Глава восьмая. С БЕРЕГОВ ЧЕРНОГО МОРЯ В ПРИБАЛТИКУ
Глава восьмая. С БЕРЕГОВ ЧЕРНОГО МОРЯ В ПРИБАЛТИКУ
В середине апреля 1944 г. на Крымском побережье установилась ясная теплая погода. Казалось, сама природа радовалась успехам советских войск. Щедрая южная весна зеленью и цветами сглаживала следы войны. В сердца людей вместе с живительным теплом и ароматами садов проникало ощущение близкой победы, уверенность в том, что ужасы войны скоро отойдут в историю.
Наши войска вплотную подошли к городу русской славы – Севастополю. Еще один удар, и новая севастопольская эпопея закончится победой советского оружия.
Раннее утро 18 апреля. Машина быстро мчится из предместья Феодосии на армейский полевой аэродром, что в 20 км восточнее Акмонайских позиций. По приказу Ставки я должен вылететь в Москву. Накануне вечером мои боевые друзья – командиры и политработники Отдельной Приморской армии – устроили мне теплые проводы. За бокалом доброго крымского вина мы оглянулись на пройденный за эти месяцы путь, вспомнили о тяжелом ратном труде. Товарищи сказали немало душевных слов в мой адрес, я их благодарил за высокую, подчас даже чрезмерную оценку моей персоны.
Вот и аэродром с красноречивыми следами недавней боевой страды – воронками от бомбовых взрывов. Теперь здесь довольно мирная, более чем на 200 км удаленная от линии фронта база для транспортных самолетов. Командир корабля С-47 встретил меня уставным докладом о готовности экипажа и самолета к выполнению задания. Этот экипаж уже длительное время делил со мной риск частых перелетов во фронтовых условиях. Нельзя здесь не сказать теплых слов благодарности всем летчикам транспортной авиации, самоотверженный труд которых незаслуженно остается в тени боевых дел истребительной, штурмовой, бомбардировочной и разведывательной авиации. Летчики-транспортники на своих почти невооруженных самолетах, перевозя людей и грузы к линии фронта, совершали незаметную, но поистине героическую работу, во многом способствовавшую нашим успехам.
На аэродроме со мной тепло простились боевые соратники по Крымской операции: С.Г. Горшков, К.А. Вершинин, Ф.С. Октябрьский, К.С. Мельник, командиры корпусов, весь руководящий состав управления и штаба Приморской армии. Последние рукопожатия, и я в самолете. Привычное выруливание на взлетную полосу, небольшая остановка перед разгоном, рев моторов, разбег, плавный взлет. Мы в воздухе. Впереди Москва, новое назначение, новые задачи, новые соратники. Равномерный шум моторов сопровождает раздумья о предстоящем, которые постоянно прерываются впечатлениями о только что закончившихся сражениях на Крымском побережье. В сознании возникают, казалось бы, незначительные, но яркие эпизоды боев, детали сражений. Нелегко отключиться от обстановки, с которой сроднился всеми помыслами и стремлениями. Надолго, а подчас и на всю жизнь остаются в кладовых памяти «зарубки» от пережитого, по которым спустя много лет отыскиваешь многочисленные и довольно подробные сведения о том, что казалось безвозвратно забытым.
Историки для описания минувшего пользуются главным образом документами определенного периода, эпохи. Для военного историка источниками служат, как правило, планы операций, решения военачальников, отданные ими приказы и распоряжения, сводки и донесения штабов, журналы боевых действий и другие многочисленные документы, без которых в условиях минувшей войны невозможно было проведение ни одной сколько-нибудь значительной операции, любого боевого или организационного мероприятия. И это вполне правомерно. Но важны и свидетельства непосредственных участников и очевидцев событий. В памяти оседает множество таких фактов, которых не найдешь ни в каких документах, такие сведения нередко облекают историю в плоть и кровь, делают ее доступной для восприятия, содействуют воспитанию молодежи, формированию характера и убеждений людей. Я веду речь о непосредственных переживаниях участников событий, их восприятии происходившего, об их взаимоотношениях между собой, в том числе о взаимоотношениях руководителей и руководимых, их живом общении.
