«Перемен требуют наши сердца»
«Перемен требуют наши сердца»
Тогда уйди — уйди в побег, А хочешь — ломи ту дверь.
Не можешь? Что теперь?
Давай, реви как зверь.
(А. Дворин).
Теперь подойдем к эпохе с другой стороны. Со стороны тех, кто желал радикальных перемен. Движение недовольных зародилось задолго до 1861 года. Однако именно после реформ оно приобрело размах, а впоследствии его участники перешли от разговоров к практической деятельности.
Революционная субкультура.
Идеологией антиправительственно настроенных граждан было так называемое народничество. У его истоков стояли А. И. Герцен и знаменитый бунтарь — анархист М. А. Бакунин. Это было социалистическое течение, порожденное европейскими революциями 1848 года. В тот год полыхнуло во Франции, Германии, Италии и Австро — Венгрии. Однако широкие массы трудящихся от этих революций не получили ровным счетом ничего. Поэтому Герцен и Бакунин были глубоко разочарованы в Европе. Им стало казаться, что ничего хорошего (с их точки зрения) там произойти не может. Оставалась Россия.
Идеология народничества сводилась к следующему. У России- де собственный путь, она сможет в своем развитии проскочить мимо капитализма, поскольку подавляющее число населения в ней составляют крестьяне и существует крестьянская община — коллективное землевладение. Народники полагали общину ячейкой будущего социалистического общества. Надо только убрать чуждую народу власть — а дальше всё будет хорошо.
Эти идеи начали распространяться перед 1861 годом. В те времена радикально настроенная молодежь ожидала, что освобождение крестьян вызовет революцию. Самое смешное, возникновению этих настроений активно способствовали представители противоположного лагеря — «крепостники», противники освобождения крестьян. Они всячески запугивали Александра II перспективой бунта в момент объявления «воли» — и запугали достаточно серьезно. Манифест об освобождении крестьян был подписан 19 февраля. Однако
«Его держали в секрете две недели только потому, что через неделю, 26 февраля, начиналась масленица. Боялись, что в деревнях пьянство в эти дни вызовет бунты. Даже масленичные балаганы перевели в этом году с Дворцовой площади на Марсово поле, подальше от дворца, из опасения народного восстания. Войскам были даны самые строгие инструкции, каким образом усмирять беспорядки».
(77. А. Кропоткин, революционер).
Однако все прошло, в общем, тихо.
«Если что?нибудь могло вызвать мятежи, то именно запутанная неопределенность условий, созданная законом. А между тем, кроме двух мест, где были возмущения, да небольших беспорядков, кое — где созданных главным образом непониманием, вся Россия оставалась спокойной — более спокойной, чем когда?либо. С обычным здравым смыслом крестьяне поняли, что крепостному праву положен конец, что пришла воля».
(77. А. Кропоткин).
Я не зря привел высказывания анархиста Кропоткина. Если уж он, жаждавший бури, пишет так, значит, так и было. Однако радикалы, ожидавшие революции, полагали, что не все потеряно. Дело в том, что в 1863 году должны были быть подписаны так называемые уставные грамоты, определявшие размеры отведенной крестьянам земли и взимавшихся за пользование ею повинностей. Полагали, что когда крестьяне осознают условия освобождения (а они на самом деле были очень тяжелыми), то все?таки взбунтуются. В 1861 году была создана организация «Земля и воля», которая объединяла кружки в 14 городах (всего около 300 человек). Однако ничего сделать землевольцы не сумели.
П. Г. Зайчневский (кстати, сын генерала) в прокламации «Молодая Россия» писал:
«Когда будет призыв «в топоры», тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам! Помни, что тогда, кто не с нами, тот будет против; кто против, тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами».
В 1862 году жандармы повязали лидеров — писателя Н. Г. Чернышевского и критика и публициста Д. И. Писарева. Но что самое главное — и в 1863 году бунта не случилось.
