Книга VIII

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Книга VIII

1. (1) То, что было совершено Максимином после кончины Гордиана, а именно — его прибытие в Италию, отпадение Ливии и распря между воинами и народом в Риме, описано в предыдущей книге. Остановившись у границ, Максимин выслал вперед лазутчиков, чтобы они разведали, нет ли каких-нибудь тайных засад в горных ущельях или в лесных чащах. (2) Сам же он, сведя войско в долину, выстроил отряды тяжеловооруженных четырехугольниками, вытянутыми более в длину, чем в глубину, чтобы охватить большую часть долины[1], а весь вьючный скот и повозки поместил в середине; сам он вместе с телохранителями следовал в арьергарде. (3) С обеих сторон скакали подразделения конных латников, мавританские копейщики и лучники с Востока. Он вел в качестве союзников и великое множество германских всадников: их он чаще всего выдвигал вперед, чтобы они принимали на себя первые удары врагов вследствие того, что они были горячи и смелы в начале сражения, а как только приходилось подвергать себя опасности, они стоили мало, как и подобает варварам.

(4) Пройдя всю равнину стройно и в полном порядке, войско остановилось перед первым италийским городом, который местные жители зовут Гема[2]. Он построен в самой высокой части равнины у предгорья Альп. Здесь встреченные Максимином разведчики и лазутчики донесли, что город пуст, а жители все до одного бежали, поджегши двери храмов и домов; все, что находилось в городе и на полях, одно — увезли с собой, другое — сожгли, и не осталось провианта ни для вьючных животных, ни для людей. (5) Максимин обрадовался поспешному бегству италийцев[3], надеясь, что так же, не дожидаясь его прихода, будет поступать все население; войско же, в самом начале похода испытывая голод, было огорчено. Переночевав, одни в городе, в домах без дверей и совершенно пустых, другие — на равнине, они с восходом солнца поспешили к Альпам. Природа воздвигла эти длинные горы, словно стену Италии, высотой выше облаков и необычайно вытянутые в длину, так что они, охватив всю Италию, простираются в правой ее части до Тирренского моря, а в левой — до Ионийского залива. (6) Они покрыты сплошными густыми лесами, и про-{128}ходы в них узки из-за обрывов, уходящих на большую глубину, или из-за неровностей скал. Тропы сделаны человеческой рукой, с великим трудом они проложены древними италийцами. С большим страхом двигалось войско, опасаясь, что вершины уже заняты, а проходы, чтобы помешать их прохождению, завалены. Их опасения и страхи были вполне естественны, если принять во внимание природу этих мест.

2. (1) Когда же они беспрепятственно перешли горы, никого по пути не встретив, то, спускаясь на равнину, уже приободрились и запели пэан. Максимин возымел надежду, что все удастся ему очень легко, так как италийцам не придали смелости даже труднопроходимые местности, где они могли либо скрываться и спасаться, либо устраивать ловушки при помощи засад, либо сражаться сверху, с более высоких позиций.

