Лубянская площадь — старые времена
Лубянская площадь — старые времена
К. Ф. Юон. Лубянская площадь. Зима. Картина 1916 г.
Почти в каждой, даже не очень большой, частной коллекции открыток с видами старой Москвы имеются открытки, на которых изображена Лубянская площадь. Видимо, их издавали большими, по сравнению с другими сюжетами, тиражами, и они пользовались спросом. Надобно признать, открытки эти эффектны и красивы.
Китайгородская стена и арка Проломных Никольских ворот с надвратной иконой над ними, словно прекрасная старинная рама, обрамляют вид площади. Сквозь ворота виден кусок угадываемой широкой площади, на дальнем конце которой возвышается огромное здание, похожее на замок, и эта картина создает впечатление, что стоит только выйти за ворота и глазу откроется иной, просторный мир, так непохожий на тесноту внутри Китай-города.
Красивы и виды самой площади: от здания страхового общества «Россия» на Никольскую башню Китайгородской стены с возносящимися над стеной куполами Владимирской церкви и величественной часовни Пантелеймона-целителя, а также от Никольской башни — на «Россию», на фонтан посреди площади, на первые — угловые — здания отходящих от площади улиц Большой и Малой Лубянок, Мясницкой и на старинную церковь Гребневской иконы Божией Матери. (На одной из открыток 1910-х годов на первом доме Мясницкой улицы, в 1934 году переименованной в честь члена Политбюро ЦК ВКП(б) С. М. Кирова в улицу Кирова и называвшейся так до 1991 года, можно прочесть: «И. Киров. Фабрикант приборов». Любопытное совпадение!)
На этих открытках начала века перед зрителем предстает летняя, яркая, солнечная площадь благополучного города в благополучные довоенные, еще до Первой мировой войны времена.
Другой образ этой площади — на картине К. Ф. Юона. Так же широко ее пространство, так же величественна Пантелеймоновская часовня, так же на площади много народа, но не летнее солнце заливает ее, а окутывают зимние ранние перламутрово-серые предсумерки, на земле, на крышах лежит снег, над крышами поднимаются клубы дыма и пара. По небу летает, сбиваясь в стаи, множество галок, в этот час они обычно улетают на места своих ночевий: в Александровский сад, на Воробьевы горы…
Юон писал картину на исходе второго года Первой мировой войны, в декабре 1916 года, из окна страхового общества «Россия». Ему удалось передать тревожное предреволюционное настроение, царившее тогда в Москве. Кроме общего колорита картины это настроение создают многочисленные фигурки людей, перебегающих площадь в разных направлениях, они как будто мечутся, словно муравьи в растревоженном муравейнике. («Москва в военные годы была переполнена приезжим народом», — вспоминает художник, рассказывая о работе над этой картиной.) И птичья толчея в сером небе еще усиливает это впечатление беспорядочного движения.
На современной Лубянской площади не многое уцелело от тех времен — всего два-три дома, но тем не менее она узнаваема, потому что сохранила свою планировку: так же от нее отходит вниз, к Театральной площади, Театральный проезд, в левом углу берет начало Большая Лубянка, а в правом — Мясницкая, и посредине, как прежде фонтаном, теперь круглой клумбой обозначен центр площади.
Лубянская площадь расположена в одной из древнейших заселенных человеком местностей Москвы. Как утверждает предание и свидетельствуют документы, здесь начиналось обширное Кучково поле — владения легендарного боярина Кучки, на землях которого князь Юрий Долгорукий поставил «град мал древян» — первоначальную Москву.
Вид на Никольскую башню и Проломные ворота от Лубянской площади. Фотография 2-й половины ХIХ в.
В XII–XIV веках Кучково поле, простиравшееся от нынешней Лубянской площади до Сретенских ворот и от реки Неглинной до Яузы, представляло собой сельскую местность с полями, перелесками, лугами, деревушками. В установленных местах на полянах Кучкова поля происходили многолюдные сборища горожан, выборы тысяцких, шумело вече, вершился великокняжеский суд… Но уже в XV веке московский посад разросся до Кучкова поля и занял часть его территории. С возведением каменной Китайгородской стены, которая прошла по краю Кучкова поля, часть его стала площадью перед одной из ее проездных башен, названной Никольской.
Как обычно, на площади у въездных ворот сам собой образовался базар, на котором крестьяне, привозившие свои товары в столицу, торговали с возов. Товар этот был сезонный, поэтому у москвичей площадь перед Никольскими воротами слыла под разными названиями в зависимости от того, что кого привлекало на этот базар. В старых воспоминаниях, кроме наиболее известного ее названия — Лубянская площадь — встречаются и другие — Дровяная, Конная, Яблочная, Арбузная. Возможно, их было и больше.
О главном же ее названии автор первого, изданного в 1878 году, справочника о происхождении названий московских улиц и переулков А. А. Мартынов пишет: «Название Лубянки существует очень давно, но объяснение ему мы находим не ранее 1804 года, когда на Лубянской площади отдавались от города места для торговли овощами и фруктами в лубяных шалашах». Объяснение Мартынова звучит убедительно, однако название Лубянка в документах, в переписи дворов встречается веком раньше — в 1716 году. Да и оговорка Мартынова, что оно «существует очень давно», заставляет обратиться не к 1804 году, а ко времени образования площади — к XV веку. В последней четверти XV века московский князь Иван III, ставший великим князем всея Руси, собрал под своей рукой большинство русских удельных княжеств и готовился окончательно свергнуть татарское иго. Но в это время новгородские бояре и посадники, которым в Великом Новгороде — древней торговой республике — принадлежала власть, боясь потерять ее, изменили общерусскому делу и вступили в тайные переговоры с польским королем Казимиром о передаче новгородских областей под владычество польской короны. Поход Ивана III на Новгород завершился разгромом мятежников.