Кроме того, большое разочарование вызвало поднявшееся в тот же год очередное восстание в Польше. К полякам российские радикалы относились с большим пиететом, как же — «борцы за свободу» Однако выяснилось, что основную движущую силу восстания составляют польские дворяне, которые прежде всего мечтают восстановить свои прежние вольности — то есть безграничную власть над «хлопами»[7]. Кстати, царское правительство, осознав это, освободило тамошних крестьян на куда более льготных условиях, нежели в России. После этого ловить повстанцам было нечего. В общем, «Земля и воля» в 1864 году сама собой тихо сошла на нет.
Тем не менее народническая идеология продолжала распространяться. Александр И, кроме освобождения крестьян, провел некоторые либеральные реформы. Земского и городского самоуправления (именно тогда появились городские думы). Судебную — был отменен суд по сословиям, введен суд присяжных. Реформу образования — Университетский устав 1863 года вводил для высших учебных заведений частичную автономию университетов, а также выборность ректоров и деканов. И кое?что еще.
Однако радикалам хотелось большего, а точнее — всего и сразу. Правда, некоторое время не было ответа на главный вопрос: «Что делать?» Так что шестидесятые годы — это множество кружков, в которых шли бесконечные споры на тему «как нам обустроить Россию». Некоторое оживление вносили только многочисленные «студенческие истории»: ребята в вузах бузили по любому поводу и без оного.
Постепенно в добавление к прежним идеологам стали появляться новые. К примеру, Петр Ткачев, который называл свои взгляды «якобинством». Он вполне разделял основной постулат Бакунина, что народ — «коммунист[8] в душе», но полагал, что ему надо подмогнуть с помощью государственного переворота, осуществленного небольшой кучкой заговорщиков. Куда большую роль сыграл Петр Лавров, который полагал, что надо идти в народ и нести туда светлые идеи социализма.
При этом народнические кружки не делились по «измам». Сторонники всех идеологий уживались на одних и тех же тусовках. Не то чтобы мирно, но все же Н. А. Морозов, впоследствии видный революционер, оценивал эту среду «как студенческое движение протеста».
К концу шестидесятых народники более всего стали похожи на… молодежную субкультуру. Только, в отличие от хиппи или панков, эта субкультура была резко политизирована. Хотя и теперь такие есть — например, антиглобалисты или скинхеды и антифа.
Сходство между тем поразительное. Имелся даже такой важный признак современных субкультур, как собственная мода. Тогдашние бунтари носили длинные волосы, щеголяли в косоворотках и шароварах, в грубых сапогах. Наибольшим шиком считалось иметь дырявые сапоги. Плюс — широкополая шляпа. Откуда взялся последний атрибут, понять сложно, наверное — от итальянских революционеров Гарибальди, которые были очень популярны. В холодную погоду к этому добавлялся наброшенный на плечи шотландский плед. Таков был облик «нигилиста». Видок ничего себе — в «Сайгоне[9]» бы оценили.
Кстати, чаще всего этот термин — «нигилист» — употребляли те, кому субкультура не нравилась. Сами же народники его насмешливо адресовали тем своим товарищам, которые слишком увлекались «прикидом» и громкими речами на публику. А таких, разумеется, было много.
Имелись у народнической субкультуры и свои «культовые произведения». Самым главным был роман Чернышевского «Что делать?» При всех своих весьма сомнительных литературных достоинствах, книга продержалась в разряде «культовых» более четверти века! Так, она произвела огромное впечатление на семнадцатилетнего В. И. Ульянова, человека совершенно иного поколения[10]. А в шестидесятых — семидесятых годах книгой не просто зачитывались — многие пытались претворить изложенные там идеи в жизнь. К Чернышевскому подверстывался Писарев, который покорял своим отрицанием всяческих авторитетов. А остальные авторы — по вкусу.
Впечатление народническая литература производила сильное.
«Места тогдашних социально — революционных изданий, где возвеличивался серый простой народ, как чаша, полная совершенства, как скрытый от всех непосвященных идеал разумности, простоты и справедливости, к которому мы все должны стремиться, казались мне чем?то вроде волшебной сказки».
