ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

На этот раз Сталин либеральничать не собирался, и на объединенном октябрьском пленуме ЦК и ЦКК Троцкий и Зиновьев были выведены из состава Центрального Комитета. На этот раз он сам вспомнил о «Завещании» Ленина. «Да, — явно кокетничая, сказал он, — я груб, товарищи, в отношении

тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают нашу партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается».

Почувствовав свою силу, Сталин и думать не хотел ни о каком компромиссе с Троцким и его сторонниками. Потому и заявил: «Теперь нам надо стоять в первых рядах тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из партии». Что и было с огромным удовлетворением поддержано пленумом...

Сталин умело нагнетал обстановку, обвиняя оппозицию во всех смертных грехах, и особенно осудив ее нежелание вводить семичасовой рабочий день. Конечно, Троцкий попытался возражать, однако его слова потонули в возмущенных криках «Долой!» и «Вон!» И лидерам оппозиции не осталось ничего другого, как покинуть кипевший от возмущения и ненависти к ним зал.

А когда через несколько дней Сталин получил очередное донесение с Лубянки, он не мог сдержать улыбки. Эти глупцы не нашли ничего лучшего, как устроить демонстрацию 7 ноября, в день десятилетия Октябрьской революции. Да, вот что значит быть «писателем» и совершенно ничего не понимать в реальной жизни!

Неожиданно Сталин вспомнил, как в теперь уже далеком 1904 году к нему на конспиративную квартиру в Баку явились два незнакомых ему господина. Это были представители фирмы братьев Нобелей. «Мы знаем вас как одного из организаторов забастовки, — заявил один из них, — и готовы внести в вашу кассу 30 тысяч рублей при условии, что забастовка продлится еще две недели...»

И ничего удивительного в этом предложении не было, поскольку всем предпринимателям давно известно, что «спокойная забастовка полезна для цен», и многие часто прибегали к ней для того, чтобы избежать залежей товаров и сырья. То же касалось и демонстраций, поскольку иногда они были гораздо выгоднее тем, против кого они устраивались.

Еще раз усмехнувшись над наивностью своих неискушенных в практической борьбе противников, Сталин согнал улыбку с лица, и оно стало жестким и холодным. Ну что же, пусть устраивают, мешать он им не будет, наоборот, поможет. И помог! Как только толпа студентов двинулась на Красную площадь с транспарантами в руках, на которых было написано: «Повернем огонь направо — против кулака и нэпмана!», «Да здравствуют вожди мировой революции — Троцкий и Зиновьев!», — к демонстрантам примкнули подобранные чекистами «не очень широкие народные массы».

Возмутились и праздновавшие свой святой праздник «трудящиеся», потребовав наведения порядка. Который и был наведен группой «возмущенных» граждан во главе с секретарем одного из райкомов партии Рютиным. Под одобрительные крики «трудового народа»: «Бей оппозиционеров!» и «Долой жидов-оппозиционеров!» Справедливости ради надо заметить, что и очень многие демонстранты выразили свое возмущение новой выходкой оппозиции, которая мгновенно превратилась в целую цепь скандалов, драк и потасовок.

* * *

В это время Сергей Эйзенштейн монтировал картину «Октябрь», которую собирался показать после торжественного заседания в Большом театре. Ночью в монтажной неожиданно для всех появился Сталин и приказал вырезать все кадры с Троцким и раз и навсегда забыть о его существовании. Что и было исполнено...

Через неделю «Октябрь» вышел на экраны, но уже без «демона революции». Фильм очень понравился Крупской, и она восторженно писала в «Правде»: «Чувствуется, что зародилось и у нас и уже оформляется новое искусство...» И была права. Именно тогда у нас зародилось и оформилось новое искусство. Почти на целых 80 лет, в течение которых партийные чиновники издевались над здравым смыслом и забивали неугодных. Порой даже насмерть...

* * *

16 ноября 1927 года на совместном заседании ЦК и ЦКК после обсуждения событий 7 ноября на Красной площади было принято решение исключить Троцкого и Зиновьева из партии. Что же касается остальных активных участников оппозиции, то все они были выведены из состава ЦК и ЦКК. Исключение Троцкого из партии стало причиной самоубийства видного советского дипломата А.А. Иоффе, достаточно известного в партийных и государственных кругах. Его похороны были устроены по самому высшему разряду.