(2) Когда они оказались на равнине, лазутчики донесли, что самый большой город Италии Аквилея запер ворота[4], что посланные вперед отряды паннонцев мужественно штурмуют город, но, несмотря на частые атаки, ничего не достигают, выбиваются из сил и отступают, осыпаемые камнями, копьями и множеством стрел. Рассердившись на паннонских военачальников за то, что они столь нерадиво сражаются, Максимин поспешил сам вместе с войском, рассчитывая очень легко взять город. (3) Аквилея и прежде, как очень большой город, имела множество собственных жителей; находясь у моря, представляя собой как бы гавань Италии[5] и будучи расположена напротив всех иллирийских племен[6], она предоставляла для торговли тем, кто к ней приплывал, все привозимое с материка по суше и по рекам, а привозимое с моря, необходимое жителям материка, то, чем их страны в зимнее время не изобиловали, отправляла во внутренние области; обрабатывая землю, более всего пригодную для получения вина, они доставляли тем, кто не занимается виноградарством, этот напиток в изобилии; (4) поэтому в городе было множество не только граждан, но также чужестранцев и торговцев. А в это время население города еще больше увеличилось, так как сюда с полей стеклась вся масса народа, покинувшая городки и деревни и доверившаяся мощи города и оборонительной стене, которая, будучи весьма древней, в большей своей части была уже прежде разрушена, так как по установлении власти римлян города уже более не нуждались ни в стенах, ни в вооружении[7]; вместо войны они получили прочный мир и соучастие в римском гражданстве. (5) Теперь, однако, приспела необходимость восстановить стену, вновь отстроить развалины, вос-{129}становить башни и укрепления. Итак, со всей поспешностью огородив город стеной и заперев ворота, они, всем народом расположившись на стенах, ночью и днем отбивались от наступавших. Командовали ими и ведали всем два человека, оба бывшие консулы, выбранные сенатом, одного из них звали Криспин[8], другого Менофил[9]. (6) С величайшей предусмотрительностью они запаслись громадным количеством продовольствия с таким расчетом, чтобы был достаток, если даже осада затянется. И колодезная вода была у них в изобилии, ведь в городе много вырытых колодцев; у стен протекает река, давая в одно и то же время и защиту в качестве рва, и снабжение водой [10].

3. (1) Так город был подготовлен к осаде. Когда Максимину доложили, что город хорошо охраняется и заперт[11], он решил послать под видом посольства людей, которые снизу повели бы переговоры; может быть, они убедят тех открыть ворота. Был в войске трибун, которому Аквилея была родным городом, а дети, жена и все домашние заперлись в городе. (2) Его и послал Максимин вместе с другими центурионами, надеясь, что он как согражданин легко их убедит. Придя, послы передали, что Максимин, их общий государь, велит им сложить оружие с миром, встретить его как друга, а не врага, заняться лучше заключением соглашения и жертвоприношениями, а не убийствами и не допустить полного разрушения до основания их родного города, тогда как есть возможность и им самим спастись, и родной город спасти, потому что великодушный государь дарует им амнистию и прощение их заблуждений — не они ведь в этом виноваты, а другие. (3) Подобные слова послы, стоя внизу, выкрикивали так, чтобы было слышно; большинство народа, находившегося на стене и башнях, кроме тех, кто охранял другие участки, спокойно выслушивало эти речи. (4) Криспин же, опасаясь, как бы народ, поверив обещаниям и предпочтя борьбе мир[12], не отворил ворота, быстро обходя стену, уговаривал и упрашивал их держаться мужественно и достойно сопротивляться, не нарушать верность сенату и римскому народу, но прослыть спасителями и передовыми бойцами всей Италии, не верить обещаниям клятвопреступного и коварного тирана и не отдавать себя, прельстившись ласковыми речами, на явную гибель, тогда как есть возможность довериться изменчивой судьбе войны; (5) ведь часто даже находившиеся в численном меньшинстве одерживали верх над более многочисленными и, хотя и казались слабейшими, одолевали тех, кто казался более мужественным; не следует страшиться многочисленности вражеского войска. {130} «Ведь сражающиеся за другого и за благоденствие, предназначенное другому, если только таковое осуществится, проявляют умеренное рвение к бою, зная, что сами они будут участвовать в опасностях, а самые значительные и главные плоды победы пожнет другой; (6) у тех же, кто сражается за родину, более сильны надежды от богов на победу, так как они желают не чужое захватить, но свое собственное спасти. Рвением к битвам они обладают не по приказу другого, а из-за собственной нужды, так как плод победы целиком остается у них». (7) Говоря подобные слова и каждому в отдельности, и всем вместе, Криспин, по природе человек вообще благородный и опытный в речах на языке римлян[13], мягко управлявший аквилейцами, убедил их стоять на своем, а послам велел уйти ни с чем. Поговаривали, что он упорствовал в решении продолжать войну потому, что в городе было много людей, опытных в искусстве гадания по жертвоприношениям и по печени животных, и они объявляли о том, что знамения благоприятны; а италийцы больше всего верят именно такому гаданию. (8) И были даны прорицания, что местный бог обещает победу; его называют Белен и чрезвычайно почитают, желая видеть в нем Аполлона[14]. Некоторые воины Максимина говорили, что его образ часто появлялся в воздухе, сражаясь за город. (9) Привиделось ли это кому-нибудь на самом деле или только желавшим, чтобы столь великое войско не навлекло на себя позора, не справившись с гораздо меньшим числом невоенных людей, и чтобы казалось, что они побеждены богами, а не людьми, — не могу сказать; неожиданность исхода заставляет поверить во всякое…

