Недальний полёт первой Думы

Недальний полёт первой Думы

В 1906 году, 27 апреля по старому стилю, 10 мая по новому, в России появилась Государственная Дума. Политический идол парламентаризма, который К. П. Победоносцев называл «великой ложью нашего времени», был воздвигнут против воли царя и при пассивном равнодушии масс усилиями кучки интриганов, мечтателей и честолюбцев. Рухнувший в 1917 году, идол сей был восстановлен семьдесят шесть лет спустя, и высится над страной до сих пор. Та Дума и те думцы, конечно, мало похожи на нынешних. В тех было побольше совестливости и принципиальности, поменьше цинизма и корыстолюбия. Те не продавались – по крайней мере, так откровенно, как эти. Не разъезжали на машинах с мигалками, не обзаводились привилегиями и квартирами за казённый счёт. Но тех и этих роднит самовлюблённая уверенность: уж они-то знают, куда вести Россию. Между тем Россия, то ли по доверчивости, то ли с похмелья голосовавшая за них, мучается вопросом: а на кой, собственно, нужны народные избранники? Наше кривое законодательство и творимое под его прикрытием беззаконие не дают сегодня ответа на этот вопрос. Столетие назад амбициозное доктринёрство и безответственное пустозвонство быстро привело первую российскую Думу к краху.

По обе стороны ковровой дорожки

Солнечные потоки, дробясь и ломаясь между стёклами огромных окон, вливаются в пространство двусветного зала. Всё блестит и играет в их лучах: паркет, люстры, золотое шитьё придворных мундиров, бархатные ступени престола, императорский вензель на пурпурной спинке трона. Толпа сдержанно шумит в зале. Гул стихает; из невидимой дали, как будто с небес, льются звуки гимна. «Боже, Царя храни…» И двери отворяются.

«В зал вошли скороходы в старинных одеяниях; за ними высшие сановники несли государственные регалии, привезённые из Москвы: государственное знамя, государственный меч, скипетр, державу и бриллиантами сверкающую царскую корону. Затем шли: государь в мундире Преображенского полка; обе государыни в белых сарафанах и жемчужных кокошниках; великие князья и княгини; придворные чины; шествие замыкали фрейлины в русских костюмах и военная свита государя». Так описывает событие историк С. С. Ольденбург. Место действия – Георгиевский зал Зимнего дворца. Время – утро 27 апреля (10 мая) 1906 года. Торжественная церемония открытия первой Государственной Думы.

Совершили молебствие. Государь поднялся по бархатным ступеням, воссел на трон. Министр двора с глубоким поклоном подал ему лист бумаги. Николай II поднялся и, стоя у трона, стал неторопливо и раздельно, с выражением, читать:

«Всевышним промыслом врученное мне попечение о благе Отечества побудило меня призвать к содействию в законодательной работе выборных от народа. С пламенной верой в светлое будущее России я приветствую в лице вашем тех лучших людей, которых я повелел возлюбленным моим подданным выбрать от себя. Трудная и сложная работа предстоит вам. Верю, что любовь к Родине и горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас. Я же буду охранять непоколебимыми установления, мною дарованные, с твёрдой уверенностью, что вы отдадите все свои силы на самоотверженное служение Отечеству… Господь да благословит труды, предстоящие мне в единении с Государственным Советом и Государственной Думой, и да знаменуется день сей отныне днём обновления нравственного облика Земли Русской, днём возрождения лучших её сил. Приступите с благоговением к работе, на которую я вас призвал, и оправдайте достойно доверие царя и народа. Бог в помощь мне и вам».

Всё время, пока бархатистый царственный баритон произносил эти слова, толпа в зале стояла не шелохнувшись. Длинная ковровая дорожка рассекала толпу на две части. По одну сторону – блеск и пестрота мундиров, эполет, орденов, сияние бриллиантов и колыхание перьев на дамских уборах. По другую – монотонность тёмных фраков, сюртуков, пиджаков и даже косовороток. Как праведники и грешники одесную и ошуюю Царя Небесного, так тут, по правую руку царя земного – его придворно-вельможное воинство, блистательное, величественное, своекорыстное и вороватое; по левую – «выборные от народа», адвокаты, профессора, земские гласные, журналисты, священники, крестьяне. Между теми и другими – пропасть. Но в тот момент, похоже, их одолевали близкие чувства.

