Глава 1 «Подателя сего всячески вам рекомендую»

Глава 1

«Подателя сего всячески вам рекомендую»

После революции он отошел от нее и от России, целиком погрузившись в сионистское движение и строительство еврейской Палестины.

М. Вишняк

В книге «Из записной книжки беженца» С. Владиславлев вспоминал о том, как И. Бунин когда-то рассказывал

про принца Петра Ольденбургского, что встретил его как-то у Фундаминского-Бунакова, где в то же время был Зензинов и другие эсеры. И принц, очень довольный этим обществом, восклицал: «Господи! Да какие вы все хорошие, симпатичные! Если бы Коля (Николай Второй) вас знал, все в России пошло бы иначе, не нужно было бы никакой революции» (Владиславлев 1963: 81).

Рутенберг не присутствовал на этой идиллической встрече, но вполне можно представить, что мог бы тоже показаться принцу «хорошим и симпатичным» и задним числом ликвидировать свои «грехи» перед самодержавием. Причем вовсе не за заслуги перед палестинской гидроэнергетикой, которой он занялся, отойдя от «русских дел», а именно за то, что, духовно (а по большей части – материально) оставаясь в обществе бывших друзей и единомышленников, сохранил глубокие чувства и «дум высокое стремленье», так поразившее Петра Ольденбургского при ближайшем рассмотрении.

В этой части книги мы намерены развеять одно устойчивое заблуждение относительно Рутенберга: по мнению ряда исследователей, оказавшись в Палестине и переключившись на сугубо национально-региональные интересы, он отошел от своих прежних связей, привязанностей и знакомств, а вместе с этим – от идей и настроений, которые разделял в течение предыдущей жизни. Ср. характерный образчик такого представления – в комментариях С.В. Шумихина:

После Октября уехал в Палестину отошел от политической деятельности, разрабатывал планы обводнения и электрификации юга <?> Палестины (Амфитеатров-Кадашев 1996: 631).

Если касаться темы Рутенберга – «обводнителя» и электрификатора, то следует сказать, что его деятельность в равной степени распространялась по всей стране, а не только происходила на юге, но в данном случае речь не об этом, а о том, что его связи с русской эмиграцией вовсе не оказались прерваны и носили более сложный и многообразный, чем принято думать, характер.

Рутенберг регулярно бывал в Европе, в центрах эмигрантского рассеяния – в Париже, Берлине, Праге, Лондоне, и даже если эти визиты носили по большей части характер стремительных налетов – совершались спонтанно, попутно, проездом, это не отменяет самой его вовлеченности в жизнь определенной части российской диаспоры (а в ранние советские годы – не только диаспоры). Он постоянно встречался с друзьями прошлых лет, присутствовал на различного рода собраниях², посещал концерты³ и вообще в глазах «русских парижан» был едва ли не равноправным членом эмигрантской колонии, лишь живущим в иных широтах.

Его благодарит В.Н. Бунина за помощь кружку «Amaur» (AMis AUteurs Russes) – ‘Друзья русских авторов’(^М):

1936 г. 8 ноября

Глубокоуважаемый Петр Моисеевич!

Кружок «Amaur» поручил мне принести Вам глубокую благодарность за Вашу щедрую помощь.

Я лично тоже благодарю Вас.

Прилагаю квитанцию.

Уважающая Вас

В.Бунина

P.S. Если увидите Цетлиных, передайте им, что И<ван> Ал<ексеевич> завтра поедет в Рим.

В. Б.

К нему обращается В. Руднева, жена его друга эсера В.В. Руднева (1879–1940), одного из редакторов журнала «Современные записки» (письмо б/д, написано на почтовой бумаге этого журнала) (RA):

Дорогой Петр Моисеевич! Очень жалко, что не видела Вас на лекции Ж<аботинского> у нас в Париже. И повидала бы с удовольствием, и есть дело, о котором я уже писала Вам в Палестину. Письмо Вас не могло застать и теперь повторяю его содержание – ибо хочу получить тот или иной ответ. В двух словах изложу нашу просьбу к Вам. Один наш общий друг, которого и Вы знаете, И.Н. Коварский⁴, впал в большую нужду. И мы, группа его товарищей (по секрету от него) берем на себя обязательство помогать ему полгода-год. Вы поможете? Мы два года содержали семью Фабриканта⁵. Тогда было нетрудно собирать 1000 ф<ранков> в месяц – все мы были богаче. Теперь же мы мечтаем о меньшей сумме, чтобы обеспечить для И<льи> Н<иколаевича> с семьей квартирную плату, мы разделились на «буржуев» и «пролетариев». Бурцев, Фондаминский, Гавронская Л.С., Цетлина облагаются по 25 ф<ранков> в месяц, и мы, все остальные, по 10 ф<ранков> в месяц. Прошу очень позволить нам записать и Вас в список буржуев. Я знаю, что Вы облагаетесь со всех сторон или, может быть, Вы по каким-либо другим соображениям не хотите участвовать в нашем деле – по-дружески ответьте прямо – мне или Илюше Ф<ондаминскому>. Всего Вам хорошего в Новом году. Главное – здоровья. С большим приветом, В. Руднева

При подготовке к 80-летнему юбилею П.Н. Милюкова к Рутенбергу обращается председатель Юбилейного комитета А.И. Коновалов с приглашением принять участие в знаменательном событии в жизни либерально-демократической эмигрантской общественности (RA)⁶:

Paris, 1е 9 Decembre 1938

Многоуважаемый Петр Моисеевич,

По инициативе ряда общественных, литературных и научных деятелей в Париже возник Комитет по организации чествования Павла Николаевича Милюкова в связи с исполняющимся в начале 1939 года 80-летием со дня его рождения. Комитет объединяет лиц, принадлежащих к разным политическим и общественным группам, но единодушных в признании исключительной роли Павла Николаевича в области русской культуры, науки и публицистики. Юбилейный Комитет выделил из своей среды исполнительный орган – Президиум и Бюро, состав которых Вы найдете в прилагаемом при сем списке⁷.

