Смерть тирана

Смерть тирана

Образ Японии как замкнутого государства, отрицающего все чужеземное, для средних веков неточен. Япония — часть дальневосточного мира и полноправный торговый партнер Китая. В Южной Японии были районы, издавна населенные китайцами, а отношение к китайской цивилизации, науке и литературе было почтительным отношением талантливого ученика к старому и мудрому учителю. До XIII века конфликтов с Китаем почти не происходило — об этом позаботилась природа, создавшая достаточно широкий водный барьер. Когда же в XIII веке Китай подчинился отпрыскам Чингисхана, которые спешили раздвинуть границы своей империи до краев мира, громадный китайский флот двинулся к берегам Японии. На помощь ей пришел камикадзе — Божественный ветер, разметавший по морю и потопивший флот завоевателей. Остатки же армии вторжения японцы разгромили, не пустив внутрь страны.

Но если завоеватели не смогли проникнуть в Японию, то купцы плавали туда регулярно. Нам порой кажется с высоты нашего самоуверенного века, что восемьсот лет назад корабли были крошечными и становились игрушкой ветра и волн, стоило им отойти подальше от берега.

Действительно, в Европе в те годы больших кораблей не строили. Но это не мешало ладьям викингов достигать Гренландии и даже Америки, огибать Европу и проникать в Средиземное море. К тому же величина корабля всегда относительна. Суда генуэзских и венецианских купцов были достаточно мореходны и вместительны, чтобы поддерживать торговлю с Востоком, перевозя тысячи тонн грузов. Их хватило, кстати, на то, чтобы перевезти в Палестину английскую и французскую крестоносные армии — не только воинов, но и тысячи коней, массу припасов и снаряжения, вплоть до тяжелых осадных машин.

Однако европейские суда далеко уступали азиатским. И чем дальше на восток, тем крупнее и вместительнее корабли становились. Ведь морские торговые пути по Индийскому океану и далее к Китаю и Японии существовали издревле, и корабли перевозили не только пряности или благовония. Достаточно вспомнить о пункте договора между Паганом и Цейлоном, по которому бирманцы обязывались давать слона за каждый цейлонский корабль с грузом. Причем, разумеется, каждый из этих кораблей вез не только слона.

Корабли были трех- и четырехмачтовые, с несколькими палубами, на некоторых из них помещалось более тысячи пассажиров, и они могли брать большой груз. Известно, например, что одна из древних китайских морских экспедиций, добравшаяся до Африки, привезла оттуда жирафов.

Знаменитыми корабелами были жители Явы и Суматры — они, пожалуй, строили самые большие суда на Востоке. Немалый флот был и у Японии, причем помимо быстрых и хищных галер, подобных тем, что сражались в морских битвах между кхмерами и тямами, в его состав входили и тяжелые грузовые суда, плававшие к берегам Китая и Явы.

Масштабы и значение морского торгового пути, протянувшегося параллельно Великой шелковой дороге, от Испании до Японии, стали ясны лишь в нашем веке.

Это не значит, что ранее никто не знал о морских путешествиях восточных народов. Были известны записки китайских пилигримов и моряков, не было тайной и то, что арабские купцы добирались до Индии и островов Пряностей. Даже сказки о Синдбаде-мореходе не оставляют сомнений в том, что арабы не ограничивали свои странствия тропами пустынь.

И все же в сознании европейца открывателем морского пути в Индию оставался Васко да Гама, как первопроходцем в Китай — Марко Поло.

Действительное открытие средневекового арабского мореплавания — заслуга французских ученых Г. Феррана и М. Годфруа-Демонбина и советских — И. Ю. Крачковского и Т. А. Шумовского. Последний, посвятивший жизнь изучению истории арабских морских путешествий, в своих книгах «Арабы и море» и «По следам Синдбада-морехода» смог создать невероятную по богатству картину арабского мореплавания.

Судя по всему, основным толчком к расцвету морского дела у арабов стало создание Арабского халифата и превращение его в мировую державу, судьба которой была тесно связана с морем. Уже в 651 году из Аравии в Китай было направлено первое посольство. В последующие десятилетия арабы все чаще появлялись в портах Индии, Индокитая, Китая. Причин тому было две. Во-первых, создав гигантскую империю со множеством портов, арабы стали монополистами на торговых путях, и как перечень, так и количество товаров, которыми они распоряжались, многократно возросли. Во-вторых, раскол внутри арабского мира, войны и династические перевороты, религиозная вражда привели к тому, что резко усилилась эмиграция с Ближнего Востока. Эмигранты создавали поселения вдоль морского пути, становившиеся базами для арабских купцов.