Великий князь Константин Константинович, двоюродный дядя государя, сентиментальный поэт, не мог сдержать чувств: «Чем дольше он читал, тем сильнее овладевало мной волнение; слёзы лились из глаз. Слова речи были так хороши, так правдивы…» – записал он вечером в дневнике. Депутату Родичеву речь тоже понравилась. «Хорошо написанная, она была ещё лучше произнесена, с правильными ударениями, с полным пониманием каждой фразы». Похвалил и депутат Муромцев: «Государь – настоящий оратор; у него отлично поставлен голос».

Голос умолк, государь поднял глаза от бумаги. После трёхсекундного молчания загремело общее «ура!». Миг единения царя и народа. Так начиналась история парламентаризма на одной шестой части суши.

«Лучшие люди» – кто вы?

27 апреля утром никто толком не знал, каким окажется политический расклад думского пасьянса. Состав народного представительства формировался путём хитроумного сложения, вычитания, деления и умножения. Дума была учреждена манифестом 6 августа 1905 года, и тогда же издан сословно-цензовый избирательный закон. Грянули революционные события, под давлением оных явился манифест 17 октября. Права Думы обещано было расширить, и при этом, «не останавливая предназначенных выборов… привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав». Расплывчатая формулировка, плод взаимодействия революционной стихии, либерального словоблудия, политических амбиций премьера Витте и глубокой ненависти, которую Николай II питал к любым проявлениям парламентаризма.

Правительство графа Витте с обыкновенной для любого Российского правительства неторопливостью подготовило проект нового избирательного закона лишь через семь недель. 11 декабря, когда в Москве боевые дружины рабочего Совета из подворотен, окон и с чердаков палили в солдат и казаков, закон был подписан государем. Переброшенный из Питера Семёновский полк штурмом взял Пресню; генерал Меллер-Закомельский, предтеча атаманов Гражданской войны, с отрядом в двести головорезов двинулся по Сибирской железной дороге, на пути разоружая и расстреливая Советы… На этом фоне 20 февраля появился ещё один манифест. За традиционными фразами о сохранении самодержавия скрывался компромисс: всесословное представительство, состоящее из выборной Думы и полу-выборного, полуназначенного Государственного Совета. Любой закон отныне, чтобы вступить в силу, должен был получить одобрение в Думе и в Государственном Совете, а затем быть подписан государем. Дума, таким образом, наделялась правами законодательной запруды: она могла торпедировать чужую законодательную инициативу, но не имела возможности реализовать собственную.

Межеумочность русской демократии проявилась в избирательном законе, написанном так, как робкий купальщик входит в холодную воду: ножкой попробует – отдёрнет, шаг шагнёт – отпрыгнет. Возрастной ценз – двадцать пять лет. Избирательных прав не получили: женщины (курица – не птица?), военнослужащие, полицейские, чиновники ряда государственных учреждений (поди-ка, послужи!), учащиеся вне зависимости от возраста (нос не дорос!), осуждённые, подследственные и почему-то кочевники. Для некоторых разрядов избирателей был установлен имущественный ценз (доход или недвижимость) и ценз оседлости (полгода – год). Избиратели разделялись на четыре категории: землевладельцы, крестьяне и казаки, городские избиратели, рабочие. Каждая из категорий подразделялась: крупные и мелкие землевладельцы, домовладельцы, плательщики промыслового налога, квартиронаниматели и т. д. Выборы были непрямыми, представительство разным. К примеру, от тысячи рабочих избирался один уполномоченный, затем уполномоченные губернии собирались на съезд, и уже тут выбирали положенное количество депутатов. Наиболее значительным по отношению к их численности было представительство землевладельцев (в европейской России – 32 % выборщиков), вообще же, больше всего выборщиков – крестьян (42 %).

