Блокада Ленинграда
Блокада Ленинграда
А теперь вернемся на несколько месяцев назад.
Группа армий «Север» рвалась к Ленинграду. «Барбаросса» постановила сперва захватить этот город (и Кронштадт, базу Балтийского флота), соединиться с финнами и лишь тогда всю мощь обрушить на Москву.
Финны же не забыли своей мечты о «Финляндии до Урала». Президент Р. Рюти видел послевоенную границу так: по Неве, южному берегу Ладоги, Свири, Онежскому озеру и далее к Белому морю и Ледовитому океану (включая Кольский полуостров) [437]. Губищу раскатал.
— Как «по Неве»? — опешит читатель. — Нева же Ленинград пополам делит! Как в нем границу проводить?
А всё просто. Наши добрые культурные соседи планировали этот город стереть с лица земли. [438]
Поэтому нам пришлось вывозить из Питера и области этнических финнов: они вполне могли заняться диверсиями в нашем тылу. Их депортировали в Сибирь. Жесткая мера? Да. Но в условиях войны неизбежная.
И получился парадокс: некоторым ленинградским финнам высылка спасла жизнь, потому что избавила от ужасов блокады…
Некоторые думают, что финские войска подошли к бывшей границе и там добровольно остановились. Это не так. Немного ближе к Ленинграду проходил Карельский укрепрайон, аналог линии Маннергейма — тоже с дотами и прочей инфраструктурой. Вот там финны и застряли: просто не смогли его прорвать.
— Так был ли смысл в зимней войне 1939 — 40 годов? — спросите вы. — Если финны все равно оказались почти на прежнем месте?
Бесспорно, да. Ведь к старой границе они вышли лишь в начале сентября, мы выиграли два месяца. Ударь они с этого рубежа 22 июня, и Ленинград мог не устоять.
Но, как бы то ни было, Карельский перешеек они закупорили, отрезали город с севера. А с юга в том же сентябре подошли немцы. Им удалось западнее Ленинграда выйти к Финскому заливу, а восточнее — к Ладожскому озеру. Так 8 сентября замкнулась блокада.
Множество горожан, как и в Москве, успели поучаствовать в строительстве укреплений — что тоже сплотило их дух. Около 150 тысяч ушли в дивизии народного ополчения.
Вспоминает начальник Инженерного управления Ленинградского фронта Б. Бычевский: «Город готовится к уличным боям. Все варианты предусматривают создание баррикад нового типа, способных выдержать удары артиллерии и танков. Защитную мощь их должны составлять железобетон, тюбинги, броня, каменная и кирпичная кладка.
Работники треста канализации разработали проект использования подземной коллекторной сети для связи между баррикадами» [439].
Удивляет вот что: на блокадных фото нет никаких баррикад! Проспекты свободны, перегораживают их разве что развалины рухнувших домов — но их быстро разбирали… Видимо, в какой-то момент решили, что уличных боев не будет. Кто решил? Когда? Мне неизвестно…
Это одна из странностей блокады, речь о которых еще пойдет.
10 сентября командовать Ленинградским фронтом начал Г. Жуков. Он пытался прорвать блокаду, но безуспешно. Однако немецкий штурм он отбить сумел, положение стабилизировалось.
Тот же Бычевский приводит любопытную деталь: «Меня вызвал Г. К. Жуков. Я положил карты и стал показывать, что было сделано до начала прорыва, где работают минеры и понтонеры.
— Что за танки оказались в районе Петро-Славянки? — неожиданно спросил он, глядя, как я складываю в папку карты. — Чего прячешь, дай-ка сюда! Чушь там какая-то…
— Это макеты танков, товарищ командующий. Пятьдесят штук деревянных макетов сделано в мастерской Мариинского[206] театра. Немцы дважды их бомбили…
— Дважды! — насмешливо перебил Жуков. — И долго там держишь эти игрушки?
— Два дня.
— Дураков среди немцев ищешь. В третий раз они тебе туда тоже деревяшки вместо бомб сбросят…
Конечно, Жуков был прав. Он приказал сегодня же ночью переставить макеты на новое место и изготовить еще сто штук. Я доложил было, что мастерские театра не успеют сделать столько за одну ночь.
Тогда командующий так на меня посмотрел, что я сразу понял — сомнений Г. К. Жуков не признает. Последовало короткое, но очень выразительное предупреждение, что, если приказ не будет выполнен, под суд пойду не только я.
В ту ночь саперы и работники декоративных мастерских Мариинского театра не сомкнули глаз. Задание командующего было выполнено» [440].
Интересно в этом отрывке вот что:
1. Даже столяры балетного театра (профессия — куда уж мирнее!) героически трудились на оборону.
2. Пробивная воля Жукова. Имелось у него такое свойство характера: почти никто не смел ослушаться. Далеко не каждый генерал может так прогибать.
Думаю, именно за это Сталин его и выбрал на роль «железной розги» и посылал на самые угрожаемые фронты. Наводить дисциплину Жуков умел безупречно.