Гроб с телом Иоффе установили в здании Наркоминдела на Большой Лубянке. Собралась огромная толпа, большинство которой состояло из поклонников и сторонников Троцкого, и под их приветственные возгласы лидеры оппозиции с великим трудом пробирались сквозь плотные ряды пришедших проститься с Иоффе. Когда гроб был доставлен на Новодевичье кладбище, от имени ЦК выступил Чичерин, а за ним говорили Троцкий, Каменев и Зиновьев. Против своего обыкновения, Троцкий говорил довольно вяло, никаких выпадок на партию и Сталина не допускал и долго мямлил о необходимости партийного единства.

Зато Зиновьев в тот день показал все, на что был способен, и, забыв, по всей видимости, почему он оказался на кладбище, заговорил о преступлениях Сталина, который предал интересы партии и попирал права ее членов. Но самое неприятное случилось после того, как гроб был опущен в могилу и все направились к выходу, где стояла воинская часть, присланная то ли для салюта, то ли для поддержания порядка.

Из окружения Троцкого выскочил какой-то молодой человек весьма экзальтированного вида и, подбежав к строю, прокричал: «Товарищи красноармейцы! Кричите «ура» вождю Красной Армии товарищу Троцкому!» «Наступила критическая минута, — вспоминал очевидец этих событий Якубович. — Никто в строю не шевельнулся. Царила мертвая тишина. Л.Д. Троцкий стоял в нескольких десятках шагов — тоже молча — и смотрел в землю. Потом повернулся и пошел к автомобилю. За ним последовали Зиновьев и Каменев».

Что ж, все правильно. Новое поколение красноармейцев не знало Троцкого, не участвовало в Гражданской войне и было воспитано в новом духе. И имя Троцкого им ни о чем не говорило. Да и с «пролетарской опорой» дела обстояли далеко не блестяще. И как показали итоги предсъездовской дискуссии, политику ЦК поддерживали 738 тысяч членов партии, в то время как за оппозицию стояли всего 4000 человек.

И не случайно, выступая на Московской губернской партконференции 23 ноября, Сталин заявил: «Провал оппозиции объясняется ее полной оторванностью от партии, от рабочего класса, от революции. Оппозиция оказалась кучкой оторвавшихся от жизни, кучкой оторвавшихся от революции интеллигентов,— вот где корень скандального провала оппозиции».

В декабре 1927 года открылся XV съезд партии, оппозиция на нем была представлена всего несколькими делегатами, да и то с совещательными голосами. Да и тем не давали говорить. И стоило только на трибуне появиться Каменеву и Раковскому, как на них посыпались проклятия и отборная ругань. Хотя сражаться они уже не собирались. И, как очень тонко заметил Троцкий, после событий 7 ноября единственным желанием Зиновьева и его сторонников было как можно скорее капитулировать.

Недалеко от них ушли и сами троцкисты, и уже 10 декабря съезд получил послания самых видных из них с просьбой разрешить им сохранить свои взгляды и обещанием распустить фракции. Однако Сталин был непреклонен. «Я думаю, товарищи, — под одобрительный гул заявил он, — что ничего из этой штуки не выйдет». В результате съезд пришел к выводу, что «оппозиция идейно разорвала с ленинизмом и переродилась в меньшевистскую группу», и исключил из партии 75 лидеров «объединенной» оппозиции и 15 «децистов». Троцкий, Зиновьев, Каменев, Радек, Раков-ский, Смилга, Пятаков, Лашевич и многие другие известные в партии люди оказались изгоями.

Так очень ненавязчиво, как бы подчиняясь другим, Сталин приступил к тому, о чем уже говорил на одной из партконференций: к хирургическому вмешательству и отсечению от партии ненужных ему в ней людей. Чуть ли не на следующий день зиновьевцы попросились назад. На что съезд предложил им обращаться в свои парторганизации в индивидуальном порядке, а самим парторганизациям рекомендовал «очистить свои ряды от всех явно неисправимых элементов троцкистской оппозиции».

Даже при всем желании два предыдущих партийных форума было трудно упрекнуть в демократизме, но тот откровенно тоталитарный разгул, который царил на XV съезде, не шел ни в какое сравнение с теми отдельными инцидентами, которые имели место раньше. И стоило только взойти на трибуну кому-нибудь из замеченных в симпатиях к оппозиции, в зале поднимался невообразимый шум, слышались грубая ругань и оскорбительные выкрики.