Выборы на основе такого замысловатого закона тянулись полтора месяца, март – апрель 1906 года. И то не закончились: в Польше, на Кавказе и в Средней Азии, где действовали особые правила, процесс продолжался. 27 апреля на торжественное открытие Думы прибыло около 450 депутатов, а к моменту роспуска, к 8 июля, их числилось 499. Партийно-фракционный состав определился не сразу. Рьяные революционеры, эсеры и эсдеки, бойкотировали выборы. В последний момент, в апреле 1906 года, IV съезд РСДРП отменил бойкот, и эсдеки ринулись агитировать выборщиков. Так в Думе оказалось с десяток социал-демократов. Партии благонамеренных, «Союзу 17 октября», тоже не повезло: всего 13 депутатов. Объединившись с себе подобными, они составили группу «мирного обновления» – 26 человек, выросшую потом до 60. Уж кому сопутствовал успех, так это интеллигентской партии конституционалистов-демократов. Когда депутаты расселись в зале заседаний, то насчитали там 161 «кадета». Со временем их количество дошло до 190. Около сотни беспартийных депутатов, по большей части крестьянских, объявили себя «левее кадетов» и образовали «Трудовую фракцию».

В общем, Дума оказалась оппозиционной, настроенной на драку с властью. Либеральные доктринёры-кадеты и полусоциалисты-трудовики, образовав блок, составили в ней абсолютное большинство. И, со свойственной российским либералам нетерпимостью, принялись устанавливать в Думе свою диктатуру. Впрочем, 27 апреля утром об этом ещё никто не знал.

В Таврический дворец мимо «Крестов»

Отгремело верноподданническое «Ура!» под сводами Георгиевского зала, и четыре с половиной сотни депутатов вышли на залитую апрельским солнцем Дворцовую набережную. Почему-то было решено доставить «выборных от народа» к месту работы в Таврический дворец пароходом. На набережных и на мостах, хоть день был будний, четверг, собрались немалые толпы: мещане, интеллигенты, чиновники, студенты, рабочие. Кричали что-то. Под шум пароходной машины депутатам слышалось: «А-мни-сти-я! А-мни-сти-я!» Миновали Литейный мост, впереди слева замаячила кирпичная громада недавно построенной образцовой петербургской тюрьмы. То ли рябило в глазах, то ли воистину из зарешеченных окон тюремных камер «Крестов» депутатам махали белыми платками. Ох уж этот белый цвет, символ непорочности и милосердия! Наверное, народные избранники, воспитанные на сюжетах Руссо и Толстого, Герцена и Войнич, и в самом деле верили, что в царском узилище томятся невинные жертвы злых законов и благородные борцы за свободу человечества. Мелькание белых тряпок на фоне мрачных тюремных стен они восприняли как благословение свыше. Начало работы первого российского парламента сопровождалось двойной санкцией: верховной власти с высот трона и преступного элемента из глубин уголовной тюрьмы.

От пристани к Таврическому дворцу шли сквозь строй воодушевлённого люда, тоже кричавшего что-то бодрое и, конечно, антиправительственное. Вошли во дворец. К этому времени депутатами уже вполне овладела эйфория, характерная для дилетантов, впервые почувствовавших себя властью. Поэтому молебен, с коего началась работа Думы, прошёл скомкано: не молитвенное было настроение. Под пение церковного хора добрая половина депутатов, суетясь и размахивая руками, перебегала из угла в угол, нервно рассуждая о всеобщей амнистии. Молебен закончился, заняли места в зале заседаний. Тут выяснилось, что единственной организованной силой в Думе являются кадеты. Их ставленник, профессор римского права С. А. Муромцев, практически единогласно был избран председателем.

Любопытная деталь: на выборах в Думу провалились лидеры партий. Не прошёл либеральный диктатор П. Н. Милюков, вождь кадетов; забаллотированы были создатель «Союза 17 октября» Д. Н. Шипов и его соратник-соперник А. И. Гучков. Руководство Думы пришлось выбирать из фигур второстепенных. На все руководящие посты кадеты провели своих людей.