Бояре, посадники, богатейшие купцы с их семьями, то есть те, кто участвовал в заговоре, их родные и близкие были переселены из Новгорода в города центральной России, в том числе и в Москву. В Москве новгородцев поселили слободой за Никольскими воротами Китай-города.
Новгородские переселенцы поставили обыденкой, то есть в один день, трудясь всем миром, деревянную церковь во имя Софии Премудрости Божией — в память главного храма Великого Новгорода — Софийского. В конце XVII века на ее месте выстроили каменный храм, перестраивавшийся в XIX веке. В 1936 году церковь была закрыта, здание приспособлено под фабрику спортивных изделий общества «Динамо». Пока церковь Софии не восстановлена и богослужения в ней не производятся. В 1990 году храм занял КГБ, в 2002 году храм возвращен верующим. Церковь поставлена на государственную охрану как памятник архитектуры. Ее нынешний адрес — Пушечная улица, 15.
Свою слободу новгородцы называли Лубянской в память Лубяницы — одной из центральных улиц Новгорода. Москва усвоила новгородское название, с течением времени преобразовав его на московский лад в Лубянку. Поскольку это было название не улицы, не площади, а местности, или, говоря по-московски, урочища, то со временем оно переходило на проложенные в этом месте улицы и переулки. В начале XX века здесь находились улицы Большая и Малая Лубянки, два Лубянских проезда — просто Лубянский и Малый Лубянский, Лубянский тупик и Лубянская площадь.
В конце XVI — начале XVII века на Лубянке и в ее окрестностях, как показывают документы тех времен, располагаются усадьбы знати. Среди их владельцев много известных в истории России имен: князья Хованские, Пожарские, стольник князь Юрий Сицкий, стольник Микифор Собакин, стольник Зюзин, князь Куракин, князья Пронские, Засекины, Мосальские, Оболенские, Львовы, Голицыны и другие. Большинство княжеских владений находилось в северной части Лубянской площади, вдоль Троицкой дороги.
В XVI–XVII веках у городских ворот обычно ставили слободу стрельцов, которые несли охрану ворот. У Никольских ворот Китай-города был поселен Стремянный полк, который нес охрану царского дворца и сопровождал царя в его поездках.
А в отдалении от ворот, в северной части площади в XV–XVI веках была слобода мастеров, делавших боевые луки, и местность называлась Лучники. Память о лучниках сохраняется в названии церкви Георгия Великомученика, на Лубянке, в Старых Лучниках, а также в названии Лучникова переулка. Работы московских оружейников отличались высоким качеством. Но уже в XVI веке луки перестали использоваться как военное оружие, и прекратилось их производство, слобожане были вынуждены переменить профессию. Правда, церковь, известная по летописям с середины XV века, в середине XVII века еще сохраняла в своем названии указание «в Лучниках», затем, после постройки рядом тюрьмы, появилось другое топографическое пояснение: «что у старых тюрем», в конце XVII века тюрьма закрылась, и в названии церкви восстановилось прежнее определение, приобретя слово, уточняющее, что речь идет о давних временах: «в Старых Лучниках».
Современное здание церкви Георгия, что в Старых Лучниках, построено в 1692–1694 годах. После использования его в послереволюционное время сначала под женское общежитие ОГПУ, затем под кустарный заводик от него остались лишь изуродованные стены. В 1993 году храм возвращен верующим. Давнее исчезновение профессии лучника привело к забвению настоящего значения выражения «в Старых Лучниках», и в литературе появилось соображение, что оно происходит от живших здесь «торговцев луком», хотя документы не отметили здесь никакой торговли ни в XVII веке, ни позже.
В 1709 году, во время войны со шведами, Петр I, опасаясь, что они дойдут до Москвы, приказал укрепить Китайгородскую стену земляными укреплениями — болверками, при этом строительстве снесли все слободские постройки, стоявшие на площади. К счастью, опасения оказались напрасными: шведы были разбиты под Полтавой и до Москвы не дошли.
Пустырь, образовавшийся у Никольских ворот в результате сноса слободы и возведения петровских болверков вдоль Китайгородской стены, оставался в течение столетия незастроенным. На нем устраивались сезонные базары, ярмарки. В 1797 году при коронации Павла I на Лубянской площади происходило угощение народа. «Для народа был обед, — вспоминает Е. П. Янькова, — начиная от Никольских ворот, по всей Лубянской площади были расставлены столы и рундуки с жареными быками; фонтанами било красное и белое вино…»
После пожара 1812 года площадь была реконструирована: ров засыпан, болверки срыты. По своему размеру Лубянская площадь стала самой большой московской площадью: она простиралась от Никольских ворот Китай-города до Ильинских и получила официальное название — Большая Никольская площадь. Правда, это название так и осталось лишь в канцелярских бумагах: народ продолжал называть ее Лубянской.
Современный размер и конфигурацию Лубянская площадь получила в 1870-е годы, когда ее ближнюю к Ильинке часть (называемую москвичами Арбузной площадью, по веселой осенней торговле арбузами) отдали под строительство Политехнического музея. Расстояние же с юга на север — от стены Китай-города до здания ФСБ — остается неизменным с XVIII века до настоящего времени.
