Петр I, магнит-руда и Демидовы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Петр I, магнит-руда и Демидовы

Знаменитая фамилия — Демидовы.

Малейший шаг каждого, кто ее носил, прослежен и распубликован историками не одной страны. Потому что Демидовы, конечно же, были явлением не столько уральского и не только российского — мирового масштаба.

За многое можно славить эту семью.

И за то, что один только Никита Демидов с сыновьями построил на уральских землях за необычайно короткий период — с 1702 по 1745 год — свыше двадцати крупнейших (даже по европейским меркам) железных и медных заводов.

И за удивительную оборотистость, умение «нажить деньгу», которую они не складывали в кубышки, а заставляли работать. Их капиталы воплощались в домны, кузни, молоты, водяные приводы, корабли… А когда Демидовы тратили свои деньги, то тратили так широко и дерзко, что мир замирал в завистливом восторге. К примеру, уж если делать подарок новорожденному сыну Петра (в 1715 году) — так положить ему на зубок одним махом сто тысяч рублей (по тому времени это была стоимость трех-четырех крупных заводов)!

И за умение мыслить широко, государственно. Не с бухты же барахты они создали и Демидовский лицей в Ярославле, и Демидовские премии ученым. Видели, куда надо деньги вложить — чтоб и государству на века прибыток был.

Но основу их громкой всесветной известности все же положили выделанные на принадлежащих им многочисленных уральских заводах чугун, железо, сталь, медь и изделия из них — отменного, часто никем не превзойденного качества… Изделия демидовских заводов недаром развозили по всему миру.

Мы же здесь расскажем только об одной стороне этой замечательной деятельности Демидовых, может быть не столь часто подчеркиваемой их биографами, но, бесспорно, огромно значащей для становления русской черной металлургии. Демидовы первыми в России на своих заводах стали плавить металл из магнитной железной руды. Они первыми освоили те руды, которые и поныне являются главными в черной металлургии. Это был для отечественной металлургии революционный рывок.

Но вот тут уместно сказать, что заслуги в этом — не только и не столько Демидовых. На этот путь Демидовых направил, и не просто направил — вытолкал, великий преобразователь земли русской Петр I. Именно ему принадлежит честь первым в своей державе оценить будущее нового для России типа руд, заставить своих приказных заняться их отысканием, изучением и, наконец, найти достойного исполнителя для освоения их выплавки.

«Великий Петр Алексеевич, — писал Д. И. Менделеев в своем труде „Уральская железная промышленность в 1899 году“, — провидя современное значение железа, поставил добычу его во главу уральских усилий. И слава дел этих загремела в мире».

Здесь надо иметь в виду, что до конца XVII века главной железной рудой, с которой работали русские плавильщики, были отложения лимонитов (названы так по греческому слову «лимон» — луг) — осадков водных окислов железа в болотах, озерах в виде пленок, хлопьев, порошков, бобовин и тому подобных формах, распространенных на Русской равнине. Эти руды залегали мелкими, изолированными, часто далеко друг от друга отстоящими гнездами и потому не могли быть серьезной сырьевой базой крупного металлургического производства. Кроме того, они нередко содержали примеси, вредящие качеству выплавляемого металла.

Но именно с переработки таких руд и зачиналась русская железоделательная промышленность. На плавку именно таких руд был рассчитан и первый уральский завод, который достался Демидовым, — Невьянский. Но не так задумывал заказчик строительства этого завода — Петр I. Это получилось как бы и во исполнение его указаний, но в то же время — явно вопреки отчетливо выраженной воле самодержца.

События развивались так.

Магнитный железняк, руда, широко используемая тогда в металлургии европейских стран, в России был практически неведом. Непонятно до сих пор поэтому, кто и как сообщил царю, что залежи такой руды есть на Урале. Как пишет Котловский в «Горном журнале» (№ 8, 1846 год), «…к сожалению, имя человека, которому случай или опытность указали путь к открытию рудника… (горы Высокой. — Л.С.) не сохранилось для нас и в преданиях…» Известно одно — в 1696 году царь написал тобольскому воеводе: «…ведомо государем учинилось, что в Верхотурском уезде есть камень-магнит железная руда. И тот магнит привезенный является во многих местах, а в присылке в Сибирский приказ не бывает…» Петр повелел немедленно разведать места, где этот магнит залегает, оценить обилие его, накопать для пробы и прислать в Москву на опытные плавки.