(Н. А. Морозов).
Главное разделение в этих кружках было на «радикалов» и «либералов». Правда, под вторым словом понималось не то, что впоследствии. Тогда уже имелись либералы в классическом понимании — сторонники демократии западного типа, но их было немного. В среде народников либералами называли тех, кто высказывался против резких движений. Их считали болтунами. Радикалам же хотелось действовать.
Процесс пошел.
В 1866 году прозвучали первые выстрелы — Д. В. Каракозов возле Летнего сада стрелял в Александра II — правда, не попал. Точнее, ему помешал находившийся поблизости крестьянин Осип Комиссаров. Каракозов был членом московского кружка Н. А. Ишутина. Кружковцы как раз и пытались претворять в жизнь идеи Чернышевского по созданию кооперативов как островков социализма, однако это сочеталось у них и с идеями «заговора по Ткачеву», а также терроризма. Историки по — разному оценивают серьезность всего этого. В созданных Ишутиным структурах под названием «Организация» и «Ад» слишком уж много «игры в солдатики». Но, как бы то ни было, а слова у Каракозова перешли в дело.
С этим покушением далеко не все ясно. Вот фрагмент из допроса Каракозова:
«— Когда и при каких обстоятельствах родилась у вас мысль покуситься на жизнь государя императора? Кто руководил вас совершить это преступление и какие для сего принимались средства?
— Эта мысль родилась во мне в то время, когда я узнал о существовании партии, желающей произвести переворот в пользу великого князя Константина Николаевича. Обстоятельства, предшествовавшие совершению этого умысла и бывшие одною из главных побудительных причин для совершения преступления, были моя болезнь, тяжело подействовавшая на мое нравственное состояние. Она повела сначала меня к мысли о самоубийстве, а потом, когда представилась цель не умереть даром, а принести этим пользу народу, то придала мне энергии к совершению моего замысла. Что касается до личностей, руководивших мною в совершении этого преступления и употребивших для этого какие?либо средства, то я объявляю, что таких личностей не было: ни Кобылин[11], ни другие какие?либо личности не делали мне подобных предложений. Кобылин только сообщил мне о существовании этой партии и мысль, что эта партия опирается на такой авторитет и имеет в своих рядах многих влиятельных личностей из числа придворных. Что эта партия имеет прочную организацию в составляющих ее кружках, что партия эта желает блага рабочему народу, так что в этом смысле может назваться народною партиею. Эта мысль была главным руководителем в совершении моего преступления. С достижением политического переворота являлась возможность к улучшению материального благосостояния простого народа, его умственного развития, а чрез то и самой главной моей цели — экономического переворота. О Константиновской партии я узнал во время моего знакомства с Кобылиным от него лично. Об этой партии я писал в письме, которое найдено при мне, моему брату Николаю Андреевичу Ишутину в Москву. Письмо не было отправлено потому, что я боялся, чтобы каким?либо образом не помешали мне в совершении моего замысла. Оставалось же это письмо при мне потому, что я находился в беспокойном состоянии духа и письмо было писано перед совершением преступления. Буква К в письме означает именно ту партию Константиновскую, о которой я сообщал брату. По приезде в Москву я сообщил об этом брату словесно, но брат высказал ту мысль, что это — чистая нелепость, потому что ничего об этом нигде не слышно, и вообще высказал недоверие к существованию подобной партии».
Теперь пояснения. Константин Николаевич — это брат Александра II, по взглядам куда более последовательный либерал. Именно он осуществлял всю техническую работу по подготовке освобождения крестьян. Во время польского восстания он был наместником царства Польского, где пытался решить вопрос мягкими методами, за что и был отстранен. (На смену ему прислали М. Н. Муравьева, который стал действовать круто.) А Константин Николаевич в 1866 году составил конституционный проект. Считается, что это и породило слухи о готовящемся дворцовом перевороте.