Президиум полагает, что представители русской общественности в Хайфе – Палестине пожелают разделить почин Юбилейного комитета и настоящим просит Вас сообщить, согласны ли Вы взять на себя организацию в Хайфе – Палестине Комитета или объединить группу лиц, почитателей П.Н. Милюкова, которые достойным образом и в соответствии с местными условиями отметили бы 80-летие со дня рождения выдающегося русского историка, публициста, общественного и политического деятеля. В случае Вашего на это согласия Президиум просил бы Вас ныне же войти для этой цели в сношения с местными представителями русской общественности и поставить Президиум в известность о результатах предпринятых Вами шагов.

Если бы по характеру местных условий оказалось бы затруднительным сконструировать особый Комитет, Президиум просил бы Вас оповестить отдельных представителей русской общественности о предстоящем чествовании, имея в виду возможность отклика в индивидуальном порядке.

Одновременно Президиум считает обязанным осведомить Вас о намеченных формах чествования Павла Николаевича. Юбилейный комитет постановил:

1. Собрать и выпустить отдельным изданием «Материалы для биографии П.Н. Милюкова»;

2. Устроить торжественный прием в присутствии юбиляра представителей русских общественных организаций и отдельных лиц, пожелающих приветствовать Павла Николаевича;

3. Организовать совместно с Ассоциацией иностранных журналистов во Франции завтрак с широким участием французских и иностранных литераторов, ученых и парламентариев.

Самое чествование состоится в Париже 22-го и 23-го марта 1939 года.

Прошу принять уверение в совершенном уважении и искренней преданности.

Председатель Комитета

А. Коновалов

<От руки:> Шлю мой сердечный привет. Сожалею, что просьбу свою не могу передать Вам лично.

С уважением к Вам, А. Коновалов

Чествование Милюкова проходило у него на квартире 22 марта (Хроника 1995-97, III: 548). Мы, к сожалению, не знаем о том, присутствовал ли там Рутенберг и вообще, какова была степень его участия в юбилейных торжествах во Франции или Палестине, однако нет сомнений в том, что он занял ненавистную для антисемитов всех стран позицию поддержки этого события. И, стало быть, ему также предназначалась та доля желчи и раздражения, которую изливал на юбиляра и на его окружение один из представителей праворадикального лагеря эмиграции, назвавший свою гневно-пламенную статью «Дедушка русской революции»:

Для многочисленных русских евреев, по тем или иным причинам проживающих за границей, и для левых кругов русской эмиграции, к счастью, малочисленных, наступил знаменательный, высоко-тор-жественный день: их любимому вождю и учителю, выразителю их лучших дум и чаяний, Павлу Николаевичу Милюкову, исполнилось восемьдесят лет (Мейер 1971:105).

В Записной книжке Рутенберга имеется запись, сделанная для памяти (RA):

Юбилей Павла Ник<олаевича> Милюкова – 23 марта. Поздравить!

В I: 1 приводилось письмо Л.Г. Дейча Рутенбергу, в котором шла речь о финансовой помощи, связанной с упорядочением, хранением и публикацией наследия Г.В. Плеханова. Два заключительных фрагмента из этого письма как не относящиеся к теме были опущены. Вот они:

1. Перед отъездом из Москвы мы с женой пришли на помощь одному существующему там образцовому детскому дому, в котором больше 50-ти сирот бедных, отчасти из голодных губерний. На днях мы получили от заведующей трагическое письмо, в котором она сообщает, что если мы не сможем организовать отсюда значительную помощь как присылками «Ага»⁸, так и деньгами, то придется закрыть этот образцовый приют, и сироты очутятся на улице. Я надумал обратиться с просьбой о содействии к Mrs Fels⁹, с которой, как я слышал, Вы хорошо знакомы. Как Вы полагаете, имеет ли смысл мне написать ей – выйдет ли что из этого?

2. Мой друг А. Зунделович сообщил мне, что обратился к Вам с просьбой о принятии его на службу. Присоединяю и свою просьбу: не говоря уже про то, что он оч<ень> нуждается, это на диво способный, аккуратный, честный человек, быстро осваивающийся с любым делом; я уверен, что куда бы Вы его ни определили, он окажется неоценимым работником.

Не представляется возможным установить, было ли что-либо сделано в отношении первой просьбы Дейча, но сама по себе ситуация, когда старый революционер призывал палестинского инженера принять участие в судьбе московского «образцового детского дома» и тем самым поспособствовать борьбе с беспризорщиной в Советской России, выглядит крайне незаурядной. Что касается второй просьбы, имени А. Зунделовича среди сотрудников Рутенберга нам найти не удалось: как мы убедимся далее, исполнять просьбы такого характера он не мог по чисто физическим причинам – их количество в десятки, а то и в сотни раз превышало наличие реальных рабочих мест в Electric Palestine Company.

* * *

Выше уже шла речь об отношениях Рутенберга с бывшим премьер-министром Временного правительства А.Ф. Керенским, который летом 1922 г. вместе с другими эсерами (Н.В. Чайковским, Н.Д. Авксентьевым) встал на его защиту от оголтелой травли в антисемитской английской печати. Отношения Керенского и Рутенберга и дальше сохранили отпечаток взаимного уважения и помощи. Не исключено, что Рутенберг принимал участие в профессиональной судьбе сына Керенского Глеба (1907–1990). В RA сохранилось письмо к Рутенбергу М. Гавронской от 26 сентября 1927 г., которая просит посодействовать в устройстве «где-либо на заводе в Германии или другом месте на службу» Глеба Керенского.

Он, – писала Гавронская, рекомендуя молодого инженера, – окончил политехнич<еский> институт, и очень ему нужна работа. Я подумала, что Вы могли бы что-либо сделать или посоветовать, так как у Вас есть связи в Германии и дела с заводами. Буду Вам очень признательна.