Вероятно, какие-то сведения об этой руде были и у воеводы.

В ином случае как объяснить, что посланный им на розыск стрелецкий десятник Федор Накоряков почти сразу же вышел на место, где эта руда — почти в полутора сотнях верст от Верхотурья, «от деревни русских ясачных людей Терешки Надеева, от реки Тагилу версты две в горе…» — просунулась на свет дневной небольшим обнажением, «в длину две сажени, в вышину сажень с осьмью вершками…» Из этого места (из чего можно заключить, что и образец такого вида руды у него был перед глазами) исполнительный Накоряков наломал три пуда магнитного камня и доставил все в Верхотурье.

Как вскоре стало ясно, местные кузнецы и плавильщики обращению с такой диковинной рудой обучены не были. Выполняя приказ царя, воевода камень отослал в Москву.

Работавшие в Оружейной палате иноземные мастера быстро провели пробную плавку. И оказалось, что железо получается из магнитной руды «неще шведского, но годное на всякое дело».

Никита Демидов

Первую найденную в России магнитную железную руду было решено исследовать обстоятельно. В два адреса — в Ригу и Амстердам — было решено ее отправить на опробование.

В Риге посылку со ста фунтами этой руды получил опытный рудоплавильный мастер Иоганн Меллер. Его попросили получить из нее железо и оценить его качество. Видимо, мастер и очень умел был в своем деле, и честен. Он не только тщательно произвел передел руды, определил химический состав ее и полученного железа, но и указал на высокую примесь в сырье другого металла — драгоценного серебра. Валютного металла оказалось в присланной железной руде не так уж и мало. Меллер получил из тридцати фунтов ее два с половиной лота (примерно тридцать один грамм по метрической шкале) серебра. А изделия из полученного железа рижанин охарактеризовал самыми лестными словами.

Но настоящее, и очень весомое, международное признание, так сказать, путевку на международные рынки, уральской руде выдали амстердамские мастера. Управленцы Сибирского приказа послали очень хорошо относившемуся к России бургомистру Амстердама фон Витцену семь фунтов уральского магнитного железняка. Тот передал руду для обследования «опытному мастеру Андрею Ганлусгрилле»… Видимо, и в этот раз уральская посылка попала в весьма достойные руки. Мастер оказался сведущим не только в тонкостях переработки руд, но и много повидал их в «естественном» залегании (так можно судить по его оценке присланной руды). Изучив посылку всесторонне, он сказал, что руда и так довольно богата железом. Но по ряду признаков присланная проба взята с самой верхней части залежи. Глубже же руда должна быть еще более богата железом. И не постеснялся, искрение позавидовал владельцам рудника, где добывают такую руду. Они ведь должны будут очень хорошо заработать и на добыче, и на переделе руд такого высокого качества. И, как и рижский мастер, указал: ценность этой руды не столько в том, что она почти не содержит никаких вредных или плохо влияющих на качество выплавляемого металла примесей, сколько в том, что она содержит серебро и несколько других «легирующих» компонентов, которые значительно повышают качество изделий из выплавленного из нее железа.

Бургомистр Амстердама фон Витцен, ознакомившись с заключением знающего мастера, от имени купцов-торговцев рудами и металлами сделал русским чиновникам несколько важных предложений. Если такое жедезо и руда будут ими поставляться на европейские рынки, то амстердамские торговые ряды будут для них всегда широко открыты. Охотно приобретут здесь и пушки из уральского металла. Только, дружески предостерег бургомистр, не прельщайтесь возможностью выплавлять из этих руд еще и серебро — и дорого слишком, и намного ухудшит качество изделий из обедненного железа.