Право на убийство

Президиум ещё не был сформирован, а Муромцев, едва поднявшись на председательское место, тут же предоставил слово творцу кадетских представлений о свободе И. И. Петрункевичу. Взойдя на трибуну и открыв рот, Петрункевич, таким образом, вписал себя в историю как первый в России парламентский оратор. Речь его была вполне ожидаема и вполне политически скандальна. «Долг чести, долг совести требует, чтобы первое свободное слово, сказанное с этой трибуны, было посвящено тем, кто свою жизнь и свободу пожертвовал делу завоевания русских политических свобод… Свободная Россия требует освобождения всех, кто пострадал за свободу».

Сказано красиво, но вдумаемся – о чём? Кто, собственно, из находящихся в тюрьмах, на каторге или в ссылке страдал за свободу? Не кадеты, не октябристы, не иные мирные вольнодумцы. А вот кто: участники вооружённых восстаний; матросы, бунтовавшие в Севастополе, пьянствовавшие и убивавшие офицеров в Кронштадте; эсеры-бомбисты, отправлявшие на тот свет одного сановника за другим; максималисты-экспроприаторы, грабившие банки якобы ради помощи делу революции. Из них кое-кто, действительно, томился в узилищах. За два месяца до думских выборов девушка в платье гимназистки, Маруся Спиридонова, пятью выстрелами в живот смертельно ранила тамбовского чиновника Луженовского; за это была отправлена на каторгу. Тем же путём шли Анастасия Биценко, застрелившая генерала В. В. Сахарова, Пётр Карпович, убивший министра народного просвещения Н. П. Боголепова, Егор Сазонов, взорвавший министра внутренних дел В. К. Плеве, и иные, готовые беззаветно служить идейному человекоубийству.

Жертвами «борцов за свободу» еженедельно, ежедневно, до открытия Думы и после, становились генералы, прокуроры, губернаторы, полицейские приставы, обыкновенные городовые, случайные прохожие. На пятый день работы Думы был убит начальник Петербургского порта адмирал Кузьмич. Ещё через две недели в Севастополе грохнула бомба, адресованная генералу Неплюеву; он уцелел, зато погибло восемь человек, оказавшихся рядом, из них двое детей. Всех арестованных и осуждённых за подобные деяния Петрункевич требовал немедленно освободить. А также и обыкновенных уголовников, совершавших грабежи и убийства. Они ведь тоже страдают за свободу. Что есть преступление, как не крайнее проявление социальной свободы?

Русская история – какое-то постоянное «дежавю». На нашей памяти, в 1989 году, тоже весной, на первом заседании Съезда народных депутатов разыгралась похожая сцена. На трибуну выбежал грузинский депутат-демократ, произнёс пламенную речь о жертвах борьбы за свободу, убитых солдатами при наведении порядка в Тбилиси… Помнится, по его призыву зал почтил вставанием память героев-борцов… Очень всё было трогательно. Не раз вспоминал я потом эту сцену – и когда мой коллега-осетин, огромный, сильный мужчина, с искажённым лицом и округлившимися глазами кричал мне: «Что они там делают, что делают? Давай поедем с тобой в Цхинвали, объясним им, что мы вместе жили, грузины, осетины, русские, что нельзя убивать соседа только потому что он другой нации». И когда сам был в Сухуми накануне грузино-абхазской войны и видел, как назревает этот кровавый нарыв. И когда узнал о гибели своего доброго знакомого, полковника Советской, ах извините, уже Российской армии, убитого во времена Гамсахурдия на улице Тбилиси… Конечно, не депутаты Межрегиональной группы развязывали кровопролитие на руинах Советского Союза. Но идея – разрушить ненавистный режим любой ценой, даже ценой «малых» войн и межнациональных конфликтов – это была их идея. Так же, по убеждению многих депутатов первой Думы, любые средства хороши были для ниспровержения самодержавия. Даже убийства ни в чём не повинных детей. Такие вот общечеловеческие ценности: права и свободы для одних за счёт жизней других.

Словом, Дума подавляющим большинством голосов решила ходатайствовать перед государем о всеобщей амнистии. Это так только называлось – ходатайствовать. На самом деле – требовать.