Написанный скупым штабным языком приказ не в состоянии передать того заряда энергии и воли, который вложил в него военачальник, когда отдавал его устно. Никакая сводка или донесение не передает того чувства уверенности в победе или душевных колебаний командира, когда он по телефону передавал ее в вышестоящий штаб. Даже самая добросовестная протокольная запись стороннего наблюдателя не может отразить того, что запечатлело сознание непосредственного участника событий.
Я веду речь, конечно, не к тому, что исторические работы во всем должны опираться на воспоминания участников событий, а к тому, что воспоминания имеют также большую ценность(Кстати сказать, и мои собственные работы, в том числе и эта книга, в гораздо большей степени опираются на документы, чем на воспоминания в строгом смысле этого слова.). При этом документы могут сохраняться веками, чего нельзя сказать о современниках тех или иных событий. Поэтому нужно крайне бережно относиться ко всему, что написано живыми свидетелями исторических событий.
Все воспоминания субъективны, в этом их недостаток и в этом же их достоинство. Достоинство «субъективизма», о котором я веду речь, заключается в том, что автор высказывает свою собственную оценку событиям, дает им такое истолкование, которое обусловлено его местом в развитии этих событий. Попутно скажу, что, например, тот, кто находился на высокой горе, видел, как правило, дальше и лучше, чем тот, кто был у ее подножия. Однако находившийся под горой зачастую отчетливее видел происходившее на ней. Не исключено вместе с тем, что человек, оказавшийся на высокой горе, страдает близорукостью и ничего дальше своего носа не видит. Но это частный вопрос. Важно, чтобы в мемуарах отразилась личность их автора, его душа, его идеалы, его жизненный опыт. Такой «субъективизм» следует приветствовать. Но можно и нужно критиковать мемуариста за субъективизм «сознательный», когда он нарочито искажает события в угоду какой-то предвзятой цели. В случае, когда пишущий воспоминания привлекает документы, он невольно вынужден «корректировать свой субъективизм». Вместе с тем участник событий, анализирующий документы, имеет возможность корректировать и субъективизм тех, кем они в свое время были составлены. Чем больше будет воспоминаний «хороших и разных», в том числе и об одном и том же событии, тем ярче и правдивее историк будущего сможет воспроизвести картину минувшего.
На пути из Крыма в Москву я стремился осмыслить и отобрать из накопленного мною опыта руководства войсками в последних операциях полезное для своей предстоящей деятельности. Главное в этом опыте состояло в том, что необходимы стремительные, неожиданные для врага удары, ибо он старался теперь закрепиться на важных в стратегическом отношении рубежах с тем, чтобы по возможности превратить невыгодный ему теперь маневренный характер войны в позиционный. Эти расчеты были связаны с надеждой на выигрыш времени, которое Гитлер намеревался употребить, чтобы добиться сговора с нашими западными союзниками.
Оставшись наедине со своими размышлениями, я не заметил, как прошло время. Мы приземлились на Центральном аэродроме Москвы. Здесь меня встречала группа работников Генерального штаба во главе с генералом А.А. Грызловым. Прямо с аэродрома я поехал в Генеральный штаб, где генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов [105] , исполнявший тогда обязанности начальника Генерального штаба, кратко ознакомил меня с обстановкой на фронтах. К середине апреля линия фронта отодвинулась далеко на запад и тянулась от полуострова Рыбачий к Петрозаводску, Ладожскому озеру. Берега Финского залива в районе Ленинграда и Кронштадта были очищены от гитлеровцев. Далее линия фронта шла от Нарвы на Псков, проходила восточнее Новоржева, а затем, огибая Витебск, Оршу, Бобруйск, Пинск, выходила к Припяти и шла восточнее Ковеля, Владимир-Волынска, Золочева на Девятин, что западнее Коломыи, а затем, отклоняясь на восток и оставляя за нами Черновцы, упиралась в Черное море у Аккермана. К лету 1944 г. на советско-германском фронте насчитывалось около 240 дивизий Германии и ее сателлитов. Вермахт, хотя и утратил теперь окончательно и бесповоротно стратегическую инициативу, все же обладал достаточной боеспособностью для того, чтобы оказывать ожесточенное сопротивление на всей громадной по протяженности (4450 км) линии фронта. Германия располагала по-прежнему экономическими ресурсами для того, чтобы снабжать армию вооружением. Главной целью гитлеровской ставки, как я и предполагал, являлось стремление создать прочную стратегическую оборону, не допустить выхода советских войск к границам рейха, измотать Красную Армию в затяжных изнурительных боях за каждый рубеж, использовать все это для дипломатических комбинаций с капиталистическим Западом и заключить мир на сносных для гитлеровской клики условиях.