В том же 1697 году в уральскую глухомань были посланы грамотные специалисты во главе с подьячим Сибирского приказа Иваном Салмановым и рудоплавильным мастером — греком на русской службе — Александром Левандианом, чтобы по пути на обследование сибирских месторождений они тщательно изучили верность донесения верхо-турского воеводы и определились: а сколько же может скрываться в этой горе пудов железных руд?

Посланные были действительно первоклассными знатоками.

Они первыми и поняли, что в случае с Высокой горой получили люди не какую-то отдельную жилу магнитного камня, а залежь железных руд колоссальных размеров. Они первые доказали: вся гора сложена… рудой! Размеры же горы впечатляли — высотою в двести саженей (свыше четырехсот метров), длиною основания в версту, она имела еще и практически плоскую вершину площадью почти в десять тысяч квадратных саженей!..

После обстоятельного обследования сказочных по запасам выискиваемых по всей Европе руд верхотурский воевода Дмитрий Протасьев написал царю Петру челобитную, в которой настаивал убежденно на срочной необходимости ставить на этом месторождении рудники и железоплавильные заводы, поскольку «прибыль-де от этого государю велика будет». Особенно нравились воеводе обилием и руд, и воды, и лесов места по Нейве-реке.

Получив столь восторженные отзывы из-за границы и от своего воеводы об уральских магнитных рудах, и решил Петр Первый: «Для нужд России, конечно же, потребно, и срочно, строить новый завод для плавки именно таких руд». И распорядился: немедля отправить сведущих людей подыскать для него место. Более того, царь стал срочно подыскивать человека, которому можно бы было доверить поставить такой завод. И тут, перебирая кандидатуры, припомнил он приглянувшегося ему недавно тульского заводчика, кузнеца и знатного мастера-оружейника (что немаловажно — завод задумывался в первую, конечно, очередь для выпуска военной продукции) Никиту Демидыча Антуфьева.

Кузнец получил цареву грамоту с чрезвычайно выгодным предложением — ему выдавалась тысяча рублей подъемных денег, представлялось право набрать из сибирских людей до сотни работных людей и, построив, использовать завод десять лет для себя и только потом продать его казне.

Но тогда, в 1697 году, это предложение тулянину не показалось заманчивым. Сославшись на чрезвычайную загруженность принадлежащих ему тульских заводов государевым заказами, боязнью сорвать их выполнение без личного догляда, Демидов отказался. Чтобы не показать царю, что он небрежно относится к его замыслам, хитрый Демидов предложил отправить на строительство нового предприятия своего лучшего ученика Марка Евсеева, сам же в этом случае намеревался съездить на Каменный Пояс только на одно лето проконсультировать строительство. По-видимому, показалось тогда осторожному дельцу, что рискованно в неведомых краях браться за плавку незнакомой руды.

Царь, однако же, настроился решительно ставить на Урале новый завод. Ответом на челобитье Протасьева явилась посылка на Урал Сибирским приказом в 1698 году полномочной комиссии во главе со знатнейшим тогда русским рудознатцем — боярским сыном Михаилом Бибиковым. Цель высокой комиссии была определена — заново тщательно переоценить запасы железа в новых местах и, коли окажется все так, как доносили в столицу предыдущие исследователи магнитных и прочих железных руд вдоль Нейвы-реки, определить место и начать ставить завод немедленно.

И вроде бы все тогда сложилось так, чтобы завод ставился под плавку магнитного железняка, да вмешалась обычная для бюрократических ситуаций подмена смысла указания руководителя своим пониманием поручения приказным чиновником.

Невьянск

Ведь вся переписка по магнитной руде на Урале велась Петром I и его чиновниками в очень насыщенный событиями период — между осадой и взятием Азова и первой поездкой государя в Европу, чтобы поучиться тамошнему умельству. То ли вечная нехватка времени не дала ему возможность тогда проследить за точностью исполнения своего приказа, то ли еще недостаточная управленческая опытность, во всяком случае, его не очень внятно написанное указание — «…в Верхотурском уезде на речках Тагиле и Нейве, где сыскана железная руда, завесть вновь железные заводы…» — приказные люди восприняли как необходимость обыскать место для железоделательного завода, в котором плавились бы любые руды. Поэтому, вероятно, и посланным были даны наставления именно в этом духе.