Одно из наиболее ранних изображений Лубянской площади — на акварели Ф. Я. Алексеева 1800-х годов «Москва. Вид на Владимирские ворота Китай-города с Мясницкой улицы». На первом плане видна церковь Гребневской иконы Божией Матери. На воротных столбах церковной ограды в начале XVIII века были укреплены две доски с надписями, рассказывающими об истории создания церкви. Первоначально на этом месте в 1472 году Иван III в память удачного похода на Новгород поставил деревянную церковь Успения Божией Матери. Его сын Василий III в начале XVI века заменил деревянную церковь каменным храмом, в который из кремлевского Успенского собора перенесли икону Гребневской Божией Матери, по преданию, поднесенную в 1380 году Дмитрию Донскому казаками, жившими между реками Донцом и Калитвою, у Гребневских гор. Икона эта очень почиталась в Москве.
Впоследствии церковь перестраивалась и обновлялась, в последний раз — в 1901 году. В 1920-е годы ее отреставрировали как выдающийся памятник истории и архитектуры.
Ф. Я. Алексеев. Вид на Владимирские ворота с Мясницкой улицы. Картина 1800 г.
Тогда внутри церкви, в трапезной, еще сохранились старинные надгробные плиты XVII–XVIII веков, на которых можно было прочесть известные аристократические фамилии князей Щербатовых, Волынских, Урусовых и другие. Было там и одно надгробие простого человека — «арифметических школ учителя» Леонтия Филипповича Магницкого.
Л. Ф. Магницкий скончался в 1739 году. За десять лет перед этим вышел императорский указ «О непогребении мертвых тел, кроме знатных персон, внутрь городов и об отвозе оных в монастыри и к приходским церквам за город». Магницкого никак нельзя отнести к числу «знатных персон», поэтому его захоронение в этой церкви представляется весьма необычным.
По происхождению Магницкий был крепостным крестьянином Осташковской патриаршей слободы, что на озере Селигер. Он родился в 1669 году. Священник местной церкви уже после смерти Магницкого записал сохранившиеся в памяти земляков предания о его молодых годах. «В младых летах неславный и недостаточный человек, — рассказывают они, — работою своих рук кормивший себя, он прославился здесь только тем, что, сам научившись чтению и письму, был страстный охотник читать в церкви и разбирать мудреное и трудное».
В. А. Милашевский. Церковь Гребневской иконы Божией Матери. Рисунок 1930 г.
Однажды юношу Магницкого послали с рыбным обозом в Иосифо-Волоколамский монастырь, игумен которого, узнав, что он грамотен, оставил его при себе. Известно, что затем некоторое время Магницкий жил в московском Симоновом монастыре, кажется, монастырское начальство имело намерение подготовить его к священническому сану. По каким-то причинам, возможно, потому, что был податным крестьянином, Магницкий не смог учиться в Славяно-греко-латинской академии, но самостоятельно овладел греческим, латинским, немецким и итальянским языками, изучил преподаваемые в академии науки по книгам, самоучкою, то есть, как выразился его современник, «наукам учился дивным и неудобовероятным способом». В конце 1690-х годов Магницкий работал домашним учителем в Москве, обучая детей богатых людей грамоте и счету. Однажды, рассказывает предание, когда он давал очередной урок в доме боярина, хозяина посетил Петр I. Царь был в хорошем настроении, заговорил с учителем и пришел в еще более хорошее расположение духа, когда услышал, что тот на его вопросы из разных наук отвечает толково и уверенно. У Леонтия, как тогда у всех русских крестьян, фамилии не было, и Петр, заметивший, что дети льнут к учителю, сказал: «Поелику ты притягиваешь отроков к себе, словно магнит, то повелеваю тебе впредь именоваться Магницким».
Страница из «Арифметики» Л. Ф. Магницкого. Издание 1703 г.
Когда в 1701 году была открыта Навигацкая школа — первое в России математическое училище, для нее потребовался учебник математики, поскольку тогда не было ни одного такого учебника на русском языке. Дьяк Оружейной палаты Алексей Курбатов указал на Магницкого как на человека, способного его «сочинить».
По этому поводу последовал именной указ Петра I о зачислении «осташковца Леонтия Магницкого» в учителя Навигацкой школы с поручением «чрез труд свой издать ему на Словенском диалекте избрав от арифметики и геометрии и навигации поелику возможную к тиснению книгу».
За полтора года Магницкий «сочинил» учебник. Книга получилась объемистая — более 600 страниц, но зато в ней излагался полный курс изучаемых в школе математических наук: арифметика, алгебра, геометрия, тригонометрия и кораблевождение. Учителя и учащиеся называли учебник просто «Арифметика». Но полное название книги, по обычаю того времени, было длинное, обстоятельное и занимало весь титульный лист. Начиналось оно собственно названием: «Арифметика, сиречь наука числительная», далее сообщалось, что издана она повелением царя Петра Алексеевича (приводился полный его титул) в его царствование в богоспасаемом царствующем граде Москве, потом говорилось, кому и для чего книга предназначалась: «ради обучения мудролюбивых российских отроков и всякого чина и возраста людей».
В этих последних словах заключалась тайная и, может быть, главная мысль, с которой писалась книга: Магницкий создавал учебник, по которому всякий желающий мог бы без учителя, самоучкою, как он сам, изучить основы математических наук. «Арифметика» Магницкого не была похожа на те руководства, которые содержали лишь сухие правила и вызывали у учеников скуку. Магницкий старался вызвать у них интерес и пробудить любознательность.
На обороте заглавного листа был помещен рисунок, изображающий пышно цветущий куст и двух юношей, держащих в руках ветви с цветами. Под рисунком напечатано стихотворное обращение к юному ученику, специально для «Арифметики» сочиненное Магницким:
Прииме, юне, премудрости цветы…
Арифметике любезно учися,
В ней разных правил и штук придержися,
Ибо в гражданстве к делам есть потребно…
Та пути в небе решит и на море,
Еще на войне полезна и в поле.