Нет никаких документальных данных, свидетельствующих о том, что именно Рутенберг помог Глебу Александровичу в устройстве на службу. Однако, судя по тому, что с 1928 г. тот начал работать в English Electric Company, где у всесильного Рутенберга имелось немало личных связей, не исключено, что назначение младшего сына бывшего главы Временного правительства не обошлось без его вмешательства¹⁰.

Особую роль Рутенберг сыграл в поисках источника финансирования еженедельника Керенского «Дни».

«Дни» как ежедневная газета начала выходить в Берлине 29 октября 1922 г. Спустя почти три года она перебралась в Париж и с 16 сентября 1925 г. выходила там, а в 1927 г. (с № 121) ее возглавил Керенский. Однако материальное положение «Дней» с течением времени становилось все хуже и хуже, и 29 апреля 1928 г. Керенский писал Рутенбергу (RA):

Газету уже требуют в России, и я не могу примириться с мыслью о ее закрытии. Хочу и Вас заразить этим чувством.

30 июня газету все же пришлось закрыть, и вместо нее появился одноименный еженедельник (позднее, с 1931 г. – двухнедельный журнал). № 1 еженедельника «Дни» вышел 9 сентября 1928 г., он просуществовал до 4 июня 1933 г.¹¹ (всего вышло 173 номера). В том, что «Дни» смогли возникнуть в виде еженедельника и бесперебойно выходить в течение почти пяти лет, известная заслуга принадлежит Рутенбергу. Об этом, в частности, свидетельствует письмо главного редактора, сохранившееся в RA (отпечатано на машинке):

Париж, 5-го марта 1929 г.

Милый Петр Моисеевич,

Случайно узнал, что Вы в Лондоне. Мне писал Глеб, что он видел Вас на Промышленной Выставке, где он давал объяснения в отделе своей фирмы.

Не знаю, заедете ли Вы на обратном пути в Париж и, заехав, дадите ли мне знать или проскочите так же, как и на пути в Лондон. А у меня, конечно, к Вам все то же дело.

Почти год прошел с тех пор, как мы говорили с Вами летом в Париже и, благодаря Вашему внушению, «Дни» получили достаточно солидную поддержку. Как Вы знаете, с тех пор мне пришлось перейти на еженедельник (он высылается Вам на лондонскую контору и, надеюсь, пересылается).

«Дни», в их новом виде, имеют большую информацию, оригинальную из России, и читателями как будто одобряются. Для России мы имеем особое, подогнанное под условия пересылки, название. Оно идет туда, но далеко не в том количестве, какое вполне свободно сейчас можно бы было проталкивать.

Издание «Дней» мне бы не хотелось сейчас ни останавливать, ни свертывать – развитие событий в России этого не позволяет. Во всяком случае «Дни» должны просуществовать до июля будущего, 1930-го, года. У меня есть твердое ощущение, что за этот год какие-то переломные события обязательно наступят.

Как ни велика разница в размерах Ваших сборов и моих, мне для продолжения существования «Дней» приходится делать чрезвычайные и постоянные напряжения. Помните, в прошлом году Вы сказали: допустить закрытие «Дней» невозможно. Пока этот запрет осуществляется. Но для дальнейшего мне нужна опять некоторая Ваша помощь.

К январю 1930-го года найти деньги есть еще время. Но сейчас необходимо обеспечить до конца год 1929-ый… Тут мне не хватает шестьсот фунтов, которые можно внести в три, даже <в> четыре срока.

Милый Петр Моисеевич, я твердо рассчитываю на Вас и уверен, что эту маленькую сумму Вы мне найдете, не касаясь вовсе прошлогоднего источника, к нему я очень прошу не обращаться¹².

Мне трудно убеждать Вас в совершенной необходимости моего, скорее даже Вашего дела. Оно нужно и вносит свою роль в общую борьбу.

Жду и крепко жму руку

А. Керенский

P.S. Передайте мой привет М.А. <Новомейскому>. Читал в «Рассвете» о Ваших успехах¹³. Звоните, если будете в Париже.

Любопытно, что Керенский с некоторым объяснимым креном в сторону дипломатической риторики, но, вероятно, все же не совсем безосновательно, пишет о том, что финансовая поддержка «Дней» является не столько собственно его, главного редактора, делом, сколько делом Рутенберга, как будто палестинский инженер служил по меньшей мере финансовым директором парижского эмигрантского еженедельника¹⁴.

Следует заметить, что это лишь один из многих примеров того, как Рутенберг добровольно принимал на себя функции мецената или «толкача» по отношению к разнообразным эмигрантским проектам и инициативам. Позднее, как это вытекает из публикуемого ниже письма Фондаминского Рутенбергу от 6 августа 1936 г. (см. V: 3), он продолжал поддерживать Керенского (и/или издание двухнедельного журнала «Новая Россия», который тот издавал в Париже во второй половине 30-х).

В эти годы Палестина рассматривалась в эмигрантской среде как одно из возможных мест приложения сил: евреи-эмигранты стремились в Землю обетованную далеко не всегда по сионистским убеждениям, а нередко потому, что оказывались невостребованными в Европе или из-за отсутствия жизненного выбора (одну из достаточно экзотических историй о том, как там оказался русский моряк, дворянин и православный, см. в нашей книге «Одиссея капитана Боевского», Хазан 2007с). Однако в силу политических обстоятельств (искусственное сдерживание британскими властями притока в страну евреев) и по причине социально-экономической отсталости возможности устройства в Палестине даже высококлассных специалистов – инженеров, врачей, людей «свободных профессий» и пр., были крайне ограниченными. К Рутенбергу стекался нескончаемый поток писем – просьб, предложений, ходатайств, рекомендаций из эмигрантской Европы. Впрочем, не только из Европы и не только от эмигрантов: писали даже из Советской России. В RA имеется адресованное ему письмо от екатеринославских субботников, или, как они себя величали, «месиан-сионистов», с просьбой помочь им добраться до Палестины.