Да что там выкрики! Многие верные Сталину партийцы требовали расправы над членами оппозиции и прекращения каких бы то ни было дискуссий в партии. «Надо установить жесткий режим в партии, — уже даже не говорил, а кричал член ЦК Ф. Голощекин, — надо установить жесткий режим в советской работе. Мы, товарищи, на этом срежемся, если будем миндальничать с оппозицией!» Председатель Совнаркома А. Рыков шел еще дальше. «По обстановке, которую оппозиция пыталась создать, сидят в тюрьмах очень мало, — заявил он. — Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется несколько увеличить в ближайшее время!» А делегат от Москвы Г. Михайловский потребовал запретить любые дискуссии в партии, как это и было раньше.

Конечно, он лгал, при Ленине дискуссии были, и еще какие, но всем этим людям было уже не до Ленина. Как бы ни был велик Ленин, но он был мертв и лежал в мавзолее. А вот за столом президиума сидел Сталин, от одного слова которого зависела судьба практически любого делегата, значит...

— Довольно издеваться над партией! — то и дело слышались выкрики. — Партия и пролетариат этого не потерпят! Мы хотим работать, нам некогда заниматься дрязгами, создавать комиссии по поводу всяких разборов. Мы хотим работать, а мешающих работать — вон из партии!

И когда на трибуне наконец появился Сталин, делегаты все как один вскочили, приветствуя нового вождя. Многие смотрели на него с искренним восхищением. Да и как не восхищаться! Ведь перед ними стоял человек, который видел дальше всех, думал лучше всех и делал лучше всех! И в своем заключительном слове Сталин оправдал их надежды.

— Условие у нас одно, — по своему обыкновению медленно подбирая слова, произнес он в наступившей тишине, — оппозиция должна отказаться от своих взглядов, открыто и честно перед всем миром. Она должна заклеймить ошибки, ею совершенные... она должна передать нам свои ячейки, чтобы партия имела возможность распустить их без остатка. Либо так, либо пусть уходят из партии. А не уйдут — вышибем!

Надо ли говорить, с какой радостью делегаты восприняли последнее заявление Сталина.

— Правильно! Долой обманщиков партии! Не давать веры! — неслось со всех сторон.

— По всем законам, — продолжал Сталин, — за такие попытки активных деятелей оппозиции должны были бы переарестовать. Мы не сделали этого только потому, что пожалели их, проявили великодушие и хотели дать им возможность одуматься...

Пряча довольную усмешку в усы, Сталин одобрительно покачивал головой. Он был доволен. Ведь только сейчас он по-настоящему увидел плоды результата труда. Неожиданно Сталин вспомнил Тифлис и свое выступление на том самом митинге, где его освистали. Это был горький урок, но он пошел ему на пользу. И теперь все эти Троцкие и Зиновьевы пожинали плоды своего высокомерия и совершенного непонимания реальной жизни. Да, в глазах всех этих людей он, по всей видимости, продолжал оставаться тем самым «серым пятном», о каком когда-то писал Суханов. Тогда почему же торжествует он, а не светлые головы Троцкий и тот же Каменев?

Конечно, он мог ответить почему. Сидевшие в зале не шли ни в какое сравнение ни с блестящим Радеком, ни с аристократом духа Иоффе, ни с образованнейшим Каменевым. Да и откуда было взяться в СССР умным и грамотным людям, если до недавнего времени высшее образование означало немедленный расстрел.

Хорошо ли это? Вряд ли... Но лучше было иметь абсолютную власть над такими, как Молотов и Ворошилов, нежели жить в постоянном напряжении, находясь рядом с Троцким и Преображенским со всеми их талантами.

Очевидно, имелась еще одна причина его неприязни ко всем этим радекам и иоффе, никогда не воспринимавших его как равного. Да, он имел над ними власть административную и при желании мог исключить из партии или даже посадить в тюрьму. Но в то же время он прекрасно понимал, что даже со всем своим ОГПУ ему никогда не иметь над ними духовной власти.

Этого не дано было даже стоявшему на несколько порядков выше его Ленину, и именно поэтому он в свое время изгнал из СССР целый пароход философов и писателей. Конечно, он мог поступить проще и сгноить всех этих бердяевых и Флоренских в подвалах Лубянки. Но не сгноил. И отнюдь не из-за опасения, что Запад поднимет шум. Плевать ему на этот шум. Ленин был слишком умен для того, чтобы не понимать, что, убив их, он расписался бы в собственном поражении. Не большевика Ленина, а Ленина мыслителя...