4. (1) Когда послы, ничего не добившись, вернулись к Максимину[15], он, распаляясь еще большим гневом и яростью, стал действовать энергичнее. Дойдя до очень большой реки, протекающей в шестнадцати милях от города, он обнаружил, что течение у нее, при огромной глубине и ширине, стремительное[16]; ибо теплое время года, растопляя снега, смерзавшиеся в течение всей зимы на нависающих горах[17], создавало громадный вздувшийся поток. Поэтому для войска переход через реку был невозможен: ведь мост, большое и прекраснейшее сооружение, построенное древними государями из четырехфутовых каменных глыб, опиравшееся на постепенно увеличивавшиеся арки, аквилейцы разобрали и уничтожили. И так как не было ни судов, ни моста, войско стояло в молчании. (3) Некоторые германцы, незнакомые с сильным и бурным течением италийских рек, думая, что на равнинах реки текут медленно, как и у них на родине (потому они легко замерзают, {131} что движение у них не быстрое), прыгнули в воду вместе с конями, приученными переплывать реки, и погибли, унесенные течением. (4) Построив за два или три дня палаточный лагерь, Максимин окружил его рвом, чтобы никто не мог на него напасть, а сам оставался на своем берегу с целью обдумать, каким образом навести мост через реку. Ввиду недостатка в лесе и судах, соединив которые следовало навести мост через реку, некоторые мастера подсказали, что на опустошенных полях есть много пустых сосудов для переноски вина, изготовленных из круглых колод, которыми ранее пользовались местные жители для собственного употребления, чтобы пересылать вино заказчикам без вреда для него; эти сосуды, выдолбленные наподобие судна[18], если их связать вместе, всплывут наверх, подобно челнам, и при этом не будут унесены благодаря связывающим их канатам; сверху на них будут набросаны ветки и насыпан умеренный земляной настил большим количеством рабочих рук и спешно. (5) Когда насыпь устоялась, войско, перейдя реку, пошло к городу. Они находили покинутые людьми дома предместий, вырубали виноградные лозы и все деревья, а кое-что и поджигали; так они осквернили красоту, которой прежде отличались эти местности. Ведь благодаря ровным рядам деревьев, соединенных со всех сторон связанными одна с другой по-праздничному виноградными лозами[19], можно было бы подумать, что страна украшена венком. Изрубив все это под корень, войско спешило к стенам. (6) Однако, устав, оно не решилось сразу идти на штурм; находясь вне выстрела и распределяясь по отрядам и подразделениям вокруг всей стены, как каждым в отдельности было приказано, они, отдохнув один день, приступили затем к осаде.

Они начали подвозить различные осадные машины и, всеми силами штурмуя стены, не пренебрегали ни одним способом осады. (7) Хотя происходили многочисленные и почти ежедневные атаки и все войско как будто сетями опутывало город, аквилейцы, изо всех сил и храбро дерясь, сопротивлялись, обороняя стены, заперев храмы и дома, и всем народом, вместе с детьми и женами, бились сверху, с укреплений и башен, и не было возраста, который оказался бы бесполезным для участия в битве за родину. (8) Предместья и все, что было вне городских ворот, было разрушено войском Максимина, а деревом построек воспользовались для сооружения осадных машин.