Субботники – секта, основанная на законоположениях иудаизма, возникшая в среде русских крестьян на рубеже XVII–XVIII вв. Впоследствии она охватила разные социальные слои – мещан, выходцев из купечества, даже казаков. Субботнические общины, которые при царском режиме квалифицировались как распространители еврейской ереси среди христиан, сурово преследовались. Переселение субботников в Землю обетованную началось в конце 1880-х – начале 1890-х и продолжалось вплоть до 20-х годов, т. е. происходило уже при советской власти. Обычно субботники селились в Галилее, основывая там сельскохозяйственные колонии, которые через несколько десятилетий полностью ассимилировались и слились с еврейским населением.

Трудно отследить, удалось ли Рутенбергу в данном случае выполнить просьбу обратившихся к нему субботников, но сам факт их обращения к нему, равно как и содержание их письма, представляет известный исторический интерес (RA)¹⁵:

Месиан Сионисты

Субботники, исполняющие закон Бога Живого

ЗАЯВЛЕНИЕ

25/6 месяца 1926-го

Антона Даниловича Панфилова.

Мир Вам Братья от Бога и любовь от него, и я желаю вам всего хорошего в делах ваших. Имею к вам я великую просьбу и прошу не оставьте по Божьей милости. Просьба наша такая: дайте нам свое Разрешение, чтобы нам можно было получить визу и паспорт и приехать к вам по слову Божьему, ибо Бог сказал чрез рабов Пророков, что в последнее время соберу своих избранных и переведу на Сион и буду царствовать с ними, то мы следя писание замечая близко время пришествия нашего Спасителя и великого Пророка, который будет царствовать тысячелетия избран. Дабы нас не постигли бедствия среди этого развращенного мира, ибо нам и теперь очень плохая жизнь, между воронами и разбойниками, обманщиками и самозахватами с лицемерами соженных в совести их, ибо они закона Божьяго не знают и делают все ненасытно, нам нельзя участвовать в кооперативах, учреждениях и скоро нельзя будет ни купить, ни продать, так как я не один, а семей 20, около ста душ, то мы решили хлопотать своею горячею любовью и потоками слез, дабы нам выйти от них, ибо есть написано выйдти народ мой от нее чтобы не участвовать в грехах ее и не подвергнуця язвами ее; но хлопот труден, нигде ничего не узнаешь, мы как-то обращались в гор. Харьков к евреям-сионистам, были в синагоге Центральной, то нам говорили Братья Евреи, что вас очень желали бы хлеборобов, рекомендовал это сродник Духачова, министра в Палестине внутренних дел, так что мы были в организации и никакого дела не получилось, это было еще в 21 г. Мы обратились в другое место, в Московский Пассажирско-трактатное Акционерное общество Союз-флот; аттеда нам дали руководство в въезд в Палестину на таких условиях: I/ проезд одной души или человека стоит 3-й класс 110 р., за паспорт 200 р. и 10 проц. на <К>расн<ый> Крест, тамож<ня> 3 р., ище до пристани 15 р., да харчи 17.50 долла<ров>, и это для нас невыносимо, да неужели нам здесь погибать, что у нас таки малые средства, мы хотели бы, чтобы казна нас перевезла на свой счет, хозяйства наши продали бы и на эти деньги мы устроились в Палестине и не обременяли Государство. Ну и это дело в сторону, мы начали шаталя во все стороны, как то в Екатиринослав, в Одессу и еще в Москву, то нас направляют к вашей милости в Иммиграционный Отдел Палестинского Сионистского Комитета в Иерусалиме, то прошу вашей любви обильной, милости, не оставьте нашей просьбы, пришлите нам разрешение и дешевый тариф или бесплатный проезд, и если вы нас оставите, Бог вам Судия. Мы будем еще плакать и ожидать великой милости от творца нашего, который сотворил небо и землю и море и все, что в них, мы обратились в Великобританскую Миссию, то Миссия посылает нас в советскую власть. Вот прилагаю совет Миссии, если есть у вас сострадательность, то прошу не оставьте нашей просьбы, дайте нам наставление в скором времени, в нас слышно, что избирают патриарха на всю вселенную, который должен гнать Избранных Божиих Соблюдающих закон Бога живого. Я как найменыний Брат во христе бывший пресвитером церкви Божьей 19 лет празднуем праздники Божия, как то: Опресноки, Пятидесятницу, трубный день, день Очищения, Кущи, завет мы приняли, желаем принять на пути, ссылаемость на Иисуса Навина, 5 глава ст<ихи> 2 по 10, что Бог снимет с нас нечестия нынешнего духовного Вавилона, и это мы сознаем печать праведности и еще пророк Иеремия говорит в г<лаве> 31, с<тихи> 31 до 35. С<вятой> Апостол Пав<ел> гов<орит> г<лава> 8, с<стихи> 8 по 13, Евреям и 10 г<лава>, с<тихи> 16–17 и 11 с<тих> 27 и Исай г<лава> 59, с<тихи> 20–21.

И еще раз прошу не оставьте нашей просьбы дайте нам ответ вскоре чтобы нам на кущи быть в вас ибо время близко и незамедлите как женщину в родах не продлить ни одного часа.

Совершенным почтением, остаюсь жив-здоров, чего и вам желаю.

Антон Данилович Панфилов.

Адрес мой: Екатеринославской губ. Новомосковский уезд, Перешенинский район Ивано-Михайловский Сельсовет получить указанному лицу

Рутенберг в Палестине – без преувеличения – представлял собой «бюро по трудоустройству» и «отдел кадров» в одном лице. Однако даже его возможности и желание помочь не шли ни в какое сравнение с тем несметным людским потоком, которому он был вынужден отказывать, будучи бессильным удовлетворить такое количество слезных просьб и обращений.