Одновременно с арабскими моряками и купцами в плавания отправлялись и их персидские коллеги.

Важнейшими портами в начале морского торгового пути были арабские Маскат и Басра, а также персидский Сираф. Именно в эти пункты стекались товары со всего Средиземноморья, чтобы двинуться на восток, навстречу потоку товаров из Китая, с Малайского архипелага, из Индии…

Исследуя арабские рукописи, ученые почерпнули из них сведения о Борнео и Малайе, Мальдивских островах и Мадагаскаре, портах Китая и даже о Корее.

Сегодня можно убежденно говорить, что рассказы о Корее, одной из самых восточных точек на Великом торговом пути, основывались не на слухах, не на сведениях, полученных из третьих рук. Как в прибрежных портах Китая, так и в Корее жило немало арабов. Туда перебрались морским путем еще в начале VIII века сотни арабских семей, последователи Али ибн Абу Талиба, четвертого «праведного» халифа и первого шиитского имама. Они бежали на Восток от преследований в халифате Омейядов.

В рассказах о Корее она рисуется обычно как чудесная страна, изобильная и мирная. Колония в Корее процветала сотни лет — о ней писали арабские авторы и в XIV веке. Много арабов осело и в государстве Тямпа в Индокитае. По сведениям средневекового географа ад-Димашки, треть жителей той страны — выходцы из арабских краев. Пускай ад-Димашки преувеличивает, но можно не сомневаться, что арабы в Индокитае были значительной этнической группой.

Чаще всего впечатляют не перечисление и цифры, а детали.

Арабские авторы, плодовитые и работящие, не только излагали известные им факты и легенды, но и любили порассуждать. И некоторые из рассуждений больше говорят об информированности писателя, чем географические описания. Например, ал-Магриби, автор XIII века, закончивший мусульманский университет в Севилье, а затем продолживший образование в Багдаде, в одном из своих трудов излагает теорию о великом переселении народов в районе Индийского океана. Он доказывает, что в древности переселение шло по периферии Индийского океана, причем аргументирует, в частности, этимологическими данными, отыскивая параллели между словами «кхмер», «кумр» (Мадагаскар), «Камерун». Для того чтобы рассуждать подобным образом, надо представлять себе ситуацию во всем бассейне Индийского океана.

Но еще более удивляет книга арабского историка и путешественника X века ал-Масуди. Он делится своими соображениями по поводу того, что на берегу острова Крит были найдены обломки тиковых досок, связанных волокнами кокосовой пальмы. Ал-Масуди отлично знает, что тиковое дерево находило применение в кораблестроении в Юго-Восточной Азии, а волокнами кокосовой пальмы пользовались при строительстве судов в Китае и Индонезии. Следовательно, пишет ал-Масуди, Средиземное море соединяется проливом с Индийским океаном, иначе как бы китайскому кораблю разбиться у острова Крит?

Такого пролива, разумеется, не существовало. Но логика и объем знаний арабского автора внушают уважение.

Кстати, как мог китайский корабль попасть в Средиземное море? Неужели вокруг Африки?

К Мадагаскару китайские суда ходили…

Конец XII века — не самый лучший период для великих торговых путей древности. Страны Юго-Восточной Азии и Япония переживают сложные времена, периоды войн, что всегда дурно отзывается на торговле.

На территории Китая также происходили бурные события, подрывавшие торговлю на Великом шелковом пути.

Они были связаны с возвышением чжурчжэней.

Чжурчжэни жили в лесах на севере Маньчжурии. Их предки — племена мохэ, создавшие свои государства на реке Сунгари и в долине Амура. Города и селения этих и родственных им народов раскапывают наши археологи на Дальнем Востоке, там обнаружены мастерские литейщиков, ювелиров и оружейников.

Чжурчжэни жили родами, некоторые — в лесных поселках охотников и рыболовов, другие, южнее, кочевали со своими стадами. О них известно немало, так как они были северными соседями Китая и китайцы внимательно наблюдали за ними, дабы пресечь возможную опасность их усиления.

Один из китайских летописцев так говорит о них: «Сильные — все были воинами. В мирное время все трудились — пахали, ловили рыбу, охотились на зверя. При появлении опасности посылали приказ племенам и отправляли гонцов, чтобы собирали войска. Пешие и конные — все готовились».