Что касается болезни, то Каракозов заразился сифилисом, который тогда лечить не умели. Считается, что его слегка переклинило на этой почве. Однако историк Владимир Брюханов полагает, что ишутинцы ненавязчиво подтолкнули Каракозова, в порядке эксперимента. Решили поглядеть, что получится. Кстати, попасть куда?то навскидку из тогдашнего пистолета являлось делом почти безнадежным.
Как бы то ни было, ишутинцам выстрел Каракозова обошелся дорого. Сам террорист был казнен, его участь разделили и Ишутин «как зачинщик замыслов о цареубийстве и как основатель обществ, действия коих клонились к экономическому перевороту с нарушением прав собственности и ниспровержением государственного устройства». Еще 32 человека были приговорены к разным срокам.
Но история ишутинцев на этом не закончилась. На обломках его организации появился один из самых известных революционеров — Сергей Нечаев. Прославился он прежде всего «Катехизисом революционера» и тем, что именно его вывел Достоевский в качестве одного из героев в романе «Бесы».
Начнем с романа. На самом?то деле произведение имеет очень отдаленное отношение к реальности. Если бы революционеры были такими, какими они описаны у Достоевского, то жандармы могли бы спать спокойно. На самом?то деле это были люди покрупнее и куда опасней. Что же касается «Катехизиса», то это интересный документ. Раньше считали, что Нечаев написал его совместно с Бакуниным или что вообще его сочинил один Бакунин. Но теперь авторство Нечаева установлено.
«1. Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией.
2. Он в глубине своего существа не на словах только, а на деле разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него — враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то только для того, чтобы его вернее разрушить.
3. Революционер презирает всякое доктринерство и отказывается от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого, и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй, медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна — наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.
4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него всё, что способствует торжеству революции.
5. Революционер — человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно — образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует или тайная, или явная, но непрерывная и непримиримая война не на жизнь, а на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки».
И так далее в том же духе (полностью «Катехизис революционера» приведен в приложении).
Сегодняшнему человеку этот текст может показаться жутковатым, но тогдашние радикалы находили в нем мрачную романтику. Собственно, все последующие террористы придерживались именно таких взглядов на жизнь. Правда, у революционеров существовал определенный кодекс чести — хотя бы по отношению к своим. Но только не у Нечаева. Свою революционную карьеру он начал, как и многие, со «студенческих историй». Причем всем рассказывал, что якобы был арестован и бежал из Петропавловской крепости.
«Выбравшись, благодаря счастливой удаче, из промерзлых стен Петропавловской крепости, на зло темной силе, которая меня туда бросила, шлю вам, мои дорогие товарищи, эти строки из чужой земли, на которой не перестану работать во имя великого, связывающего нас дела»
(С. Нечаев, воззвание к петербургским студентам).
Но ему не слишком верили. (Вообще?то за все время существования в крепости тюрьмы оттуда не удалось убежать никому.) Так что выбиться в лидеры Нечаев не сумел. И тогда он двинул за границу. В 1869 году он объявился в Швейцарии, где тогда околачивался Бакунин, посетил в Лондоне и Герцена. Нечаев выдал себя за представителя мощной революционной организации и под это дело сумел получить часть так называемого «бахметьевского фонда».
История этого фонда интересна сама по себе. Помещик Павел Александрович Бахметьев увлекся социалистическими идеями. Именно он послужил прототипом Рахметова из «Что делать?» Чернышевского, причем таким был и по жизни. Бахметьев спал на гвоздях, занимался прочими экстремальными вариантами самоподготовки. Потом он продал свое поместье и уехал на острова Тихого океана устраивать коммуну, где и пропал (может, его съели?). Но будучи проездом в Европе, он передал Герцену и Н. П. Огареву (еще одному революционеру — теоретику) 20 тысяч франков на революционное движение в России. На тот момент это были приличные деньги. Вот из них Нечаев часть и отхватил. За границей же он написал и издал свой «Катехизис», а также получил от Бакунина мандат от имени мифического «Всемирного революционного союза».