Они старались разрушить хоть какую-нибудь часть стены, чтобы, ворвавшись в город, войско могло разграбить все и, {132} разрушив город, оставить страну пастбищем для овец и пустыней; ведь у Максимина не будет пристойного и славного пути на Рим, если первый же сопротивлявшийся италийский город не будет уничтожен. (9) Поэтому обещаниями раздач и просьбами сам Максимин и сын его, которого он сделал Цезарем[20], разъезжая на конях, убеждали войско, усердно призывая проявлять рвение и подбадривая его.

Аквилейцы же бросались сверху камнями и, смешивая с серой и асфальтом смолу и оливковое масло и налив эту смесь в полые сосуды с широкими ручками и зажигая ее, при приближении воинов рассеивали ее, выливая вниз все разом наподобие дождя. (10) Летящая смола вместе с вышеупомянутыми веществами, попадая на обнаженные участки тела, разливалась по всему остальному, так что воины сбрасывали с себя горящие панцири и прочее вооружение, в котором железо накалялось, а части, изготовленные из кож и дерева, горели и стягивались. Можно было увидеть воинов, обнаживших себя, а брошенное оружие, снятое не благодаря мужеству в бою, а хитрости военного искусства, являло вид отнятых у врагов доспехов. Из-за этого огромное множество врагов лишилось зрения и получило повреждения лица, рук и других обнаженных частей тела. Но и на подводившиеся к стене осадные машины аквилейцы сбрасывали факелы, также пропитанные смолой и камедью и снабженные на конце наконечниками копий; подожженные, несясь вниз, они вонзались в машины, крепко в них засев, и легко их сжигали.

5. (1) Итак, в первые дни военное счастье оставалось в состоянии неясности и равновесия; по прошествии же некоторого времени войско Максимина утратило решительность и, терпя неудачу в своих надеждах, впало в уныние; ведь тех, кто, как они полагали, не выдержит никакого штурма, они нашли не только сопротивляющимися, но и активно противоборствующими. (2) Аквилейцы же воодушевились и преисполнились всяческого рвения [21]; приобретая в непрерывном сражении одновременно боевой опыт и отвагу, они начали презирать воинов и Максимина настолько, что даже смеялись над ними и поносили самого Максимина, когда он ездил вокруг стен, против него и его сына они извергали издевательские и позорные ругательства; приходя от этого в раздражение, он еще больше наливался злобой. (3) Не имея возможности направить ее против врага, он наказывал очень многих начальников своих воинов за то, что они недостаточно мужественно и нерадиво ведут штурм стен. Отсюда и появились ненависть к {133} нему и озлобление со стороны своих, а со стороны врагов — еще большее презрение.

У аквилейцев всего оказалось в изобилии; было у них и большое количество продовольствия, так как в город заранее в большом количестве было завезено все, что нужно было для еды и питья людям и скоту; войско же во всем испытывало нужду, так как фруктовые деревья были вырублены, а земля опустошена им самим. (4) Помещаясь в наспех сооруженных палатках, а большинство — под открытым небом, воины выносили дождь и жару и погибали от голода, так как не было подвоза продовольствия ни для них самих, ни для скота. Ведь римляне, соорудив стены и ворота, перегородили пути в Италию. (5) Сенат послал консуляров с отборными и лучшими во всей Италии мужами[22], чтобы они охраняли все морские берега и гавани и чтобы никому не дозволялось выплывать[23]; поэтому о том, что делалось в Риме, Максимин не слышал и не знал; все проезжие дороги и тропы охранялись, так что никто не мог по ним пройти.

Получилось так, что войско, которое, как казалось, осаждает город, само оказалось в осаде; ведь оно ни Аквилею не могло взять, ни, удалившись оттуда, пойти на Рим из-за отсутствия судов и повозок — все было уже занято и отрезано. (6) Ползли основанные на подозрениях и преувеличивавшие истину слухи, будто весь римский народ взялся за оружие, вся Италия действует единодушно, все иллирийские[24] и варварские провинции, а также провинции Востока и Юга собирают войско, Максимина же все одинаково ненавидят и умом и сердцем.