Армия формировалась по родовому принципу.

«Главу племени называют боцзинь, — продолжает летописец, — в походе племя называют мэнъянь и моукэ. Эти названия даются соответственно с числом выставляемых воинов. Мэнъянь выделяет тысячу мужей, моукэ — сто».

Чжурчжэни были окружены воинственными соседями. С юга нажимали китайцы, на западе нависала держава степного народа киданей, на востоке лежало корейское царство Корё, на севере жили родственные, но далеко не всегда дружественные племена. В этих условиях у чжурчжэней складывается военная организация, весьма эффективная и самобытная.

Приведем описание военного совета чжурчжэней, сделанное китайским писателем:

«Когда в стране случится важное дело, собираются в поле, садятся в круг, чертят на золе и так совещаются, начиная с низших. По окончании совета уничтожают начерченное. Поскольку не слышно человеческого голоса, все остается в тайне. Когда отряд выступает, устраивают большую сходку с угощением. Велят людям давать предложения. Предводитель слушает и оценивает. Тех, чьи советы подходящи, и назначают на это дело. Когда отряд возвращается, устраивают большую сходку, выспрашивают об отличившихся и награждают их золотом, сообразуясь с указаниями членов отряда. Если члены отряда найдут, что мало, — добавляют еще».

В походе, рассказывают современники, все, без различия должности и родства, едят вместе, одинаково чистят и кормят лошадей — никто не должен выделяться. Если в отряде во время похода погибает командир, все члены отряда наказываются, вплоть до смертной казни.

Железная дисциплина помогла чжурчжэням выстоять в борьбе с соседями и, когда настало их время, перейти в наступление.

В начале XII века, отразив напор киданей, чжурчжэни столкнулись с корейским царством Корё. Численность чжурчжэней росла, они расселялись на соседних землях, вытесняя более слабые племена, и в конце концов проникли на земли Кореи. Когда корейские отряды попытались вытеснить чжурчжэней, те собрали ополчение и нанесли им поражение, хотя корейцами командовал знаменитый генерал Юн Гван.

Тогда корейцы собрали армию в сто семьдесят тысяч человек. Ее поддерживал военный флот: Корё была сильной морской державой.

Прежде всего Юн Гван пригласил на переговоры чжурчжэньских старшин. Во время пира сидевшие в засаде корейские воины неожиданно набросились на гостей и перебили четыреста человек. Чжурчжэньская армия была обезглавлена. После недолгих боев отряды чжурчжэней рассеялись по степи.

Юн Гван, как следует из надписи на стеле, воздвигнутой в его честь, взял в плен пять тысяч чжурчжэней, захватил триста быков и сто коней.

Из всего этого можно сделать два вывода. Во-первых, уже в начале XII века чжурчжэни были столь сильны, что корейцам пришлось двинуть против них большую армию. Во-вторых, победа Юн Гвана была эфемерной. Триста быков да сто коней — невелика добыча. Чжурчжэни сохранили силы.

И доказательство тому — дальнейшие события.

Юн Гван воздвиг на грапице с чжурчжэнями девять крепостей, чтобы отражать возможные набеги. Но чжурчжэни против каждой из крепостей построили свою. Блокировав корейскую пограничную линию, они прервали сообщение между крепостями, и граница была вновь открыта для их набегов. Кончилась эта война тем, что корейцы согласились срыть крепости и отступили к старой границе. Был заключен мир, и в последующие годы чжурчжэни могли не беспокоиться о тыле.

Создание чжурчжэньского государства связано с именем Агунды, который первым принял звание верховного вождя. После удачной войны с киданями он издал любопытный манифест:

«Кидани называют свое государство Бипьте — Стальное, имея в виду его крепость. Хотя сталь и крепка, но со временем она ржавеет и становится ломкой. Только золото, цзинь, никогда не меняется и не ржавеет». Поэтому Агунда назвал свое государство Цзинь — Золотое.

В последующие годы чжурчжэни в войнах с киданями, империя которых доживала последние дни, выступали вместе с китайцами. Но когда общий враг был разгромлен, обнаружилось, что чжурчжэни настолько усилились, что угрожают уже самому Китаю.

