Глава 6 Положение в Забайкалье

Глава 6

Положение в Забайкалье

Значение армии в государстве. Организация армии и управление ею. Вовлечение армии в политику. Политические партии и эволюция их. Вождизм. Партийная диктатура. Мое решение уйти в Монголию. Соглашение с монголами. Переговоры с китайскими монархическими кругами. Международный фронт борьбы с коммунизмом. Обстановка в Забайкалье. Образование кадра Монгольской армии. Финансовая подготовка монгольской экспедиции. Трудность подготовки движения. Первые успехи Унгерна. Недоразумения между ним и монголами. Противодействие красных. Сосредоточение частей 1-го корпуса в Маньчжурии. Вынужденное изменение плана.

Аппаратом, регулирующим функции государственного организма, всегда является армия. Только правильно созданный аппарат армии может охранить базу государственного строительства как от внутренних, так и от внешних потрясений. Но сила военной организации заключается в ее дисциплине, поэтому, если армия спаяна единой волей командования и цементирована твердой дисциплиной, государство может спокойно существовать и развиваться.

Всегда и везде армия, какова бы она ни была – республиканская, монархическая или даже коммунистическая, – должна управляться единой волей. Это – общеизвестная истина, и коллективная система управления армией нигде не имела успеха. Когда большевикам понадобилось развалить старую Российскую армию, они пропагандировали коллективное управление ею, но, как только им удалось захватить власть и пришлось думать о защите ее, принципы коллективности и ставка на «сознательность» солдатской массы были немедленно сданы в архив.

Наряду с тем, нет более опасного шага, как вовлечение армии в политическую борьбу и возникновение партийности в ее рядах. В настоящее время многие считают, что армия должна знать, за что она борется. Но армия всегда защищает Родину, Нацию и Религию. Разве могут существовать стимулы, более побудительные для проявления жертвенности и героизма со стороны правильно воспитанной армии? Наивно думать, что программа какой-нибудь политической партии может быть более ценной, чем указанные лозунги для любящих свое отечество офицеров и солдат. Я полагаю, что политические рецепты различных партий годны лишь для политиканов, делающих профессию из политических интриг и подсиживаний, но не для защитников родины и своего народа, и среди последних не должно быть места для людей, кои ловко подтасованные политические лозунги, с подпирающей их политической программой, будут считать более сильным побудительным средством для армии бороться за родину и нацию, чем долг всех граждан перед своим отечеством и своим народом.

Наблюдения за эволюцией каждой политической партии, имеющей в основе своей зародыш государственности, показывают, что такие партии после прихода их к власти неизбежно обращаются к национальному объединению во имя общего блага за счет чистоты и неприкосновенности своих партийных программ. Разительный пример в этом отношении представляет собою развитие фашизма в Италии, который ныне перестал быть самодовлеющим фактором государственной жизни страны, растворившись во всей совокупности интересов государства. Нельзя, конечно, отрицать того обстоятельства, что фашизм, как доктрина, близкая национальному бытию итальянского народа, содействовал Муссолини в деле объединения им нации, сыграв в нем тактическую роль. Но специфическая роль фашизма была закончена одновременно с захватом столицы Муссолини, и дальше на сцену выступили уже общегосударственные интересы. И мы видим, что достижения Муссолини неоспоримо велики именно потому, что фашизм не стремился подчинить интересы нации политической программе, а сам растворился в нации. И теперь уже не важно, останется в будущем Италия фашистской или нет. Не менее значительна роль Гитлера в политической жизни Германии, но и в этом случае мы видим на первом плане личность вождя, которому верят массы, а национал-социалистическая доктрина как таковая явилась лишь тактическим приемом политики Гитлера, тем более что в данном случае все стремление нации было направлено на освобождение страны от унижения и гнета Версальского договора.

Все это возможно при наличии во главе движения такой сильной личности, которая смогла бы силой своего влияния заставить массы поверить себе и могла повести их за собой. Если же такой силы и такого влияния на массы в наличии не будет, то и какая-либо партийная программа помочь не в состоянии, тем более что о ценности такой программы надлежит судить лишь после того, как ее принципы оправдают себя, будучи приложены к практической жизни. В противном случае неизбежно полное разочарование в партии, в ее способности быть полезной стране и народу. Русский народ в свое время поверил партии и пошел за ней, ожидая от нее осуществления обещанных мероприятий и улучшений. И поддержка народа была столь сильна, что небольшая в численном отношении партия большевиков поборола в конце концов все препятствия, стоявшие на ее пути к власти. Ленин, руководивший партией в первые дни ее диктатуры, правильно учитывал роль партии в государственном строительстве, и потому он не колебался изменять и совершенно выбрасывать те пункты партийной программы, которые, как выяснила практика, оказались нежизненными или неприспособленными к характеру и интересам русского народа. После смерти Ленина партия подпала под исключительное влияние нового диктатора Сталина, который чистоту догмы социалистического устройства общества ставит превыше всего. И после первых же опытов насильственного внедрения этих догматов в обыденную жизнь народа партия потеряла доверие страны, ее пребывание у власти стало возможно лишь при наличии чудовищного полицейского нажима на народ, но теперь уже становится ясным, что никакой полицейский нажим, никакой террор не спасет партию от гибели и возмездия обманутого народа. И все новые обещания, всякий новый обман советской Конституции теперь уже никого не смогут заставить поверить большевикам.