В середине сентября немцы прекратили штурмовать город — решили, что бомбежки и обстрелы дешевле. А голод им поможет…
В первый же день блокады, 8 сентября,[207] бомбардировщикам удалось поджечь Бадаевские склады, расположенные в треугольнике меж Московским проспектом, Лиговкой и Обводным каналом. Почти центр. Расплавленный сахар медленно тек по мостовой, будто лава вулканическая. Две с половиной тысячи тонн! Зрелище завораживало…
Сгорело и три тысячи тонн муки. Но часть муки и сахара удалось переработать и всё же пустить в пищу.
Говорят, этот пожар обрек ленинградцев на голод. Нет. Учитывая количество жителей, продуктов там хватило бы максимум на месяц.[208]
Говорят, в Смольном жрали до отвала. Нет. Паек руководителей был сытнее, чем у прочих, — но, если б его «отобрать и поделить» на всех горожан, прибавка каждому вышла бы микроскопической.
Снабжение продовольствием пришлось организовывать через Ладогу. Первые баржи с грузом приплыли уже 12 сентября, но 10 ноября озеро начало замерзать. Пришлось прерваться на две недели, пока лед не окреп, чтоб выдержать автомобильную трассу. Работала лишь транспортная авиация.
И в ноябре ленинградцы начали умирать от голода… За всю блокаду голод убил больше 641 000 человек. [441]
Меня будоражит один факт. Во Всесоюзном институте растениеводства на Исаакиевской площади хранились образцы зерновых культур — тонны семян, еда! Но сотрудники института не тронули ни единого семечка. От голода умерли 28 человек… Какое НКВД могло их напугать?! Что может быть страшнее голодной смерти?
Бессмертен подвиг этих людей, до конца исполнивших долг — рядом с запасами еды. Нужно истинно русское величие духа, чтоб постоянно преодолевать искушение спасти себя и свою семью.
Вдобавок зима 1941 — 42 годов была аномально лютой, холоднее окрестных зим. Отопление в домах не работало, пришлось обогреваться «буржуйками», сжигая всё, что могло гореть. А КПД у буржуйки низкий, топлива много надо…
Почти всюду отключились водопровод и канализация. Воду люди брали из прорубей — благо Нева не была такой грязной, как сейчас. А нечистоты просто выливали на улицу, где и трупов немало скопилось. Весной, оттаяв, всё это неминуемо вызвало бы страшную эпидемию — и потому в марте руководство города вывело людей на уборку улиц. Через силу, изможденных, но эпидемий удалось избежать.
Могло быть и хуже. Вы спросите:
— Почему немцы не разбомбили лед Ладоги в мелкое крошево? Трассы несомненно были известны разведке; бомбами зашвырять — а новый лед намерзнет лишь через несколько суток! Вот и нет Дороги жизни…
Ответ прост: вдоль трасс плотно стояли зенитные установки. Пулеметы — через каждые 500 метров, 20-мм пушки — через 2–3 км, 85-мм пушки — на островах и берегах. [442] Особо не побомбишь.
— Но немцы могли вывести войска на лед и атаковать трассу! — сообразите вы.
Да. И чтоб это предотвратить, специальная лыжная бригада стерегла выход на лед напротив Шлиссельбурга — сплошной цепью от Ленинградского до Волховского фронта. Там бойцы и жили — в снежных окопах и снежных землянках. [443]
Некоторые либеральные господа вещают, мол, «город следовало сдать — это спасло бы жителей».
Но реальность несколько иная.
Вот нацистский план относительно Ленинграда: «Окружить город тесным кольцом, затем артиллерийским огнем всех калибров и постоянным применением авиации сровнять его с землей. Возможные в таких условиях просьбы города о сдаче будут отклоняться (курсив мой. — А. К.), так как мы не можем решать проблему питания населения. У нас нет заинтересованности в сохранении даже части населения этого крупного города» [444].
В случае сдачи Ленинграда немцы уморили бы ВСЕХ.
* * *
Страшно касаться темы блокады. Стараюсь беспристрастно излагать факты, что-то объяснять, стыковать логически — но меня жжет.
Это мой город. Я люблю его.
Сотни раз я рисовал его, мерз на улицах, под дождем и в темноте — старался почувствовать его душу. Городской пейзаж — это ведь не просто домики срисовывать, это попытка разглядеть Лик Города, слиться с его мистической сутью. Я всматривался в него годами.
И Город впустил меня. Я научился чувствовать штукатуркой его стен, как собственной кожей. Это дар — но порой это и проклятие…
До слез больно, невыносимо вновь бередить подробности его мучений. Не могу, ребята… Дам лучше слово очевидцу.
Знаменитый художник Анна Петровна Остроумова-Лебедева всю блокаду жила в Ленинграде. В начале войны ей исполнилось 70 лет… Вот фрагменты из ее дневника.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.