И кто знает, о чем на самом деле думал Сталин, глядя в ревущий от оваций зал. Не о том ли, что полной победы над Троцким и его приспешниками он все же еще не одержал. Да, их изгнали отовсюду, откуда их только можно было выгнать. Но оставалось самое страшное: их идеи. Что бы там ни говорили, но они оставались знаковыми личностями в истории революции. А их сторонники?

Сталин отнюдь не обманывался на счет кричавшего проклятия Троцкому и Зиновьеву зала. И уж, конечно, его не вводили в заблуждение всего три тысячи партийцев, поддержавших оппозицию. Все дело в том, какие это партийцы! Многие из них продолжали занимать высокие посты в партии и правительстве и стоили тысяч простых членов партии.

Да, сейчас они затаились, вот только навсегда ли? И кто знает, не поменяют ли они снова свои убеждения, как только что поменяли их под его силой? Подобные метаморфозы он видел много раз.

Взять того же Тухачевского. Троцкий вскормил его, можно сказать, со своей руки, холил и лелеял, но как только запахло жареным, он предал своего благодетеля и переметнулся к тому самому Ворошилову, которого презирал всеми фибрами своей дворянской души. А сколько их было, таких Тухачевских во всей армии, которая и по сей день считала своим вождем отнюдь не его, а все того же Троцкого. И все вместе это означало только одно: борьба еще не кончена и решающие сражения — еще впереди...

И Сталин не ошибся. По той простой причине, что он смог разгромить оппозицию только организационно, но отнюдь не идейно. Особенно это касалось левой оппозиции, поскольку именно ее идеи начинала претворять в жизнь победившая ее партия. Она сохранила некоторую часть своих подпольных структур, печатала листовки, а в одиннадцатую годовщину Октябрьской революции провела свои демонстрации сразу в нескольких городах страны. Именно представители левой оппозиции после массовых арестов троцкистов в Киеве организовали в СССР первую демонстрацию против репрессивных органов.

Тем не менее оппозиция была обречена. И одной из главных причин ее поражения явилось то, что она не мыслила своего существования вне партии. Хотя та партия, в которую они вступали, ох, как отличалась от той партии, из которой их исключили. Первая была партией ленинской с ее установкой на единство и свободой мнений, а другая — партия сталинская, где побеждали не идеи, а преданность ее генеральному секретарю и уже полное непонимание тех сложнейших экономических и политических процессов, которые происходили в стране.

* * *

И по сей день в очень многих работах по истории сталинского периода можно узнать о том, каким плохим был Троцкий и каким хорошим Сталин. Более того, читая иного историка, создается впечатление, что победа Сталина над оппозицией была чуть ли не самым счастливым событием в истории нашей страны.

«Поражение Троцкого, — с великим восторгом пишет известный российский историк Ю. Емельянов, — означало, что страна окончательно освобождалась от людей, которые видели ее будущее лишь в слепом подчинении стихии мировых политических и хозяйственных процессов. Страна выбирала курс на создание своей современной экономики, высокоразвитой науки и техники, могучей армии... Троцкий же был отброшен на обочину исторического пути развития...»

Ничего не скажешь, звучит по-коммунистически, и особенно впечатляет «обочина». И со всем этим можно было бы согласиться, если бы это и... на самом деле было так.

Да, можно приветствовать победу над любой оппозицией, если бы после этого народ и зажил бы пусть и не счастливой, но уж, во всяком случае, достойной жизнью. Но какой был смысл во всей этой возне с Троцким, если после его изгнания Сталин принялся проповедовать его идеи? Во всяком случае, в сельском хозяйстве, где всего за несколько лет он уничтожил весь цвет российского крестьянства.

Может быть, победа над Троцким и Зиновьевым дала расцвет «могучей армии», которой руководил бездарный Ворошилов и которая уже в Финляндии показала полную беспомощность и отступила в 1941 году до Москвы? А бесконечное избиение лучших научных, военных, творческих и тех же партийных кадров? Это что — тоже достижение победы над оппозицией? Или Емельянов забыл, что именно благодаря Сталину в Советском Союзе в течение шести с лишним десятков лет человек не мог назвать белое черным, а черное белым?

