Глава 14. АРМИЯ И ФЛОТ
Глава 14.
АРМИЯ И ФЛОТ
«Во всем свете у нас только два верных союзника — наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас», — сказал как-то император Александр Третий. Но на практике говорить о неких «союзнических отношениях» между родами войск было нельзя. Напротив, между солдатами и матросами постоянно возникали трения.
Возможно, главной причиной нелюбви солдат к матросам было пайковое довольствие. С «раскладкой» для нижнего чина флота мы уже знакомы, теперь имеет смысл обратиться к сухопутным продовольственным нормам.
Как ни странно, но на 1913 год основной паек был одинаковый. Как во флоте, так и в армии на человека в день полагалось два фунта и 25,5 золотника муки, которую могли заменить тремя фунтами печеного хлеба либо двумя фунтами сухарей. Крупы отпускалось 32 золотника (в гвардии — 40 золотников, а в отдаленных местностях — 48 золотников). Чая — 0,48 золотника.
Мясо выдавалось в количестве трех четвертей фунта и могло быть заменено деньгами на его покупку. Сходная схема была и с сахаром — шесть золотников в сутки либо деньги. Кроме того, по копейке с четвертью предназначалось на овощи и «прочие продукты».
Другое дело, что морякам в плавании полагалась и так называемая «морская провизия». Еженедельно каждому причиталось пять фунтов и 24 золотника свежего либо соленого мяса, два фунта и 38 золотников гречневой крупы и 70 золотников крупы овсяной. Масло в неделю выдавали 88 золотников, квашеной капусты (либо свежей зелени) — два фунта 88 золотников.
Кроме того, матрос в плавании располагал 1,75 чарки уксуса, 36 золотниками соли, 63 золотниками сахара и 14 золотниками махорки.
Не забудем также о ежедневной чарке водки, которую могли заменить другим напитком крепостью 40 градусов.
В связи с продуктовой раскладкой появились и прозвища, которыми матросы именовали солдат и наоборот. Пехотинцев обычно называли «крупой», намекая на основу сухопутного пищевого довольствия. Те же, в свою очередь, именовали моряков «макаронами» — в Российском Императорском флоте с конца XIX века было принято выдавать нижним чинам макаронные изделия после тяжелых работ.
Другое дело, что солдаты получали гораздо более существенное денежное содержание.
На начало XX века (в дальнейшем ситуация изменилась не слишком ощутимо). ГОДОВОЕ жалование нижних чинов флота выражалось следующими цифрами:
Чин … 1-й разряд[240] (Рубли-Копейки) … 2-й разряд[241] и 3-й разряд[242] (Рубли-Копейки)
Боцман … 72-00 … 90-00
Юнкер (вольноопределяющийся)[243] … 72-00 … 90-00
Артиллерийский (минный) квартирмейстер 1-й статьи … 54-00 … 68-40
Артиллерийский (минный) квартирмейстер 2-й статьи … 36-00 … 40-50
Боцманмат … 36-00 … 40-50
Квартирмейстер, старший минер, старший комендор, старший гальванер, старший рулевой, старший марсовый, старший сигнальщик … 9-90 … 11-70
Рулевой, марсовый, сигнальщик … 8-10 … 9-90
Гальванер, матрос 1-й статьи … 6-30 … 8-10
Рядовой армии в 1913 году получал обыкновенное жалование в размере 6 рублей в месяц, ефрейтор — 7 рублей 20 копеек, младший унтер-офицер — 12 рублей, старший унтер-офицер — 48 рублей, фельдфебель — 72 рубля. Усиленное жалование рядового было уже 9 рублей, ефрейтора — 10 рублей 80 копеек, младшего унтер-офицера — 18 рублей, старшего унтер-офицера — 72 рубля, фельдфебеля — 108 рублей.
