизации транспортных и распределительных сетей здесь стало возможно более гибко реагировать на возникновение узких мест.

В то же самое время и вне аграрного сектора происходил структурный сдвиг важнейшего значения. Прежде всего в Восточной Швейцарии стремительно продвигалась вперед первичная индустриализация текстильного промысла. При этом отдельные производственные процессы оставались по-прежнему децентрализованными, более того, неоднократно переводились в домашний труд. Верх взяли, однако, более эффективные способы производства с помощью механических ткацких станков, оттеснившие на задний план традиционный полотняный промысел. Так области к югу от Боденского озера вошли в число наиболее современных экономических регионов Европы, которые производили продукцию для международных рынков, но могли и страдать от отрицательных воздействий конъюнктуры мировой экономики, а следовательно, и большой политики. Таким образом, происходило изменение условий жизни широких слоев населения, а и без того уже четко обозначившиеся различия с Центральной Швейцарией продолжали углубляться.

Но изменения не заставили себя ждать и там. Конфликты вспыхнули вокруг отношений между церковью и государством. Характерным в этом смысле является так называемый Удлигенсвилльский процесс в 1725 г. Речь шла в данном случае о разрешении провести вечер танцев в деревне того же названия. Ландфогт разрешил его, а священник хотел запретить. Из этого, казалось бы, достойного комедии повода, возник принципиальный спор о компетенции государственных и церковных судов и их подсудности, так как обе стороны были заинтересованы в прецеденте. Входе противоборства Люцерн, без лишних слов сместивший строптивого священнослужителя, взял верх в борьбе против епископа и нунция. Такая «государственная церковная политика» продолжалась и нарастала в следующих поколениях люцернского патрициата, когда затронутые Просвещением группировки правящего слоя продолжали вытеснять оставшиеся права церкви — противостояние, связанное с острой борьбой соперничавших сетевых структур.

Конфликты внутри городов, принимая во внимание продолжавшееся отмежевание ведущих семейств от остального народа и отключение подавляющего большинства людей от государственных дел, не могли не происходить. Но широкие крути крайне редко втягивались в них. Величайшее внимание привлек к себе заговор Хенци в Берне, усмиренный в 1749 г. Он был направлен против властей, в 1680-е гг. значительно усиливших протекционистские меры в отношении семей, способных осуществлять правление. Правда, в Цюрихе в 1713 г. дело дошло до противоположно направленного движения, намеревавшегося покончить с заскорузлостью политической системы, но расширение участия в управлении, вызванное реформами, осталось ограниченным. То обстоятельство, что, несмотря на такое неравное распределение шансов и власти, не наступило более сильной поляризации, объясняется теми же причинами, которые действовали и в деревне. Города Старой Конфедерации также предлагали (благодаря большому количеству корпораций с обстоятельно разработанными особыми правами) достаточно свобод, то есть свободного пространства для самоуправления и формирования клиентел, чтобы, как правило, обеспечивать идентификацию средних слоев с существующим порядком.

Менее всего готовность к принятию существующих условий проявлялась там, где местные элиты хотя и обрели социальный престиж, но не считали, что это положение подтверждено участием во влиянии и власти. Так обстояло дело прежде всего для зажиточных и образованных верхних слоев на подвластной Берну территории вокруг Женевского озера. Если предпринятая майором Давилем в 1723 г. попытка восстания ради освобождения кантона Во, мотивированная идеалистическими, религиозными и естественно-правовыми соображениями, не вызвала еще большого резонанса, то накануне Французской революции накопился существенный потенциал недовольства правлением «бернских аристократов».

Как правило, господство легче всего принималось там, где государственная власть ощущалась в наименьшей степени. Эта «удаленность от государства» нагляднее всего выражалась на совместно управляемых территориях, где периодическая смена ландфогта придавала особый вес местной знати, как силе, обеспечивающей преемственность. Такое ключевое положение местных элит бросалась в глаза в фогтствах, расположенных по ту сторону Альп, где «lanvogto»[24], которого принимали на двухгодичную должность и отправляли в отставку со столь же величественным, сколь и живописным церемониалом, действовал преимущественно как третейский судья и арбитр в сложном взаимодействии сил жителей долин, общин, соседских и клановых объединений.

