Глава III Проблема открытия Черноморских проливов во время итало-турецкой войны 1911–1912 гг.

Глава III

Проблема открытия Черноморских проливов во время итало-турецкой войны 1911–1912 гг.

Итало-турецкая война явилась одним из следствий Агадирского кризиса. После вступления французских войск в столицу Марокко Фес германское правительство заявило, что Альхесирасский трактат нарушен, и потребовало для себя компенсаций. Когда немецкая «Пантера» 18 июня (1 июля) бросила якорь у Агадира, итальянские правящие круги решили воспользоваться создавшимся положением и привести в действие франко-итальянское соглашение 1902 г., в котором указывалось, что Италия не имеет никаких возражений против французского проникновения в Марокко, точно так же как «Франция не имеет никаких возражений против итальянского проникновения в Триполитанию и Киренаику»[319].

15 (28) сентября 1911 г. итальянское правительство направило Порте ультиматум, начинавшийся с заявления, что Турция держит Триполитанию и Киренаику в состоянии беспорядка и нищеты, а турецкие власти противодействуют итальянским предприятиям в Триполи[320]. В ультиматуме Константинополю предлагалось принять меры к тому, чтобы предупредить всякое противодействие «итальянским властям».

Такое требование турецкое правительство принять не могло. Началась война. Россия решила использовать начало Италией военных действий против Турции, чтобы еще раз попытаться открыть Проливы для российского военного флота.

Российский посол в Париже А. П. Извольский накануне нападения Италии на Османскую империю писал 13 (26) сентября 1911 г. временно управляющему Министерством иностранных дел А. А. Нератову, что наступил момент «извлечь из надвигающихся событий наибольшие выгоды для собственных наших интересов»[321].

Известный американский историк, исследователь Первой мировой войны С. Фей в своей книге «Происхождение мировой войны» попытку русской дипломатии открыть Проливы в 1911 г. полностью приписывает бывшему министру иностранных дел, в то время послу России в Париже А. П. Извольскому: «Извольский дважды делал тщетные и безуспешные попытки осуществить свою мысль об открытии проливов для русских военных судов. Первая попытка была предпринята во время переговоров о заключении англо-русской конвенции 1907 г. и вторая во время сделки в Бухлау в 1908 г. Обе закончились неудачей вследствие противодействия со стороны министра иностранных дел Великобритании Э. Грея и отсутствия поддержки со стороны французов. Но в конце 1911 г. Извольский решил, что обстановка в Европе сулит ему теперь больше шансов на успех»[322].

Извольский действительно принимал непосредственное участие в переговорах о Проливах, но «славу» с ним по праву могут разделить и его начальник, временно управляющий МИД Нератов и его друг и коллега посол в Константинополе Н. В. Чарыков.

С самого начала итало-турецкой войны британские правящие круги спешили использовать создавшееся положение, чтобы окончательно оторвать Италию от Тройственного союза. В Лондоне стремились к тому, чтобы во время войны не раздражать итальянских политических деятелей. Э. Грей указывал британским дипломатам, что «очень важно, чтобы ни мы, ни Франция не выступили сейчас против Италии»[323].

30 сентября Министерство иностранных дел Британии ставит в известность французское и российское правительства о своем намерении провозгласить нейтралитет в этой войне и запрашивает мнение союзных держав по данному вопросу[324]. Когда российский посол в Лондоне А. К. Бенкендорф спросил Грея, что он думает по вопросу о Триполитании, который возник так внезапно, статс-секретарь ответил, что «ему представляется бесспорным, что Италия обладает в Триполи крупными интересами и, по всей вероятности, имеет, как многие другие державы в иных местах, справедливые основания жаловаться на турецкие административные приемы в отношении ее интересов; ввиду этого ему кажется законным, чтобы Италия серьезно выступила в защиту своих нарушенных интересов; таково право каждой великой державы»[325]. В Лондоне объявили о нейтралитете.

В первые дни войны русское правительство официально объявило о нейтралитете России. В опубликованном 25 сентября (8 октября) именном высочайшем указе Правительствующему сенату провозглашалось, что Россия будет «сохранять строгий и беспристрастный нейтралитет в отношении воюющих стран»[326].

Триполитанская война подтолкнула императорское правительство к переговорам с Турцией по насущным вопросам: строительство малоазиатских железных дорог и вопрос о Проливах. Железнодорожное строительство на севере Турции издавна интересовало Россию. В 1900 г. царское правительство заключило с Турцией соглашение, по которому османское правительство обязывалось предоставить русским концессионерам право на строительство железных дорог в Северной и Северо-Восточной Анатолии (на побережье Черного моря) на свои средства. В вопросе строительства малоазиатских железных дорог Россия пошла на неизбежную уступку Турции и другим державам.

Мысль о том, что эту уступку необходимо компенсировать разрешением вопроса о Проливах, принадлежала Нератову. Еще до начала итало-турецкой войны в письме к министру финансов В. Н. Коковцову от 25 июля (7 августа) 1911 г. он указывал на эти два важнейших вопроса ближневосточной политики: «Не одно только железнодорожное строительство угрожает нашим интересам, но и проявленная за последнее время усиленная забота турецкого правительства об усилении его боевого флота не в меньшей степени должна нас озадачивать. С этой точки зрения явилось бы, может быть, весьма полезным обусловить наше согласие на железные дороги в Малой Азии хотя бы принципиальным согласием Порты на открытие для нас Проливов; заручившись таковым, мы могли бы сделать это в дальнейшем уже вопросом международного обсуждения»[327].