Эти намерения врага находили питательную почву в политике правящих кругов Англии и США, которые продолжали оттягивать открытие второго фронта на Европейском континенте. Давно запланированная и много раз обещанная высадка их войск в северной Франции вновь и вновь откладывалась. На Западе все еще надеялись, что обе стороны будут измотаны и обескровлены в единоборстве и тогда можно будет продиктовать свои условия мира. Ввод свежих войск в Германию и другие оккупированные ею европейские страны, наличие свободных материальных ресурсов, по мнению реакционных кругов Вашингтона и Лондона, должны были обеспечить установление во всей Европе выгодного им порядка. Вожделения империалистов простирались до надежды превратить Советский Союз в сырьевой придаток западных держав. То, что эти наши предположения не были ошибкой, подтвердилось после войны документами, опубликованными на Западе. В частности, в книге Гудериана «Воспоминания солдата» приведена дипломатическая переписка между так называемой нейтральной Испанией и Англией по вопросу о возможности заключения сепаратного мира западных стран с Германией [106] .
По словам Гудериана, испанский диктатор Франко направил 21 февраля 1943 года английскому послу ноту: «…Если не изменится в корне ход войны, то русские армии проникнут в глубь территории Германии. Разве такие события, в случае если они произойдут, не являются угрозой для Европы, особенно Англии? Коммунистическая Германия передала бы России свои военные секреты и военную промышленность. Немецкие техники и специалисты дали бы возможность России превратиться в гигантскую империю, простирающуюся от Атлантического до Тихого океана… Если Россия получит разрешение на оккупацию Германии, никто уже не будет тогда способен остановить дальнейшее продвижение Советов».
Едва ли есть необходимость полемизировать с этой антисоветской демагогией. В ней достойно внимания лишь признание нашей силы, способности нашей страны одной, без помощи Запада, сокрушить фашизм.
Посмотрим, однако, что ответила на это Англия в лице своего посла в Испании Гоуэра: «Теорию, что Россия после войны создаст угрозу Европе, я не могу признать. Также я отклоняю мысль, что Россия после окончания боевых действий может начать против Западной Европы политическую кампанию… Разве может после войны какая-нибудь нация, полностью опираясь на свои собственные силы, подчинить Европу? Россия будет занята своим восстановлением, причем в большей степени она зависит от помощи Соединенных Штатов и Великобритании. Россия не имеет ведущего положения в борьбе за победу. Военные усилия совершенно одинаковы, и победу союзники одержат совместно. После окончания войны крупные американские и английские армии оккупируют континент. Они будут состоять из первоклассных солдат, они не будут потрепаны и истощены, как русские части. Я отважусь предсказать, что англичане будут самой мощной военной силой на континенте. Влияние Англии на Европу будет таким же сильным, каким оно было в дни поражения Наполеона.
Наше влияние, подкрепляемое военной мощью, будет чувствовать вся Европа, и мы будем принимать участие в ее восстановлении».
Это заявление Гоуэра ясно говорит о расчетах наших так называемых союзников и о том, что они, отсиживаясь за морем да ведя игрушечную войну в Африке и Италии, только на словах рекламировали свои усилия, на деле же надеялись установить на земном шаре порядок, соответствующий их империалистическим интересам. Гоуэр высказал в этом своем письме, конечно, не свои личные соображения, а мысли британского премьера Уинстона Черчилля. Эти господа, конечно, не в состоянии были понять коренного отличия социалистического государства от капиталистического. Им невдомек, что руководящая и направляющая сила нашего народа – ленинская Коммунистическая партия – имела чудодейственную способность не только обеспечить разгром фашизма, но и сохранить громадную экономическую мощь Советского Союза, несмотря на огромные затраты материальных ресурсов на ведение кровопролитной войны.
Благодаря здоровой социалистической основе наша экономика в описываемый период не только не истощилась, а, наоборот, серьезно возмужала.
Успешному для СССР развитию боевых событий на советско-германском фронте сопутствовала самоотверженная деятельность тружеников тыла, которые с честью выполнили сложную задачу перестройки мирной экономики на военную. Советский тыл стал сполна обеспечивать требования Вооруженных Сил, осуществлявших наступательные операции во все возрастающем масштабе.