Гвардейцам платили, естественно, больше. Обыкновенное жалование рядового составляло 12 рублей (усиленное — 18 рублей), ефрейтора — 13 рублей 20 копеек (усиленное — 19 рублей 80 копеек), младшего унтер-офицера — 18 рублей (усиленное — 27 рублей), старшего унтер-офицера — 54 рубля (усиленное — 81 рубль), а фельдфебеля — 78 рублей (усиленное — 117 рублей).
Начальство сложные взаимоотношения между матросами и солдатами всегда учитывало и использовало в своих целях. Например, для подавления разного рода выступлений моряков использовали сухопутные войска и наоборот.
Так, в 1906 году в крепости Свеаборг (в настоящее время — район финской столицы Хельсинки) взбунтовались солдаты семи артиллерийских рот, к которым примкнуло некоторое количество моряков 20-го Балтийского флотского экипажа и Свеаборгской флотской роты. Для подавления выступления использовался прежде всего флот — восставшие сдались после массированного артиллерийского обстрела артиллерией бронепалубного крейсера первого ранга «Богатырь» и эскадренного броненосца «Цесаревич».
Во многих случаях негативное отношение к армейцам разделяли и строевые морские офицеры. Ведь кадеты Морского корпуса комплектовались почти исключительно из потомственных дворян, в то время как армейцы (или «армеуты») очень часто могли быть выходцами из семей разночинцев.
Косо смотрели и на офицеров, перешедших в Морское ведомство из сухопутных частей, — гвардия не исключение.
Более того, моряк всегда считал своим долгом защитить нижнего чина, так или иначе пострадавшего от береговых сухопутных властей. И снова обратимся к повести «Джигит» Сергея Колбасьева. Речь идет о сухопутных «геройствах» легендарного капитана второго ранга Сергея Балка, выходца из старого морского рода и обладателя феноменальной физической силы.
«Команду Сергей Балк любил и жил с ней ладно, а начальство, особенно сухопутное, не слишком уважал. Однажды — кажется, в Николаевске-на-Амуре — стоял он со своим миноносцем на якоре и влетел в исключительно красивую историю.
Один из его матросов нашумел на берегу, был изловлен и посажен на гауптвахту. Балк, как только об этом узнал, срочно дал семафор коменданту крепости: прошу, дескать, вернуть мне моего матроса, дабы я мог наказать его по всей строгости морских законов. Не вылило. Комендант, конечно, ответил отказом.
Тогда Балк вызвал желающих из команды на четверку[244] роздал им оружие и во главе десанта из четырех человек высадился на берег.
Подошел к гауптвахте, крикнул часовому: “Здорово, молодец!”, сразу же вырвал у него из рук винтовку и поставил свой караул.
Потом поднялся к дежурному офицеру. С ним тоже любезно поздоровался, но так сжал ему руку, что тот сразу потерял способность соображать. Очнулся запертым в шкафу и только тогда понял, что у него отобрали ключи.
Балк без особых затруднений освободил своего матроса, спокойно вернулся с ним на миноносец и решил сниматься с якоря, потому что в Николаевске делать ему было больше нечего.
По семафору получил приказание лично явиться к коменданту крепости, однако, как и следовало ожидать, предпочел подняться на мостик и скомандовать:
— Пошел шпиль![245]
Тут-то и началась самая замечательная петрушка. На ближайшей береговой батарее люди забегали во все стороны и стали с пушек стаскивать чехлы, а семафор передал второе, более решительное приказание: “Немедленно прекратить съемку с якоря. Орудия крепости направлены, на миноносец”.
— Ха! — сказал Балк. — Боевая тревога, прицел пятнадцать кабельтовых, целик семьдесят пять, точка наводки вон по тому белому домику. — И ответил крепости семафором: “Орудия миноносца направлены на дачу коменданта. Крепко целую”.
Так и ушел миноносец, потому что у коменданта на даче были дети, жена, самовар, канарейка и весь прочий дорогой комендантскому сердцу домашний уют.