С началом итало-турецкой войны посол России в Константинополе Н. В. Чарыков неоднократно напоминал Нератову, временно исполняющему обязанности министра иностранных дел, о том, что «жаль было бы упустить теперешний выгодный случай итало-турецкой войны и не воспользоваться им для того, чтобы продвинуть вопрос о Проливах и иные здешние дела»[328]. В тот же день посол написал еще одно обстоятельное письмо Нератову с подробным анализом политической обстановки: «Но уже теперь представляется возможным использовать выступление Италии для нового шага по пути соответствующего коренным русским интересам разрешения одного из старейших и значительнейших вопросов внешней русской политики — вопроса о Проливах»[329].

Однако Чарыков полагал, что, прежде чем начать переговоры с Турцией, было бы желательно заручиться согласием великих держав на обсуждение вопроса о Проливах Россией и Турцией.

Царский дипломат считал, что начать переговоры надо с Италии, и предлагал держать их в совершенной тайне, по крайней мере от публики. Италия должна была подтвердить свое согласие на изменение режима Проливов, данное в 1909 г. в Раккониджи в обмен на признание за ней особых интересов в Триполи. Для Франции была важна поддержка России во франко-германском конфликте по марокканскому вопросу. «Что же касается Англии, то она, как известно, — писал Чарыков, — сосредоточила ныне свои морские силы в Северном море и предоставила Франции заботу об англо-французских интересах в Средиземном море. Ввиду сего, возможность появления в Средиземном море военных судов, принадлежащих к Черноморскому флоту России — союзницы Франции, явилась бы для Англии уже не опасной, а скорее желательной»[330].

Далее в том же письме посол убеждал Нератова, что «Россия должна обладать и Босфором и Дарданеллами и пользоваться ими для своих военных судов наравне с Турцией. Проливы, действительно, ключ к Русскому дому, и ключ этот должен, рано или поздно, перейти в русские руки»[331].

В Петербурге тоже расценили сложившуюся международную обстановку как благоприятную для предстоящих переговоров по обозначенным вопросам.

19 сентября (2 октября) 1911 г. Нератов в письме Чарыкову в Константинополь указывал на то, что франко-германские переговоры о Марокко, начало итало-турецкой войны, смена младотурецкого кабинета министров благоприятствуют началу переговоров с Турцией об изменении соглашения 1900 г. о железных дорогах в Малой Азии, а может быть, и о более общих взаимных интересах. К письму Нератов прилагал проект декларации, одобренный российским правительством. Проект должен был служить основанием для переговоров посла с Портой[332]. Проект декларации состоял из четырех частей. В первой части, обозначенной литерой «А», русское правительство отказывалось от своих привилегий на железнодорожное строительство в Северной Анатолии, полученных по русско-турецкому соглашению 1900 г., и не станет противодействовать привлечению иностранных капиталов, необходимых для постройки железных дорог в Северной Анатолии. При этом отказ России от своих привилегий был формальным, а по существу российское правительство по-прежнему сохраняло право на железнодорожное строительство.

Вторая часть декларации, с литерой «Б», касалась вопроса о режиме в проливах Босфор и Дарданеллы и прилегающих к ним территорий. Императорское правительство обязывалось «оказывать турецкому правительству действенную поддержку для сохранения нынешнего режима в проливах Босфор и Дарданеллы, распространяя ее на прилегающие территории, в случае если этим последним будут угрожать иностранные вооруженные силы»[333]. Оттоманское правительство со своей стороны должно было дать обязательство «не препятствовать проходу русских военных судов через проливы при условии, что эти суда не будут останавливаться в проливах, если это не будет особо обусловлено»[334].

Эта часть декларации имела для турок определенную ценность в условиях войны с Италией и осложнения ситуации на Балканах. В обмен на открытие Проливов для русских военных кораблей русское правительство гарантировало статус-кво в районе Проливов. Но и такая гарантия уже была по существу нарушением данного статуса.

Третья часть декларации («В») предусматривала согласие России на сохранение трехпроцентной надбавки на турецкие таможенные пошлины, срок которой истекал 13 (26) июня 1914 г.

В последней, четвертой части декларации («Г») российская сторона предлагала выкупить у Турции три строящихся броненосца. Эта статья была явно неприемлемой для турецкого правительства, так как имела целью сохранить превосходство русского флота над турецким в Черном море.

Препровождая составленный в МИД проект декларации, Нератов предписывал Чарыкову «ограничить в начале предмет переговоров вопросом о замене соглашения 1900 г. более подходящим к изменившимся условиям»[335]. Остальные же статьи «являются, однако, лишь факультативными придатками к основному соглашению о железных дорогах»[336]. Чарыков мог «воспользоваться ими в отдельности или вместе или оставить их вне обсуждения в зависимости от общего хода переговоров»[337].

Нератов специально обозначал вопрос о железнодорожном строительстве как основной, ставя его на первое место. Дело в том, что министр финансов Коковцов в письме от 28 июля (10 августа) 1911 г. не разделял предложения коллеги и не видел «никакой органичной связи между вопросами о строительстве железных дорог в Малой Азии и открытием проливов для русских судов». К тому же он считал «преждевременным входить с Портой в переговоры по вопросу о проливах, поскольку этот сложный вопрос еще недостаточно выяснен»[338].