Внутренние конфликты имели место и в кантонах, в состав которых входили сельские общины. Примером является так называемое «дело Штадлера». В качестве представителя блокированной элиты второго уровня Йозеф Антон Штадлер мобилизовал в Швице сопротивление, временами жесткое, «правящим кругам» — и оплатил эту оппозицию смертью на эшафоте в 1708 г. В целом, однако, отношения власти в сельских кантонах оставались стабильными, несмотря на расширение полномочий ведущих должностных лиц и отказ в предоставлении политических прав переселенцам.

На западной периферии Конфедерации происходили столкновения, находившие широкий отклик в Европе. С начала XVIII столетия в Женеве тлел конфликт вокруг суверенитета между городской аристократией (citoyens[25]) и привилегированными средними слоями (bourgeois[26]). Спор возник вокруг вопроса о том, какому органу — Малому или Большому совету принадлежит верховная власть в городе-государстве. В эту упорную борьбу с 1764 г. вмешался самый знаменитый сын Женевы, за два года до этого высланный из нее, — Жан-Жак Руссо. В своих «Письмах с горы» автор «Общественного договора» и не менее революционного романа о воспитании «Эмиль» провозглашал более высокие политические права bourgeois, ежегодно созываемое собрание которых следовало рассматривать в качестве законодателя. Из числа bourgeois должна быть исключена низшая группа городского населения, так называемые natifs[27], а также недавно поселившиеся на новом месте habitants[28]. После долгой борьбы natifs и bourgeois в 1781 г. вместе добились своего, но уже в следующем году консервативные силы восстановили старый порядок. В продолжение этой традиции конфликта Женева в 1790-е гг. под влиянием якобинской Франции вступила на более радикальный путь, чем остальная Швейцария.

Но до этой смены эпох в Corpus Helveticum (то есть в «Старой Конфедерации в составе 13 кантонов»), как юристы-государствоведы обычно называли многоступенчатое строение Конфедерации, коренных изменений не произошло. Будучи республиканской федерацией в монархической Европе, страной с сельскими общинами под свободным небом, на которую, как на политический уникум, смотрели с глубоким уважением или насмешливо, Конфедерация все-таки гордилась своим равноценным участием в почетном европейском сообществе и считала это притязание бесспорно подтвержденным. Если союз и сумел остаться в стороне от европейских войн за наследство 1730–1740-х гг., то швейцарские наемники по-прежнему сражались на всех фронтах. Преимущественно они воевали на французской стороне, но служили кроме того и Нидерландам, Испании, королевству Сардинскому, возникшему в 1720 г. из Савойи-Пьемонта, Австрии, а также Южной Италии, где с 1734 г. правили Бурбоны. Давно таившиеся страхи пробудила успешная реституционная политика Габсбургов, стремившихся своевременно восстановить свои древние права не только в имперской Италии. Особенно угрожающей эта тенденция казалась, когда при Иосифе II она соединилась с политикой решительных реформ сверху, нивелирования сословных привилегий и конфессиональной терпимости. На этом фоне в 1777 г. был возобновлен союз с Францией.

В ходе XVIII столетия и в Швейцарии, как и повсюду в Европе, дух Просвещения и институты старого государства приходили во все более глубокое и, наконец, неразрешимое противоречие друг с другом. Критика со стороны интеллектуалов воспламенялась от противоречия между олигархическими отношениями господства и принципом восхождения «благодаря одним лишь заслугам». Старшее поколение просвещенных мыслителей, занимавшихся проблемами государства, пыталось закрыть эту пропасть с помощью программ государственно-гражданского воспитания. Ориентиром служил канон добродетелей древнеримской республики. Обращение к этосу долга, свойственному аристократии подлинных государственных служащих и направленному на общее благо, образовало лейтмотив политических стихотворений и пьес бернского естествоиспытателя и поэта Альбрехта фон Галлера. Будучи врачом с международной известностью, Галлер с 1737 г. более полутора десятилетий работал в преобразованном Гёттингенском университете, чтобы затем ради поддержания ранга семьи, из которой он происходил, вернуться в Берн, провинциальный тогда в научном отношении. Там он нашел работу в качестве директора соляного рудника в Бексе. В некотором отношении сходные идеи внутреннего обновления состарившихся республик развивал в 1744 г. люцернский патриций Урс Бальтазар. Его план по созданию «питомника» для молодого поколения правящего слоя Конфедерации выходил за пределы представлений Галлера, ставшего с возрастом более консервативным, потому что этот институт должен был оставаться открытым преимущественно для молодой патрицианской поросли, но не исключительно для нее. Не в последнюю очередь именно по данной причине его в остальном умеренное реформаторское сочинение должно было появиться анонимно (1758). «Защищай начала» — верные этому принципу, власти не позволяли и сколь угодно мелкому камешку выпасть из прочного строения их господства. Все планы, имевшие целью сделать жесткие методы рекрутирования политического класса более гибкими, а тем самым более соответствующими духу времени благодаря участию в них новых восходящих образовательных и владетельных элит, были обречены на провал, подобно тому, что происходило в Венеции почти до краха Ancien Regime. Староевропейской республике нигде не удалось вырваться из сферы влияния привилегий.

