После пожара 2. Индо-греческие города

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

После пожара

2. Индо-греческие города

Независимо от конечного результата раскопок в Ай-Хануме — а если удастся более или менее завершить их, материал безусловно окажется ярким и разнообразным — можно смело утверждать, что города южных областей Афганистана и северо-запада Пакистана многим обязаны бактрийским эллинам, потомкам эллинов Александра. Порукой тому работа археологов, которая здесь, за Гиндукушем, была до последнего времени более успешной и тщательной, нежели в Греко-бактрийском государстве.

В 327 г. до н. э. македонские армии совершили бросок из Бактрии через горы, к южным отрогам Гиндукуша (Паронамисадам античной географии), где в пяти-десяти милях севернее Кабула и в трех милях к северо-востоку от нынешнего города Чарикар маршруты воинских колонн соединились в районе рек Панджшнр и Горбанд. Здесь, на месте современного нам Беграма, находилась древняя Каписа, туземная столица, возле или в пределах которой был основан еще один город Александра — Александрия Кавказская.

У нас пока нет точных сведений, что город стоял на месте Каписы, равно как нет определенных указаний на то, что он там не стоял. Французские археологи, работавшие здесь несколько лет, могут похвастать замечательными находками (рис. 17, 18), но глубокого исследования памятника они не произвели, даже топография его далеко не ясна. Предварительное толкование дано в плане, набросанном в самых общих чертах Р. Гиршманом (рис. 16), который продолжал раскопки в крайне неблагоприятных условиях 1941–1942 гг.

Рисунок 18

В слиянии рек Панджшир и Горбанд, берущих начало высоко в горах на севере, среди многочисленных протоков вздымаются скалистые крутые склоны горы, именуемой Бордж-и Абдаллах. Когда-то, а когда именно — неизвестно, вершина этой горы была превращена в крепость или небольшой укрепленный город, а легкодоступные ее склоны с южной и отчасти с восточной сторон ограждены массивной стеной и рвом. Ограниченное таким образом пространство составило приблизительно 300 ярдов с востока на запад и 160 ярдов с севера на юг. Городские ворота находились у центра южной стены.

Рисунок 19

Почвы на гребне горы возделывались, и рельеф ныне сглажен, но разрез стены, сделанный Гиршманом, показал, что она достигала сорока трех футов в поперечнике, построена была из земли и щебня и обложена изнутри и снаружи сырцовым кирпичом с толщиной каждого слоя до восьми футов. С внутренней стороны стена была усилена низким выступом в десять футов шириной. Стенных башен обнаружить не удалось, не сделан и разрез рва. Расположенная в самой высокой точке гребня крепость, надо полагать, возникла до заселения низменной южной части. Как было сказано, дату ее постройки установить пока невозможно. Вероятно, это форт или военная колония эпохи Александра, не исключено, что здесь стоял какой-нибудь ахеменидский гарнизон. Никаких строений внутри крепости не найдено, впрочем, основательными поисками никто и не занимался.

Несколько подробнее можно рассказать о внушительных укреплениях равнинной части в 650 ярдах к югу от крепости. Именно на них сконцентрировали свои усилия Р. Гиршман и его предшественник Ж. Акен. Укрепления состоят из прямой стены, протянувшейся на 550 ярдов с востока на запад и на флангах изогнутой под прямым углом к северу. На близком и равном расстоянии один от другого выступают из стены прямоугольные бастионы до 55 футов ширины. К центральным воротам на юге (по предварительному плану) через два рва вела насыпь. Стена 33-футовой толщины состоит из заполнения (возможно, прохода) между двумя стенками сырцового кирпича на каменном цоколе. Между двумя рвами и за внешним рвом были, вероятно, вспомогательные валы, однако они еще не исследованы.

Рисунок 20

Общий вид этой стены с ее близко поставленными бастионами напоминает стену в Ай-Хануме, также пока (т. е. пока пишется эта книга) не датированную. Аналогична обеим стена в Таксиле-Сиркапе (см. далее), где каменные бастионы, возможно, относятся к I в. до н. э. и могут быть созданием индо-греков или эллинизированных скифов. В Беграме Акен и Гиршман расчистили, хотя и не полностью, несколько зданий внутри стен, и Гиршман установил три последовательных периода, из коих ранний датирован монетами Евкратида, Менандра, Гермея и «других греко-бактрийских царей» (sic!), то есть весьма приблизительно 107-50 гг. до н. э. Однако основание для датировки не слишком определенное; оно никак не подтверждает предположение (само по себе вероятное), что монеты, выпущенные через полтора века после Александра Панталеоном и Агафоклом, сыновьями упомянутого уже Деметрия, могли быть отчеканены где-то здесь, поскольку на них изображен сидящий Зевс с фигуркой трехголовой Гекаты в руке, «Гекаты трех путей», вполне уместной в этом пункте соединения трех горных дорог. Словом, Беграм ожидает новых раскопок, которые будут проведены современными методами; весь этот район необходимо исследовать вновь.