Для того чтобы частично снять с себя ответственность в случае провала переговоров, Нератов предлагал российскому послу на свое усмотрение и в зависимости от настроения турок возбудить «факультативный» вопрос о Проливах в переговорах с Портой. По-видимому, не желая вступить в противоречия с министром финансов, временно управляющий МИДом обозначил вопрос о Проливах как «факультативный», хотя сам так не считал.

Необходимо отметить, что Чарыков вместе с Извольским, бывшим министром иностранных дел, уже совершали попытку открыть Проливы в 1908 г., но встретили противодействие со стороны Англии.

24 сентября (7 октября) Чарыков, получив проект Нератова, решил его немного отредактировать. Посол посчитал, что успех переговоров только по вопросу о железных дорогах весьма проблематичен, потому что Турция будет разочарована утратой права самостоятельно осуществлять железнодорожное строительство на своей территории. По мнению Чарыкова, «только расширение программы переговоров может привести к заключению соглашения между двумя странами по этому вопросу». «Расширенная программа переговоров и включение вопроса о Проливах, — писал он, — является как нельзя более желанной и соответствует теперешней конъюнктуре»[339].

Дипломат также предложил дополнить вторую статью декларации, касающуюся вопроса о Проливах, новым пунктом следующего содержания: «Равным образом императорское российское правительство обязуется предлагать свои услуги с целью облегчить установление между оттоманским правительством и Балканскими государствами прочных добрососедских отношений на основе status quo»[340]. Наметив дополнительную к проекту Нератова программу переговоров с Турцией, Чарыков торопил его с ответами и указаниями.

Как уже отмечалось, посол в письме от 17 (30) сентября большое значение для успешного ведения переговоров придавал получению согласия на открытие Проливов для русских военных кораблей от Италии и Франции — в первую очередь, а затем и от других великих держав.

24 сентября (7 октября) Нератов телеграфировал Чарыкову в Константинополь: «Преподанные вам указания высочайше одобрены, благоволите возможно безотлагательно приступить к переговорам, не придавая, однако, своему обращению характера резких и бесповоротных настояний»[341]. Одновременно исполняющий обязанности министра иностранных дел сообщил Чарыкову, что мысли посла, изложенные им в секретном письме от 17 (30) сентября, уже осуществлены.

По всей видимости, в отношении Италии Нератов основывал свое сообщение Чарыкову на письме Извольского из Парижа от 14 (27) сентября. В нем сообщалось, что Извольский повидался с послом Италии Т. Титтони в Париже, чтобы напомнить ему условия, на которых «мы обещали со своей стороны признавать свободу действий Италии в Триполи, и просить его, чтобы Италия в момент, когда она приступит к выполнению своей программы в Триполи, дала бы нам взамен заверения, что она не забудет в будущем выполнить свои обязательства, принятые ею на себя в отношении наших прав на проливы»[342]. Однако посол в Константинополе проявил чрезмерную поспешность. Получив эту телеграмму, он сделал вывод, что согласие Италии и Франции на предложение России уже получено, в то время как речь шла лишь об императорском одобрении намеченного плана. Только 26 сентября (9 октября) Извольский сообщил Нератову о том, что он продиктовал послу Италии Т. Титтони выработанный Нератовым проект письма итальянского министра иностранных дел на имя российского министра иностранных дел «о подтверждении наших прав в Черноморских проливах»[343]. Поэтому 24 сентября (7 октября) не могло быть никаких письменных заверений от Титтони. К 7 октября Нератов никак не мог получить от Франции согласия на признание специальных интересов России в Проливах, потому что лишь 28 сентября (11 октября) Извольский впервые затронул этот вопрос в беседе с французским министром иностранных дел де Сельвом[344].

26 сентября (9 октября) Чарыков отправил Нератову весьма секретное личное письмо, в котором ставил вопрос о том, известно ли отношение по этому вопросу Великобритании и интересуются ли данным вопросом в Берлине и Вене. Посол указывал, что для России выгодно, чтобы итало-турецкая война не прекращалась, и тогда «наше ручательство за безопасность самого города и даже доступа к нему через Дарданеллы, с обороной коих Турция одна может не справиться, а с помощью нашей эскадры и минных техников справится легко, — создаст для Турции такое выгодное положение, что наше домогательство покажется ей уже не насилием, а спасительной гарантией»[345]. В этом письме Чарыков просил руководство уточнить, какие именно пространства имеет в виду правительство России, предлагая Турции защиту не только Проливов, но и прилегающих территорий.

Дипломат также сообщил Нератову мнение турецкой газеты «Сабах», что Турция не должна оставаться в изоляции и необходимо обеспечить свое будущее союзом. Однако «Союз с Германией невозможен, — писал Чарыков, — так как Германия связана союзническими договорами с Австро-Венгрией и Италией. Союз с Англией является мечтой небольшого круга сторонников Камиль-паши. Но при всем своем морском могуществе Англия бессильна защитить Турцию на ее границах с Балканскими государствами и на ее малоазиатской границе с Россией. Союз с Францией был бы равносилен союзу с Россией, вследствие существования русско-французского союзного договора. Таким образом, опорой и спасительницей Турции могла быть одна Россия»[346].

Чарыков намеревался передать проект соглашения великому визирю Саид-паше приблизительно 1 (14) октября и надеялся, что успеет за оставшийся срок получить из Петербурга ответ относительно его замечаний по включению в переговоры вопроса об отношении Турции с Балканскими государствами.