Сухопутное начальство, естественно, подняло страшный шум, но штаб Сибирской флотилии за Балка решительно заступился. Вероятно, потому, что обрадовался хоть какому-нибудь развлечению.
Пошла всякая переписка и путаница из-за того, что никак нельзя было понять, кто кому подчинен. Кончилось тем, что морское министерство в пику военному заупрямилось, и дело попало на доклад к самому царю.
Царь же, как известно, был мужниной средних лет и весьма средних умственных способностей. Он вдруг вспомнил какую-то знакомую вполне убедительную фразу и ни с того ни с сего положил резолюцию: «Победителей не судят».
Самое интересное в этой истории то, что Сергей Балк (1866–1913) в 1906 году действительно командовал миноносцем на Дальнем Востоке. Правда, на мостике миноносца «Бесшумный» он стоял меньше года, после чего был переведен на Балтику. Затем в 1907–1908 годах он командовал эскадренным миноносцем «Выносливый», в 1908 году эскадренным миноносцем «Уссуриец», а в 1908–1911 годах — эскадренным миноносцем «Пограничник».
Но вернемся на корабли Российского Императорского флота.
Морские офицеры недолюбливали армейцев за то, что именно сухопутные войска считались героями, вынесшими на себе все тяготы Русско-японской войны. На долю моряков приходились лишь обвинения в бесполезной трате средств. Слово кавалеру трех боевых орденов за Порт-Артур, контр-адмиралу Вениамину Константиновичу Лукину:
«Некоторое как бы враждебное отношение армии необходимо не забывать; это делается не ради внутриведомственной перебранки, а ради блага самой страны. Ведь и в Японскую войну, и в настоящую[246] наша армия числом преобладала над противником, чего на флоте совсем не было, и если армия терпела все-таки неудачи, то причина лежит где-то глубже.
Не стоит забывать и еще про одного внутреннего врага ведомства[247] — про наше общество, “широкую публику”. Шесть лет после Японской войны государственные учреждения и общество измывались над флотом, попрекая Цусимой; доблестно погибших бойцов (корабль “Император Александр III”[248]) называли “самотопами”, забыв совершенно про те мучения, которые страна возложила на эскадру Рожественского[249], послав ее в “кругосветное” плавание, не имея колоний[250]. Шесть лет не давая возможности готовиться флоту, отказывая ему в ассигнованиях, отпугивая способных молодых людей от поступления на морскую службу, то есть действуя заодно с врагами России, это кругом виноватое общество, забывая, что главная виновница сама страна с ее серостью и недальновидностью, имело дерзость вопить о каждом пустяковом набеге на кавказский берег[251]; а ведь никакого крупного ущерба Россия на юге не понесла, и надо подчеркнуть, что этот изруганный флот, перейдя на новые начала, дольше всего сохранял свой порядок и строй…
В мирное время Черноморскому флоту ставилась в вину его привязанность к берегу; стоянки в Севастополе преобладали; как-то забывали, что во время Нахимова не надо было принимать угля; теперь же без него не поплаваешь, а запасов больших угля никогда в порту не было, и в стране его немного, да и денег жалко. Плавать у берегов Анатолии не рекомендовалось, посольству в Константинополе это не нравилось, так как подозрительные турки беспокоились, государственному контролю тоже было неладно, как бы денег по курсу не потребовали за заграничное плавание; забывали как-то и про вооруженный резерв. Когда суда не плавают, корабль стоит на бочке на рейде с вымпелом или без вымпела, то есть в кампании или в резерве, — где же там разберешь, а обыватель как ни пойдет гулять в праздник (в будни и обыватель на работе, и корабль на стрельбе у Качи[252]), все видит тот же корабль, и все на той же бочке, двухнедельного плавания по морю, в особенности у кавказских берегов, все на флоте ждали как какого-то особенного праздника — вот что было на самом-то деле».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.