Война с Сунской династией вначале принесла чжурчжэням крупные успехи. Сунский Китай, закосневший под властью корыстных чиновников, управляемый измельчавшими, бездарными императорами и придворными кликами, не осознававшими разрыва между имперским величием, в духе которого они воспитывались, и тяжелой реальностью мира, где над северными границами империи нависли сильные молодые государства, не смог оказать сопротивления чжурчжэньским всадникам. Чжурчжэни же включили в свои ряды многие маньчжурские племена, покорили киданей, установили власть над восточной частью Великой степи, и их ресурсы многократно возросли. Сказочные богатства китайских городов были приманкой для степняков.

Китайские армии сопротивлялись вяло, чжурчжэням сдавались города, и наконец в 1126 году пала столица Сунов — Бяньцзин. Чжурчжэням досталась уникальная добыча: в плен попали сразу два китайских императора — император-отец, отрекшийся от престола в пользу сына, и император-сын.

Пленников привезли на север, где им были выделены небольшие владения. Императоры прожили в плену много лет. Неоднократно послы из Южного Китая старались выкупить или иным способом освободить повелителей Вселенной, даже привлекали в качестве посредника царя Корё. Но чжурчжэни пленников так и не отпустили. А в 1161 году тиран Дигунай их казнил.

Следующие десятилетия прошли под знаком частых войн между империей Цзинь, овладевшей северной частью Китая, и Сунами, которые держались южнее реки Янцзы. Ни одна из сторон не могла нанести другой решающего поражения. Как только чжурчжэньские войска углублялись далеко на юг и отрывались от своих баз, сунские полководцы громили их и заставляли отступить. Попытки же Сунов отвоевать Северный Китай также не приводили к успеху. За эти годы империя Цзинь в значительной степени окитаилась. Чжурчжэни, владевшие теперь громадной страной, переняли у китайцев методы управления, чиновничьи порядки и даже образ жизни. Попытки же чжурчжэньских императоров возродить древние обычаи, язык и нравы доброго, старого времени провалились. Чжурчжэни в империи Цзинь составляли меньшинство населения и постепенно все более растворялись в китайской среде. К концу XII века можно уже говорить о существовании двух Китаев: Северного — империи Цзинь и Южного — империи южных Сун.

Последняя попытка нарушить это равновесие и объединить весь Китай связана с именем деспота Дигуная.

Цзиньский император Си-цзун был сторонником китайского образа жизни, полагая, что только так чжурчжэни смогут удержать власть в империи. Система управления была перестроена по китайскому образцу, был создан свод законов, также основанный на китайских установлениях. Своей задачей Си-цзун считал стабилизацию положения в страпе. Походы на юг, как бесперспективные, он прекратил. В 1143 году случилось несчастье: погиб его любимый сын и наследник. Император запил. Редко его видели трезвым, а уж о том, чтобы выйти из дворца, он и не помышлял. Пьяному императору всюду чудились заговоры и интриги.

Самым близким императору человеком был его двоюродный брат Дигунай. Он не только оказался славным собутыльником, но и всегда мог сообщить о новом заговоре, о новом гнезде китайских шпионов, окопавшихся при дворе. Все чиновники и военачальники оказывались куда менее бдительными, чем Дигунай. Они могли проморгать заговор, который созревал во дворце, особенно если во главе его стояли старые сподвижники или родственники императора. Лишь бдительный Дигунай открывал глаза Си-цзуну. Распив очередную порцию рисовой водки, он вынимал из рукава своего халата свиток с именами заговорщиков, и благодарный император, обливаясь пьяными слезами, спешил подписать указ о новых казнях и ссылках.

Дигуная, зная его влияние на Си-цзуна, боялись все. Но попытки его устранить или убить проваливались. Император охранял своего любимца даже больше, чем самого себя. Если что-нибудь случится с Дигунаем, как узнаешь, кто тебе друг, а кто — враг?

Тем временем, уничтожая соперников на пути к власти, Дигунай расчищал себе дорогу к императорскому трону. Нужный день наступил в 1149 году. Дигунай хладнокровно убил императора и занял престол. Соперников не было. Кто оставался в живых — затаились.

Правда, убийство императора прошло не столь гладко, как того хотелось Дигунаю. Возмущение охватило рядовых воинов, армия отказывалась подчиниться Дигунаю. Шокированы были и соседние страны, некоторые даже отозвали своих послов из столицы империи Цзинь.