Внутри южных укреплений от центральных ворот на север тянулась по прямой главная улица. Есть основание видеть в ней ось прямолинейной планировки кварталов обычного эллинистического тина. Судя по раскопанной части города, по обе стороны главной улицы располагались лавки, за которыми стояли более просторные дома и общественные здания из сырцового кирпича, иногда на каменном фундаменте. Эти постройки сооружены большей частью в первой фазе существования города, которая, по Гиршману, продолжается от греко-бактрийцев до скифо-парфян и далее до прихода из Центральной Азии через Туркестан и Восточный Иран кушанской династии в конце I в. н. э. Во время Кушан строительство не прекратилось, город переживал вторую фазу развития, он изменялся, рос, пока его не разрушили сасанидские завоеватели в III в. н. э., после чего город был восстановлен (третья фаза) в пределах старых фортификационных линий. Но эти поздние периоды его жизни к нашей теме отношения не имеют.

Итак, насколько можно судить в настоящее время и в ожидании новых раскопок, Беграм приобрел известные нам общие черты планировки во II в. до н. э., когда бактрийские греки решились снова завоевать и освоить Северо-Западную Индию. Не исключено, что в середине этого столетия к его строительству приложил руку сам великий Менандр. Но эпоха Александра не оставила здесь зримого вещественного следа, что вовсе не удивительно. Только в самые последние годы и только в одном пункте, в 100 милях юго-восточнее Беграма, археология открыла нечто в этом роде или по крайней мере претендует на такое открытие.

Следует вспомнить, что, перевалив Гиндукуш, войска Александра двигались по старой ахеменидской дороге. Вдоль этого, достигавшего Ганга, пути множество туземных княжеств властвовало и торговало, и собирало подати, яростно конкурируя и враждуя. Трудно сказать, каково было политическое и географическое отношение этих княжеств к провинциям, официально образованным за два столетия до того Киром и первым Дарием. Вероятно, местные правители и царьки контролировали de facto эти окраины персидской империи, сохраняя чисто формальную связь с метрополией, а то не соблюдая даже и формы. Несомненно, ради собственной выгоды они поддерживали известный порядок на «царских дорогах», не пренебрегая возможностью обирать проходящие караваны. И другие, еще более соблазнительные, возможности открылись перед ними на закате величия и славы Ахеменидов. Во всяком случае, положение было, видимо, таким, когда на сцене появился Александр. Он не нашел и призрака персидской власти на этих издавна персидских территориях к юго-востоку от Гиндукуша.

Историю о том, как спускался он с гор в страну Гандхару (по существу, на Пешаварскую равнину), как сворачивал то и дело с пути навстречу удивительным приключениям, еще и сегодня прочтет, затаив дыхание, любой школьник. Но мы выберем из многих эпизодов один. Пока Александр огибал Гандхару с севера, предгорьями, главные силы его армии под командой верного Гефестиона брошены были вниз, чтобы подавить сопротивление на равнине и подготовить переправу через Инд.

Здесь, в центре страны, Гефестион направил основной удар на область, известную грекам как Певкелаотида со столицей Певкела. По-санскритски она называлась Пушкалавати, что значит «Город Лотосов». Действительно, цветок лотоса постоянно встречается на местной керамике; он же, видимо, украшает уникальную, хранящуюся в Британском музее монету с изображением богини, покровительницы этого города. Внушительный холмистый массив, который поднимается теперь над окрестностью Чарсады, милях в двадцати восточнее Пешавара и неподалеку от слияния рек Сват и Кабул, был отождествлен с Пушкалавати Александром Каннингхэмом; это отождествление, предложенное сто лет назад, бесспорно и ныне.

Прекрасное зрелище являют собою эти лёссовые холмы. Когда рассеивается туман, на севере проступают очертания далеких хребтов; там, к обрывистому плато Сват и Дир, где чернеет силуэт крепостной башни, над глубоким ложем реки Сват круто восходят склоны Малакандского перевала. На западе долина Кабула раздвигает горы, обступившие всегда оживленный Хайберский проход. И на переднем плане, во всю ширь равнины разливается море сахарного тростника, в центре которого лежит целый архипелаг буро-желтых холмов. Это Пушкалавати, так она выглядит теперь. Самый высокий холм и, несомненно, самый древний — Бала Гиссар, «Высокая Крепость». Он достигает 50 футов высоты и дремлет в тростниковых волнах, словно старый боевой корабль, стоящий на мертвом якоре. Помню свой первый визит сюда, в 1944 г.: как пробирался я вверх по узкой тропе, а навстречу мне спускалось стадо буйволов. Каждый нагружен был двумя корзинами, полными высоко ценимым здесь удобрением, фосфатной пылью, которую копают на вершине холма. И копают так усердно, что нам пришлось повести настоящую войну с земледельцами, чтобы отстоять хотя бы остатки холма. В последние годы здесь поставили вооруженную охрану; в стране, где оружие не успело еще стать простым символом власти, мера эта оказалась эффективной.

Но основательные раскопки Бала Гиссара и соседних, менее высоких, зато более обширных возвышенностей начались только в 1958 г., после чего разрозненные факты стали соединяться в достаточно связную версию. Попробуем изложить ее. «Высокая Крепость» первоначально стояла на уровне своего нынешнего подножия, возле ручья, впадавшего в одну из двух ближних рек; это был город площадью от 15 до 20 акров. Время его возникновения предположительно, однако железо здесь уже широко применялось. Если к тому же без лишней робости принять вполне правдоподобную легенду индийского эпоса Рамаяна об основании Пушкалавати и Таксилы двумя братьями, то интересующее нас время с большой долей вероятности можно будет ограничить VI в. до н. э., когда перед 518 г. весь район вошел в состав персидской империи. Незадолго до этой даты или вскоре после нее Гандхара упоминалась в списке владений Дария I, помещенном на большой скальной надписи в Бехистуне (Западный Иран), а ее столица Пушкалавати была или построена тогда на реке Кабул, то есть на главном пути в Индию с северо-запада, или же приобрела известность, вступив в период своего расцвета как один из центров организованной индо-персидской торговли.