Но в дни Ленина большевики еще не успели показать свою полную несостоятельность и народ верил им больше, чем нам. Сочувствие населения было на стороне красных, нас, белых, поддерживала лишь сравнительно небольшая группа интеллигенции в городах и казачество. Международная обстановка с окончанием войны также изменилась не в нашу пользу, причем эта эволюция шла очень быстрым темпом. Некоторые иностранные державы, в частности Франция, уже в 1919 году вступили в сношения с большевиками, ведя секретные переговоры о ликвидации национального движения в России. По данным, имевшимся у меня в распоряжении, поборниками подобного направления курса политики Франции были ее представители в Сибири, высокий комиссар, граф Мартель и командующий союзными войсками в Сибири генерал Жанен. Их отношение к адмиралу Колчаку и отношение Франции к генералу Врангелю достаточно показательны, чтобы требовалось еще искать каких-то дополнительных доказательств в подтверждение их враждебных чувств к национальной России.

Фактическая обстановка после падения Омска и разгрома Сибирской армии, как внешняя, лишившая меня возможности иметь необходимое для борьбы снабжение, так и внутренняя, не оставляли никаких иллюзий в отношении возможности продолжения борьбы в Забайкалье. Необходимо было решить, что делать: или продолжать сопротивление наступавшим красным в Забайкалье, или искать новую базу.

Все наличные данные и обстоятельства были мною тщательно взвешены и привели меня к решению уйти в Монголию, в Ургу, где я имел уже достигнутое взаимопонимание с правительством Богдо-Хутухты, несмотря на все препятствия, которые чинились мне при этом представителями старой дипломатии, оставшимися на местах прежней своей службы и пользовавшимися еще некоторым влиянием в силу прежнего своего служебного положения. Беспристрастно говоря, мне пришлось, ведя борьбу с большевиками, с неменьшим упорством бороться с представителями отжившей российской бюрократии, как в лице старых администраторов, так и в лице большинства наших дипломатических представителей за границей. Как те, так и другие решительно отметали революцию, которая их ничему не научила, и являлись апологетами чистой реставрации старого строя, не допуская никаких отклонений от его принципов даже в период революционной борьбы с Коминтерном. Характерным показателем, подтверждающим правильность высказанного, могут служить советские журналы «Новый Восток», статья «Японский империализм», «Тихий Океан» за 1934 год, № 2, и книга «Атаман Семенов и Монголия», в которых фигурируют документальные данные, добытые из захваченного большевиками архива Омского правительства, о доносах на меня в Омск, с усилиями очернить мои действия и придать им характер полной безответственности.

Мое решение перенести борьбу с большевиками на территорию Монголии подкреплялось еще тем обстоятельством, что с эвакуацией чехов из Сибири материальная помощь национальному движению была полностью прекращена, а передача чехами российского золотого запаса большевикам ставила это движение в совершенно безвыходное в смысле его финансирования положение. Кроме того, у себя в тылу я имел опасного врага в лице китайского империализма, возросшего в Маньчжурии под эгидой маршала Чжан Цзолиня. Для противодействия его политике в Маньчжурии мне пришлось вступить в особые отношения с некоторыми из подчиненных ему генералов, среди которых я нашел горячих сторонников моей идеологии в вопросах борьбы с коммунизмом и реставрации монархического строя в Китае. Уже тогда, в 1919—1920 годах, многие из передовых маньчжур понимали, что восстановление императорской власти в Китае является единственной возможностью благополучно ликвидировать тот хаос, который когда-то заварил д-р Сунь Ятсен и с которым сами китайцы до сего времени не могут ничего поделать. Между тем коммунисты, всегда стремящиеся использовать противоречия буржуазного строя в интересах мировой революции, не преминули извлечь для себя все возможное из китайской неразберихи, и три принципа д-ра Суня, ярко окрашенные в красный цвет, были использованы ими для пропаганды революционных идей китайским политическим деятелям и массам населения.

Идея организации борьбы с коммунизмом в международном масштабе явилась у меня с первых же шагов моей деятельности на политическом поприще и была вызвана действиями самих большевиков, которые, едва захватив власть на Дальнем Востоке и в Сибири, сейчас же привлекли военнопленных и китайцев в ряды Красной армии, создавая из них так называемые «интернациональные» части.