Даже определение арифметики у Магницкого дается не сухо, а поэтически. «Арифметика, или числительница, — пишет он, — есть художество честное, независтное (свободное), и всем удобопоятное (легко усвояемое), многополезнейшее и многохвальней-шее, от древнейших же и новейших, в разные времена являвшихся изряднейших арифметиков изобретенное и изложенное». После такой характеристики ученик просто не мог не загордиться, что изучает такую славную науку.
Невежды, считающие ученье пустым делом, обычно оправдывали свое нежелание учиться очень убедительным, на их взгляд, вопросом: «Зачем нужно это ученье? Какая мне от него польза?» Поэтому Магницкий на страницах «Арифметики» никогда не упускает возможности ответить на этот вопрос. Объясняя какое-нибудь правило, он как бы между прочим замечает: «Если хочешь быть морским навигатором, то сие знать необходимо». Большая часть задач «Арифметики» построена на жизненных случаях, с которыми учащиеся обязательно встретятся в будущем: в его задачах купцы покупают и продают товары, офицеры раздают жалованье солдатам, землемер решает спор между землевладельцами, поспорившими о границе своих полей, и так далее.
Есть в «Арифметике» и задачи другого рода, так называемые замысловатые. Это — рассказы и анекдоты с математическим сюжетом. Вот один из них (поскольку язык учебника устарел и сейчас малопонятен, то здесь он приближен к современному):
«Некий человек продал коня за 156 рублей. Но покупатель, решив, что покупка не стоит таких денег, стал возвращать коня продавцу, говоря:
Несть мне лепо за такого недостойного коня платить такую высокую цену.
Тогда продавец предложил ему иную куплю:
— Ежели полагаешь, что моя цена за коня высока, то купи гвозди, коими прибиты его подковы, а коня я отдам тебе при них в дар. А гвоздей в каждой подкове шесть, платить же будешь за первый гвоздь едину полушку (полушка — четверть копейки), за второй — две полушки, за третий — копейку и так выкупишь все гвозди.
Покупатель обрадовался, полагая, что ему придется уплатить не более 10 рублей и что получит коня совсем задаром, и согласился на условия продавца.
Спрашивается: сколько придется уплатить за коня сему покупателю?»
Подсчитав и узнав, что недогадливому и не умеющему быстро считать покупателю придется уплатить 41 787 рублей и еще 3 копейки с тремя полушками, вряд ли учащийся позабудет правило, на которое дана эта задача.
Дьяк Оружейной палаты Курбатов, которому было поручено наблюдать за работой Магницкого, еще в рукописи отослал «Арифметику» царю. Рукопись была Петром одобрена, и на Печатный двор перевели пятьсот рублей «к тиснению дву тысящ четырехсот книг „Арифметики“. Тираж, по тем временам, назначен огромный, потому что тогда книги выходили в десятках и редко в сотнях экземпляров. Но и этот тираж оказался недостаточным, через три года „Арифметику“ печатали снова.
Почти весь XVIII век, несмотря на то что издавались новые учебники, вся Россия училась по „Арифметике“ Магницкого. Его расчет на то, что по ней начнут учиться не только ученики Математической школы, оправдался полностью: люди „всякого чина и возраста“ в разных дальних губерниях постигали по ней математику самоучкой. Именно так освоил ее поморский паренек из села Холмогоры Михаил Ломоносов, который до конца своих дней с благодарностью называл „Арифметику“ Магницкого „вратами своей учености“.
В указе о назначении Магницкого учителем Навигацкой школы он назван просто „осташковцем“, это значило, что официально он оставался крестьянином, платившим подать в этом уезде, и не имел ни чина, ни какой-либо государственной должности. Не было у него и собственного дома, хотя он уже был женат и имел детей. После выхода „Арифметики“ и благосклонного к ней отношения Петра I Магницкий получил возможность обратиться к императору с челобитной о награде за труды, которая, можно было надеяться, не будет отвергнута.
Магницкий обратился с просьбой о пожаловании „двора“.
Его прошение было удовлетворено, и „ему, Леонтию, и жене и детям во род ради вечного владения“ были пожалованы „дворовые земли“ в Белом городе на Лубянской площади в приходе церкви Великомученика Георгия, что в Старых Лучниках.
В указе говорится, за что следует пожалование, а именно — за сочинение „Арифметики“ и в связи с отсутствием у челобитчика жилья. В указе имеется и описание пожалованного участка: „Порозжее место, на котором преж сего был старый тюремный двор, а после де того жили певчие Степан Евлонский да Федор Хвацовский, да церкви Николая Гостунского протопоп Сава. А мера того места: длиннику пятнадцать, а поперечнику с семнатцать сажен. После пожарного времени вышепомянутые жители на том месте не живут, и палата жилая от пожарного случая обвалилась и ни от кого же (не) строитца для того, что у них есть иные дворы. И чтоб Ево, Великого Государя, милостивым повелением то место (…) отдать ему, Леонтью, а палатку и иные домовного хоромного строения нужды сделать из Оружейной палаты“. Таким образом Магницкий получил за „сочинение“ школьного учебника землю и дом с дворовыми постройками.