Раскопки показали, что ко времени Александра Пушкалавати приподнялась на 12–13 футов над первоначальным уровнем — меньше четверти высоты нынешнего холма, — как это всегда бывало в древних глиняных городах, где развалины старых зданий становились фундаментом новых. В этот период городом правил некий Астис, непохожий на других индийских правителей уже тем, что «затеял восстание» против македонских захватчиков, которое было подавлено не без усилий. Арриан рассказывает, что Астис выдерживал осаду в течение 30 дней, а поскольку Гефестион располагал тремя полками пехоты, половиной конной гвардии и всей кавалерией наемников, город, по-видимому, был неплохо укреплен. В 1958 г. мы искали эти укрепления и обнаружили их ниже современной поверхности почвы к востоку от «Высокой Крепости», вдоль западного берега ныне не существующего ручья. Входило ли русло ручья в оборонительную систему в качестве, например, естественного рва, не установлено (не был сделан поперечный разрез). Зато вдоль его берега на протяжении 320 ярдов мы расчистили ров, вырытый в форме латинской буквы V, а также остатки земляного вала, с внешней стороны которого была, думается, стена из сырцового кирпича толщиной не менее четырех футов. В центральной части вала открыты углубления от деревянных столбов, которыми укреплен был запасной вход и мост (рис. 19).

Раскопками обнаружено примечательное явление — ров сверху донизу заполнен чистой землей, в которой попадаются обломки сырцовых кирпичей, а под всем этим лежал топкий слой, то, что археологи называют «быстрым осадком» (rapid silt). Отсюда вывод: ров существовал очень недолго; поскольку он находился между руслом ручья и городскими постройка, выбор другого места для укреплений исключен. Таким образом, устройство этого рва и вала совпадает во времени с осадой города Гефестионом. Несомненно, они построены спешно, при подходе македонских войск, и уничтожены сразу после падения крепости. Земляной вал срыли и сбросили обратно в ров. Следы этого разрушения открылись археологам, словно памятник бесполезной отваги Астиса. Он, как пишет достойный доверия Арриан, «погиб сам и погубил город, в который бежал».

Рисунок 21

Это было важное событие, и Александр, как видно, позаботился обставать должным образом сдачу Пушкалавати. Мы можем только догадываться о цели некоторых его маневров. Но, пока Гефестион действовал на равнине, Александр совершал кампанию в горной стране Сват, и теперь, прежде чем снова вернуться в горы и штурмовать Аорн — твердыню, которой не мог овладеть даже Геракл! — он спустился к побежденному городу, принял его (несомненно, с подобающей случаю театральностью) и «поставил там македонский гарнизон, а начальником гарнизона назначил Филиппа». Возможно, хотя и не безусловно, того самого «полуцаря» Филиппа, который несколько позже завладел всей огромной сатрапией Северо-Западной Индии и в конце концов был убит своими же воинами.

Сейчас немногое известно о том, как выглядела Пушкалавати, разрушенная Гефестионом, но некоторое представление о ней можно составить по аналогии с Таксилой, о которой мы вскоре будем говорить подробно. Это был густонаселенный, неопрятный, беспорядочно застроенный город. Македонский гарнизон располагался, вероятно, не в домах, а лагерем, в походных палатках. Когда же летом 320 г. до н. э. перед тем как повернуть к дому, Александр реорганизовал индийские сатрапии, Пушкалавати окончательно утратила свое значение. Время для методического восстановления и перестройки захваченных городов на индийской стороне Гиндукуша еще не пришло.

Это время пришло через полтора столетия после смерти Александра, когда около 180 г. до н. э. Деметрий, с которым мы уже встречались, перевалил Гиндукуш со стороны Бактрии и снова колонизовал индийские сатрапии. Культура северо-запада отливалась в новые формы, здесь воцарился новый порядок жизни, умы обратились к новым идеям. И если до сих пор призрачный след армий Александра был почти неуловим для археологии, то теперь, в памятниках этой эпохи, он обрел наконец-то всю вещественность реализованной мечты. Мы видели, что в Беграме (Каписа) и, с еще большей вероятностью, в Пушкалавати это выразилось в переносе города на свободную, новую территорию, где можно было забыть о потерях и поражениях и куда эллинизм мог прийти, ничего и никого не вытесняя. С подобной же урбанистической революцией встретимся мы и в Таксиле. И если нужны примеры, лежащие вне нашей темы, то для Индии лучшим и наиболее известным окажется Дели. Постоянно растущий и меняющийся, он продемонстрировал в последние столетия, как смена династий или образа жизни требует новых территорий, позволяющих спланировать город в соответствии с новым пониманием комфорта и престижа.

В Пушкалавати подобные перемены, происходившие раз в сто лет, были обнаружены простым и очень современным способом.