Положение осложнялось еще тем, что в роли просителей выступали давно и хорошо известные ему люди, как, например, инженер С.П. Тимошенко, его однокашник по роменскому училищу, хлопотавший, разумеется, не за себя, а за своего ученика Гольдмерштейна, а тот в свою очередь за двух стариков-сионистов.

Всемирно известный ученый-механик, в прошлом профессор Киевского политехнического института, а в эмиграции – профессор Стэнфордского университета Степан Прокофьевич Тимошенко (1878–1972) встречался с Рутенбергом в Палестине, которую он посетил в 1933 г. Свои впечатления от поездки и встреч с Рутенбергом Тимошенко годы спустя описал в «Воспоминаниях» (см.: Тимошенко 1963; переизданы в Киеве в 1993). В RA сохранилось его письмо, написанное через некоторое время после этой поездки:

Hotel du Parc

Menton, France

14 марта 1934

Дорогой Пинхус Михайлович,

После встречи с тобой в Палестине я побывал в Каире, в Афинах и в Неаполе. Сейчас живем в Menton. Место здесь приятное, проживем, вероятно, здесь март и апрель. Посетил меня мой бывший ученик по Киевскому Политехническому Гольдмерштейн и, узнав, что я тебя знаю, попросил написать о двух стариках-сионистах. Все нужные сведения о них имеются на прилагаемой бумажке. Со слов Гольдмерштейна я понял, что без поддержки перед Английской администрацией дело может тянуться неопределенно долго, и старики могут умереть раньше, чем достигнут земли обетованной. Если сможешь помочь получению разрешения на въезд, пожалуйста, уведомь Mr. I. Vegrin, 130 ave de Versailles, Paris, и British Consul at Riga.

Палестина мне понравилась, и я постараюсь побывать в ней когда-нибудь опять.

Твой С. Тимошенко

Рутенберг ответил на это письмо (.RA, копия):

Дорогой Степан Прокофьевич,

Прилагаю копию письма директора Emmigratur. Если они могут прислать свидетельство, что ?1000 имеются получать визу <sic>¹⁶. Дай знать, протолкаю здесь. Недели через три уезжаю в Лондон.

Всего тебе доброго. Привет твоей жене.

П. Рутенберг

12 Апр. <1>934

Просили Рутенберга не только за евреев, и не только в связи с Палестиной. Зная его крепкие связи в самых разнообразных европейских сферах, писали буквально со всех уголков мира.

В недатированном письме, относящемся к 30-х гг., М. Будберг, о знакомстве которой с Рутенбергом упоминалось в И: 3, просила помочь приехавшему в Лондон с семьей князю Н.Э. Голицыну (RA):

Милый Петр Моисеевич,

Так я и забыла спросить Вас – может ли помочь письмо от Вас к Head of Engineering&Design Dept, of Metropolitan Vickers, Manchester (Stratford) о моем маленьком protege Николае Голицыне? Простите, что надоедаю Вам, и если думаете, что поможет, черкните туда слово.

Так было хорошо посидеть с Вами и повидать Вас. Всего Вам доброго и приезжайте скорее.

Всегда Ваша,

Мария Будберг

Николай (Ника) Эммануилович Голицын (1879–1958) эмигрировал из Советского Союза довольно поздно, в сентябре 1932 г. Сделать он это сумел благодаря счастливому совпадению: его однофамилица (а возможно, какая-то дальняя родственница) оказалась замужем за племянником президента Германии Пауля фон Гинденбурга. Н.Э. Голицын и его жена Ирина Дмитриевна (урожд. Татищева; 1900–1983), с которыми «гэпэушники» уже начали работу и склоняли к тайному сотрудничеству, решили сыграть на этом и эмигрировать на Запад. После личного обращения Гинденбурга к Сталину их действительно выпустили. Прибыв первоначально в Германию, они затем перебрались в Англию. Обращение М. Будберг к Рутенбергу как раз и было связано с тяжелым временем в их жизни – беженцев, попавших в неласковые условия европейского кризиса. Мы не располагаем сведениями относительно того, принял ли Рутенберг какое-либо участие в судьбе князя – в мемуарах, написанных И.Д. Голицыной (см.: Galitzine 1976, в русском переводе: Голицына 2005), речь идет о российских и советских годах, – но само обращение «железной женщины» именно к нему весьма показательно.

В другом письме к Рутенбергу (год не указан) Будберг просила за немецкого журналиста-еврея Задека, отправлявшегося в Палестину. Судя по контексту, из этих двух именно оно было первым (RA):

14 ноября

Многоуважаемый Петр Моисеевич

Вас м. б. удивит, что решаюсь писать Вам после такого короткого знакомства (2 раза в Sorrento и раз у Mr Dugdale), но поводом этому служит вот что: в Палестину едет один немец, еврей, один из бывших редакторов Berl<iner> Tag<eblatt>, и если он обратится к Вам, мне очень хотелось попросить Вас помочь ему советом. Его имя – Zadek.

К тому же сейчас в Палестине один из моих больших друзей, Sir Andrew MacFabyan, который, я знаю, стремится встретиться с Вами.

Собираетесь ли Вы в Англию? Если да, то я очень надеюсь, что мы встретимся.

Простите за навязчивость, но я уверена, что Вы не осудите меня.

Алексей Максимович – в России, в этом году в Италию не поедет.

Искренно уважающая Вас,

М. Будберг

3, Willoryhly Str.

W. С. I

Разумеется, нелепо было бы утверждать, что переселение Рутенберга в Палестину и его деятельность там не провели резкой черты между временами и не обозначили совершенно иного, нового этапа в жизни вчерашнего революционера, – об этом речь шла в предыдущей части. Именно это основное содержание рутенберговской деятельности, ставшее естественно и органично основным содержанием жизни, имел в виду знавший его с давних пор член партии эсеров, один из редакторов журнала «Современные записки» М.В. Вишняк в своем замечании, вынесенном в эпиграф данной главы. Но и Вишняк, достаточно далекий от тех проблем и ценностей, которыми жил Рутенберг в это время (и лишь в силу возникшей необходимости решивший к ним приобщиться, но в конце концов так и не приобщившийся), не мог знать всей сложной полифонии рутенберговских коммуникаций и интересов, касавшихся русской эмиграции в Европе, – иначе поостерегся бы в полной мере их проигнорировать.