Видимо, императорские слова о всенародной пользе, которую принесли труды Магницкого, давали ему особый статус в обществе, и это послужило причиной того, что по смерти он был похоронен даже не в своей приходской церкви, а в престижном, основанном царем храме, что, безусловно, являлось знаком особого уважения и почета. Для сведения же будущих поколений на его надгробии было написано о великих заслугах школьного учителя:
„В вечную память (…) Леонтию Филипповичу Магницкому, первому в России математики учителю, здесь погребенному мужу (…) любви к ближнему нелицемерной, благочестия ревностного, жития чистого, смирения глубочайшего, великодушия постоянного, нрава тишайшего, разума зрелого, обхождения честного, праводушия любителю, в слугах отечеству усерднейшему попечителю, подчиненным отцу любезному, обид от неприятелей терпеливейшему, ко всем приятнейшему и всяких обид, страстей и злых дел силами чуждающемуся, в наставлениях, в рассуждении, совете друзей искуснейшему, правду как о духовных, так и гражданских делах опаснейшему хранителю, добродетельного житья истинному подражателю, всех добродетелей собранию; который путь сего временного и прискорбного жития начал 1669 года июня 9-го дня, наукам изучился дивным и неудобовероятным способом. Его Величеству Петру Первому“ для остроумия в науках учинился знаем в 1700 году и от Его Величества, по усмотрению нрава ко всем приятнейшего и к себе влекущего, пожалован, именован прозванием Магницкий и учинен российскому благородному юношеству учителем математики, в котором звании ревностно, верно, честно всеприлежно и беспорочно служа и пожив в мире 70 лет 4 месяца и 10 дней, 1739 года, октября 19-го дня, о полуночи в 1 часу, оставя добродетельным своим житием пример оставшим по нем благостно скончался».
При сносе Гребневской церкви в начале 1930-х годов (храм сносили не сразу, а по частям — с 1927 по 1935 год) были обнаружены надгробная плита Магницкого (находится в Историческом музее) и его захоронение: прах «первого в России математики учителя» покоился в старинном гробе — дубовой колоде, в изголовье лежали чернильница в виде лампадки и гусиное перо…
В самом начале Мясницкой, справа от подземного перехода, стоит один из корпусов ФСБ, к главному входу в него со стороны улицы ведет мощная гранитная лестница. На месте лестницы и входа и находилась церковь Гребневской иконы Божией Матери. Проходя мимо, вспомните, что где-то здесь, под асфальтом, покоится прах первого в России «математики учителя»…
Нет над ним «ни камня, ни креста», как поется в известной песне, справедливы и слова песни о том, что служил он «во славу русского флага». Было бы справедливо установить на этом месте его старинное надгробие или памятный знак.
Вернемся к акварели Ф. Я. Алексеева. По улице, возле ворот на территории церкви Гребневской иконы Божией Матери стоит одноэтажный дом причта, далее видно трехэтажное здание Университетской типографии. В 1780-е годы ее арендовал Н. И. Новиков, жил он в доме напротив.
1780-е годы были самыми плодотворными годами просветительской и издательской деятельности Н. И. Новикова. «Типографщик, издатель, книгопродавец, журналист, историк литературы, школьный попечитель, филантроп, Новиков во всех этих поприщах оставался одним и тем же — сеятелем просвещения», — так характеризовал Н. И. Новикова В. О. Ключевский и называл 1780-е годы в истории общественной и научной жизни Москвы — «новиковским десятилетием». В доме Новикова происходили заседания основанного им Дружеского ученого общества и собрания масонской ложи «Латоны», одним из руководителей которой он был. Здесь у Н. И. Новикова бывал Н. М. Карамзин.
Перед окнами типографии и новиковского дома расстилается, как изображено на картине Ф. Я. Алексеева, широкая Лубянская площадь: на ней стоит караульная полосатая будка, офицер обучает солдат строю, прогуливаются горожане. На заднем плане видны Китайгородская стена, Никольская башня, за ней — купол Владимирской церкви. Перед стеной зеленеют заросшие травой насыпанные при Петре I оплывшие бастионы…
С правой стороны картины Ф. Я. Алексеева изображена высокая глухая кирпичная ограда, за ней находится еще один хорошо известный москвичам XVIII века дом.
Этот дом с обширным двором в XVII веке был подворьем рязанского архиепископа. В начале XVIII века в нем жил после отмены Петром I патриаршества местоблюститель патриаршего престола рязанский митрополит Стефан Яворский, здесь были им написаны панегирики императору, в которых ученый монах сложными логическими доводами опровергал распространившееся в народе мнение, что Петр I не кто иной, как антихрист.
В XVIII веке подворье было выселено, и его помещения заняла Московская Тайная экспедиция — политический сыск, застенок и тюрьма.
Специальная Тайная канцелярия была основана Петром I для следствия и суда по политическим делам, существовала она и при его преемниках. Но в феврале 1762 года Петр III издал манифест «Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии». «Всем известно, — говорилось в манифесте, — что к учреждению тайных розыскных канцелярий, сколько разных имен им ни было, побудили вселюбезнейшего нашего деда, государя императора Петра Великого, монарха великодушного и человеколюбивого, тогдашних времен обстоятельства и не исправленные в народе нравы. С того времени от часу меньше становилось надобности в помянутых канцеляриях; но как Тайная канцелярия всегда оставалась в своей силе, то злым, подлым и бездельным людям подавался способ или ложными затеями протягивать вдаль заслуженные ими казни и наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников или неприятелей».
Екатерина II, взойдя на престол, в первый же год своего царствования восстановила Тайную канцелярию под названием Тайной экспедиции. Императрица вникала в процесс ведения следствия, в ее указе Сенату от 15 января 1763 года велено склонять преступников к признанию «милосердием и увещанием», но разрешались и пытки: «Когда при следствии какого дела неминуемо дойдет до пытки, в таком случае поступать с крайней осторожностью и рассмотрением, и паче всего при том наблюдать, дабы иногда с виновными и невинные истязания напрасно претерпеть не могли».
При Екатерине II Тайной экспедицией руководил С. И. Шешковский, о котором А. С. Пушкин записал такой рассказ современника: «Потемкин, встречаясь с Шешковским, обыкновенно говаривал ему: „Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?“ На что Шешковский отвечал всегда с низким поклоном: „Помаленьку, ваша светлость!“»
Дом на Лубянской площади, в котором до этого находилось Рязанское подворье (рязанского архиепископа), в 1774 году по высочайшему повелению заняла комиссия, ведшая следствие «о изменнике Пугачеве», и затем дом был определен под помещение для Московской Тайной экспедиции.