Археолог наших дней предпочитает наблюдать и фотографировать свои объекты с воздуха; разумеется, когда у него есть такая возможность. Земля должна быть равномерно сухой или влажной — при этом условии различные виды грунта (так же как и растений) резко отличаются друг от друга окраской и цветовой насыщенностью и аэросъемка становится бесценным союзником археологии. С птичьего полета ясно видны очертания древних фундаментов и стен, скрытых или плохо различимых на поверхности земли. В других случаях взгляд сверху помогает понять структуру памятника, детали которой, разобщенные и наблюдаемые вблизи, подчас кажутся необъяснимыми. В Пушкалавати аэросъемка сотворила чудо. Во время раскопочного сезона 1958 г. пакистанские военно-воздушные силы любезно предоставили нам реактивный самолет с фотокамерой. И в какие-нибудь несколько минут вся эта местность площадью более квадратной мили с ее довольно сложным рельефом была сфотографирована так подробно, что результаты оказались совершенно удивительными.

Как было сказано, район Пушкалавати сейчас представляет собой ряд песчаных возвышенностей, более или менее удаленных одна от другой, среди которых Бала Гиссар выделяется только высотой. В 1903 г. осмотр двух крайних с востока возвышенностей дал повод предположить, что они относятся к первым векам новой эры, ко времени кушан; впрочем, на один из холмов, называемый Шайхан Дхери, ярдах в 600 от Бала Гиссара, это предположение не распространялось. Его значение внезапно и убедительно определила аэрофотосъемка 1958 г. Выяснилось, что это останки индо-греческого города с характерным эллинистическим планом.

Изрытый и выветренный холм Шайхан протягивается на полмили с западной стороны реки Сват. Между ним и рекой расположены крестьянские усадьбы, несколько одиночных домов и мусульманское кладбище. А на самом холме окрестные жители много лет подряд добывали кирпич для своих построек, ломая древние стены. В бесконечной путанице ям и земляных отвалов невозможно было угадать первоначальный их порядок, пока он не предстал со всей очевидностью на аэрофотоснимке параллельными линиями улиц — их можно различить не менее пяти на расстоянии в сорок ярдов одна от другой — и отчетливыми прямоугольными контурами домов. Две улицы разделены пространством пошире, ярдов в 50. Здесь, в центре продолговатого двора, виден след круглой ступы, буддийского или, что менее вероятно, джайнистского священного памятника. Как и все здания на этой замечательной фотографии, она представляет собою своего рода негатив, где стены обозначены траншеями, которые были вырыты местными расхитителями по методу: «Отыщи стену, иди вдоль, выкопай до основания».

Во время своей опустошительной деятельности охотники за кирпичами открыли по крайней мере два монетных клада. Там были 15 монет Менандра, греко-буддийского царя Северо-Западной Индии (около 160–140 гг. до н. э.), и более поздние, вплоть до времени Гермея, который правил спустя столетие.

В 1963–1964 гг. профессор Пешаварского университета А. X. Дайн тщательно обследовал весь этот участок и опубликовал в университетском сборнике «Древний Пакистан-II» результаты своих наблюдений, о которых следует рассказать хотя бы вкратце. В речной гальке на естественной поверхности участка он нашел квадратные медные монеты индо-греческих правителей Агафокла и Аполлодотора, о которых мало что известно, крме того, что они были ближайшими предшественниками Менандра и время их приходится на вторую четверть II в. до н. э. Соответственно монета Менандра, также медная и квадратная, была обнаружена в самом раннем структурном слое, лежащем выше наноса гальки. Профессор Дани безусловно нрав, приписывая основание города этому крупнейшему индо-греческому царю в середине II в. до н. э. Найдены и другие индо-греческие монеты, выпущенные Антиалкидом, с которым мы встретимся в следующей главе, Гелиоклом, Лисием, Телефом и Филоксеном. Из того же эллинистического слоя извлечен маленький терракотовый путти безупречного классического стиля. Так было установлено существование позднегреческого города.

По мнению профессора Дани, первоначальный план улиц оставался неизменным до начала III в. н. э., когда при кушанском царе Васудеве I город был перенесен на соседний участок. А до тех пор он побывал последовательно в руках скифов, парфян и ранних кушан, видимо, не понеся сколько-нибудь заметного урона в своем архитектурном облике. Можно добавить, предвосхищая главу VII нашей книги («Гандхара»), что до II в. н. э. здесь нет и намека на присутствие гандхарского искусства.

Теперь, следуя за Александром, оставим Пушкалавати и по древнему пути через Инд направимся к Таксиле, расположенной милях в 40 отсюда. Таксила была столицей владения или княжества, лежавшего на половине пути между Индом и Джеламом; когда войска захватчиков приблизились, ее князь не упустил случая заручиться их поддержкой против беспокойных соседей. Сын этого правителя, весьма дальновидный молодой человек по имени Амбхи, с помощью хорошо налаженной агентурной сети начал переговоры с Александром, когда тот находился еще за Индом, и вскоре, заняв место отца, принял завоевателей со всей учтивостью, которую они были способны оценить. Кавалерийский отряд из Таксилы присоединился к ним на переправе, где передовые части доблестного Гефестиона наводили мост и сосредоточили множество лодок и две тридцативесельные галеры. Там же были переданы от имени Амбхи 200 талантов серебра, 3 тысячи быков, более 10 тысяч овец и около 30 слонов. По обычаю, Александр принес на берегу реки жертвы богам и устроил состязания атлетов и всадников. Предзнаменования оказались благоприятными для переправы, и, когда войска вошли в Таксилу, там опять были возданы жертвы и состоялись игрища. Александр вместе с молодым князем Таксилы устроил в его дворце большой торжественный прием.