11 октября (28 сентября) Нератов в специальной телеграмме выразил свои сомнения в отношении предложения посла. Он писал, что затрудняется ответить на поставленные послом вопросы, советовал Чарыкову в частном письме к великому визирю воздержаться от слишком широкой постановки переговоров, не торопиться и выслушать мнение турецкой стороны. Нератов считал также опасным упоминание о Балканских государствах. «По этому предмету в крайнем случае надлежало бы ограничиться общим принципом status quo, возвещенным неоднократно в наших сношениях с другими державами».

Когда Извольский узнал, что Чарыков предпринял первые шаги в Константинополе по вопросу о Проливах, он выразил опасение, что посол «со свойственной ему стремительностью слишком поспешил и испортил дело»[347].

Однако эти важные замечания Нератова и Извольского немного запоздали, и Чарыков не успел с ними ознакомиться и принять их к сведению до 29 сентября (12 октября). В этот день он вручил великому визирю проект русско-турецкого соглашения, придав ему форму личного письма. Предварительный проект декларации, отредактированный и дополненный послом, заметно отличался от проекта соглашения, разработанного в МИДе.

Первые два пункта почти не отличались от проекта Нератова. Формулировку третьего пункта дипломат изменил, сделав его более приемлемым для Турции. Новая формулировка предусматривала обязательство договаривающихся сторон воздерживаться от конкуренции в Малой Азии на востоке от линии Самсунг-Сивас-Харпут-Диарбекир-Мосул и заключить специальную конвенцию, обеспечивающую взаимные интересы в этой зоне. В четвертый пункт, касавшийся Проливов, Чарыков добавил фразу: «Применение толкования конвенции, заключенной в Лондоне 1 (14) марта 1871 г., остается подчиненным предварительному согласию других держав, подписавших упомянутую конвенцию»[348]. Эту фразу Нератов находил очень опасной, так как она ставила соглашение России с Османской империей в зависимость от позиции других держав, делая обязательство Турции условным и поэтому недостаточно связывающим ее в случае несогласия с ним какой-либо державы.

Чарыков решил дополнить декларацию пунктами 5 и 6. Этими новыми пунктами он заменил предыдущие, касающиеся трехпроцентной таможенной надбавки и покупки строящихся для Турции дредноутов. Согласно пятому пункту, российское правительство обязывалось приложить все усилия с целью облегчить установление между Оттоманской империей и Балканскими государствами добрососедских отношений на основе статус-кво. Это обязательство приобретало особую важность для Турции, но ставило российскую дипломатию на Балканах в затруднительное положение. Триполитанская война укрепляла надежды народов Балканского полуострова на полное освобождение от турецкого господства.

Согласно шестому пункту российское правительство заявляло о своей готовности приступить к рассмотрению вопроса о капитуляциях и благожелательно отнестись к экономическим и финансовым проектам, о которых оно будет уведомлено Портой.

Из текста исправленной Чарыковым декларации видно, что «вопросы факультативные» становились центральными, более важными, чем «основные». В этом действия Чарыкова серьезно расходились с линией российского Министерства иностранных дел. Нератов, выражая позицию правительства, стремился к частному соглашению с Турцией, а посол вел переговоры о заключении международного соглашения и тем самым фактически ставил русско-турецкие переговоры в зависимость от отношения к ним других стран.

В докладе Чарыкова руководству подчеркивалось, что великий визирь «вполне усвоил все значение предлагаемого сочинения и отнесся к нему с сочувствием и осторожностью»[349].

Вскоре, 6 (19) октября, последовало выступление Саид-паши в палате депутатов. В своей речи он заявил, что Турции нельзя далее оставаться изолированной и что он будет добиваться соглашения с другими государствами. Чарыков, руководствуясь статьей, опубликованной в турецкой газете «Танин», писал Нератову: «Великий визирь находит, что Турции надлежит примкнуть к той или другой из политических групп, существующих ныне в Европе. Вероятно, великий визирь начнет свой аукционный торг с Германией и поставит ей дополнительные условия: 1) быстрое заключение мира с Италией, не оскорбительного для чести и самолюбия Турции и 2) допущение ее в Тройственный союз… Если переговоры с Германией не удадутся, то он приступит к торгу с нами». Но Турции легче договориться сначала с Англией, а потом с нами. Сближение Турции с Англией, по мнению Чарыкова, «может облегчить предстоящие с Турцией переговоры»[350]. Чарыков возлагал большие надежды на политику Англии в Турции и в своих донесениях в Петербург постоянно запрашивал Нератова об отношении британского правительства к русско-турецким переговорам.

Между прочим, пребывавший с 1909 г. в Османской империи военно-морской агент А. Н. Щеглов, который наблюдал за работой посла, «поразился развязности тона и поверхностности оценок, который давал всем событиям на Ближнем Востоке посол Н. В. Чарыков, гофмейстер двора Николая II»[351]. Российского посла в Стамбуле мастерски водили за нос, и Щеглов быстро понял, что «турки говорят и показывают послу именно то, что тому приятно знать и хочется видеть»[352]. Чарыков, по его мнению, игнорировал враждебные России акты турецких властей и выступления печати.

23 октября (5 ноября) 1911 г. Чарыков отправил Нератову тревожную телеграмму: «По сведениям наших агентов морского и военного, турки за последнее время доставили на Верхний Босфор взрывающиеся с берега электрическим током мины, которые собираются погрузить, и довели до полного комплекта местный состав артиллеристов»[353]. Далее посол приходит к следующему выводу: «Я думаю, что Великий визирь под впечатлением враждебности и беспокойности нашей печати, не зная, что мы не собираемся придать нашим требованиям ультимативный характер, принимает эти меры на случай, если русско-турецкое соглашение чрезмерно замедлится или вообще не будет достигнуто»[354]. Турция дала России понять, что постановка мин заграждения в Верхнем Босфоре является как бы ответом на попытки императорского правительства включить вопрос о Проливах в предстоящие переговоры.