Нам уже не раз приходилось отмечать глубинную суть личности Рутенберга-революционера. Неизменность этой сути проявилась и в Палестине, где, как казалось, Рутенберг вместе с подданством поменял содержание и образ жизни. Однако новое местожительство, иные занятия и даже новая система ценностей и строй идей вряд ли могли коренным образом поколебать созревшую в молодости веру в то, что мир подлежит революционному очищению от тех, кто стоит на пути исторического прогресса, свободы и демократии. Чтобы в этом убедиться, достаточно привести обнаруженный Э. Шалтиэлем в Public Record Office (London) отчет P. Брюс Локкарта о секретной встрече с Рутенбергом в Лондоне 23 мая 1940 г. В ходе этой встречи якобы «отошедший от политики» Рутенберг предлагал англичанам воплотить в жизнь два конкретных террористических плана. По первому (который уже упоминался на страницах нашей книги), хозяевам международного мандата на Палестину необходимо было позаботиться об устранении великого муфтия Иерусалимского Хадж Амин эль Хусейни, который, как считал Рутенберг, был главной причиной нестабильной обстановки в регионе. «Вы знаете меня и вам известен мой главный жизненный "рекорд”», – такими словами Рутенберг начал свою беседу с Локкартом, подразумевая под «рекордом» ликвидацию Гапона. И далее продолжал:

То, что я скажу здесь вам, нельзя, чтобы вышло за пределы этих четырех стен. Бывают в истории времена, когда приходится жертвовать жизнью одного, чтобы спасти жизни многих. Существует простые и весьма эффективные средства избавиться от муфтия, и ими следует воспользоваться безотлагательно (цит. по: Shaltiel 1990, II: 579).

Другая тема, которую он поднял в беседе с опытным представителем британских спецслужб и которая была отражена в отчете последнего Foreign Office, касалась предмета, далекого от «местных», т. е. собственно палестинских реалий и вплотную касалась мировой политики. Рутенберг, пишет Шалтиэль,

развернул перед Брюс Локкартом пространный анализ серьезных ошибок, допускаемых политикой Англии в отношении Советского Союза. Сталин, утверждал он, действует стремительно, вооружась гитлеровской методикой. Он рассчитывает, что обе стороны измотают себя в борьбе против друг друга, и им будет не до русских. Недалек тот день, когда большевики окажутся перед необходимостью искать для себя коалицию, и Британия может ослабить этот процесс. Прежде всего нужно дать соответствующие инструкции английскому послу в Москве, чтобы он действовал в нужном направлении. Кроме того, Британия должна увеличить помощь Советскому Союзу, который испытывает экономические трудности, и в обмен на это Сталин будет вынужден пойти на известные политические уступки. Наконец, в последнем предложении с предельной полнотой отразилось жизненное кредо Рутенберга: по его мнению, нельзя обойтись без подрывной деятельности. С этой целью он предлагал подготовить и забросить в СССР диверсионную группу, задачей которой была бы деятельность против его блока с Германией. Рутенберг говорил о регионе, где такая деятельность отличалась бы наибольшей эффективностью – Украине, откуда он был родом. Именно там в наибольшей степени проявляются настроения недовольства, оттуда следует начать заниматься подрывной работой против сталинского режима. К этой деятельности следует привлечь эмигрантов, которые хорошо знают страну и тамошние условия. Рутенберг даже список лиц, пригодных для этой операции, приготовил, словно с тех пор как он действовал в России не минули десятки лет. И в этом списке значились имена его друзей эсеров: Керенский, Зензинов, Руднев, Вишняк, Авксентьев (там же: 580).

Трудно поверить в то, что этот не просто неосуществимый, но совершенно абсурдный и гибельный план принадлежал Рутенбергу: кажется, никому в эмиграции со времен Савинкова не приходило в голову ничего более самоубийственного – отправить хорошо всем известных эсеровских деятелей, людей уже немолодых и не вполне здоровых, с кем автор этой более чем рискованной авантюры вряд ли к тому же согласовал свой проект, для подпольно-диверсионной работы в Советском Союзе!

Он и в самом деле как будто соревновался здесь с Савинковым, который перед тем как отправиться в 1924 г. в Советскую Россию решил исповедаться перед В. Бурцевым. Бурцев всячески старался отговорить его от этой авантюрной затеи, роковой финал которой сомнений не вызывал. Б. Прянишников так описывает эту беседу:

Но уговоры <Бурцева> не действовали. Отчеканивая каждое слово, побледневший и взволнованный Савинков продолжал стоять на своем:

– Моя поездка в Россию решена. Оставаться за границей я не могу. Я должен ехать. Я не могу не ехать!

Бурцев развел руками и смолк, понимая тщету своих уговоров. Выпрямившись и приняв боевую позу, Савинков продолжал:

– Я еду в Россию, чтобы в борьбе с большевиками умереть. Знаю, что в случае ареста меня ждет расстрел. – И с гневом и с презрением в голосе он воскликнул: – Я покажу сидящим здесь, за границей,

Чернову, Лебедеву, Зензинову и прочим, как надо умирать за Россию! Во времена царизма они проповедовали террор. А теперь не то что террор, но даже вообще отреклись от революционной борьбы с большевиками. Своим судом и своей смертью я буду протестовать против большевиков. Мой протест услышат все! (Прянишников 1993/1979: 63).

План Рутенберга ничем не уступал патетическому безумию Савинкова: для него он предлагал, вспомнив давние времена, использовать «засидевшихся за границей» эсеров.