Да, Сталин «освободился» от Троцкого, Каменева, Зиновьева, Радека, Преображенского, Рыкова, Томского и многих других партийных лидеров. Но кого он привел им на смену? Мехлис, Ворошилов, Жданов, Тимошенко, Молотов, Микоян, Берия, Маленков, Суслов — все эти имена и по сей день воспринимаются как нечто нарицательное.

И каким бы ни был «плохим» Троцкий, вряд ли кому-нибудь придет в голову сравнивать его по одаренности с Мехлисом или тем же Ждановым, которые за всю свою жизнь не высказали ни одной живой и интересной мысли. Да, вполне возможно, что по тем сложным временам, когда в партии уже не было Ленина, страна куда больше нуждалась в известной определенности, а не в борьбе идей. Но это вовсе не означало, что эта самая определенность должна была выразиться в ее избиении на протяжении почти тридцати лет, которая опоясана ее колючей проволокой ГУЛАГа и превратила ее народ в бессловесную аморфную массу. И если именно в этом видится заслуга победы над Троцким и Зиновьевым, то, по большому счету, это пиррова победа...

* * *

И все же XV съезд вошел в историю отнюдь не окончательным прославлением Станина, а тем, что именно на нем был взят курс на коллективизацию.

Оно и понятно. К началу 1927 года снова обозначился хлебный кризис. Возникли трудности со снабжением городов. Кулаки и середняки не спешили продавать государству хлеб и ждали более выгодных цен и столь нужных селу промышленных товаров. Конечно, оппозиция попыталась использовать перебои с хлебом в своих целях, и Каменев обвинил политическое руководство в недооценке капиталистических элементов в деревне и призвал ужесточить курс против кулаков.

Однако Сталин возразил.

— Не правы те товарищи, — сказал он, — которые думают, что можно и нужно покончить с кулаком в порядке административных мер, через ГПУ: сказал, приложил печать и точка. Это средство легкое, но далеко не действенное. Кулака надо взять мерами экономического порядка. И на основе советской законности. А советская законность есть не пустая фраза...

Да, а в этом Сталин был трижды прав. Советская законность никогда не была пустой фразой, поскольку всегда стояла не на страже закона, а охраняла партию. Сталину вторил Молотов, который в своем докладе о работе партии говорил о том, что «развитие индивидуального хозяйства по пути к социализму есть путь медленный и длительный» и что в этом процессе недопустимо насилие.

— Тот, — говорил он, — кто теперь предлагает нам эту политику принудительного займа, принудительного изъятия 150—200 млн. пудов хлеба, хотя бы у десяти процентов крестьянских хозяйств, т.е. не только у кулацкого, но и у части середняцкого слоя деревни, то, каким бы добрым желанием ни было это предложение проникнуто, — тот враг рабочих и крестьян, враг союза рабочих и крестьян...

На этом месте Сталин не выдержал и выкрикнул:

— Правильно!

В самые последние минуты работы съезда, когда шло голосование по резолюции о сельскохозяйственной политике, в ее текст была поспешно включена поправка: «В настоящий период задача преобразования мелких индивидуальных хозяйств в крупное коллективное хозяйство должна быть поставлена в качестве основной задачи партии в деревне».

Но... не все было так гладко. И уже при подготовке резолюции по отчету ЦК Бухарин, Рыков, Томский и Угланов выступили против этой основной задачи. В партии назревал новый раскол... На первом же, после XV съезда партии, пленуме Сталин подал в отставку.

— Я думаю, — заявил он, — что до последнего времени были условия, ставящие партию в необходимость иметь меня на посту (то есть на посту генсека), как человека более или менее крутого, представляющего известное противоядие оппозиции... Но теперь эти условия отпали... Сейчас оппозиция не только разбита, но и исключена из партии. А между тем у нас имеется указание Ленина, которое, по-моему, надо провести в жизнь. Поэтому прошу пленум освободить меня от поста генерального секретаря. Уверяю вас, товарищи, что партия от этого только выиграет.

Однако не вняли «товарищи» уверениям Сталина и практически единогласно проголосовали против отставки. Был, правда, один воздержавшийся на свою голову. И когда начнется великая чистка, Сталин вспомнит о нем и оценит его воздержание в двадцать пять лет лагерей...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.