С деньгами и документом Нечаев вернулся в Москву, где из студентов Петровской сельскохозяйственной академии стал сколачивать организацию «Народная расправа». Общество строилось по принципу, который совсем в другую эпоху применит Борис Савинков — из «пятерок». Организация была типично «вождистской», никаких дискуссий не допускалось. Сам Нечаев писал:
«Да, конечно, да, иезуиты были самые умные и ловкие люди, подобного общества никогда не существовало. Надобно просто взять и все их правила с начала до конца, да по ним и действовать — переменив цель, конечно».
Что касается предполагаемой конкретной тактики борьбы, то она так и осталась неизвестной. Против Нечаева выступил студент И. И. Иванов, главный «расправщик» решил воспользоваться случаем и в лучших мафиозных традициях повязать всех кровью — что и было сделано. После чего Нечаев снова исчез за кордоном, а остальных участников убийства повязали. Потом арестовали и других — уже за политику. Всего было привлечено 87 человек — правда, посадили не всех.
За границей Нечаев умудрился поссориться со всеми эмигрантами. Он упорно стремился стать самым главным, но неизменно нарывался на вопрос: «А ты кто такой?» В 1872 году Швейцария выдала Нечаева России как уголовника. Он получил 20 лет каторги, однако остался сидеть в Петропавловской крепости, где сумел через распропагандированных солдат связаться с «Народной волей» — что вообще?то было непросто. Но тем не менее… Влияние на людей Нечаев имел неслабое.
«Там же, в Тюмени, догнали нас солдаты петропавловского гарнизона, так называемые нечаевцы, осужденные на поселение за сношения, которые через них вел Нечаев с народовольцами. Помню двоих из них: средних лет, добродушные, они с удивительной любовью говорили о Нечаеве. Он точно околдовал их, так беззаветно преданы были они ему. Ни один из них не горевал о своей участи, напротив, они говорили, что и сейчас готовы за него идти в огонь и воду».
(О. К. Буланова, революционерка).
Умер Нечаев в крепости в 1882 году, в возрасте 35 лет. В итоге он стал символом. Противники революционеров — как консерваторы, так и либералы — тыкали пальцами: видите, до чего доводят революционные увлечения?!
А вот с радикалами получилось сложнее. Бакунин от Нечаева тоже отмежевался, но вот что касается русских народников — радикалов… По большому счету, их позиция была такая: конечно, Нечаева слегка заносило, но вообще?то это крутой парень. Вот выдержка из переписки двух народников. М. Ф. Мирский пишет П. Е. Щеголеву:
«Фактически Нечаев был выдающимся революционером, и русское правительство решило уничтожить его во что бы то ни стало. Он обладал каким?то почти магическим даром влиять на окружающих и подчинять своей воле нужных ему лиц. Говорят, что даже Карл Маркс поддался его мистификации и поверил, что Нечаев располагал миллионами революционеров, готовых восстать в нужную минуту. Он не стеснялся в средствах и приемах для достижения своих целей, и за это его даже собирались судить в эмигрантских кругах. Но он попал в равелин и там использовал свои таланты: четырех жандармов он приучил и заставил смотреть на вещи своими глазами, а через жандармов действовать и на караульных солдат, составляя для них популярные брошюры известного направления. Одним словом, Нечаев стал авторитетом в тюрьмах: смотритель его боялся, жандармы и солдаты обожали его и готовы были сделать для него все, чего бы он ни потребовал. Только сношения с внешним миром были невозможны. Нечаев долго жил за границей, затем его выдали, судили и законопатили в секретную тюрьму. За это время все переменилось, прежние связи порвались, а через солдат и жандармов их нельзя было восстановить».
Тем не менее, ишутинская организация и «Народная расправа» Нечаева оказались отдельными выплесками. До поры до времени народники предпочитали иные методы.
Походы в народ и обратно.