Воины находились в отчаянном положении и во всем терпели нужду, чуть ли даже не в воде. (7) Питье бралось только из протекающей рядом реки, его и пили, оскверненное кровью и трупами; ведь аквилейцы, не имея возможности похоронить умерших в городе, сбрасывали их в реку, да и в войске убитых или погибших от болезни бросали в реку, так как не имелось того, что нужно для погребений. (8) И вот войско испытывало всяческую нужду и было в унынии. В то время как Максимин отдыхал в палатке — а в этот день была передышка от военных действий и большинство воинов удалилось в палатки и на посты, назначенные для охраны, — воины, лагерь которых находился у самого города Рима под так называемой Альбанской горой[25], где они оставили своих детей и жен[26], решили убить Максимина, чтобы избавиться, наконец, от длительной и бесконечной осады города и больше не опустошать Италию ради всеми осужденного и ненавистного тирана. (9) Собрав-{134}шись с духом, они в полдень приближаются к его палатке, где к ним примкнули и охранявшие его телохранители, срывают со значков изображения Максимина и его, вышедшего из палатки вместе с сыном, чтобы поговорить с ними, не позволив этого, убивают[27]. Умерщвляют они также командующего войском и всех близких друзей Максимина; бросив трупы на поругание и надругательство всякому желающему, они оставили их в пищу собакам и птицам. Головы Максимина и его сына послали в Рим. Таков был конец Максимина и его сына, наказанных за дурное правление[28].

6. (1) Когда все войско узнало о случившемся, всех охватило оцепенение, и отнюдь не все были довольны тем, что было сделано, больше же всех — паннонцы и фракийские варвары, которые вручили ему власть. Однако, раз дело было уже сделано, они хоть и против воли, но терпели; приходилось притворно радоваться вместе с другими тому, что произошло. (2) Сложив оружие, они в мирном порядке подошли к стенам Аквилеи, объявляя об убийстве Максимина; они просили отворить ворота и принять как друзей вчерашних врагов. Военачальники аквилейцев, однако, не позволили открыть ворота, но, выставив изображения Максима, Бальбина и Цезаря Гордиана, украшенные венками и лаврами, сами их славословили и потребовали, чтобы воины признали, провозгласили и славословили императоров, провозглашенных римским народом и сенатом. (3) О тех Гордианах говорили, что они удалились на небо и к богу. На стенах города устроили рынок, выставляя на продажу в изобилии все необходимое — разнообразную пищу и питье, одежду и обувь, — словом все, что только мог предоставить на потребу людям благоденствующий и процветающий город. (4) Тут войско изумилось еще больше, когда поняло, что у тех было бы все необходимое, если бы даже они еще долго выдерживали осаду, — а сами они из-за отсутствия всякого продовольствия скорее погибли бы, чем захватили город, обеспеченный всем. Войско оставалось вокруг городских стен, получая все необходимое, кто сколько хотел, — со стен; те и другие переговаривались между собой. Картина была мирная и дружеская, но оставалась видимость осады, так как стены были заперты и войско располагалось вокруг них.

(5) Таково было положение под Аквилеей. Всадники же, везшие голову Максимина от Аквилеи, совершили путь со всей возможной быстротой; при их приближении к другим городам ворота открывались и жители встречали их с лавровыми ветвями. Переплыв озера и болота между Альтином и Равенной[29], они встретились с императором Максимом, пре-{135}бывавшим в Равенне, где он собирал отборных людей из Рима и лучших воинов из Италии. (6) Пришла к нему на помощь и немалая сила германцев, присланная ими из расположения, какое они к нему издавна питали — с тех пор как он был у них заботливым правителем.