Тем временем 28 сентября (11 октября), выполняя предписание Нератова, Извольский поставил вопрос о Проливах перед де Сельвом — сделал и представление французскому министру иностранных дел с просьбой «не отказаться формулировать французскую позицию по отношению к мерам, которые мы рано или поздно должны будем рассматривать как необходимые, в отношении проливов и прилегающих территорий»[355]. Через три дня в разговоре с Извольским де Сельв заверил его в сочувствии Франции русским пожеланиям, но вместе с тем заявил, что «хотел бы точно знать характер проекта вопроса о Проливах, который Россия просила поддержать, а также не скрыл от русского посла, что чрезвычайно озабочен отношением лондонского кабинета к этому вопросу»[356]. Из разговора Извольский сделал заключение, что по вопросу о Проливах Франция желает идти заодно с Англией, хотя между ними и нет, по-видимому, формальной договоренности.

Не теряя времени, де Сельв снесся с Даунинг-стрит. Он также дал указание французскому послу в Лондоне Полю Камбону срочно выяснить отношение Англии к русским замыслам. Посол сообщил французскому министру иностранных дел, что Лондоном получены сообщения из Италии о начале переговоров Чарыкова с Турцией. 20 октября А. Никольсон сообщал Грею, что «Камбон сегодня сообщил мне Никольсону информацию, которую он умолял держать в секрете, пока мы что-нибудь не услышим от Бенкендорфа или Лоутера. Нератов сказал французскому поверенному в делах, что он инструктировал российского посла в Константинополе Чарыкова обсудить с Саид-пашой вопрос о Проливах между Россией и Турцией»[357]. Россия еще не успела поставить вопрос о Проливах, а у Франции и Великобритании уже был готов ответ.

10 (23) октября французский посол обратился с запросом к английскому министру иностранных дел Грею. От помощника статс-секретаря А. Никольсона он узнал, что Англия заняла такую же позицию, как и в 1908 г. Извольский, в то время министр иностранных дел России, выдвигал перед Э. Греем вопрос о пересмотре статуса Проливов 1 (14) октября 1908 г., после обсуждения вопроса с английскими министрами Грей вручил Извольскому меморандум, где говорилось, что Англия не против открытия Проливов для военных судов всех стран, предпосылкой чему, как и всякому другому решению, должно послужить согласие Турции.

Министр иностранных дел Великобритании настаивал, что момент для решения поднятого вопроса неудачен, и обещал в иное, более удобное время использовать влияние Англии в Стамбуле, чтобы обеспечить согласие турецкого правительства. Британия и в этот раз ничего не имела против открытия Проливов для военных судов всех наций, но не только для России, что превратило бы Черное море в морской оплот Российской империи. Никольсон также выразил сомнение, удачно ли выбран момент, имея в виду итало-турецкую войну. Между тем Петербург возлагал большие надежды на переговоры с Англией. Несмотря на отрицательные ответы Британии в 1907–1908 гг., он рассчитывал если не на поддержку, то хотя бы на непротиводействие Лондона. Извольский надеялся, что Франция будет содействовать планам русской дипломатии «за полное и безусловное согласие России» на соглашение о Марокко. Российское правительство, получив уклончивые заверения Франции, решило, что настало время прощупать почву в Лондоне. 6 (19) октября временно управляющий Министерством иностранных дел отправляет послу России в Лондоне А. К. Бенкендорфу письмо с приложением копий переписки по вопросу о Проливах[358]. Нератов информирует Бенкендорфа о проекте соглашения России с Турцией и шагах Чарыкова и Извольского. Нератов пишет: «Весьма возможно, что сведения о разговорах наших представителей на тему „о Проливах“ дошли уже до лондонского кабинета, и на случай, если бы великобританские министры заговорили с вами о том же или если бы вашему сиятельству пришлось к слову затронуть этот вопрос, считаю долгом препроводить при сем для личного вашего сведения и руководства копии с обменом по сему предмету переписки, по прилагаемой описи»[359]. 10 (23) октября Бенкендорф в беседе с Греем поднял вопрос о Проливах[360]. Грей уже был осведомлен британским послом в Константинополе Лоутером о том, что Россия подняла этот вопрос. В своем донесении Лоутер сообщил, что турецкий министр иностранных дел Ассим-бей информировал английского посла в Константинополе о предложении Чарыкова. Ассим-бей также спрашивал Лоутера, какую поддержку может ожидать Турция от Англии против русских притязаний на Проливы[361]. Бенкендорф, согласно его сообщению Нератову, сначала переговорил с Греем о персидских делах, а затем решил приступить к вопросу о Проливах. «Я сказал сэру Эдуарду, что Ваше превосходительство поручило мне, так же как и г. Извольскому в Париже, сделать Вам доверительное сообщение»[362]. Бенкендорф заявил, что императорское правительство сочло момент удобным для установления более близких и дружеских отношений между Россией и Турцией, чем это было до сих пор. Российский посол выразил надежду, «что султан своей властью раз и навсегда декретирует свободный проход через Босфор для всех русских военных судов, однако без права там останавливаться»[363].