В «Новом путеводителе по Москве», изданном в 1833 году, о нем говорится: «Старожилы московские еще запомнят железные ворота сей Тайной, обращенные к Лубянской площади; караул стоял во внутренности двора. Страшно было, говорят, ходить мимо».
О том же, что в действительности творилось за железными воротами, приходилось довольствоваться лишь слухами и догадками: с тех, кто там побывал и вышел оттуда, брали подписку, что он будет молчать о том, что видел и слышал, о чем его спрашивали и что с ним делали.
В 1792 году в Московскую Тайную экспедицию был взят Н. И. Новиков. Говоря о двуличности Екатерины II, «Тартюфа в юбке и в короне», А. С. Пушкин писал: «Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первые лучи его, перешел из рук Шешковского в темницу, где и находился до самой ее смерти».
Павел I повелел выпустить узников, заключенных Екатериной II в тюрьмы Тайной экспедиции. Современник рассказывал об освобождении арестантов из Московской Тайной экспедиции: «Когда их выводили во двор, они и на людей не были похожи: кто кричит, кто неистовствует, кто падает замертво… На дворе с них снимали цепи и развозили кого куда, больше в сумасшедший дом». Александр I в 1801 году, снова, как его дед, уничтожил Тайную экспедицию. Дом на Лубянке перешел к городу, в нем помещались затем разные учреждения.
С годами о застенке на Лубянской площади стали забывать. Неожиданно он напомнил о себе сто лет спустя. В. А. Гиляровский в очерке «Лубянка» рассказывает: «В начале этого столетия возвращаюсь я по Мясницкой с Курского вокзала домой из продолжительной поездки — и вдруг вижу: дома нет, лишь груда камня и мусора. Работают каменщики, разрушают фундамент. Я соскочил с извозчика и прямо к ним. Оказывается — новый дом строить хотят.
— Теперь подземную тюрьму начали ломать, — пояснил мне десятник.
— А я ее видел, — говорю.
— Нет, вы видели подвальную, ее мы уже сломали, а под ней еще была, самая страшная: в одном ее отделении картошка и дрова лежали, а другая половина была наглухо замурована… Мы и сами не знали, что там помещение есть. Пролом сделали и наткнулись мы на дубовую, железом кованную дверь. Насилу сломали, а за дверью — скелет человеческий… Как сорвали дверь — как загремит, как цепи звякнули… Кости похоронили. Полиция приходила, а пристав и цепи унес куда-то.
Мы пролезли в пролом, спустились на четыре ступеньки вниз, на каменный пол; здесь подземный мрак еще боролся со светом из проломанного потолка в другом конце подземелья. Дышалось тяжело… Проводник мой вынул из кармана огарок свечи и зажег… Своды… кольца… крючья…
Дальше было светлее, свечку погасили.
— А вот здесь скелет на цепях был.
Обитая ржавым железом, почерневшая дубовая дверь, вся в плесени, с окошечком, а за ней низенький каменный мешок… При дальнейшем осмотре в стенах оказались еще какие-то ниши, тоже, должно быть, каменные мешки».
На месте бывшей Тайной экспедиции было построено здание для Духовной консистории — синодской канцелярии.
После пожара 1812 года к Лубянской площади были присоединены «три обывательских владения, — как сказано в решении Комиссии для строений в Москве, ведавшей восстановлением города, — без строений ныне остающиеся» — видимо, выморочные участки; были снесены петровские укрепления, засыпан ров, стены и башни Китай-города приведены «в их вид, соответствующий древности», другие же участки по периметру образовавшейся площади проданы частным лицам под застройку. Участок по левой стороне площади (если смотреть от Никольской башни) от Театрального проезда до Пушечной улицы (сейчас его занимает универмаг «Детский мир») приобрел князь А. А. Долгоруков и выстроил двухэтажный длинный дом, первый этаж которого был приспособлен под лавки и сдавался торговцам. В этих «долгоруковских рядах» снимали помещение торговцы самыми разными товарами: в 1830-е годы тут торговал, среди прочих, И. Дациаро — владелец фирмы, специализировавшейся на продаже эстампов, гравюр и картин, — внешний облик Москвы 1830–1840-х годов мы представляем в основном по нескольким сериям «Виды Москвы», изданных им. В 1890–1900-е годы в одном из помещений находился трактир Колгушкина, который посещали издатели и авторы «народных книг».
Лубянская площадь. Литография по рисунку С. Дитца. 1850 г.
В 1880-е годы сзади Долгоруковских лавок был пристроен магазин «Лубянский пассаж», оборудованный на европейский манер, наподобие других появившихся тогда в Москве магазинов-пассажей.
По правой стороне Лубянской площади, на месте разобранного за ветхостью дома Университетской типографии, в 1823 году трехэтажный большой дом выстроил Петр Иванович Шипов — личность весьма таинственная. В одних источниках его называют камер-юнкером, в других — камергером. В. А. Гиляровский называет его генералом, известным богачом, человеком, «имевшим силу в Москве», перед которым «полиция не смела пикнуть». Однако никто из писавших о Шипове современников не сообщает никаких сведений о его происхождении и биографии.
Известен Шипов в Москве был тем, что, построив на Лубянской площади дом с торговыми помещениями в первом этаже и квартирами во втором и третьем, он разрешил занимать квартиры всем, кому была нужда в жилье, не брал со своих жильцов плату, не требовал прописки в полиции, и вообще никакой записи их не велось.