Но Дигунай уже не мог остановиться. Он развязал такие процессы и казни, что предыдущие репрессии показались детскими шутками. Он перебил всех родственников императора (разумеется, своих тоже), а также уничтожил глав всех чжурчжэньских родов. Не пожалел он даже собственную мачеху. Все имущество репрессированных шло в казну, все родичи отправлялись в рабство, все родственницы, кроме старух, передавались в гарем императора.

Но чем больше свирепствовал Дигунай, тем больше он боялся мести, тем более становился похожим на своего предшественника. Он столько раз в своей жизни придумывал фиктивные заговоры, что сам уже начал верить в то, что они кипят вокруг него. Каждый дом в столице, каждый темный угол казался ему источником опасности. Если он смог так легко убрать императора — неужели не найдется желающего сделать то же самое и с ним? И потому он совершил два логичных в его положении шага. Вначале он казнил всех тех князей, которые помогли ему разделаться с императором. А затем обвинил в заговоре против себя всю столицу империи.

Столица была жестоко наказана. Все ее дома и дворцы были снесены, а земля распахана. В 1157 году Дигунай перенес столицу в Чиньцзин (Пекин). Пекин стоял в китайских землях — до собственных, чжурчжэньских, родовых, было далеко. Дигунай чувствовал себя спокойнее среди китайцев, чем среди единоплеменников.

При этом Дигунай занимался кипучей административной деятельностью. Он преобразовал чиновничью систему, убрал с высоких постов большинство чжурчжэней и заменил их китайцами. Чтобы показать свою власть не только над живыми, но и над казненными, он понизил в ранге всех репрессированных вельмож. На могилах тех, кто был казнен, всенародно зачитывались указы о разжаловании.

Террор Дигуная и тех палачей и доносчиков, которые вились вокруг него, спокойствия стране не подарил. Все, кто мог, бежали от безжалостной руки императора и скрылись либо в лесах северных провинций, искони населенных чжурчжэнями, либо в соседних странах. Сборщики налогов свирепствовали в городах и деревнях, силой отбирая последнее и карая непокорных.

Дигунай знал о всеобщем недовольстве и искал способ покончить с ним. Он решил, что лучшим выходом будет победоносная война, которая должна продемонстрировать всему миру, что Дигунай — истинный повелитель Вселенной.

И пока придворные поэты сочиняли оды о его величии и мудрости, а дипломаты твердили о его миролюбии, Дигунай готовил грандиозную войну.

Он действовал с размахом настоящего тирана. У крестьян были конфискованы все лошади и быки. Неисчислимые табуны стягивались к ставке императора — формировалась конная армия. Быков закалывали тысячами, чтобы из их жил делать тетивы для луков, а шкурами обтягивать щиты.

Деревни и города опустели. Все жители империи мужского пола от двадцати пяти до пятидесяти лет были мобилизованы. В 1158 году перестал даже функционировать Великий шелковый путь: если караван достигал границ империи Цзинь, все его товары, коней и верблюдов реквизировали, а купцов казнили либо забирали в армию.

Пожалуй, в истории человечества еще не было столь грандиозных приготовлений.

Реакция на них была естественной: повсюду начались восстания. Истребляли сборщиков налогов и начальников рекрутских команд, отбивали скот и лошадей. Поэтому в течение тех двух лет, которые заняла подготовка к походу, император значительную часть своей армии использовал для подавления мятежей. У тех, кто не хотел идти в армию, было два выхода — либо бежать в леса, либо погибнуть от руки палача.

Уходили из-под власти империи целые народы. Например, кидани, чтобы не участвовать в походе, откочевали к монголам и в государство тангутов Си Ся.

Поход должен был стать неожиданностью для сунского Китая. Поэтому была закрыта граница с государством Сунов и запрещено торговать в пограничных городах. Заградительные отряды следили за тем, чтобы даже мышь не пересекла границу. Когда же сунский посол отправился с обычной ежегодной поездкой на юг, то по возвращении его в Пекин Дигунай приказал посла казнить — за разглашение государственной тайны. Повелел он казнить и всех китайских пленников, включая обоих императоров. Разумеется, на юге отлично знали о приготовлениях Дигуная, и у китайцев было время собрать армию.

К 1161 году приготовления к походу были закончены. Теперь следовало отыскать предлог для начала победоносной войны. Агрессоры малоизобретательны. Дигунай также не отличался оригинальностью. Он обвинил империю Сун в укрытии бежавших от цзиньского правосудия политических преступников, а также в «злонамеренном укреплении границы».