Рисунок 24

В первой половине нашего века сэр Джон Маршалл и его коллеги производили раскопки этого города. Благодаря их работе, длившейся около 20 лет, мы узнали кое-что о Таксиле тех времен[24], когда она встречала нового повелителя (рис. 20). Городская жизнь, несомненно, заинтересовала Александра и была запечатлена его историками. Впрочем, внешний вид города его вряд ли поразил. Вблизи городских ворот, на пустыре, складывали тела умерших, чтобы птицы и ночные звери очистили их кости. Там важно восседали грифы и кружили, пронзительно крича, коршуны. Неподалеку, как сообщили Александру, происходило сати — самосожжение вдов. Его провели по извилистым скверно вымощенным улицам, которые то вдруг расширялись, то сужались, то упирались в стену дома, далеко выступавшего из ряда соседних домов, Александру, привыкшему к четкой планировке греческих городов, столица эта казалась грязной деревней[25]. Хаотичность плана или, вернее, полное отсутствие такового определялись беспорядочной расстановкой домов и лавок. Их непрочные стены сложены были из неотесанных блоков песчаника разной величины; промежутки между блоками заполнены глиной и щебнем. Попадались тут стены из сырцового кирпича и стены, обмазанные глиной. Сквозь открытую дверь можно было увидеть, что внутри они оштукатурены и окрашены в алый цвет. Другой архитектурной отделки здесь, по-видимому, не знали. Ячейки примыкающих друг к другу жилых и торговых помещений получали свет от маленьких внутренних дворов или световых колодцев. Одна постройка, покрупнее прочих, была расположена с некоторой даже парадностью по сторонам квадратного двора. Часть дома представляла собою довольно обширный зал, крышу которого поддерживали три высоких столба, поставленных по его продольной оси и опирающихся на базы, сложенные из камней. Как показали раскопки, данные которых еще не опубликованы, только в центре города находилась постройка более или менее внушительного вида. Это было, вероятно, административное здание, возвышавшееся, как остров, в середине главной улицы, с абсидой неправильной формы на одной стороне, с поместительным поперечным залом, где стояли деревянные колонны, подпирающие кровлю, вроде тех, что описаны выше. Такие столбы — опоры на базах, сложенных из булыжника, здесь можно было найти в самых скромных домах.

На рыночной площади, если верить археологии, торговали в основном изделиями местного ремесла. Александр побывал и там. В одном углу рынка он заметил группу девушек, тесно сбившихся и, конечно, щебетавших, как стайка ласточек. Ему объяснили, что их родители слишком бедны, чтобы собрать приданое для свадьбы, и девушки будут проданы. Таков был древний обычай, параллели которому можно найти и во временах, не столь от нас отдаленных.

В более почтенной нищете и неподалеку от города проживали философы, о которых владыка Таксилы с излишней, может быть, поспешностью сообщил Александру. Падкий до всего нового и удивительного, Александр призвал своего штатного мудрена Онесикрита, ученого-дилетанта и киника, и велел ему пригласить во дворец неизвестных мыслителей. До нас дошел обстоятельный отчет о том, как исполнил это поручение Онесикрит. Философы приняли его довольно прохладно. Один из них не без иронии предложил Онесикриту раздеться (вероятно, они и сами были голые, как положено святым людям в Индии) и затем приблизиться к ним с должным смирением. Другой спросил напрямик: «Зачем Александр пришел издалека?», явно желая сказать, что никто не звал его сюда. Словом, с Онесикритом обошлись не очень любезно. Тогда за дело взялся князь Таксилы. Только после его уговоров одни философ явился, наконец, к Александру и преподал ему урок местной мудрости. Он бросил на землю ссохшуюся жесткую шкуру и наступил на ее край, отчего другие края поднялись. Он обошел шкуру со всех сторон, но, с какого бы края ни наступал на нее, результат был тот же, пока философ не встал посредине шкуры. Тогда она распрямилась и нее края оказались прижатыми к земле. Это поучительное действо должно было показать Александру, что империей следует управлять из центра, а не забираться на окраины вроде Таксилы. Нет, не такого приема ожидал гордый пришелец с Запада у мудрецов Пенджаба.

Эти и другие впечатлении вносили приятное разнообразие в монотонный церемониал приемов и официальных пиров. Но пребывание Александра в Таксиле имело далеко идущие последствия, что подтверждается вещественными доказательствами. До его прихода культура Таксилы, как и ее архитектура, вряд ли могла поразить воображение. И вот сюда является целая армия, несущая в походных сумах добычу со всей Азин. По стопам этой армии, как увидим далее, шли беженцы — мастера, художники разгромленной Персидской империи, искавшие новых заказов и новых покровителей на золотом Востоке. И не случайно мы находим здесь предметы роскоши, изощренного ремесла лишь начиная со времени Александра и его преемников. В одном из городских домов, мимо которого проходил, может быть, завоеватель, археологи нашли кувшин, содержащий 1107 серебряных монет, а также несколько украшений из золота и серебра. Среди монет, большей частью местных, продолговатых или, как их еще называют, типа «вогнутый брусок», был персидский сикль[26] с изображением Великого царя, вооруженного луком и стрелами и скачущего на коне по своей империи, затем две монеты Александра Македонского и одна Филиппа Аридея, приблизительно 317 г. до п. э. В том же слое обнаружен еще один клад продолговатых серебряных монет, золотые и серебряные бусы и подвески и две превосходные греко-персидские геммы; на обеих вырезан лев, терзающий оленя. Все это прямые последствия кампании 326 г. до н. э.