Дом Шипова в Москве называли «Шиповской крепостью».
«Полиция не смела пикнуть перед генералом, — рассказывает В. А. Гиляровский, — и вскоре дом битком набился сбежавшимися отовсюду ворами и бродягами, которые в Москве орудовали вовсю и носили плоды ночных трудов своих скупщикам краденого, тоже ютившихся в этом доме. По ночам пройти по Лубянской площади было рискованно.
Обитатели „Шиповской крепости“ делились на две категории: в одной — беглые крепостные, мелкие воры, нищие, сбежавшие от родителей и хозяев дети, ученики и скрывшиеся из малолетнего отделения тюремного замка, затем московские мещане и беспаспортные крестьяне из ближних деревень. Все это развеселый пьяный народ, ищущий здесь убежища от полиции.
Категория вторая — люди мрачные, молчаливые. Они ни с кем не сближаются и среди самого широкого разгула, самого сильного опьянения никогда не скажут своего имени, ни одним словом не намекнут ни на что былое. Да никто из окружающих и не смеет к ним подступиться с подобным вопросом. Это опытные разбойники, дезертиры и беглые с каторги. Они узнают друг друга с первого взгляда и молча сближаются, как люди, которых связывает какое-то тайное звено. Люди из первой категории понимают, кто они, но молча, под неодолимым страхом, ни словом, ни взглядом не нарушают их тайны…
И вот, когда полиция после полуночи окружила однажды дом для облавы и заняла входы, в это время возвращавшиеся с ночной добычи „иваны“ заметили неладное, собрались в отряды и ждали в засаде. Когда полиция начала врываться в дом, они, вооруженные, бросились сзади на полицию, и началась свалка. Полиция, ворвавшаяся в дом, встретила сопротивление портяночников изнутри и налет „иванов“ снаружи. Она позорно бежала, избитая и израненная, и надолго забыла о новой облаве».
В 1850-е годы, после смерти Шипова, дом приобрело «Человеколюбивое общество». С помощью воинской команды из него изгнали всех обитателей, которые в большинстве своем, уйдя, осели неподалеку на Яузе, положив начало знаменитой Хитровке. «Человеколюбивое общество», подремонтировав дом, стало сдавать квартиры за плату. Его заселила, по словам Гиляровского, «такая же рвань, только с паспортами» — барышники, торговцы с рук, скупщики краденого, портные и другие ремесленники, чьим ремеслом была переделка ворованного так, чтобы хозяин не узнал.
Продавалось же все это поблизости на толкучем рынке вдоль Китайгородской стены с ее внутренней стороны от Никольских ворот до Ильинских. Здесь между стеной и ближайшими зданиями было свободное незастроенное пространство, в прежние времена соблюдаемое в военных целях. В 1790-е годы московский генерал-губернатор Чернышев распорядился построить на пустом месте «деревянные лавки для мелочной торговли». Вскоре возле лавок возникла торговля с рук и образовался толкучий рынок.
Пространство, занимаемое рынком, в различных документах и в разное время называли то Новой, то Старой площадью, поэтому в мемуарах можно встретить и то, и другое название. В настоящее время название Старая площадь закрепилось за проездом вдоль бывшей Китайгородской стены от площади Варварских ворот до Ильинских ворот, а Новая площадь — от Ильинских ворот до Никольской улицы, то есть там, где и находился рынок.
Э. Лилье. Толкучий рынок в Москве. Литография 1855 г.
В народе же это место называли просто Площадью, без уточняющих эпитетов. Это народное название оставило напоминание о себе в фольклорном выражении «площадная брань». Очеркист второй половины XIX века И. Скавронский в своих «Очерках Москвы» (издание 1862 г.) замечает, что на Площади «нередко приходится слышать такие резкие ответы на обращаемые к ним (покупателям) торгующими шутки, что невольно покраснеешь… Шум и гам, как говорится, стоном стоят». Особенно умелой руганью отличались бабы-солдатки. Они, по словам Скавронского, «замечательно огрызаются, иногда нередко от целого ряда». Именно эту высшую степень умения ругаться и имеет в виду выражение «площадная брань».
Толкучка на Площади была полем коммерческих операций всякого жулья и в то же время последней надеждой бедноты.
Многие мемуаристы описывали этот рынок, а художники-жанристы изображали его. Рынок середины XIX века изображен на литографии Э. Лилье. На этом листе представлены типы еще крепостных времен. Иная толпа на картине В. Е. Маковского, написанной в 1879 году. Но и над теми и другими людьми веет вечный, неизменный дух российской толкучки, сохранившийся и на современных подобных рынках.
На толкучем рынке никто не был застрахован от самого наглого и ловкого обмана: покупал одно, а домой принес другое, примеривал вещь крепкую, а оказалась в дырах. Н. Поляков — московский писатель 1840–1850-х годов — сравнивает торговцев толкучего рынка со всемирно известным тогда фокусником Пинетти и отдает им пальму первенства перед иностранной знаменитостью. Однако Поляков предлагает взглянуть на рынок и с другой — «светлой» — стороны: «Впрочем, для людей, небогатых средствами, толкучий рынок — сущий клад: здесь бедняки и простолюдины приобретают для себя одежду и обувь за весьма умеренную или дешевую цену, а в так называемом общем столе, устроенном на скамеечках и на земле под открытым небом, получают завтрак, обед или ужин, состоящий из щей, похлебки, жареного картофеля и пр. за три, четыре и пять копеек серебром… Тут же находится подвижная цирюльня, заключающаяся в особе старого отставного солдата, небольшой скамеечки, на которой бреют и подстригают желающих, с платой: за бритье одна копейка серебром, а за стрижку три копейки. Все это очень просто, свободно, удобно, просторно, дешево и сердито».