Потому-то Бибиков начал строить завод под привычные болотные руды, найденные им у деревеньки Федьковки, стоящей на Нейве-реке, в том же примерно месте, где тридцать лег назад устанавливал свои плавильни Тумашев. Так определилось место знаменитейшего впоследствии Невьянского завода, давшего первую плавку в 1701 году. Хотя строил и пускал его Бибиков, но подлинно мировую известность заводу принесло управление талантливого самородка Демидова, который создал на нем первоклассное производство, частично перестроив сделанное здесь под руководством боярского сына. (Только заметим в скобках: хоть этот завод и прослыл знаменитейшим, он не стал первым по плавке магнитных руд.)

Переход же завода в демидовские руки определился так.

Бибиков, великолепный рудознатец, был не самым лучшим организатором постройки крупного завода. Он умудрился вдвое превысить смету, затянул работы. Яростно не приемлющий лишних трат и промедлений, царь приказал отстранить его от руководства заводом и стал приискивать более расторопного исполнителя.

И тут вновь ему подвернулся Никита Демидов. Для Никиты ситуация была уже другой. Завод Невьянский заработал на хорошо ему ведомых «болотных» рудах. Ведь именно ему, Демидычу, царь отдавал в свое время на оценку эти уральские руды. Из 4 пудов 35 фунтов их кузнец получил тогда около двух пудов железа. Этого хватило для выделки двух фузей с замками да двух копий. А качеством железо для ружейного дела оказалось даже лучше шведского. С другой стороны, так совпало, что вышли тогда же петровские указы (будто нарочно, чтобы сдвинуть Демидова с места), запрещавшие переводить на дрова для плавилен и кузнечных горнов дубовые тульские рощи. А без угля — какое металлургическое производство! И выходило — надо принимать давнее предложение Петра. Но в указе Петр все же не забыл закрепить и свое намерение наладить плавку магнитной руды. Но теперь (а это уже начало марта 1702 года, разгар организации отпора шведам) Петр не стал настаивать на немедленном освоении этих руд, но напомнил о необходимости поставить еще один завод — на Тагил-реке — и для передела магнитной руды. Никита Демидыч оказался понятливым. Потому главные свои усилия он сконцентрировал на организации самого современного тогда в Европе производства железа на новом своем Невьянском заводе на базе бурых железняков. Но и про напутствие царя помнил. Едва стало возможно, отправил сына Акинфия в Саксонию — тамошние мастера издавна умели работать с магнитным железняком. Оказавшийся чрезвычайно способным учеником, Акинфий по приезде на родину быстро организовал опытное производство на базе домен Невьянского завода. И когда он доказал отцу, что может от раза к разу выплавлять все более добротное железо из магнитного камня, тот решился на строительство нового завода на Тагил-реке, предназначенного уже к плавке именно руд горы Высокой. Завод там встал в 1725 году.

А увлекающийся Акинфий просто влюбился в магнитный камень. Он собрал у себя в доме коллекцию из уникальных образований магнетита, числом в семьдесят шесть образцов, каждый из которых он приказал вставить в оправу из серебра и золота. Любил поражать гостей у себя в доме чугунной пушечкой весом в один пуд, которую держала приподнятой глыбка магнетита весом всего в тринадцать фунтов. И даже Богу молился в одной из церквей Нижнего Тагила, в которой приказал установить «престолы в двух алтарях… из огромных кубических магнитов, коим — как отметил один из много чего повидавших путешественников — равных по величине, может быть, нет в целом свете».

Но судьбе было угодно распорядиться таким образом, чтобы еще одна гора магнитного железняка встроилась в демидовские дела. История эта случилась, когда Никита уже умер и его дело уверенно и дерзко продолжили сыновья. Поскольку история эта и поныне у разных авторов трактуется по-своему, то приведем ее с возможной полнотой, опираясь главным образом на превосходное исследование событий той поры, опубликованное в «Пермских губернских новостях» за 1866 год известным уральским краеведом Наркизом Константиновичем Чупиным.