Итак, пока он подготавливал силу для войны с войском Максимина, к нему прибывают всадники, неся голову Максимина и его сына, с вестью о победе и счастье и о том, что войско мыслит заодно с римлянами и почитает императоров, которых избрал сенат. (7) При столь неожиданном известии на алтарях стали совершать жертвоприношения и все славословили без труда одержанную победу. Получив благоприятные предзнаменования, Максим отсылает всадников в Рим, чтобы возвестить о случившемся народу и доставить голову. Когда те прибыли и влетели в город, показывая насаженную на пику голову врага, чтобы она была видна всем, — тут уж невозможно передать радость этого дня.

(8) Не было такого возраста, который не спешил бы к алтарям и святилищам, и никто не оставался дома, но все носились, как исступленные, поздравляя друг друга, и сбегались на ипподром, будто устраивая народное собрание в этом месте[30]. И сам Бальбин совершал гекатомбы, и все должностные лица, и сенат; во все провинции были разосланы вестники и глашатаи с лавровыми ветвями[31].

7. (1) Так обстояли дела в Риме. Максим же, выйдя из Равенны, явился к Аквилее, перейдя топи, которые, наполняясь водами реки Эридана и окрестных болот, семью устьями вливаются в море, поэтому местные жители и называют их на своем языке [32] «Семью морями». (2) Аквилейцы, тотчас же открыв ворота, приняли его, а италийские города начали присылать посольства из виднейших своих мужей, которые в белых одеждах и с лавровыми ветвями несли изображения своих отеческих богов и все золотые венки из посвящений, какие у них были; они славословили Максима и осыпали путь листьями.

Войско, осаждавшее Аквилею, вышло навстречу в мирной одежде и с лавровыми ветвями в руках, но не все целиком по искреннему расположению, а с притворной преданностью и почтением, вынужденные к тому нынешним поворотом судьбы императорской власти. (3) Ведь большинство из них негодовало и втайне скорбело о гибели выбранного ими государя и о том, что у власти — избранники сената.

Оказавшись в Аквилее, Максим в первый и второй день занимался жертвоприношениями, а на третий день, созвав все {136} войско на равнину, где для него было устроено возвышение, сказал следующее:

(4) «Вы узнали на опыте, сколь полезно было вам раскаяться и присоединиться к римлянам, вместо войны вкушая мир с помощью богов, которыми вы поклялись; и ныне вы храните военную присягу, которая является священным таинством Римской державы[33]. Вам и впредь следует постоянно наслаждаться всем этим, храня верность римлянам, сенату и нам, императорам, которых избрали народ и сенат, решив, что мы как бы последовательно дошли до такого положения ввиду благородного происхождения и длинного ряда многочисленных подвигов. (5) Власть не есть личная собственность одного человека, но издавна является общим достоянием римского народа — в том городе и пребывает судьба императорской власти; нам вместе с вами вручено управление и распоряжение государственными делами. Все это вместе с порядком и подобающим благоустроением, с уважением и почтением по отношению к правителям принесет вам счастливую и совершенно свободную от лишений жизнь, а всем другим людям, живущим в провинциях и городах, — мир и повиновение властям. Вы будете жить и по своему вкусу среди своих, вместо того, чтобы терпеть бедствия на чужбине. (6) А о том, чтобы и варварские племена оставались спокойными, будем заботиться мы. При двух государях с большим удобством будут устраиваться дела в Риме, и если что-нибудь потребует отправления в чужие страны, то один всегда легко сможет оказаться там, куда зовут настоятельные дела[34]. Пусть никто из вас не думает, что у нас остается какое-нибудь воспоминание о том, что у нас или у римлян, или у других народов, которые восстали из-за обид, было сделано — ведь вы действовали по приказанию; но да будет все предано забвению, да будет договор о прочной дружбе и вечная уверенность в благорасположении и добром порядке».