Как и следовало ожидать, англичане этот план отвергли (Shaltiel 1990, И: 580). Но нас в данном случае интересует не столько естественная и ожидаемая реакция на него британского Foreign Office, сколько сама отчаянно-невыполнимая идея, пришедшая в голову человеку, как будто бы оставившему политику и замкнувшемуся в своих технических делах по обводнению и электрификации Палестины.

Поведение Рутенберга в этом эпизоде напоминает то, как реагировал на российские события 30-х гг. другой бывший член эсеровской партии, бывший министр юстиции в первом составе коалиционного советского правительства И. Штейнберг. После бегства из нацистской Германии, куда он эмигрировал в 1923 г. из России, И. Штейнберг отправился в Южную Африку, где, как он полагал, можно было подготовить земли для массовой эмиграции евреев. Все его жизненные планы и интересы сосредоточились на воплощении этой идеи. Тем не менее европейские события, и в первую очередь то, что происходило в это время в Советском Союзе, сохраняли для него живую и непосредственную актуальность и временами вытесняли местные заботы и проблемы. Об этом, в частности, свидетельствует его письмо брату, А. Штейнбергу, в Лондон от 16 августа 1936 г., которое он пишет из глухого и экзотического места – городка Mate King по дороге из Иоганнесбурга в Родезию («…как можно сосредоточиться на тутошнем, когда вот сейчас я купил "Sunday Times” и все полно утешительными вестями из Европы»):

<…> Зиновьев + 15 ком<мунистов> преданы суду за «терроризм» с участием Троцкого! Очевидно, поймали каких-то троцкистов, кот<орые> – как на процессе Абрамовича-Суханова – покажут, что надо. Недурное начало для новой сов<етской> конституции <…>¹⁷

Возвращаясь от И. Штейнберга к рутенберговско-локкартов-ской секретной встрече, отметим, что Вишняк, конечно, не мог знать о планах бывшего товарища по партии, хотя его фамилия и звучала среди наиболее подходящих, на взгляд Рутенберга, антибольшевистских диверсантов. Оказавшийся в силу трудностей эмигрантского существования перед сложным выбором страны обитания, он в 1935 г. решил поселиться в Палестине. За полтора года до этого, в январе 1934 г., письмом из Парижа Вишняк просил Рутенберга за своего родственника (RA):

Дорогой Петр Моисеевич!

Подателя сего, моего родного кузена – Моисея Исаковича ЭСТРИНА всячески Вам рекомендую не столько в качестве своего родственника, сколько как очень милого, способного, энергичного и добросовестного молодого человека.

По профессии он инженер-архитектор германской выучки, и, судя по тому, что я слышал, и по выданным ему рекомендациям, – незаурядный. Если Вы возьмете его к себе на работу или пристроите на другом месте, Вам не придется, думаю, сожалеть.

Во всяком случае буду Вам очень признателен за посильное в этом направлении содействие.

В том же письме, между прочим, он спрашивал Рутенберга:

Слышал я, будто Вы имеете отношение к какому-то издательству на еврейском языке. Если это факт, а не легенда, – может быть позволительно поставить вопрос об издании на еврейском языке моего «Ленина», вышедшего год тому назад на французском языке и имевшего очень хорошую и большую прессу?

Речь шла о книге Вишняка «Lenin», вышедшей в 1932 г. и высоко оцененной как французской, так и русско-эмигрантской критикой. В частности, В. Ходасевич писал в «Современных записках» (1933. № 52. С. 468):

Те количественно скудные и качественно бледные черты, которые можно извлечь из имеющихся материалов, собраны М.В. Вишняком с величайшей тщательностью и использованы очень умело… Похвалы заслуживает и та объективность, которую М.В Вишняк проявляет по отношению к своему герою, бывшему при жизни и остававшемуся после смерти его политическим врагом.

Обращался ли Рутенберг в какое-либо еврейское издательство для перевода и издания книги Вишняка, мы сказать не беремся, однако известно, что в Эрец-Исраэль она не выходила.

К намерению Вишняка переехать в Палестину, поселиться там и полностью превратиться в еврейского публициста Рутенберг отнесся вполне сочувственно.

Он предназначал меня в редакцию газеты «Давар», – писал Вишняк впоследствии в своих мемуарах, – либо для работы по исследованию роли русских евреев в истории революции и социализма в России. Я должен был для этого освоить иврит полностью как живой язык, а не так, как я его запомнил по детскому изучению Библии и молитвам. За визой Рутенберг посоветовал мне съездить на открывающийся в 1935 году очередной 19-й съезд сионистов в Люцерне (Вишняк 1970:108).

На 19-й сионистский конгресс, проходивший с 20 августа по 4 сентября 1935 г., Вишняк поехал как корреспондент «Последних новостей». Там, по его словам, он

был хорошо принят сионистами, в частности, редактором «Давара», талантливым и привлекательным Берл Кацнельсоном⁸; присутствовал на заседании фракции «Мапай», слышал Бен-Гуриона, Шарета, Шазара и других прославленных ораторов и лидеров, но так называемой трудовой визы, которая выдавалась бесплатно, не получил (там же: 108).

После возвращения из Люцерна он пишет Рутенбергу (RA):

122, Bd Murat Пятница, 6-ое сентября <1>935 г.

Paris (XVI)

Дорогой Петр Моисеевич!

После 16-тидневного пребывания в Люцерне вернулся домой. О впечатлениях рассказывать было бы очень долго. Частично они опубликованы в сегодняшнем № «Посл<едних> Новостей»¹⁹, частично появятся в «Посл<едних> Нов<остях>» в пятницу через неделю. Кое-что я послал в «Давар»²⁰ и нью-йорский «Форвеэртс» <sic>.