Выпуск валовой промышленной продукции в 1943 году составил 117 % по отношении к 1942 году [107] .
Особенно серьезные успехи были достигнуты в добыче угля, производстве электроэнергии, чугуна, алюминия, металлургического оборудования, а в первой половине 1944 г. должен был вступить в строй действующих еще ряд предприятий. Рост тяжелой промышленности, естественно, способствовал расширению военного производства. В 1943 г. в нашей стране было изготовлено 35 тыс. самолетов, 16 тыс. средних и тяжелых танков, около 45 тыс. орудий калибра 76 мм и выше, 458 тыс. пулеметов, 3,4 млн. винтовок и карабинов, 175 млн. снарядов, мин и авиабомб [108] . Такое количество высококачественной боевой техники действительно способно обеспечить решительные наступательные действия нашей армии.
К началу 1944 г. остался позади и самый тяжелый период в области сельского хозяйства. Захватчики были изгнаны с Северного Кавказа, Кубани, Приморья, Левобережной Украины, являвшихся крупными поставщиками сельхозпродукции. На названных территориях началось быстрое восстановление колхозов и совхозов. Народ, воодушевленный успехами на фронтах, трудился с удесятеренной энергией.
Учитывая все это, Верховное Главнокомандование Красной Армии планировало на лето 1944 г. продолжение крупных наступательных действий стратегического масштаба. Весной успешно заканчивались операции на Ленинградском направлении, на Украине и в Крыму. Летом предстояли сражения в Карелии, Белоруссии, Западной Украине, Прибалтике и другие.
Во время нашей беседы А.И. Антонов сообщил, что ведется всесторонняя подготовка к летней кампании. Однако не везде дела идут успешно. В частности, неважно для нас сложилась обстановка на участке 2-го Прибалтийского фронта. Начальник Генерального штаба дал мне понять, что туда я и назначаюсь. Однако на прямой вопрос о моей новой должности он ответил уклончиво. Я понял его, поскольку решение еще не принято Ставкой окончательно, он не мог мне сказать больше того, что уже сообщил. В нашем Генеральном штабе всегда существовал строжайший порядок в сохранении тайны, даже тогда, когда это касалось людей, которым не было основания не доверять. Да иначе и быть не могло. Каждый должен знать лишь то, что ему нужно по службе, и не раньше, чем это необходимо для дела. К Генеральному штабу тянулись все нити управления Вооруженными Силами. Здесь разрабатывались все стратегические и оперативные вопросы, осуществлялся подбор кадров на высшие командные и штабные должности и т. д. Поэтому-то уста генштабистов и были накрепко замкнуты замком, к которому не имелось отмычек. Болтунов не подпускали к советскому Генштабу на пушечный выстрел.
Из Генерального штаба я направился в ГКО, который теперь вновь размещался в Кремле. Разговор с И.В. Сталиным был недолгим. Действия Отдельной Приморской армии получили высокую оценку. Верховный Главнокомандующий сразу же сообщил мне, что я назначаюсь командующим 2-м Прибалтийским фронтом, общая задача которого состояла в проведении крупной наступательной операции совместно с 1-м Прибалтийским фронтом, конечная ее цель сводилась к освобождению Латвии, ее столицы Риги и побережья Рижского залива.
В конце нашей беседы было подписано и вручено мне постановление ГКО о назначении командующим войсками 2-го Прибалтийского фронта. Этим же постановлением генерал Владимир Николаевич Богаткин [109] назначался членом Военного совета фронта.
Верховный Главнокомандующий нелестно отозвался о деятельности командования 2-го Прибалтийского фронта.