Для противодействия красной пропаганде в Китае я задумал привлечь к делу борьбы с Коминтерном представителей китайской общественности, и лучшие генералы армии Чжан Цзолиня примкнули к проектируемому мною плану. Первым, поддержавшим мою идею объединенной борьбы России и Китая против Коминтерна, был светлой памяти покойный ныне генерал Чжан Куйу, который был умерщвлен впоследствии Чжан Цзолинем. К нам примкнул и генерал Гын Юйтин, также казненный в Мукдене. Наиболее длительное и активное содействие мне в борьбе с красным злом было оказано генералом Чжан Хайпыном, ныне маршалом Маньчжурской империи.

Помимо военных, мне удалось заручиться содействием и сочувствием многих общественных деятелей, ныне занимающих выдающиеся посты в молодой Маньчжурской империи. К числу этих лиц относятся: г. Ло Чжуюй, г. Тоин, г. Се Чжеши и знаменитый ученый г. Кан Ювей. Содействие и расположение перечисленных лиц укрепляло меня в неизбежности конечного торжества Белой идеи, тем более что, несмотря на все препоны, которые ставились мне на пути привлечения монгол к общему фронту борьбы с Коминтерном, мне все же удалось вполне договориться с ними при содействии М.А. Шадрина, бывшего переводчика штаба Заамурского военного округа. Знаток монгольского и китайского языков, М.А. Шадрин проявил много энергии и труда по организации монгольского съезда в Чите, на котором были решены первостепенной важности вопросы координированных действий наших против красных.

Итак, невозможность продолжать борьбу на родине, вследствие отсутствия поддержки со стороны уставшего от войны населения, вследствие прекращения возможности иметь нужные для борьбы ресурсы, наконец, вследствие необеспеченности коммуникации по КВЖД, поставила меня перед необходимостью перемещения базы борьбы с Коминтерном с российской территории в Монголию.

Кадр монгольской армии в Забайкалье мною уже был создан и состоял из азиатского корпуса под командой генерал-лейтенанта, барона Унгерна. Был также заготовлен некоторый запас вооружения для развертывания новых формирований в Монголии. Все работы по подготовке азиатского корпуса к походу в Монголию пришлось держать в строгой тайне, и о задуманном мною плане знал ограниченный и особо доверенный круг лиц.

Идею этого движения полностью разделял духовный глава Внутренней Монголии Богдо Наинчи Хутухта, который агитировал среди монгол за поддержку моего плана. Впоследствии китайцы жестоко отплатили ему за эту поддержку: будучи обманным образом завлечен китайцами к себе, он был расстрелян ими без всякого суда. В осуществлении моего плана близкое участие принимал и представитель княжества Хамба, который одновременно являлся и посланцем ко мне далай-ламы; а с многими прочими представителями теократической власти в Монголии, Тибете и Синцзяне было достигнуто взаимное понимание.

Самое трудное было обеспечение финансовой базы похода и существования корпуса в Монголии в первое время, до занятия им Калгана. С занятием этого пункта монголами мы включили в наше движение крупные китайские группировки, имевшие своей целью реставрацию монархического строя в Китае. Монголия же должна была приобрести полную политическую самостоятельность и искать союза с Китайской империей для совместной с нами борьбы с Коминтерном. В финансовом отношении азиатский корпус был снабжен, конечно, недостаточно, но я не мог отпустить в распоряжение барона Унгерна более 7 миллионов золотых рублей.

Обстановка последних дней моего пребывания в Забайкалье была настолько тяжела, что предполагаемое движение азиатского корпуса необходимо было тщательно скрывать не только от красных, но и от штаба армии. Тем не менее удалось сделать все, что было возможно, при ограниченных наших ресурсах и при тех труднопреодолимых пространствах, которые отделяли нас от руководящих центров ламаистских владык, с сохранением полной тайны. В интересах той же маскировки истинных целей движения, после выхода последних частей корпуса из пограничного района Акша-Кыра я объявил о бунте азиатского конного корпуса, командир которого, генерал-лейтенант, барон Унгерн вышел из подчинения командованию армии и самовольно увел корпус в неизвестном направлении.

В самом начале движения барон Унгерн имел успех и быстро занял столицу Северной Монголии – Ургу. Однако с занятием Урги и установлением непосредственной связи с правительством хутухты начались недоразумения между монголами и бароном, которые были вызваны диктаторскими тенденциями последнего. Такое явление вполне могло иметь место, так как прибывший в мае 1921 года из Урги князь Цебен жаловался мне, что барон Унгерн совершенно не желает придерживаться вековых традиций монгольского правящего класса, игнорируя их со свойственной ему прямолинейностью. С этим надо было серьезно считаться, но особой угрозы факт этот пока не представлял, так как азиатский корпус фактически был предназначен к роли авангарда моего движения, ибо вслед за ним должен был выступить я с остальными кадровыми частями Дальневосточной армии.