Чупин утверждает, что вся интрига этой нашумевшей на Урале истории зачиналась со случайной остановки весною 1735 года двух служивых людей, едущих по производственной надобности, в попутной деревушке. Люди эти были не так уж и малозначимы в тогдашней заводской иерархии: один из них — шихтмейстер (государственный чиновник, обязанностью которого являлось надзирать за деятельностью частного предприятия), сын верхотурского дворянина Сергей Ярцов, другой — приказчик Шайтанского завода, за которым Ярцов осуществлял надзор, Мосолов. Завод принадлежат Никите Никитичу Демидову.

Остановка произошла в вогульской деревушке Ватиной.

Пока гости раздевались, располагались в избе, хозяин ее, Яков Ватин, завел в горницу односельчанина — Степана Чумпина, держащего в руках небольшой узел. Попросив у гостей разрешения, он развязал этот узел и вывалил перед удивленными господами несколько кусков отборного магнетита.

— Откуда? — спросили они.

— С горы возле Кушвы, — ответили вогулы, — там ее много.

Господа похвалили вогулов, сказали — проверят их сообщение. С тем и уехали.

Днями после этого разговора к Ярцову нагрянул в его контору при Шайтанском заводе очень важный чиновник из канцелярии Татищева, тогда главного начальника уральских горных заводов, Хрущев. Докладывая о текущих делах, Ярцов показал начальнику образцы руды, что принес Чумпин. Беспечно доложил, что в сей момент демидовский приказчик Мосолов проверяет «заявку» вогулов.

По всему видать, Хрущев был пооборотистее своего подчиненного. Недаром, как утверждают, был он близким другом тогдашнего российского премьер-министра Волынского, известного острым своим умом. Хрущев быстро смекнул, что в данном деле можно много чего приобрести, и приказал шихтмейстеру немедленно гнать в Екатеринбург — сделать официальное заявление в канцелярии Татищева о находке новой залежи магнитного железняка.

Ярцов прискакал в канцелярию 14 мая 1735 года.

Доложил.

И в тот же день, только на пару часов позднее, примчался в Екатеринбург сделать сообщение об открытии той же залежи сын Никиты Никитича Демидова — Василий Никитич. И предъявил свои на нее права. Мол, отныне ее будут разрабатывать для демидовских заводов…

Но не тут-то было! Татищев — на вполне законных основаниях — сказал ему, что, поскольку не он первый сделал «заявку» на новые руды, ему и не может принадлежать исключительное право их разрабатывать. И тут же приказал отправить на обследование указанных руд двух чиновников — осмотреть местность вокруг залежи, составить ее план, присмотреть на всякий случай место для установки молотов и домен, если окажется, что руды там действительно много.

Посланцы вскоре возвратились из командировки. С собой привезли они отобранную из открытых вновь руд пробу в полтора пуда магнитного железняка, которую тут же, немедленно, отправили в пробную плавку. И «было из пуда руды железа, вытянутого в полосу, десять фунтов, и то железо явилось самое доброе, мягкое и жильное…»

Татищеву стало очевидно — открыто новое, причем богатейшее, судя по отчету чиновников, месторождение добротного магнитного железняка, бесспорно могущего принести его владельцу сказочные дивиденды. Еще и тем заинтересовало это месторождение главного горного начальника, что ему, лишь около года вступившему в эту должность, очень захотелось порадовать правительство каким-нибудь заметным почином в своих владениях. Случай к этому представился самый благоприятный.

Но решать судьбу нового месторождения Татищев должен был очень осмотрительно. Что из того, что он был тогда главным представителем государыни на Урале? Силу и возможности Демидовых он испытал на себе еще в период первой командировки на Урал при Петре I, когда именно происки Демидовых послужили причиной снятия его с высокой должности. Тем не менее отдавать столь лакомый кусочек в полное владение Н. Н. Демидову ему явно не желалось. Ведь это сделало бы эту и так могущественную семью обладателем еще одного богатейшего месторождения (ведь тогда высокогорские рудники работали исключительно на потребу заводов Акинфия Демидова). И следствием было бы только одно — роль государственных предприятий на Урале станет уже окончательно второстепенной, они превратятся в маломощный придаток и без того обширной процветающей демидовской металлургической державы.