Причины неудач наступательных действий в Прибалтике на первом их этапе раскрыты в книге С.М. Штеменко «Генеральный штаб в годы войны». Штеменко, побывавший с Маршалом Советского Союза Тимошенко в конце марта 1944 г. на 2-м Прибалтийском фронте и наблюдавший удар войск фронта 1 марта 1944 г., пишет, что продолжать наступление в тот момент не было смысла и его временно прекратили, так как враг яростно оборонялся. Нужно было выявить причины неудач и наметить задачи на будущее…
«3 марта, – продолжает Сергей Матвеевич, – опять все собрались на КП 2-го Прибалтийского фронта. Работали долго и пришли к общему выводу: прорыв очень сильной обороны противника на идрицком направлении не может дать желаемого результата без большого перевеса над противником в силах и средствах. Здесь были неизбежны значительные потери и огромный расход боеприпасов. Разведка доложила о переброске неприятелем в район Идрицы еще трех пехотных и одной танковой дивизии. Решено было отсрочить операцию на 8-10 дней. За это время предполагалось пополнить войска, поднакопить боеприпасов и дождаться подхода 3-го кавалерийского корпуса, выделенного по нашей просьбе для 2-го Прибалтийского фронта. Все сошлись также на том, что следует отказаться от прорыва на узком участке фронта в лоб идрицкой группировке. Целесообразнее казалось расширить фронт наступления с тем, чтобы выбрать более выгодное обходное направление севернее Идрицы. Свои соображения мы оформили в виде предложений, сопроводили конкретным оперативным планом и в тот же день отправили в Ставку. Главный удар 2-го Прибалтийского фронта намечался севернее железной дороги Пустошка – Идрица прямо на запад. Сюда стягивались почти все силы и средства с второстепенных направлений. В частности, на стыке с Ленинградским фронтом оставлялась всего одна дивизия и одна бригада. Удар 1-го Прибалтийского фронта планировался вдоль той же железной дороги из района западнее Невеля и тоже силами двух армий.
Через несколько часов из Москвы последовал ответ. Нам предписывалось основной задачей считать выход главными силами 2-го Прибалтийского фронта на левый берег р. Великая севернее Идрицы и разгром общими усилиями двух фронтов идрицкой группировки противника. Ни в коем случае не разрешалось ослаблять стык с Ленинградским фронтом…
Ставка, следовательно, опять привлекала наше внимание главным образом к району Идрицы.
…Военным советом 2-го Прибалтийского фронта предлагался глубокий удар на Новоржев, где можно было потом объединить усилия нескольких армий. И.В. Сталин с этим тогда согласился. Прошло более месяца. Обстановка изменилась. Но мнение у командующего и ряда других руководящих работников фронта осталось прежним. С.К. Тимошенко не мог не считаться с этим, тем более что он сам в какой-то мере солидаризировался с ними на совещании 3 марта. И в то же время ему, как представителю Ставки, надлежало неукоснительно проводить в жизнь ее требования.
Имелась и другого рода сложность. Некоторые командующие армиями долгое время находились в плену предвзятой идеи, будто противник неизбежно сам отойдет за р. Великая. А раз так, зачем губить людей и тратить снаряды? Не лучше ли подождать с наступлением?
После неудачных боев 1 и 2 марта разговоры об отходе немецко-фашистских войск вроде бы прекратились. Противник делом доказал, что он не думает сдавать позиции. Но кто мог поручиться за то, что все, кому следовало организовать наше наступление, твердо в этом убеждены?…
10 марта наступление возобновилось. Проводилось оно энергично, но результатом были лишь две вмятины в обороне противника – одна в 25, другая в 20 километров по фронту и по 7–9 километров в глубину.
18 марта с утра С.К. Тимошенко еще раз созвал совещание командующих фронтами, членов военных советов и начальников штабов».
В итоге этого совещания, как пишет С.М. Штеменко, было составлено донесение, в котором «Верховному Главнокомандующему докладывалось о скромных результатах наступления и наших потерях. Достаточно подробно излагались причины постигшей нас неудачи. При этом указывалось, в частности, что на идрицкое направление противник сумел перебросить с Ленинградского фронта 24-ю пехотную, 28-ю легкопехотную и 12-ю танковую дивизии, а с других участков Прибалтийских фронтов – 132, 290 и 83-ю пехотные дивизии. Не скрывалось и то, что в сложных условиях Прибалтики требовались более тщательная подготовка к наступлению и несколько лучшая организация боя. Для подготовки новой операции на том же идрицком направлении у Ставки испрашивался месячный срок. В числе других просьб наиболее существенными были две: пополнить фронты боеприпасами и довести численность дивизий до пяти-шести тысяч человек. Со всем этим Ставка согласилась, и мы с еще большей энергией взялись за дело…
Апрельское наступление в Прибалтике с рубежа реки Нарвы и восточных подступов к Пскову, Острову, Идрице, Полоцку и Витебску снова оказалось малорезультативным. Фронты продвинулись незначительно, и поражения противнику, на которое мы рассчитывали, нанести не удалось» [110] .