Семьдесят три ступени в никуда

Требование облекли в форму ответа на тронную речь. Адрес на имя государя был составлен оперативно, и принят 4 мая почти единогласно. Даже крайне-правые, несколько человек, не решились голосовать против, предпочтя покинуть зал. Воздержались, как ни странно, социал-демократы: не хотели «подачек от буржуазии». В Адресе говорилось об «ответственном министерстве», то есть о правительстве думского большинства, об упразднении Государственного совета («недемократичного» по мнению думцев), о решении аграрного вопроса путём конфискации помещичьих земель… Каждый из этих пунктов действовал на правительство, как красная тряпка на быка, любого хватило бы, чтобы завести отношения представительной и исполнительной власти в безнадёжный тупик. Но центральным было требование амнистии.

Следом за ним было выдвинуто требование отмены смертной казни даже по приговорам военных судов. Тщетно министр юстиции Щегловитов и военный прокурор Павлов приводили цифры: в марте революционерами убито пятьдесят представителей власти, в апреле – пятьдесят шесть, в мае – сто двадцать два… Их просто не слушали; Павлову и говорить-то не дали, прогнали с трибуны криками «Убийца! Палач!». Дума открыто и радостно шла на конфликт с правительством и с царём. Эйфория, закружившая головы депутатам в тот солнечный весенний день 27 апреля, надолго поселилась под куполом большого зала Таврического дворца. Каждая новая смелая речь, каждый выпад против власти, каждое заведомо неприемлемое для правительства предложение взвинчивали экзальтированных «избранников народа», предводительствуемых кадетами. Эти последние почему-то не сомневались: ещё один, последний и решительный натиск – и стена рухнет, правительственный лагерь в ужасе разбежится, царская власть исчезнет как сон, и настанет в России светлый рай либеральных ценностей, гражданское общество, правовое государство, управляемое, конечно же, ими, кадетами. В президенты, или, на худой конец, в премьеры при бессильном «конституционном» монархе намечали профессора Муромцева, а ещё лучше – профессора Милюкова.

И вновь до боли знакомая картина, не правда ли? Этот наивный гражданственно-правовой романтизм, эта слепая вера в святую истинность западноевропейских буржуазных ценностей. Эта уверенность в своём праве говорить от имени многомиллионного народа и в знании простых рецептов, способных привести народ к счастью. Эта вообще самоуверенность людей, никогда ничем не управлявших, профессоров, адвокатов, средней руки литераторов, готовых делить между собой министерские портфели. Как похоже на раннего Собчака, раннего Гайдара, на многих других – забытых или убитых – деятелей времён перестройки и распада СССР… С другой стороны – как не вспомнить и 1993 год, лихую эскалацию противостояния законодательной и исполнительной властей. «Есть упоение в бою». Заканчивалось всё всегда одинаково: крахом одних, кровью других, беззаконным захватом власти третьими.

А что правительство? Оно вело себя до странности пассивно, как будто репетировало свой будущий позорный крах в феврале Семнадцатого. Премьер-министр И. Л. Горемыкин, сменивший обанкротившегося Витте, мирно дремал на заседаниях Думы. На заседаниях Совета министров, впрочем, он тоже порой дремал. Министрам, по наивности или по долгу службы пытавшимся выступать с думской трибуны, депутаты кричали «В отставку!» и проваливали их предложения. В свою очередь, министры вместе с покладистым Государственным советом отвергали думские проекты. За семьдесят три дня существования первой Думы один-единственный законопроект прошёл все инстанции и «восприял силу закона», а именно: правительство предложило выделить пятьдесят миллионов рублей на оказание помощи голодающим; Дума, в пику правительству, сократила сумму до пятнадцати миллионов; Государственный совет одобрил, а государь подписал.

Единения «лучших людей от народа» с царём и его чиновниками не получилось. Вечером 8 июля государь в своём петергофском Нижнем дворце долго совещался с послушным Горемыкиным, с петербургским градоначальником фон-дер-Лауницем и с министром внутренних дел Столыпиным. Последнего даже пригласил отобедать вдвоём на балконе, с видом на залив. Итог совещаний был обнародован утром 9-го, в воскресенье: указ о роспуске Думы, манифест о сохранении в неизменности принципов всесословного представительства, указ об отставке Горемыкина и о назначении Столыпина главой правительства. Таврический дворец по приказу градоначальника был оцеплен полицией. Роспуск первой Думы обошёлся без серьёзных эксцессов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.