Рисунок 23

Но для одной важной перемены время еще не наступило. Прошла армия, у которой впереди много было боев и маршей, прошло время, но не сделано было ничего, чтобы изменить облик Таксилы, приблизив его к западному пониманию города. Археологией установлено, что Таксила, как и Пушкалавати, сохраняла свой прежний вид вплоть до появления здесь бактрийских греков из-за Гиндукуша около 180 г. до н. э. И тогда, опять же как в Пушкалавати, произошли перемены коренные и необратимые. В нескольких сотнях ярдов от старого города выросла вдруг новая Таксила с эллинистическим прямолинейным расположением улиц. Очевидно, Пушкалавати-Шайхан обрела себе двойника в Таксиле-Сиркапе.

Если не проявлять излишнего педантизма и не вдаваться в подробности, сходство их покажется бесспорным. В наши дни посетитель Сиркапа войдет в северные ворота и увидит перед собой прямую и широкую главную улицу. На восток и на запад тянутся каменные укреплении, тоже прямые, шириною в 20 футов, с квадратными башнями над выступающим по всей длине стен основанием, сделанным для того, чтобы воспрепятствовать подкопу. На восточном краю стена поворачивает под прямым углом к югу, она продолжается по прямой и снабжена башнями, расположенными на близком, но неравном расстоянии одна от другой. Достигнув южной оконечности, стена поднимается на скалистые вершины Хатхиала и, следуя за изгибами гряды, идет на запад. Спустившись к подножию гряды, стена идет под углом на север по руслу ручья, протекающего с внешней ее стороны. Невдалеке от юго-западного угла обнаружены запасные ворота.

По данным раскопок внутри укреплений, нижний (северный) город состоял из рядов узких прямых улочек или переулков, расходящихся под углом 90 градусов от главной улицы. В промежутках между ними шириной в 35–40 ярдов находились жилые кварталы — скопления довольно больших домов с внутренними дворами — подобные вытянутым островам (рис. 21), По обе стороны главной улицы располагались двумя линиями торговые помещения. Кое-где линия прерывалась культовыми памятниками — ступами, а на одном участке, в центре огороженного пространства, стоял ступообразный храм. Как и в Чарсаде-Шайхане, пространство это достигало в поперечнике 50 ярдов, превышая обычную ширину острова-квартала. На главной улице, ближе к центру, размещено большое здание с двумя соединенными дворами, на каждом из которых было возвышение или помост, что напомнило археологам, копавшим здесь, архитектурную подробность такого же рода в значительно более поздних дворцах эпохи Моголов, и потому они определили это здание как царский дворец. Однако сооружение, подобное этому, так называемый Махал, поставленный у подножия акрополя тех времен — Хатхиала, удален от шумного городского центра и с большим основанием может претендовать на царские привилегии.

Этот укрепленный город, очаг культуры западного типа, основан, по мнению Дж. Маршалла, бактрийскими греками в первой половине II в. до н. э., хотя большую часть своих находок здесь он датировал временем, когда парфяне, пришельцы с северо-запада, овладели этой областью, что произошло в I в. н. э., вероятно вскоре после 19 г. Теоретически одно не противоречит другому. Разумно предположить, что эллинистическая планировка городов была продолжена саками или скифами, которые появились в Пенджабе в начале I в. до н. э., а затем их преемниками, парфянами, в следующем столетии. Скифы, да и парфяне[27], были главным образом подражателями; их монеты чеканили мастера-греки, более того — у них даже сохранились македонские названия месяцев. И допустимо, что реконструкцию Таксилы, равно как и Пушкалавати, они вели по греческому образцу.

Тем не менее в скифо-парфянский период городская территория Таксилы претерпевала своеобразные изменения. Город значительно передвинулся в южном направлении вдоль постоянной оси север-юг. Глубокие раскопы, заложенные Дж. Маршаллом как раз внутри северных каменных укреплений, обнаружили семь последовательных слоев. Нижний и самый древний оказался довольно хаотичным. Он, вероятно, относится ко времени, предшествующему бактрийским грекам, которые появляются здесь только после 180 г. до н. э., и представляет собою, как можно видеть, остатки пригорода ранней Таксилы, лежавшей в трех четвертях мили отсюда, в местности, называемой Бхир-Маунд. Шестой и пятый слои идентифицированы с периодом бактрийских греков, первых, кто вел застройку по определенной системе. Полагают также, что четвертым и третьим слоями представлены так называемые скифы или, возможно, ветвь юечжи[28], которые, не имея определенного военно-политического плана и, быть может, не одержав даже полной победы, вторглись около 130 г. до н. э. в Бактрийское царство к северу от Гиндукуша, проникли в низовья Инда и оттуда, постоянно меняя маршрут, достигли в 80 г. до н. э. Пенджаба, где столетием позже оказались под властью парфян. Впрочем, подробности нам все еще далеко не ясны. Из двух верхних слоев Маршалла ранний определенно признан парфянским, а поздний частично совпадает с появлением здесь кушай, пришедших из Афганистана и Ирана во второй половине I в. н. э.