Нет, укреплять монополию Демидовых Татищев отнюдь не собирался. Это противоречило и интересам государства, и его личным интересам.

Повод для отказа Никите Никитичу он нашел сравнительно легко. Очевидно было, что у Демидова нет в наличии ни необходимого числа специалистов, ни достаточной суммы денег, чтобы поднять строительство железоплавильного завода с мощностями, соответствующими масштабу залежи. В общем-то отговорка непрочная. Сегодня средств нет, завтра появятся. Надо было оформить отказ так, чтобы навсегда отнять у Н. Н. Демидова право претендовать на новую залежь, предупредить весьма возможный поток жалоб на якобы его, Татищева, самоуправство, на нарушение горных установлений самого Петра Великого, в 1719 году определившего, что не возбраняется «…всем и каждому во всех местах, как на собственных, так и на чужих землях, искать, копать, плавить, варить и чистить всякие металлы…»

Татищев знал — Демидовы умели находить щели в любых законах. И он, к тому времени уже умудренный государственный деятель, нашел блестящий ход. Помогли ему впечатления от поездок по Швеции, куда он несколько раз был отправляем в командировки «по обмену опытом», приобретению оборудования. В Швеции богатые месторождения принято было передавать в разработку нескольким промышленникам сразу, под общим надзором королевских чиновников. Это было и эффективным антимонопольным средством, и упрочивало положение государства в его взаимоотношениях с частными предпринимателями.

Екатеринбург в 1734 г.

Этот-то опыт и решил применить хитроумный Татищев при определении судьбы богатейшей залежи. Он приказал собрать в Екатеринбурге всех людей, самым прямым образом заинтересованных в том, чтобы и им достался кусок от жирного этого пирога. Прибыли и Никита Никитич Демидов, и приказчики Строгановых, и представители Акинфия Никитича Демидова, и люди крупного промышленника Осокина.

После непродолжительных дебатов Татищев провел на этом представительном собрании тогдашних уральских горных и металлургических воротил такую резолюцию: «…руду во вновь открытой горе и в других тому подобных богатых рудных горах добывать допускать надлежит с отводом каждому своей части, какая кому по усмотрению построенных домен определится… Каждому по поверхности земли (отводилось) десять квадратных сажен под домну и сорок квадратных сажен подле горы на кладку запаса руд и строение изб…»

Представители могущественных заводовладельцев проголосовали за раздел богатейшего месторождения с удовольствием (исключая, естественно, Н. Н. Демидова) тем большим, что к открытию его они не приложили никаких усилий. Но они не заметили, а может быть, то была молчаливо вносимая ими плата за с неба свалившееся богатство, что Татищев очень мудро предотвратил возникновение в дальнейшем на Урале слишком крупных частных владений богатствами недр. Причем в том же решении Татищев провел пункт: лучшие открытые рудные места должны при дележе отдаваться казне. Резолюция вступила в силу шестнадцатого июня 1733 года.

А в сентябри этого же года Татищев выбрался лично освидетельствовать новое рудное место. Воочию увиденное, крепко оно его поразило. Главный горный начальник убедился: очень стоило ему проявлять чудеса изворотливости, воюя за участие казны в разработке этого чудо-месторождения. Оказалось — не одна гора, много здесь было гор и горок, сложенных из магнитного железняка. Запас сырья практически вечный. (Заметим, что Татищев, оценивая объем рудной массы, рассчитывал на ее переработку на заводах тогдашней мощности. Но он не так уж и ошибся в своем предвидении: Гороблагодатское рудоуправление исправно снабжает высококачественным магнитным железняком уральские заводы и сегодня. И есть еще перспектива найти здесь новые залежи руд, правда, уже на значительно больших от поверхности глубинах.)