19 апреля рано утром я вылетел в Великие Луки, в районе которых располагались тылы фронта. Близ командного пункта фронта не было аэродрома, могущего принять самолет С-47. Из Великих Лук в район несколько западнее оз. Ужо, где в с. Богданове располагался командный пункт и штаб фронта, я перелетел на самолете По-2, который мог сесть на небольшой площадке. Здесь меня встретил начальник штаба фронта генерал-лейтенант Л.М. Сандалов [111] , комендант штаба и другие офицеры. С Леонидом Михайловичем мы встретились как старые соратники, я хорошо знал его по Брянскому фронту, где он в мою бытность командующим этим фронтом был начальником оперативного отдела. В дальнейшем он оставался на этом фронте уже в должности начальника штаба (управление Брянского фронта в октябре 1943 г. стало управлением Прибалтийского, а затем 2-го Прибалтийского). Л.М. Сандалов, богато одаренный от природы человек, хорошо и всесторонне подготовленный штабной работник, к этому времени вырос в военачальника большого оперативного кругозора.
В последние годы жизни, прикованный к постели после авиационной аварии, Леонид Михайлович Сандалов успешно занимается литературным трудом, выпустил несколько интересных книг. Последняя из них, «Трудные рубежи» [112] , посвящена как раз его деятельности на 2-м Прибалтийском фронте. Она предельно сжата и касается почти исключительно личных впечатлений автора.
Было около 2-х часов пополудни, когда мы приехали в Богданово. Машина остановилась около пятистенной колхозной избы, рубленной из добротного сосняка, здесь располагался пункт управления командующего фронтом. Вскоре сюда пришли вызванные дежурным командующий фронтом М.М. Попов и член Военного совета Н.А. Булганин. С Маркианом Михайловичем Поповым мы встретились тепло. Нас связывали с ним воспоминания о совместной работе под Сталинградом, когда он в конце битвы был моим заместителем и командующим 5-й ударной армией. Булганин встретил меня холодно. Дело в том, что еще в период моего командования 4-й ударной армией в начале 1942 г., когда Булганин был представителем Ставки ВГК на Западном фронте, мы с ним как-то не поладили.
После обмена обычными приветствиями на вопрос Маркиана Михайловича: «С какими вестями приехали к нам?» – я подал ему решение ГКО. Прочитав документ, он молча передал его Булганину. Стоит ли говорить, как неприятно подействовало содержание этой бумаги на обоих генералов. Начавшийся было разговор наш оборвался. Булганин, не сказав ни слова, быстро вышел из избы. Маркиан Михайлович же, напряжением воли отбросив неприятное раздумье, спросил меня, что будем делать дальше? Я предложил встретиться в этом же помещении через пару часов, после этого пригласил к себе Сандалова, чтобы посоветоваться с ним о ближайшей работе и отдать необходимые распоряжения. Я попросил его подготовить приказ о моем и В.Н. Богаткина вступлении в должности и вызвать к 12 часам завтрашнего дня на совещание командующих войсками и членов военных советов армий, заместителей командующего фронтом, командующих родами войск, начальников служб и некоторых других генералов и офицеров. Пока Леонид Михайлович выполнял это указание, я заслушал доклад начальника оперативного отдела штаба фронта генерал-майора Сергея Ивановича Тетешкина [113] , который кратко ознакомил меня с составом и состоянием войск фронта. В состав 2-го Прибалтийского фронта в этот период входили следующие объединения: 1-я ударная армия, 10-я гвардейская армия, 3-я ударная армия, 22-я армия, 15-я воздушная армия, 5-й танковый корпус, 3-й гвардейский кавалерийский корпус и 43-я Латышская стрелковая дивизия.
Пока С.И. Тетешкин, не вдаваясь в подробности, характеризовал состояние этих войск, вернулся Маркиан Михайлович Попов. В военное время для передачи войск требовалось соблюдение минимальных формальностей. Ими мы и ограничились. Не создавая никаких комиссий, подписали акт о том, что я принял, а генерал М.М. Попов сдал войска фронта, вооружение и имущество по состоянию на 20 апреля 1944 г. Одновременно мы подписали соответствующее донесение об этом в Ставку. Тут же мы простились с Маркианом Михайловичем. А на следующий день рано утром он вместе с Булганиным улетел в Москву.