Бенкендорф сказал Грею, что «такая форма выбрана потому, что всякая другая повела бы к замедлениям, связанным с пересмотром договоров и с трудностями, которые могли бы проистечь из этого»[364]. «Мы надеемся, — продолжал посол, — на возможность рассчитывать на согласие Англии и на ее поддержку в Константинополе и что, насколько я знаю, французское правительство благоприятно отнеслось к такой же просьбе, ответив, что русский проект о проливах встречает полное сочувствие со стороны французского правительства»[365]. Грей выслушал посла с явным интересом и сразу же ответил, что готов поддержать в Константинополе проект Петербурга в том виде, в каком он был сформулирован в меморандуме от 5 (18) октября 1908 г. На указание Бенкендорфа, что нынешний проект совсем иной, Грей заявил, что «не может дать немедленного ответа, так как проект требует изучения с точки зрения договоров и должен быть внесен на рассмотрение кабинета»[366].

Возможно, что Бенкендорф был прав, когда говорил, что Грей совершенно не был подготовлен к этому разговору. Британский министр, встревоженный тем, что Чарыков, согласно французским донесениям, заявлял о наличии поддержки со стороны Англии, попросил Лоутера точнее узнать характер предложений российского посла в Константинополе и установить, упоминается ли в них Великобритания.

Грея информировал британский поверенный в делах в Петербурге статс-секретарь О’Берни. Нератов заявил О’Берни, что он не считает настоящий момент подходящим для того, чтобы поднимать перед османским правительством вопрос о проходе через Дарданеллы. Даже если бы турки согласились, то никакое соглашение относительно Дарданелл не могло бы состояться без благожелательного отношения со стороны Англии и Франции[367].

На следующий день, 11 (24) октября, Бенкендорф доверительно обсуждал с Никольсоном вопрос о Проливах. Российский посол пересказал помощнику статс-секретаря свою беседу с Греем и спросил его, что он об этом думает, на что Никольсон ответил, что «это чрезвычайно интересно, важно и дело само по себе очень хорошее»[368]. Поэтому у Бенкендорфа зародилась вера в поддержку со стороны Англии.

12 (25) октября в личном письме Нератову Бенкендорф, не скрывая своей радости и веры в успех, писал: «Нисколько не сомневаюсь в том, что вопрос о проливах назрел. Поддержка Франции мне кажется вполне обеспеченной; ответ сэра Э. Грея также доказывает это, и я не думаю, чтобы мы могли ожидать чего-либо лучшего. Он все еще стоит на позиции 1908 г.; три года назад Грей назвал этот проект преждевременным, теперь он говорит, что готов действовать в указанном смысле, когда это нам будет удобно. Что касается новой формы, в которой мы представляем проект, то он оставляет за собой право рассмотреть ее, но он будет рассматривать ее сочувственно»[369].

Бенкендорф полагал, что идея сближения Османской империи с Россией, а следовательно с Тройственным согласием, нравится Лондону. Однако посол указывает на одно затруднение, на которое и Камбон, и Никольсон обратили внимание, — Турция находится в состоянии войны с Италией, а предложение России несовместимо с российским нейтралитетом. «Россия предлагает Порте ручательство в неприкосновенности Проливов, ее столицы и фактически предлагает свой флот для защиты», — рассуждает Бенкендорф. Он задает вполне оправданный вопрос: «Совместим ли подобный договор с нейтралитетом?»[370]

Между тем во внешней политике Турции намечалась ориентация на сближение с Тройственным согласием и возрастание интереса к позиции Англии. 10 (23) октября Чарыков сообщал Нератову, что, по-видимому, Саид-паша стремится сблизиться с одной группой держав, не разрывая и не обостряя отношений Турции с другой группой[371]. Прекрасно понимая роль Англии в Тройственном согласии, Чарыков считал, что туркам было бы легче начать сближение с Лондоном, чем с Россией или Францией, а «для нас, если мы заблаговременно сговоримся с лондонским кабинетом, хотя бы с обещанной французской поддержкой, такое сближение может лишь облегчить предстоящие с Турцией переговоры»[372].

15 (28) октября Чарыков доносит Нератову, что великий визирь выразил французскому послу в туманной форме свои пожелания сближения с Британией и Францией. Саид-паша между прочим сказал: «Мы, конечно, можем бороться при теперешней обстановке, однако, будь у нас флот, Италия уступила бы тотчас. У нас нет флота, но флот имеется у других держав, например, у Франции и Англии. Если бы эти державы установили соглашение с нами, то образовались бы такие внушительные силы, что к нашему соглашению примкнула бы и Италия»[373]. Вслед за этим, 31 октября, последовало официальное турецкое предложение о союзе с Англией. Турецкий посол в Лондоне Тевфик-паша предложил от имени своего правительства Э. Грею вступить в переговоры между Турцией и Великобританией. «Мы готовы вступить в переговоры о союзе с одной Англией или принять участие в соглашениях, которые сейчас существуют между Англией и другими державами»[374].

Основным мотивом этого внезапного выступления в Лондоне было стремление получить от Британии поддержку в борьбе против Италии, чтобы сохранить турецкое владычество в Триполи. Несмотря на существующие англо-русские противоречия на Ближнем Востоке, Грей отклонил турецкое предложение, сославшись на нейтралитет Англии в итало-турецкой войне.