О состоянии Татищева при осмотре им новообретенной залежи лучше всего свидетельствует запись в его дневнике от 9 сентября 1735 года «…и я, видя, что оное сокровище подлинно можно Благодатью Всевышнего назвать, того ради самую высшую гору назвал Благодатью, которое значит, собственно, имя ее императорского величества…» «Анна» по-еврейски означает «благодать». Умел и тонко польстить Василий Никитич.

Татищев, как мы видели, очень мудро, по государственному, распорядился уникальными сокровищами горы Благодать и одновременно создал прецедент, указующий принцип использования таких сокровищ в будущем. Но нельзя умолчать и о том, что он же если не заложил, то поддержал скверную привычку властей предержащих тут же забывать о первооткрывателях сокровищ, как только они укажут на места их расположения.

Во время инспекционной поездки Татищева сопровождал, служил проводником к обретенному сокровищу его первооткрыватель вогул Степан Чумпин. Он давно уже сообразил, какую услугу сделал важным господам, объявив им клад невиданный, из-за которого так всполошились и все частные владетели уральских заводов, и государевы горные чиновники, и сам главный начальник уральских горных заводов. Степан и попросил скромно — может, и ему должно что-нибудь перепасть от будущих их миллионных барышей. Вогул пожаловался — за его старания получил он пока только два рубля и семьдесят копеек. Потом же выплату вознаграждения ему придержали, поскольку право на эту награду стал оспаривать его односельчанин Ватин, с которым они вместе приносили куски руды к Ярцову и Мосолову.

Расчувствованный увиденным, Татищев тут приказал вручить Чумпину еще два рубля, но и повелел разобраться, кто же истинный первонаходитель этого места, кто по праву достоин награды. Чиновники его канцелярии быстро и умело провели дознание. Они тут же организовали опрос всех взрослых жителей деревни Ватино. Порознь допрошенные, все они единодушно показали, что Яков Ватин просто самозванец, учуявший выгодное дело и решивший примазаться к нему. Но, главное, чиновники дознались, что и вообще руду эту магнитную поначалу приискал даже не Степан Чумпин, а отец его Анисим, и за несколько лет до сообщения Степана властям. И об этом знали в деревне все — Степан и не скрывал это. Анисим умер в 1734 году и наказал сыну перед кончиной, что тот может распоряжаться сведениями о руде, как вздумает.

Установив, таким образом, истинного первооткрывателя, Татищев распорядился вознаградить его. По этому случаю Степана Чумпина вызвали в Екатеринбург, в канцелярию Главного заводов правления, и 24 января 1736 года единовременно вручили ему… аж целых двадцать рублей, сообщив при этом, что-де «впредь, по усмотрению в выплавке обстоятельства тех руд, ему, Чумпину, надлежащая заплата учинена будет…»

Но обещание так и осталось обещанием.

Кроме уже названных двадцати четырех рублей и семидесяти копеек, первооткрыватель уникальнейшего месторождения, так во всяком случае следует из документов, более ничего никогда не получал. Конечно, если судить по тогдашним мерам оплаты труда, сумма не столь уж и мала — примерно равна годовому среднему заработку рабочего уральского казенного завода (по С. Г. Струмилину). А если судить по величине прибыли, которую извлекли и казна, и заводовладельцы от разработки Гороблагодатского месторождения, то такая плата кажется насмешкой над первооткрывателем.

С историей открытия магнитного железняка в горе Благодать связана бытующая и по сию пору мрачноватая легенда. Вот как описал ее Н. К. Чупин: «Во многих печатных статьях и книгах новейшего времени рассказывается, будто на горе Благодати вогулы приносили жертвы своим божествам и будто, озлобясь на Чумпина за то, что он указал русским священное их место, сожгли его на этой самой горе. Но сказание это, по-видимому, позднейшего происхождения, по крайней мере в архивных делах я не нашел ни одного документа, который бы указывал на такое или подобное событие… Напротив, из архивных дел видно, что вогулы ничего не знали о магнитной горе, пока им о ней не сказал отец Степана Чумпина Анисим, умерший в 1734 году, что и потом точное местонахождение ее знал только один Степан…»