Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

Ваамчо взял нарту под мышку и, окруженный собаками, неторопливым шагом направился к большому торосу. Там, за льдиной, можно укрыться от холодного ветра.

— Ну, Чегыт, ветер становится большой, и нам надо строить ярангу, беспокойно сказал Ваамчо, обращаясь к вожаку.

И, словно в знак согласия, Чегыт завилял хвостом.

Ваамчо подошел к ледяному выступу, обошел его кругом и по-хозяйски выбрал удобное место. Ножом откалывая куски льда, он влезал в торос все глубже и глубже. Наконец после упорного труда берлога была готова. Ваамчо втащил в нее нарту и ввел собак — от них должно быть тепло.

Хотелось пить, но снег не утолял жажды. Ваамчо вспомнил, как однажды он хотел срезать ножом свои усы и отец остановил его.

— Зачем ты срезаешь усы? — сказал старик. — Каждый охотник должен их беречь, как хорошую собаку. Бывает, что охотник долгое время не видит воды. А усы делают воду. На них намерзают сосульки из пресной воды.

Лежа на нарте, он вспоминал советы отца, и перед ним ясно встало доброе лицо старика.

Рядом бок о бок свернулись собаки, две по одну сторону и две — по другую.

Была глубокая полночь. В торосах гудел ветер. Ваамчо уснул, согретый собаками. Но скоро он проснулся и заснуть уже не мог: думы мешали.

«Как могло так случиться? Должно быть, ветер у берега нажал на торосы, ведь они как парус. Вдали от берега лед быстрее подался».

Собаки спали, как в яранге. И только Чегыт при каждом шорохе поднимал голову, и в темноте сверкали его глаза.

— Что будем делать, Чегыт? Если улучшится погода, нам обязательно нужно убить тюленя. Голодные, без жирной пищи, мы замерзнем.

К полудню, когда стало чуть посветлей и на небе пробилась сквозь густые облака луна, Ваамчо вышел из своей берлоги. Захватив ружье, он вместе с собаками, с которыми теперь решил не разлучаться, направился к кромке льда. Укрывшись за выступ льдины, Ваамчо присел, всматриваясь в полынью. Но по всему видно было, что тюленей не будет.

— Не любят они, Чегыт, при этом ветре находиться в таких местах.

Чегыт встал, подошел к хозяину и лизнул ухо Ваамчо.

— Ну что ж! Пойдем домой. Без пищи побольше надо сидеть, — сказал Ваамчо и медленно стал подниматься. — Голодному надо поменьше ходить.

Заметив логовище, собаки побежали вперед.

«Не надо было выезжать на охоту, — думал Ваамчо. — Тридцать дней нельзя охотиться, когда умирает человек в яранге. А мать Илинеут замерзла двадцать шесть дней тому назад. Вот нарушил закон — и подстерегли злые духи. Но как же без еды? Без еды и в яранге пропадешь. А здесь, может быть, и не пропаду. Ведь не один я здесь!»

Прошло два дня. Полынья исчезла в последнюю ночь. Было сжатие льдов. Хотелось есть, а тюленей не было.

— Чегыт, придется съесть одну собаку, — сказал Ваамчо, словно советуясь с вожаком. — Можно бы подождать еще, но голодный человек скоро совсем замерзнет.

Ваамчо посмотрел на лежавшего здесь же Милютальгына, и ему стало жалко собаку. «Трудно зарезать друга-собаку, которая столько времени служила тебе», — рассуждал Ваамчо, с грустью глядя на обреченного Милютальгына.

Он быстро вскочил, взял за ошейник Милютальгына и повел его за льдину. Ваамчо так быстро вонзил в его сердце нож, что Милютальгын не успел взвизгнуть.

Ваамчо жадно напился горячей крови и наелся теплого мяса. Вернулся в жилище, накормил собак. В эту ночь он спал крепко, укрывшись собачьей шкурой.

К утру, когда лучи бледной луны проникли в щель, Ваамчо вскочил. Он сильно ударил ногой в «дверь» — и льдина отвалилась. Ваамчо вышел и огляделся кругом. Совсем рядом образовалась новая полынья. Море было спокойно, ветер стих, и только от легкой зыби льды чуть-чуть покачивались.

Вдруг совсем близко Ваамчо увидел плывущего тюленя. Он вскинул ружье и почти в упор застрелил его.

— Сколько еды! — вскрикнул от радости Ваамчо.

Тюлени показывались часто, и Ваамчо за короткое время убил пять штук и всех достал.

— Чегыт, видишь, сколько еды! А мы закололи Милютальгына. Надо было подождать. Жалко собаку!

Ваамчо нанизал тюленей на ремень и волоком потащил к своей берлоге. Собаки облизывались, жадно пожирали снег, пропитанный кровью тюленей.

«Сколько мяса и жира! — думал Ваамчо, свежуя туши. — А если у человека много мяса и жира, тогда у него сердце поет».

Ваамчо решил развести костер. Он взял тюленьи косточки, тщательно соскоблил с них мясо, расщепил их и, искусно перекладывая собачьей шерстью, смазанной тюленьим жиром, стал раздувать огонь.

Было очень весело глядеть на язычки пламени.

— Сколько дней, Чегыт, мы не смеялись? А вот теперь и смех пришел. Он всегда приходит вместе с едой. Желудок, набитый тюленьим мясом и наполненный горячей водой, веселит человека. Это совсем не то, когда в кишках гуляет один воздух!

Железная коробочка из-под табака заменила чайную чашку, и Ваамчо с наслаждением пил горячую воду.

— Все может быть, Чегыт, и белый медведь придет. О-о! Тогда мы заживем, как в яранге!