(7) Произнеся примерно такие слова, Максим объявил о щедрых денежных раздачах и, проведя в Аквилее несколько дней, предпринимает обратный путь в Рим. Прочее войско он отослал в провинции и в их лагеря, а сам возвратился в Рим с телохранителями, которые охраняют императорский дворец, и с теми, кто служил под начальством Бальбина[35]. (8) С ними возвратились и прибывшие в качестве союзников германцы[36]; он полагался на их верность, так как этим народом он справедливо управлял еще прежде, когда не был императором. При въезде в Рим его встретил Бальбин, взявший с собой Цезаря {137} Гордиана; сенат же и народ принимали его, славословя как триумфатора.

8. (1) Остальное время правили они городом, соблюдая всяческую благопристойность и порядок[37], повсюду славословимые — и частным образом, и всенародно. Народ был доволен ими, гордясь государями благородными[38] и достойными императорской власти; воины, однако, возмущались в душе и были недовольны славословиями народа; они тяготились самим их благородством и негодовали на то, что имеют государей из сената. (2) Их огорчали и германцы, сопровождавшие Максима и стоявшие в Риме [39]; воины ожидали, что найдут в них противников, если решатся на какой-нибудь дерзкий шаг, и подозревали, что те подстерегают случай обезоружить их с помощью какой-нибудь хитрости, а сами, раз они тут же находятся, стать на их место. Они вспоминали пример Севера, который обезоружил убийц Пертинакса. (3) Когда происходили Капитолийские состязания и все были заняты празднествами и зрелищами, они внезапно обнаружили свой образ мыслей, который до тех пор скрывали, и, не сдерживая своего гнева, под влиянием неразумного порыва все как один бросились во дворец и ворвались к старикам-государям. (4) Случилось так, что у тех не было большого согласия, но каждый тянул власть к себе, как это обычно бывает под влиянием жажды единовластия и непримиримости к соучастнику во власти. Бальбин желал первенствовать ввиду знатного происхождения и дважды занимавшейся им должности консула, Максим же — ввиду того, что он был префектом города и слыл опытным в делах; тот и другой были благородного происхождения, патриции, имели значительное число предков — и это поддерживало их стремление к единовластию. (5) Это и явилось для них главной причиной гибели. Когда Максим узнал, что так называемые преторианцы идут их погубить, он пожелал послать за находившимися в Риме германскими союзниками, которые будут достаточно сильными, чтобы оказать сопротивление злоумышленникам. Бальбин же, думая, что это злой умысел против него и обман (ведь он знал преданность германцев Максиму), воспротивился этому, говоря, что германцы явятся не для защиты и не для сопротивления преторианцам, а чтобы доставить Максиму единовластие[40]. (6) И вот, пока они спорят об этом, воины все вместе вбегают — стража, охранявшая дворцовые входы, отступила перед ними, — хватают стариков[41], срывают бывшую на них простую одежду, какую носят дома, нагих выволакивают из императорского дворца со всяческой бранью и издевательством, бьют их и {138} смеются над государями из сената, рвут им, словно упиваясь этим, бороду и брови, подвергают всяким телесным мукам; потом их уводили в лагерь через весь город. Они не пожелали убить их сразу, во дворце[42], а хотели надругаться над живыми, чтобы заставить их дольше испытывать страдания.

(7) Узнав об этом, германцы берутся за оружие и спешат на помощь императорам; при вести об их приближении, преторианцы добивают совершенно изувеченных государей. Бросив тела на проезжей дороге, подняв Цезаря Гордиана, провозглашают его императором (так как в то время не нашли другого)[43], крича народу, что они убили тех, кого народ с самого начала не пожелал видеть у власти, и что они избрали Гордиана, внука того Гордиана, которого заставили взять власть римляне. Вместе с ним они входят в лагерь и, заперев ворота, успокаиваются. Германцы, увидя убитыми и лежащими во прахе тех, ради кого они спешили, не желая начинать напрасную войну за мертвых мужей, возвратились в свои казармы.

(8) Таков был недостойный и беззаконный конец почтенных и достопамятных, благородных и заслуженно пришедших к власти старцев[44]. Гордиан же приблизительно в тринадцатилетнем возрасте был провозглашен императором и принял власть над римлянами[45]. {139}