20 апреля, в первый день моего пребывания на 2-м Прибалтийском фронте, до позднего вечера работали мы с Л.М. Сандаловым, С.И. Тетешкиным и заместителем начальника штаба армии генерал-майором М.С. Масловым [114] .
Перед 2-м Прибалтийским фронтом действовали части 16-й полевой армии немцев в составе 43-го армейского корпуса (69, 83-я пехотные, 13-я артиллерийская дивизии); 2-го армейского корпуса (23, 93, 218-я пехотные дивизии); 6-го армейского корпуса, укомплектованного насильственно мобилизованными в вермахт представителями других национальностей, несколько частей состояло из изменников Родины, они причислялись к войскам СС; 10-го армейского корпуса (28, 329, 81 и 24-я пехотные дивизии).
Всего перед фронтом отмечалось 13 дивизий, 5 отдельных полков и до 11 отдельных батальонов, в том числе в первой линии 10 пехотных дивизий, 4 отдельных полка и 3 отдельных саперных батальона [115] . На одну пехотную дивизию приходилось в среднем 16 км фронта, а на 1 км фронта – 6,5 артиллерийских орудий и 0,3 танка.
2-й Прибалтийский фронт имел 31 стрелковую дивизию, 1 танковый корпус, 4 стрелковые бригады, 3 танковые бригады, 3 кавалерийские дивизии и 1 укрепленный район. На одну стрелковую дивизию у нас приходилось в среднем 12 км фронта, а на каждый километр – 20 артиллерийских стволов и 1,2 танка.
Таким образом, мы превосходили противника в два раза по численности войск, артиллерийских стволов и авиации, а по танкам – в четыре. Соотношение сил складывалось в нашу пользу, но такое превосходство наступающей стороны нельзя было признать достаточным, если учесть условия местности, недостаток боеприпасов и прочность вражеских укреплений. Тем не менее бывало немало случаев, когда наши войска одерживали победы, располагая меньшим превосходством, а то и уступая противнику по численности и оснащенности. Я, естественно, осведомился у Л.М. Сандалова о том, какие, по его мнению, причины помешали фронту выполнить поставленные перед ним задачи. Леонид Михайлович вначале перечислил объективные причины, которые я уже упомянул выше. Это, однако, не удовлетворило меня. Я попросил начальника штаба по-партийному подойти к анализу недочетов, ибо без их устранения невозможно было наладить дела и нанести поражение врагу. Я сказал, что всегда был высокого мнения об организаторских способностях генерала М.М. Попова, что лично знаю многих командармов, командиров корпусов и дивизий, что, наконец, и сам факт укомплектования фронта в основном ударными и гвардейскими объединениями говорит о высоких боевых качествах его войск.
Я сказал ему: «Леонид Михайлович, я знаю, что нелегко рассказывать о неудачах, тем более если в них имеется и доля твоей вины, но партия учит нас говорить правду, какой бы горькой она ни была». Сандалов не отвел взгляда и, помолчав несколько минут, как бы собираясь с мыслями, произнес: «Что же, если начистоту, по-партийному, я скажу свое мнение». И как-то выпрямившись, точным, немного книжным языком продолжал: «С оперативной точки зрения основная причина неудач наших наступательных действий состояла в том, что противнику всякий раз удавалось вскрыть наши замыслы и принять меры по укреплению соответствующих участков. Как видно, мы недостаточно в оперативном и тактическом отношении маскировали наши замыслы. Из показаний пленных в последнее время выяснилось, что гитлеровское командование с большой точностью установило направления наших ударов и упреждало их, маневрируя силами и средствами, снимая войска с неатакуемых участков, при наличии глубоко эшелонированной обороны и возможности ее быстрого наращивания в глубину. Через несколько дней, достигнув незначительного продвижения, приходилось приостанавливать наступление. Перенос удара на другое направление при недостаточной маскировке не давал необходимого результата». Кроме этой, основной, по мнению Леонида Михайловича, причины были и другие недостатки. Он упомянул, в частности, о не всегда удовлетворительной организации разведки. При перенесении направления удара на новый участок не удавалось должным образом вскрыть систему оборонительных сооружений и систему огня противника. Артиллерийская и авиационная подготовки давали небольшие результаты. У противника сохранялось большое количество артиллерийских и минометных позиций, а также живая сила. Было ясно, что и общевойсковая разведка, и разведка родов войск, особенно артиллерийская, не справлялись со своими задачами.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.