В начале семидесятых снова стали популярны идеи Петра Лаврова. Радикалы массово двинулись «в народ». Это движение никто не организовывал и никто им не управлял. Многочисленные народнические кружки в лучшем случае снабжали литературой тех, кто двинул в сельскую местность. Поэтому точное количество участвовавших в этом поветрии неизвестно. Полиция впоследствии привлекла более 2500 человек, а ведь поймали далеко не всех. По официальным данным, процессом было охвачено 37 губерний.
Что же касается целей, то они были весьма туманными.
«Летом 1874 г. сотни человек двинулись "в народ" с котомками и книгами… "Планы" и "мечтания" были крайне неопределенны. Массу молодежи потянуло в народ именно то, что в сущности тут не было никаких окончательных решений: "посмотреть", "осмотреться", "ощупать почву", вот зачем шли, а дальше? Может быть, делать бунт, может быть, пропагандировать. Между тем, хождение было нечто столь новое, заманчивое, интересное, требовало столько мелких занятий, не утруждающих головы (вроде изучения костюмов, манер мужиков, подделки паспортов и т. д.), требовало стольких лишений физических (которые удовлетворяли нравственно, заставляя думать каждого, что он совершает акт самопожертвования), что наполняло все время, все существо человека».
(Л. А. Тихомиров, революционер, впоследствии раскаявшийся).
Тихомиров очень точно выделяет одну из сторон этого хождения — романтику. Большинство народнической молодежи были выходцами из обеспеченных семей. Как говорится, жить было хорошо, но скучно. В советский период «застоя» такие ребята ходили в горы или ездили автостопом по СССР (я вот сам и ходил, и ездил). А тогда к романтике подверстывалась еще и красивая идея. Интересно, что многие их тех ребят, кто пошел в народ, были уверены, что вскоре им предстоит партизанить — потому что революция вот — вот настанет. Что такое партизанская война, они, разумеется, понятия не имели.
Подготовлены народники к своему хождению были очень плохо. Точнее, большинство из них было не подготовлено никак. Некоторые, самые умные, пытались изучать какое?нибудь ремесло — правда, особого толка из этого не вышло. Но в основном ребята полагали, что достаточно нацепить крестьянскую одежду и прихватить кое — какую литературу, и всё будет отлично.
С литературой тоже обстояло не очень. Порой просто тащили агитационные брошюры на социалистической «фене», по этой причине крестьянам непонятные. Иногда прихватывали с собой издания, написанные псевдонародным языком в виде «агитационных сказок». Уровень всего этого был донельзя убогим.
В редких случаях действовали серьезнее. Н. А. Морозов[12], будущий идеолог терроризма, в своих воспоминаниях описывает некоего Иванчина — Писарева, мелкого помещика, который в своем имении создал своеобразную народническую «базу». Этот товарищ хоть имел некоторое представление о народе. Большинство же просто перло напролом в белый свет.
Результатом стал, естественно, полный пшик. Понятно ведь, что надеть крестьянскую одежду не значит замаскироваться под представителя народа. Но даже если удавалось «закосить под пейзанина»… Оказалось, что народа?то товарищи народники и не знают! Выяснилось, к примеру, что в крестьянской среде молодого неженатого парня никто попросту и слушать не станет. Яйца курицу не учат. Кстати, молодым и неженатым в деревне не было слова и на мирском сходе — тогдашнем аналоге общего собрания. А вот к мастеровым, то есть рабочим, отношение было иное.
Между тем народники мало того что сами к рабочим относились подозрительно — полагали их «испорченными городом», — но с чего?то решили, что и крестьяне их тоже не уважают. Между тем дело обстояло с точностью до наоборот.
Были и другие «открытия». Так, народники полагали, что ни в коем случае нельзя затрагивать вопросов веры — дескать, крестьяне религиозны, это их оскорбит. А выяснилось, что мужички очень любят потолковать о вере, причем проявляют при этом большую терпимость. К примеру, Морозов был совершенно огорошен, когда старообрядцы, с которыми он познакомился, ему сказали: дескать, на станции телеграфист работает, он говорит, что Бога нет, вот ведь как интересно. А человек он хороший. Морозов?то считал старообрядцев упертыми фанатиками.