С соответствующим недоверием рассматривалось поначалу и основанное в 1761–1762 гг. Гельветическое общество[29], которое собирали на ежегодное заседание в Шинцнахе ведущие круги просвещенной элиты обеих конфессий. Цель объединения — содействие патриотизму и чувству общности — была сформулирована столь обще, что под этой крышей собирались не только разные поколения, но и ставились очень неоднородные задачи. В то время как Общество в конечном счете предавалось мечтательной любви к отечеству и столь же ни к чему не обязывающему культу дружбы, его более молодые члены, например уроженец и житель Цюриха Иоганн Генрих Песталоцци, симпатизировали более радикальному образу мыслей. Так Гельветическое общество сколь невольным, столь же и перспективным способом достигло своей главной цели — подготовило швейцарскую элиту, объединенную общими ценностями для нуждавшейся в обновлении страны.

Уже за два десятилетия до прекращения существования Старой Конфедерации Американская революция, результатом которой явилось создание федеративной республики совершенно нового типа, стала вызовом для политических мыслителей. Казалось бы, естественно приветствовать оба свободных государства, состоявших из 13 частей каждое, как родственные союзы, но для более глубоких наблюдателей различия между двумя политическими образованиями проступали весьма отчетливо. По ту сторону Атлантического океана конституировалась общность (Gemeinwesen), основанная не на иерархии привилегий, а на принципе естественного правового равенства всех людей. Именно это различие более радикальные силы в Конфедерации рассматривали как преимущество Нового Света, которое следовало наверстать возможно быстрее. Тем самым была начата дискуссия о сути швейцарской свободы. В ходе этих дебатов сформировались три основных направления. Для консерваторов свобода, завоеванная Теллем, была раз и навсегда завершенной и неотъемлемой; умеренные, из числа которых со временем сформировалось раннелиберальное направление, признавали, что некоторые институты Конфедерации постепенно пришли в негодность и нуждались в обновлении, соответствующем времени. Наконец, «новые республиканцы» выступали за принятие французской модели 1791 или 1795 гг. Но между этими крыльями, часто отличавшимися друг от друга в отдельных частях, имелись разнообразные переходы и «серые зоны».

Чем дольше все это теоретизирование оставалось бесплодным, тем больше усиливались ожидание и нетерпение. Этот процесс поляризации в конечном счете омрачал и образ прошлого. Если мыслители старших поколений, формировавшие общественное мнение, например, Галлер, Бодмер и Брайтингер, при всей необходимости приспосабливаться к новому времени, еще высоко ценили традиционные ценности Конфедерации, то видный историк второй половины века Исаак Изелин из Базеля демонстрировал решительно изменившееся отношение к истории. Все исторически выросшее непригодно для современности, которая, в соответствии с симметрией разума, должно начинать с нуля. Так звучал в конечном счете его отрезвляющий вывод. Обученное Изелином молодое поколение будущих революционеров видело точки опоры только в истоках.

«Первоначальные кантоны Швейцарии» (а именно они соответствовали идеализированному взгляду этих людей на самую раннюю национальную историю) выросли из духа свободы, равенства и братства, однако вскоре после своего благородного основания они попали в руки корыстных олигархов. Поэтому возобновить принципы, найденные на заре национальной истории, в духе 1789 г. означает снова направить преданную и обманутую нацию по предназначенному для нее пути — истинно патриотическое деяние.