Красная Москва забила тревогу. Подготовляя движение в Азию для революционизации ее путем овладения Монголией и Синцзяном, красные должны были приложить все старания к полной ликвидации частей барона Унгерна, и потому ими были приняты в этом направлении все меры подкупа и провокации, помимо отправки навстречу барону крупных частей Красной армии. Движение барона Унгерна не встретило сочувствия также со стороны политических представителей иностранных держав в Китае, Монголии и Синцзяне, которые не понимали агрессивных планов Коминтерна в отношении материка Азии и рассматривали поход барона Унгерна с точки зрения чистой авантюры.

После выступления азиатского корпуса и занятия им Урги я стал подготовляться к походу вслед за ним. Для этого необходимо было по возможности безболезненно вывести из боя части 1 – го корпуса генерала Мациевского, который составляли казачьи полки и полки моего старого Особого маньчжурского отряда. Постепенно я начал стягивать их к границам Маньчжурии, чтобы впоследствии их можно было легко перебросить в район Хайлара, где к ним должны были присоединиться китайские части генерала Чжан Куйу для того, чтобы совместно двигаться на Ургу. Одновременно части Сибирской армии должны были быть эвакуированы в Приморье. К 20 ноября я должен был вывести армию на маньчжурскую территорию и надолго проститься с родным мне Забайкальем.

Однако в последний момент обстановка сложилась так, что мне внезапно пришлось изменить свой план.

Я вынужден был отказаться от намерения идти в Монголию и принял решение перебросить свою ставку и всю армию целиком в Приморье.

В Приморье, как я точно знал, находилось на складах свыше 60 тысяч винтовок с большим количеством патронов к ним, а также предметы воинского снаряжения и обмундирования. Все это могло быть использовано для нужд Дальневосточной армии.

Приняв это решение, я должен был немедленно известить барона Унгерна и генерала Чжан Куйу об изменении принятого нами плана и о внесении вытекающих из этого коррективов в выполнение намеченных операций. Кроме того, я инструктировал барона, каким образом ему следовало поддерживать добрые отношения с монголами, чтобы не оттолкнуть их от себя и тем не провалить всей намеченной кампании.

Конечно, если бы я предполагал, что мне с кадровыми частями 1-го корпуса не удастся последовать в Монголию немедленно вслед за азиатским корпусом, я учел бы особенности характера барона Унгерна, прямолинейность и непосредственность которого затрудняли установление надлежащих взаимоотношений с монгольскими вождями. Может быть, пришлось бы выбрать другое лицо для возглавления экспедиции, но, считая корпус Унгерна лишь авангардом своих сил, я не придавал особого значения этим качествам, рассчитывая, что руководство экспедицией и сношения с монголами будут находиться в моих руках и что я сумею надлежащим образом оказывать влияние на Романа Федоровича. Теперь же, с изменением плана, приходилось ограничиться лишь письменными указаниями ему, и я весьма опасался, что это могло оказаться недостаточным. Поэтому я командировал несколько своих офицеров к барону и сам предполагал вернуться к проведению в жизнь своего плана так скоро, как только обстоятельства это позволят. Я был уверен в том, что нам не придется долго задержаться в Приморье, ибо политика Японии в то время была уже ясна и можно было с уверенностью предполагать, что она выведет свои войска из пределов российской восточной окраины прежде, чем нам удастся закрепить свое положение в Приморском крае.

Исходя из изложенных соображений, я приказал забайкальским частям корпуса генерала Мациевского оставаться пока в Хайларе, за исключением одной бригады, которая должна была быть переброшенной вместе с остальными частями корпуса в Приморье, что было согласовано с генералом Чжан Куйу, с которым в то время должен был считаться сам глава трех восточных провинций маршал Чжан Цзолинь.

Сам же я принял решение по прибытии в Приморье немедленно совершить переворот во Владивостоке, удалив оттуда так называемое Земское правительство (Антонова), ради сохранения находившихся в городе ценностей и обращения их на нужды продолжения борьбы с Коминтерном. Заручившись содействием некоторых китайских военачальников в Северной Маньчжурии, я получил уверенность в том, что мне удастся, раньше чем экспедиционные силы Японии оставят русскую территорию, эвакуировать все ценное из Приморья в Хайлар. Кроме того, я предполагал, что амурские и уссурийские казаки уйдут вместе со мной и добровольцами Дальневосточной армии из Приморья.

Имея влиятельных сторонников в Мукдене, Пекине и Халхе, можно было снова попытаться осуществить план движения от Хайлара на Ургу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.