Пока что все хорошо. Толкование периодов жизни Таксилы можно признать в основном правильным по отношению к ее северной части, ограниченной остатками каменной стены. Однако расширенное значение, которое придает Дж. Маршалл своим раскопкам, несколько умеряется данными археологических работ 1944 г. В 566 ярдах южнее северной стены была заложена длинная широкая траншея в глубину до естественного грунта. И здесь, внутри городских стен, не оказалось и признака трех ранних слоев из семи, установленных Маршаллом. Слои начинаются с четвертого, датированного первой половиной или серединой I в. до н. э. Вот когда, а не за сто лет до того, и греко-бактрийское время, как полагал Маршалл, город был окружен каменной стеной, тянувшейся более чем на три мили. Ее возвели эллинизированные скифы или скифо-парфяне, которые правили здесь в тот период. Эти строители приняли греческую планировку потому, что их реконструкция производилась частью на территории первичного эллинистического города, так же как это было в Шайхане. Длинная главная улица, например, заканчивается не прямо, у северных ворот, а в стороне от них, видимо оттого, что новое сторожевое укрепление было предусмотрительно поставлено сбоку, а не поперек прежней городской оси. Но все-таки, где именно лежал этот новый эллинистический город и где находились оборонительные сооружения, которые, несомненно, у него были?

Рисунок 25

На это ответят дальнейшие раскопки, хотя ответ нетрудно предугадать. В пятистах с лишним ярдах от каменных стен расположены остатки насыпи, называемые Качча-Кот (Глиняный Форт) и частично проходящие по берегу ручья (рис. 22). Внешне вал — а это, конечно, вал — представляет собой груду земли, но зачистка у подножия открыла обломки степы из кирпича-сырца. Первоначальная конструкция, возможно, походила на укрепления Бордж-и Абдаллах в Беграме. Дж. Маршалл, приписывая строительство каменных стен бактрийским грекам, решил, что эта далеко вынесенная фортификационная линия отмечала в Таксиле-Сиркапе «четко выраженную окраину города». Это нонсенс. Предвосхищая результат пока не состоявшихся раскопок, можно смело предположить, что Качча-Кот — это след главных укреплений греко-бактрийского города, который занимал территорию вне пояса каменных стен и простирался к югу под северной частью позднейшей скифо-парфянской Таксилы. Южная его оконечность находилась где-то между зоной «глубоких раскопов» Маршалла и центральной траншеей, прорытой в 1944 г. Круглый холм с плоской вершиной в юго-западном углу этого участка мог быть в то время акрополем. Если так, то его тактическое значение было утеряно, когда скифо-парфянский город распространился вплоть до хребта Хатхиал, лежащего значительно выше, что, несомненно, и соблазнило скифо-парфян расширить город именно в южном направлении.

Рисунок 26

В связи с этим уместно вспомнить о двух из многих здании, расположенных за пределами укрепленной территории. Первое находится ярдах в 250 к северу от Качча-Кота; это руины, замечательного, хотя и перестроенного сооружения, очевидно храма полуклассического типа (рис. 23). Он известен под названием Джандиал и стоит на искусственной насыпи высоко над городом. Длина его составляет 158 футов. Он сложен из валунов, покрытых штукатуркой, однако южный вход сделан из обтесанного камня. В плане он повторяет традиционный греческий храм — внутреннее его пространство четко делится на пронаос или открытый спереди портик, наос[29], то есть святилище, и за ним опистодомос[30], помещение, открывающееся в противоположный (задний) портик. Но две особенности отличают его от классического прототипа: перистиль (колоннада, окружающая храм) заменен здесь стеной с большими оконными проемами, а между святилищем и опистодомосом уложена массивная, на глубоком фундаменте, каменная платформа с широкими ступенями, ведущими на нее. Платформа эта предназначалась для какой-то тяжелой надстройки. С внешней, южной стороны две ионические колонны в антах[31] держали над широким проемов архитрав[32], а пара таких же колонн и две пилястры обрамляли вход в пронаос.

Несмотря на почти классический облик и великолепно сработанные ионические колонны, к сожалению сохранившиеся во фрагментах, здание это можно считать единственным в своем роде. Внутри не обнаружено никаких следов культовой статуи или чего-нибудь подобного. Следовательно, храм вряд ли мог быть индуистским, буддийским или джайнистским. По вполне основательной догадке Дж. Маршалла, каменная платформа была подножием сорокафутовой башни, на вершине которой пылал священный огонь. Возможно также, что оттуда возносили молитвы солнцу и луне. В таком случае храм этот связан с культом огнепоклонников или с зороастризмом. Но, вероятно, здесь могли совершаться обряды и каких-нибудь иных восточных религий той эпохи. Археологические находки не указывают точной даты постройки храма Джандиал. Маршалл иногда говорит, что храм «был воздвигнут в правление бактрийских греков» (т. е. между 180 и 80 гг. до н. э.), иногда же, что он относится ко времени скифо-парфян (I в. до н. э. — I в. н. э.). Однако когда бы его ни построили, очевидно, что архитектор был хорошо знаком с греко-бактрийским зодчеством, а каменщики, тесавшие капители и базы колонн, безупречно владели своим ремеслом. Между прочим, колонны здесь устанавливали по классической методе — барабаны опускали один на другой, вращая их вокруг оси, чем достигалось соединение точное и плотное, впритирку.

На расстоянии одной мили к юго-западу от Джандиала, ярдах в 500 на запад от Сиркапа и несколько севернее деревушки Мохра Малиаран, находится другое примечательное здание, обнаруженное раскопками еще до 1873 г. Это, как полагали, буддийская культовая постройка. Она имела шесть колонн, от которых уцелели песчаниковые базы аттического типа и несколько фрагментов ионических капителей довольно грубой работы. Одна из капителей, источенная временем и непогодой, и три базы стоят теперь перед Лахорским музеем. Здание, часть которого они составляли, можно предположительно датировать по заложенным в его фундамент «двенадцати большим медным монетам Азеса» второй половиной I в. до н. э. Наряду с колоннами Джандиала эти фрагменты являются единственным примером ионического ордера как в Северо-Западной Индии, так и в древней Бактрии, где в качестве западного образца использовали обычно коринфскую капитель.