С царем же получилось наоборот. Народники полагали, что на селе царя не любят, а оказалось — крестьяне не любили помещиков, ненавидели местное начальство, а вот к царю относились хорошо. Да и вообще, народников слушали по принципу: «не любо — не слушай, а врать не мешай», что пламенную молодежь изрядно раздражало. Во многих воспоминаниях (а написали их народники огромное количество) встречаются сетования: дескать, необразованный человек не способен логически воспринимать идеи. Хотя дело?то было в том, что идеи являлись бредом собачьим. Тем более, пришлым невесть откуда людям в деревне и сейчас не слишком?то доверяют, а уж тогда.
В общем, с враждебностью крестьян народники не сталкивались. Они столкнулись с полнейшим равнодушием, и это их задевало куда больше.
На данные факты стоит обратить внимание сторонникам теории заговоров. Сколько нужно иметь подготовленных агентов — то есть умеющих войти в доверие, знающих, что и как говорить — чтобы поднять «с нуля» хотя бы один уезд? Тут никакие масоны не справятся, не говоря уже об иностранных разведках.
Тем более что полиция неплохо отслеживала ситуацию — благо в сельской местности это сделать гораздо проще, чем в большом городе. В деревне каждый новый человек на виду. За народниками началась охота, и ходоки в народ обычно заканчивали так, как это изображено на картине Репина «Арест пропагандиста».
Рассматривая события из сегодняшнего времени, понятно, что полиции вообще не стоило бы вмешиваться в эти турпоходы. А еще было бы лучше — изымать наиболее упертых «буревестников» и не трогать остальных. Но тогдашние жандармы играть в такие игры просто не умели.
А народники оказались упертыми ребятами. Неудача с хождением в народ их не обескуражила. Они решили, что просто надо делать все более организованно и грамотно. Уже в 1874 году возникла «Всероссийская социально — революционная организация», которая в 1876 году переродилась во вторую серию «Земли и воли».
Тут уже начались игры в конспирацию, а соответственно вводилась дисциплина. До этого?то ни о какой дисциплине у народников речь не шла, каждый делал, что хотел — а тут пошли иные дела. Так что Нечаев просто немного опередил время.
Организация уже имела свои регулярные печатные издания — «Земля и воля» и «Листок Земли и воли». С народническими изданиями связан любопытный эпизод. Как землевольцы, так и впоследствии террористы — народовольцы строго соблюдали закон об обязательном экземпляре[13] — несмотря на то, что их издания были нелегальными. Они кидали свои листки в почтовый ящик возле входа в Публичную библиотеку или присылали по почте. Поэтому все издания землевольцев и народовольцев сохранились, на радость историкам, в отличие от творчества более поздних революционных групп.
…Первоначально ребята из «Земли и воли» выступали за «второе хождение в народ». С учетом ошибок, предполагалось осесть на конкретном месте, занявшись каким?нибудь подходящим делом — став учителями, врачами, фельдшерами, кузнецами (знали бы они, сколько надо учиться на кузнеца!) — кем получится. Словом, ассимилироваться. Кое?кто даже начал это осуществлять — но ничего особо путного тоже не вышло. Слишком уж ребята торопились. Это вам не большевики, которые годы терпеливо ждали своего часа. Снова пошли аресты, итогом которых стал знаменитый «процесс 193–х» (1877 год), названный так по количеству обвиняемых. Процесс наделал много шуму, однако 90 обвиняемых были оправданы и лишь 28 приговорены к каторге. Правда, 80 человек из оправданных были высланы в административном порядке. У каждого губернатора имелось такое право.