Описание Н. Полякова относится к 1850-м годам, ко времени, которое изображено на литографии Э. Лилье. В последующие десятилетия нравы ожесточались, толкучий рынок становится злее. Гиляровский описывает финал дешевой покупки: «В семидесятых годах еще практиковались бумажные подметки, несмотря на то, что кожа сравнительно была недорога, — но уж таковы были девизы и у купца и у мастера: „на грош пятаков“ и „не обманешь — не продашь“.
Конечно, от этого страдал больше всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря „зазывалам“ было легко. На последние деньги купит он сапоги, наденет, пройдет две-три улицы по лужам в дождливую погоду — глядь, подошва отстала и вместо кожи — бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку… „Зазывалы“ уж узнали, зачем, и на его жалобы закидают словами и его же выставят мошенником: пришел, мол, халтуру сорвать, купил на базаре сапоги, а лезешь к нам…
— Ну, ну, в какой лавке купил?
Стоит несчастный покупатель, растерявшись, глядит — лавок много, у всех вывески и выходы похожи и у каждой толпа „зазывал“…
Заплачет и уйдет под улюлюканье и насмешки…»
Но если рынок внутри Китайгородской стены служил удовлетворению материальных запросов, то снаружи, на Лубянской площади, в 1850–1860 годах во время Великого поста происходил торг, собиравший любителей и поклонников охоты, жертвовавших своей страсти любыми материальными выгодами и испытывавших от нее духовное удовлетворение.
В 1870-е годы «Охотничий торг» перевели на Трубную площадь, а в конце 1880-х годов ликвидировали толкучку на Площади и открыли новый толкучий рынок в Садовниках возле Устьинского моста. После этого, как пишет Гиляровский, «Шипов дом принял сравнительно приличный вид». Сломали его только в 1967 году, на его месте разбит сквер. Ломали его долго и трудно, был он толстостенный и крепкий и, наверное, мог бы простоять лет полтораста — еще столько же, сколько стоял.
Земля по северной стороне Лубянской площади, напротив Никольской башни, в 1870–1880-е годы принадлежала также одному из московских оригиналов — богатому тамбовскому помещику Николаю Семеновичу Мосолову. Человек одинокий, он жил один в огромной квартире главного корпуса, а флигеля и дворовые строения сдавались под различные заведения. Одно занимало Варшавское страховое общество, другое — фотография Мебиуса, тут же был трактир, гастрономический магазин. В верхних этажах находились меблированные комнаты, занятые постоянными жильцами из бывших тамбовских помещиков, проживавших остатки «выкупных», полученных при освобождении крестьян. Старики помещики и не оставившие их такие же дряхлые крепостные слуги представляли собой странные и абсолютно чуждые новым временам типы. Гиляровский вспоминает тамбовскую коннозаводчицу Языкову, глубокую старуху, с ее собачками и двумя дряхлыми «дворовыми девками», отставного кавалерийского подполковника, целые дни лежавшего на диване с трубкой и рассылавшего старым друзьям письма с просьбами о вспомоществовании… Совсем прожившихся стариков помещиков Мосолов содержал на свой счет.
Сам Мосолов был известным коллекционером и гравером-офортистом. Он учился в Петербургской академии художеств, в Дрездене и Париже, с 1871 года имел звание академика. Страстный поклонник голландского искусства XVII века, он собирал офорты и рисунки голландских мастеров этого времени. Его обширная коллекция включала в себя работы Рембрандта, Адриана ван Остаде и многих других художников и по своей полноте и качеству листов считалась одной из первых в Европе. В настоящее время большая часть коллекции Н. С. Мосолова находится в Московском музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.
Собственные работы Мосолова как офортиста высоко ценились знатоками, отмечались наградами на отечественных и зарубежных выставках. Он гравировал живописные произведения и рисунки Рубенса, Рафаэля, Рембрандта, Мурильо, Веронезе, а также русских художников — своих современников — В. В. Верещагина, Н. Н. Ге, В. Е. Маковского и других.
В 1890-е годы Мосолов продал свое владение страховому обществу «Россия», которое выстроило в 1897–1899 годах на его месте пятиэтажное доходное здание по проекту архитектора А. В. Иванова, пользовавшегося заслуженной известностью. Работы этого архитектора нравились публике. Его проект доходного дома в Петербурге на Адмиралтейской набережной был даже «высочайше» царем Александром III отмечен как «образец хорошего вкуса».
Архитектура дома страхового общества «Россия» на Лубянской площади принадлежит к тому расплывчато-неопределенному стилю, который называют эклектикой. Но можно совершенно определенно сказать, что здание получилось и фундаментальное, что, безусловно, должно было вызывать доверие к его владельцу — страховому обществу, и красивое, крышу его украшали башенки, центральную — с часами — венчали две стилизованные женские фигуры, символизировавшие, как утверждает молва, справедливость и утешение.
Главным фасадом дом выходил на Лубянскую площадь, боковыми — на Большую и Малую Лубянки, а во дворе стояло еще одно здание, также принадлежавшее страховому обществу, которое арендовала Варвара Васильевна Азбукина, вдова коллежского асессора, под меблированные комнаты «Империалъ».
Первые этажи дома «России» занимали магазины и конторы, в верхних этажах были жилые квартиры.
Рядом с этим домом стоял еще один дом страхового общества, построенный в том же стиле и фактически являющийся его флигелем, только отделенным от него проездом.
Строения страхового общества «Россия» занимали практически всю северную часть Лубянской площади, и лишь двухэтажный домишко в четыре окошка имел другого владельца: он принадлежал причту церкви Гребневской иконы Божией Матери, но в 1907 году и он был куплен страховым обществом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.