Кроме того, Сиркап и его окрестности дали множество римских и греко-римских вещей — стекло I в. н. э., изображение Силена[33] на дне серебряной чаши и бронзовую статуэтку Гарпократа[34] (то и другое, вероятно, из Александрии), две штуковые головы путти[35] и сатира выдержанного классического стиля и явно не индийские (рис. 24). Все это говорит нам о непрерывном импорте товаров, идеи и, быть может, художников с Запада.

Я задержал внимание читателей на этих греческих и полугреческих городах между Западным Пенджабом и Гиндукушем по двум причинам. Во-первых, до недавнего времени о них было известно немногое и приток нового материала в последние годы оправдывает и даже требует хотя бы общего описания. Во-вторых, материал этот весьма убедительно показывает, как недолгий в общем поход Александра эллинизировал чуть ли не в единый миг огромные пространства Азии, населенные к тому времени кочевниками, полукочевниками и кое-где земледельцами[36]. Восточнее Персеполя и на северо-востоке между Каспием и Памиром различные племена, условно объединяемые нами под названием скифов и парфян, иногда проникались духом ахеменидской дисциплины, и тогда возникали города вроде Кирополя в излучине Яксарта, в верхнем его течении, или редкие, разбросанные крепости, связанные «царской дорогой». Однако тут речь шла не столько о цивилизации, сколько о политике. Конечно, и Александру с его македоно-греческой армией было важно сохранить контроль над окраинами империи, и он основал свою «Дальнюю Александрию» (Ходжент) в верхнем течении Яксарта, а также другие города и форты. Ради достижения этой военно-политической цели он, конечно, использовал персидский образец, даже развил его. Но и только. Ибо города, заложенные Александром, стали по преимуществу центрами распространения эллинистического гуманизма. Их руководящая роль сводилась к умиротворению, но не столько мерами карательными, сколько методами цивилизации. Мы и сейчас знаем не так уж много о Кандахаре или Ай-Хануме, и все же достаточно, чтобы составить представление о культурной целостности этих вновь открываемых очагов эллинизма in partibus, о том интересе, который проявляли здесь к проблемам философии и морали, образования и эстетики, проблемам в основе своей греческим, но поставленным в условия восточного окружения.

По-видимому, эти гуманные и гуманистические проблемы удалось решить, о чем свидетельствует облик городов, которые мы окинули беглым взглядом, Беграм, Пушкалавати Шанхай (Чарсада), Таксила-Сиркап — городов, построенных через полтора века после Александра, но построенных греками или иными носителями эллинских традиций, которые именно он принес в глубину Азии. И это не все. Когда еще через сто лет власть перешла к парфянам и скифам, они утверждали эту власть не как разрушители, но как мудрые наследники этой великой традиции. Я назвал их подражателями, что в значительной мере справедливо. Они были побеждены александровским гуманизмом. Культурная идея, которую столь настойчиво проводил Александр, была принята «скифами», потому она и выжила, даже перейдя рубежи Окса и Яксарта. Даже подчиняясь силе, греки завоевывали умы. Так было на Востоке и на Западе[37].

* * *

Несомненно, северо-запад Пакистана привлечет еще многих искателей; они откроют новые следы индо-греческой эпохи, оставленные некогда Александром, его греческими преемниками и азиатскими их учениками. Но следы, быть может, поведут еще дальше, на восток Индии. И там, в штате Орисса, перед археологами снова возникнет призрак Эллады. В III в. до н. э. возле средневекового и современного Бубанесвара был заложен город, квадратный в плане, явно неиндийского типа. Это произошло, несомненно, в связи с тем и, вероятно, вскоре после того, как молодой! царь Ашока опустошил около 261 г. область Калингу. В этой местности, называемой ныне Шишупалгарх, проведена была в 1948–1949 гг. археологическая разведка. В каждой из городских стен, охвативших участок в три четверти кв. мили, пробито по два входа, причем весьма симметрично одна пара против другой. Думается, что и внутри стен город был спланирован не по-индийски. Это весьма возможно, хотя и не доказано раскопками. Не менее возможно, что город основан именно Ашокой, чьи владения, как мы знаем, включали эллинизированные территории северо-запада. В таком случае есть основание предполагать, что прямолинейный план города возник под влиянием «Александрий» или их позднейших градостроительных вариантов. Если догадки наши со временем подтвердятся, мы увидим, что Александр закладывал города и там, где никогда не бывал.

Подводя итог, следует сказать, что грандиозный его марш от Персеполя до Пенджаба оставил живучее эллинистическое наследство удаленнейшим восточным окраинам. И этот непосредственный, наиболее очевидный результат легендарного похода был не единственным и не самым долговечным, ибо разгром Персидской монархии вызвал на востоке своего рода цепную реакцию, которая оказывала формирующее влияние на индийское искусство, архитектуру, даже мышление вплоть до средневековья. На архитектуру в особенности; тут к слову «влияние» так часто добавляли «персепольское», что это стало уже общим местом. К этим столь долго не смолкавшим отзвукам саги об Александре мы и обратимся теперь.