Но еще раньше началось расхождение между «пропагандистами» и «бунтарями». Вот как излагает это В. Н. Фигнер, активная участница событий:
«…До конца 76 года русская революционная партия разделялась на две большие ветви: пропагандистов и бунтарей. Первые преобладали на севере, вторые — на юге. В то время как одни придерживались и большей или меньшей степени взглядов журнала «Вперед»[14], другие исповедывали революционный катехизис Бакунина. И те, и другие сходились в одном: в признании единственной деятельностью — деятельность в народе. Но характер этой деятельности понимался обеими фракциями различно. Пропагандисты смотрели на народ, как на белый лист бумаги, на котором они должны начертать социалистические письмена; они хотели поднять массу нравственно и умственно до уровня своих собственных понятий и образовать из среды народа такое сплоченное и сознательное меньшинство, которое вполне обеспечивало бы, в случае стихийного или подготовленного организацией движения, проведение в жизнь социалистических принципов и идеалов. Для этого требовалось, конечно, немало труда и усилий, а также и собственной подготовки. Бунтари, напротив, не только не думали учить народ, но находили, что нам самим у него надо поучиться; они утверждали, что народ — социалист по своему положению и вполне готов к социальной революции; он ненавидит существующий строй, и, собственно говоря, никогда не перестает протестовать против него; сопротивляясь то пассивно, то активно, он постоянно бунтует. Объединить и слить в один общий поток все эти отдельные протесты и мелкие возмущения — вот задача интеллигенции. Агитация, всевозможные тенденциозные слухи, разбойничество и самозванщина — вот средства, пригодные для революционера. Никому не известен час народного возмездия, но когда в народе скопилось много горючего материала, маленькая искра легко превращается в пламя, а это последнее — в необъятный пожар. Современное положение крестьянина таково, что недостает только искры; этой искрой будет интеллигенция. Когда народ восстанет, движение будет беспорядочно и хаотично, но народный разум выведет народ из хаоса, и он сумеет устроиться на новых и справедливых началах».
В 1877 году бунтари попытались поднять в Чигиринском уезде Киевской губернии крестьянское восстание. Ребята разобрались в ситуации и поняли, что социалистическими лозунгами крестьян не проймешь. В ход пошла легенда — дескать, царь — батюшка не в состоянии справиться с дворянами и чиновниками, а потому составил «Высочайшую тайную грамоту», в которой призывал крестьян создавать тайные общества («Тайную дружину») — с целью последующего восстания и отъема всей земли у помещиков.
Вот такая постановка вопроса была крестьянам очень даже понятна. В принципе, это развитие идей Пугачева, разве что без самозванства. Так или иначе, «Тайная дружина» насчитывала 2000 членов!
Разумеется, заговорщики «спалились» — иначе и быть не могло. Впрочем, совершенно не обязательно, что записавшиеся в «дружину» на самом деле выступили бы. Говорить о восстании и восставать — это, знаете ли, две большие разницы. Но впечатление на власти они произвели. Сажать стали больше, сажать стали веселей.
Часть землевольцев, в основном, группировавшихся на юге страны, пришли к выводу, что все эти затеи с хождением в народ бессмысленны. К этому подверстывалась обида на власти: нас сажают, гады такие! Это типичная двойная мораль революционеров всех времен и народов: дескать, мы боремся за правое дело, поэтому нам все позволено. А вот власти, которые нас за это гно- бят, — злодеи и вообще гады.
«Безрезультатна была при существующих политических условиях жизнь революционера в деревне. Какой угодно ценой надо добиваться изменения этих условий в деревне, а равно для того, чтобы изменить дух деревенской обстановки и действительно повлиять на жизнь всего российского крестьянства, нужна именно масса сил, а не усилия единичных личностей, какими являлись мы.
То недовольство, которое теперь выражается глухим ропотом народа, вспыхнет в местностях, где оно наиболее остро чувствуется, и затем широко разольется повсеместно. Нужен лишь толчок, чтобы все поднялось».(А. Соловьев, впоследствии террорист)
Странно, не правда ли? Романтики вдруг превращаются в убийц. Но это не такой уж редкий случай. К примеру, лидеры ультралевой западногерманской террористической организации RAF («Фракция Красной армии»), хорошо пострелявшей и по- взрывавшей в 70–80 годы XX века, вышли вообще из пацифистского движения! Так или иначе, на юге решили перейти к другим методам. Впрочем, стрельба уже началась.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.