2 ноября Грей передал Тевфик-паше ответ британского правительства, в котором говорилось, что оно не может начать переговоры об установлении союза, так как это несовместимо с его нейтралитетом в триполитанской войне[375]. При этом турецкая дипломатия рассчитывала на то, что возражение Форин оффис приведет русские планы в отношении Проливов к провалу. Именно поэтому Турция неоднократно намекала Британии об опасности русских планов в Проливах для ее интересов. Турецкий посол в Лондоне даже спросил Грея, «не считает ли министр иностранных дел, что интересы Англии затрагиваются теми преимуществами, которые Россия хотела бы получить, заключив новое соглашение относительно режима проливов»[376].

2 ноября 1911 г. Нератов решил, что настало время получить от французского и английского правительств письменные формулировки об их отношении к предоставлению России свободы плавания через Проливы. Временно управляющий Министерством иностранных дел писал российским послам в европейских столицах, «что наряду с поддержкой при переговорах с Турцией, каковые по местным условиям могут затянуться или быть отсроченными, мы желали бы воспользоваться нынешними политическими обстоятельствами, чтобы получить от названных держав формулировку их отношения непосредственно к нашим домогательствам в вопросе о проливах»[377]. В тот же день Нератов поручил Н. Д. Остен-Сакену в Берлине и H. Н. Гирсу в Вене выяснить отношение Германии и Австро-Венгрии к вопросу о Проливах.

Российская дипломатия заблуждалась, веря в лояльное отношение Англии к предпринимаемым Чарыковым переговорам. Британское правительство не желало преждевременно раскрыть свое отношение к планам Петербурга на Ближнем Востоке. Открытое выступление против российских интересов могло отрицательно сказаться на Антанте, которая была очень важна для Англии в грядущем конфликте с Германией. К тому же британская дипломатия рассчитывала на то, что Германия и Австро-Венгрия будут активно возражать против открытия Проливов[378]. Английская дипломатия также прекрасно понимала, что против русских предложений выступят все партии в Турции[379], и поэтому надеялась, что в Константинополе будут таскать каштаны из огня для Англии, отклонив русские предложения.

После того как Англия отказала Турции в поддержке, Саид-паша решил, создавая проволочки, задержать отрицательный ответ на русские предложения. Этим он на время стремился устранить опасность ухудшения русско-турецких отношений, а также сохранить возможность прибегнуть к помощи России в случае бомбардировки Италией Проливов. 5 ноября, когда истек двухнедельный срок, испрошенный Саид-пашой для обдумывания русского предложения, он попросил у Чарыкова предоставить ему отсрочку, сославшись на обсуждение предложений российского посла с важными лицами.

Однако вскоре британской дипломатии пришлось открыто изложить свое отношение к русским предложениям, которое было далеко не в пользу России. Российская дипломатия, отдавая себе отчет в невозможности «урегулировать» вопрос о Проливах без согласия других держав и в особенности Англии и Франции, решила добиться от союзниц письменной формулировки об их отношении к проблеме открытия Проливов для русских военных кораблей[380]. На инициативу Нератова получить от британского кабинета в письменной форме заявление о Проливах Бенкендорф писал: «Я попытаюсь. Но я не уверен в успехе. Надо предвидеть возражения против нашей формулы». Бенкендорф уже понял, что Лондон не только не поддерживает идею русско-турецкого сближения, но и противится ее осуществлению.

22 октября (4 ноября), в день подписания франко-германской конвенции о Марокко и Конго, Извольский решил в российских интересах использовать этот психологический момент: «Ввиду подписания франко-германского соглашения мне показалось необходимым тотчас же и до официального принятия его нами закрепить результаты моих разговоров с де Сельвом относительно проливов и о Северном Китае. Я предпочел такой быстрый образ действия более формальным переговорам, особенно чтобы не подать де Сельву повода обсуждать наши требования с Англией и, может быть, с другими державами»[381].

Де Сельв настороженно отнесся к этому письму. Он запросил Петербург, направил ли Извольский письмо по своей собственной инициативе или следуя инструкциям Нератова, он запросил также мнение послов Франции в Лондоне и Константинополе. Де Сельв предложил обсудить с Англией вопрос о русских гарантиях статус-кво в Проливах и прилегающих территориях, тем более что эта проблема не рассматривалась между Извольским и Греем в 1908 г.

Таким образом, Франция ориентировалась на политику Англии, но предпочитала оттягивать как можно дольше с официальным ответом, а на словах выражала готовность поддержать российский проект о Проливах.

Россия почти не надеялась получить от Германии положительный ответ. Посол России в Германии Остен-Сакен писал Нератову 28 октября (10 ноября): «При разрешении таких важных политических задач, каким является вопрос о проливах, мы неминуемо будем иметь Германию на стороне наших противников». Посол отмечал, что «всякий обмен мыслей с берлинским кабинетом по сему вопросу невозможен, так как он исключительно послужил бы оружием в его руках против нас»[382].

5 (18) ноября Остен-Сакен в беседе с Кидерленом поднял вопрос об отношении Германии к переговорам Чарыкова в Константинополе. Кидерлен заявил ему, что «Германия нисколько не заинтересована в том, чтобы вставлять палки в колеса при переговорах России с Турцией относительно прохода судов через Проливы и что, если Турция согласится на это, у Германии не будет никаких возражений»[383].

10 (23) ноября Остен-Сакен прислал Нератову телеграмму, в которой говорилось: «Берлинский кабинет никоим образом не возражает против ваших соглашений с Турцией по вопросу об открытии Проливов»[384]. Остен-Сакена удивила предупредительность и лояльность Кидерлена к интересам России в проливах. Он также высказал Нератову подозрение, не рассчитывает ли Германия на отказ сент-джеймского кабинета.