Самое приятное впечатление я вынес от Берла Каценеленсона <sic>. Беседовал с Чертоком о визе²¹. После ряда разговоров (с Добкиным) он пришел к следующим заключениям:

Так как мне больше 45 лет, то достать для меня сертификат дело не невозможное, но очень, очень трудное. Кроме того, хотя я «испекся», все же быть на все 100 % уверенным в том, что я при всех обстоятельствах останусь в Палестине и брать с меня в этом смысле присягу, – не приходится. В этих условиях проще всего мне приехать с визой туриста с тем, что позднее ее мне превратят в постоянную или, что еще проще, по мнению Каценеленсона, – получить визу капиталиста, что предполагает получение мною временной ссуды, на месяц-другой, по личному ко мне доверию, тысячи фунтов стерлингов. Положенная на мое имя в один из больших банков Палестины, сумма эта может быть невозбранно переведена мною собственнику денег на следующий же день по моем приезде в Палестину…

Обо всем этом Кац<нельсон> хотел лично с Вами поговорить в Цюрихе, – он собирался Вам позвонить по телефону из Люцерна или написать. Не думаю, чтобы он это сделал, так как он с утра до поздней ночи забит всевозможными делами и разговорами. Посему и рапортую Вам от себя о положении дела.

Буду ждать Ваших указаний, как действовать, так как подача прошения английскому консулу о визе одного порядка обрекает на неудачу возможность получения визы другого порядка. До получения от Вас указаний предпринимать ничего не буду.

С искренним приветом

М. Вишняк

P.S. Марья Самойловна просила Вам написать, что она вчера вернулась из Экслэ-Бэн²², от Михаила Осиповича²³, и очень рассчитывает на встречу с Вами при Вашем проезде чрез Париж. Если Вы не остановитесь в Париже или будете слишком заняты – она просит Вас заранее ее о том уведомить, чтобы она могла с Вами списаться.

Ни в своих репортажах-отчетах с конгресса, ни в разговорах с сионистской верхушкой и лидерами ишува Вишняк не пытался создать впечатление человека, озаренного внезапным сионистским откровением свыше и осчастливленного тем, что он попадет в палестинскую землю. К сионистскому проекту он относился сдержанно, без показной горячности, и вынужденности своего переезда в Палестину, по крайней мере от людей ему близких, не скрывал. Вместе с тем как историк и политолог, наделенный трезвым аналитическим умом и тонкой проницательностью, он, пользуясь позицией журналиста-наблюдателя извне, затронул в газетных репортажах с конгресса целый ряд крайне любопытных аспектов, которые совершенно иначе воспринимались теми, кто принадлежал миру сионистской мечты и деятельной работы по ее воплощению. Так, для него, собиравшегося поселиться в Палестине, но знавшего древнееврейский язык, как он сам признается, на детском уровне, было важным и поучительным воочию убедиться в том, что из символа национального возрождения иврит сделался реальной формой общения большого количества людей. Наряду с этим Вишняк констатирует наличие тесной сопряженности европейского мироустройства с тем, что происходило в Эрец-Исраэль, и не только, что само собой понятно, в плане политическом, но – и в социальном, правовом, культурном.

Сионистское движение, – писал он в одном из репортажей, – связывает свою судьбу с развитием и утверждением древнееврейского языка как единственного языка будущей еврейской государственности. Всячески поощряя его применение, сионизм достиг уже того, что для поколения, родившегося в Палестине, и для многих вне Палестины иврит стал родным и разговорным, иногда единственно понятным языком. Из символа возрождения древнееврейский язык уже превратился в необходимую принадлежность обиходной жизни.

На самом конгрессе не раз раздавались возмущенные голоса не понимающих ни идиш, ни немецкого – да переведите нам, о чем вы там говорите, на человеческий, понятный древнееврейский язык!.. И все же лидеры конгресса, Вейцман, Бен Гурион, Гольдман и др. свои основоположные речи предпочли произнести не на иврит. И не потому, чтобы они не владели им, а потому, что хотели быть понятыми подавляющим большинством аудитории, и прежде всего – печатью.

Предназначенные не только для сионистов и даже не для одних только евреев, сионистские конгрессы, пока они созываются не у себя в Палестине, а в Европе, не могут не считаться и с европейскими привычками и пониманием. Это в такой же мере относится к языку конгресса, как и к его длительности, и, что гораздо важнее – к общей атмосфере и характеру происходящей на нем политической борьбы (Вишняк 1935b: 4).

Впрочем, для Вишняка оставался чуждым не только сионистский опыт, но и еврейские традиции, которые ему, ассимилированному еврею, казались затрудняющими современную жизнь: например, соблюдение субботы. В том же репортаже он сообщал, что конгресс, дабы избежать раскола, должен был пойти на удовлетворение требований партии раввинов, добившейся того, что пункты о соблюдении субботы и кашрута легли в основу еврейской государственности.

Не считаясь ни с нуждами хозяйства, ни с явлениями природы, – замечал не без легкого, хотя вполне ощутимого сарказма Вишняк, – с ведром в страдную пору и дождем в засушливое лето, они <партия раввинов> защищали обязательность субботнего отдыха как величайшего социального благодеяния для трудящихся. Они отстаивали субботу и как предписание закона, духовно и душевно многообразными нитями связанного со всей жизнью и бытом еврейства не только в его историческом прошлом, но и в современности (там же).

К слову сказать, вряд ли Рутенберг, не принадлежа к числу «богобоязненных евреев», относился к этому иначе. Достаточно привести в качестве примера его субботнюю поездку в Цфат, которую он совершил на правах хозяина вместе с лордом Руфусом Дэниэлом Исааком Редингом (Rufus Daniel Isaacs Reading; 1860–1935), председателем правлени British Electric Company (1923-35), в прошлом вице-королем Индии (1921-26), первым евреем, удостоенным в Англии титула маркиза. За эту поездку он подвергся суровой критике в палестинской еврейской прессе (Zakai 1934).

25 сентября 1935 г. Вишняк писал Рутенбергу (письмо отпечатано на машинке) (RA):

Данный текст является ознакомительным фрагментом.