В 1161 году шестисоттысячная армия перешла границу и медленно двинулась к югу.

Все достоинства этой армии заключались лишь в ее многочисленности. Она держалась на страхе солдат и офицеров перед палачами и доносчиками. Воевать никто не хотел, и при первой возможности солдаты разбегались. Неудивительно, что этот чудовищный поход с самого начала был отягощен неудачами.

Дигунай не доверял никому из своих генералов и вмешивался во все их действия. Притом генералов периодически выборочно арестовывали и казнили, что не повышало качества командования.

Первым погиб цзиньский флот, который должен был поддерживать армию. Дигунай счел это досадной мелочью, так как, по его убеждению, созданная им армия была столь велика, что любые потери были ей не страшны. Он приказал войскам переправиться через Янцзы, не обеспечив их достаточными средствами для пересечения километровой водной преграды. Сунский флот, подтянутый туда, истреблял солдат, сгрудившихся на лодках и плотах, как муравьев. Операция сорвалась. Армия застряла на левом берегу реки.

Дигунаем овладел гнев. Он твердо верил, что причинами провала были бездарность его полководцев и, разумеется, деятельность сунских шпионов. Начались новые казни. Армия стояла, разлагаясь и все более поддаваясь унынию.

И тут случилось то, что должно было случиться.

Один из генералов, оставленных на севере, провозгласил императором двоюродного брата Дигуная, Улу, чудом уцелевшего при репрессиях. Дигунай совершил ошибку, свойственную тиранам. Он переоценил свои силы и мощь армии, с которой покинул страну. И недооценил глубину всеобщей ненависти к себе.

После того как известие о перевороте распространилось в армии, стало ясно, что новая попытка переправиться через Янцзы бессмысленна. Армия разбегалась. Даже палачи и лизоблюды, даже придворные поэты и куртизанки по ночам покидали лагерь и прятались в окрестностях.

Дигунай всего этого не видел. Он был охвачен одним желанием — вернуться назад и показать заговорщикам, с кем они имеют дело.

Армии было приказано двигаться на север.

Тая, как снежный ком весной, армия ползла несколько дней, преследуемая сунскими отрядами. И на одной из дневок в шатер императора вошли воспитанные им же беспринципные и трусливые фавориты — послушные еще вчера исполнители приговоров и изобретатели фиктивных заговоров. Они накинулись на императора и закололи его. И никто не пришел к нему на помощь. Труп императора выкинули в реку. Величайший поход завершился.

Прошли века, о Дигунае немало написано историками. Как любой крупный тиран, он интересует ученых и писателей. И что любопытпо: существуют статьи, в которых говорится, что Дигунай был личностью прогрессивной, потому что уничтожал родовую знать и вельмож. Авторы этих статей забывают о том, что он уничтожал всех, виновных и безвинных, лишь с одной целью — удержаться на троне. И если ради этого нужно было уничтожить целые народы — он ни секунды не колебался.

Преемник Дигуная — Улу, принявший императорское имя Ши-цзун, старался наладить жизнь государства.

Ши-цзун вернул столицу на север, ближе к чжурчжэньским землям. Он отдал под суд палачей, лизоблюдов и доносчиков, воспитанных Дигунаем, не сделав исключения даже для тех, кто убил императора. Всех казненных и брошенных в тюрьмы при Дигунае реабилитировали, их семьям было возвращено имущество. А для того чтобы восстановить разрушенное хозяйство страны, он на три года отменил налоги.

Что касается южных Сун, то они, полагая, что наступил удобный момент, двинули свои армии на север. Их войска одержали несколько побед и далеко продвинулись в глубь цзиньской территории, но в 1163 году потерпели поражение, и в следующем году между двумя империями был заключен мир. Этот мир сохранялся сорок лет.

Ши-цзун немало сделал для укрепления государства, привлекая достижения китайской цивилизации, но и сохраняя чжурчжэньские обычаи и законы.

При нем возрождается Великий шелковый путь, и в китайских городах снова слышна арабская, персидская, даже итальянская речь — растут и богатеют торговые кварталы.

Ши-цзун умер в 1189 году, и его преемники продолжали политику мира с Сунами и корейцами и старались сохранять власть над Степью.

Но это им удавалось лишь до тех пор, пока в Степи не появилась новая сила, стремившаяся к завоеваниям.

Этой силой были монголы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.