По существу, германское правительство было таким же противником изменения режима Проливов. Однако оно не захотело упустить возможность обострить русско-английские противоречия на Ближнем Востоке. «Мы работали бы на Англию, если бы на первое же зондирование России ответили протестом, — писал Кидерлен Бетман-Гольвегу, — мы бы доставили удовольствие Англии, если бы навлекли на себя неприязнь России и безнадежно толкнули бы царское правительство в объятия западных держав»[385].

Кидерлен был убежден в английском вето, а если Турция и Россия все-таки договорятся, что было маловероятно, зная настроение турок, то Германия, как держава, подписавшая Лондонскую конвенцию 1871 г., найдет повод для вмешательства и сможет наложить вето.

Параллельно H. Н. Гирс выяснял мнение Вены по вопросу о Проливах. Россия хотела получить подтверждение позиции Австро-Венгрии, изложенной министром иностранных дел А. Эренталем в 1908 г. Извольскому во время сделки в Бухлау.

6 (19) ноября Остен-Сакен беседовал по этому вопросу с австрийским послом в Берлине Л. Сегени, который ответил ему, что, по его мнению, «Эренталь не будет чинить России препятствий и что ключ положения в руках Англии»[386].

Британское правительство воспользовалось заявлением итальянского правительства о блокаде Дарданелл, чтобы отклонить предложенный Россией демарш, который мог вызвать недовольство Италии. «Грей осуждал неосторожный и злосчастный итальянский декрет об аннексии, — писал Бенкендорф Нератову[387]. — Он опасается, что последствием его будет продолжение войны, но находит, что после этого декрета вмешательство в данный момент бесцельно. Это не значит, что здесь считают возможной полную победу Турции, и еще менее — что на нее надеются. Тут вполне примирились с тем, что Триполи станет итальянским»[388].

Одновременно с этим Грей сообщил туркам, что Британия не возражает против оборонительных мер, которые не ущемляли бы прав нейтральных стран. Это фактически являлось подстрекательством турок против России, которая энергично протестовала против закрытия Проливов и возлагала всю ответственность за это на Турцию. Данное заявление нужно было британским правящим кругам, так как именно в тот момент Россия стремилась склонить Турцию на свою сторону в вопросе об изменении режима Проливов.

В результате переговоров России по вопросу открытия Проливов для военных кораблей ни Франция, ни Германия, ни Италия, ни Австро-Венгрия не ответили отрицательно, все они оглядывались на Англию и ждали ответа Грея. А британский министр, в свою очередь, рассчитывал, что Порта сама сможет понять сложившуюся ситуацию и откажется пойти на соглашение с Россией[389].

14 (27) ноября Чарыков официально вручил министру иностранных дел Турции Ассим-бею проект декларации о политическом соглашении между Россией и Турцией, охватывающем как вопрос об ограждении русских интересов при турецком железнодорожном строительстве в Малой Азии, так и вопрос об открытии Проливов для русских военных судов[390].

Турецкая сторона неохотно пошла на официальные переговоры. Великий визирь, сославшись на невозможность оставить заседание Совета министров, хотел уклониться от разговора, но, по настоянию Чарыкова, должен был прервать заседание и принять посла. В кабинете великого визиря Чарыков вручил министру иностранных дел проект декларации, почти полностью повторявший конфиденциальное письмо посла. В официальном проекте Чарыков предложил новую редакцию последнего абзаца статьи 4, касающегося Проливов, в которой говорилось: «Российское императорское правительство и оттоманское правительство с общего согласия доведут до сведения других держав, подписавших Лондонский трактат от 1 (13) марта 1871 г., о состоявшемся между ними соглашении». Дипломатический маневр Чарыкова заключался в том, «чтобы обязанности в данном случае обеих договорившихся держав к прочим участникам названного договора исчерпывались постановкой последних в известность о состоявшемся между Россией и Турцией соглашении»[391]. Посол попытался использовать прецедент с франко-германским соглашением о Марокко, аналогично тому, как парижский и берлинский кабинеты поставили в известность о нем прочих участников альхесирасского договора[392].

Турецкий министр иностранных дел сдержанно принял проект декларации и сказал, что представит его Совету министров. Чарыков также предупредил Ассим-бея, что он (Чарыков) «не имеет основания ожидать со стороны иных держав противодействия нашему соглашению с Турцией касательно Проливов»[393]. Российский посол полагал дать Турции неделю на обдумывание, а затем самостоятельно или с помощью французского или великобританского послов продолжить переговоры. Он был уверен, что Франция и Англия окажут «дружественное давление на Порту» и ускорят заключение соглашения с Турцией.

Между тем через неделю после начала официальных переговоров Чарыкова с Ассим-беем российский посол телеграфировал Нератову: «Приближается время, когда действительное, обещанное содействие Франции окажется очень полезным»[394]. Посол также просил разрешения сообщить текст проекта декларации французскому послу, «причем было бы необходимо предписать ему из Парижа оказать мне желаемое содействие не только в пределах нашего протокола, но и по совокупности наших предложений Порте»[395].

25 ноября (8 декабря) Чарыков направил телеграмму Нератову с просьбой о поддержке Лондона: «Прошу разрешения сделать одновременно такое же сообщение (как и Франции) и английскому послу или по крайней мере дать ему конфиденциально текст статьи, касающейся проливов. При этом весьма желательно снабжение Лоутера инструкцией поддерживать здесь наши предложения как относительно Проливов, так и по совокупности проекта. Нынешнее настроение турок придает отношению Англии к нашим домогательствам очень важное значение»[396].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.