Глава V Главнокомандующий Большой действующей армией
Глава V
Главнокомандующий Большой действующей армией
Жизнь генерала Кутузова прошла в походах, войнах да дипломатических миссиях.
Частые разлуки его с семьей, тяжкие для него, были особенно тягостны Екатерине Ильиничне. Последний отъезд, связанный со вступлением полководца в должность столь же многотрудную, сколь и ответственную, вызвал особое ее волнение. Что ни говори, а лета были уже немолодые. Заканчивался седьмой десяток. Михаил Илларионович сетовал на свое постоянное одиночество: «Вот вам Аннушка, которую довольно долго продержал. Будучи постоянно в разлуке с моей семьей, я бываю бесконечно счастлив, когда смогу заполучить кого-нибудь из вас», — читаем мы в одном из его писем.[140]
Летом 1812 года популярность полководца в Петербурге была особенно велика. От Кутузова ждали победы. Михаил Илларионович прекрасно понимал это — как и многое другое. Времена наполеоновской стратегии с низвержением неприятеля в едином генеральном сражении канули в Лету. Теперь, когда речь шла о судьбе отечества, необходимо было выиграть не баталию, а войну. Достичь же этого можно было лишь полным разгромом врага в ходе длительной и напряженной борьбы. Иными словами, Кутузов ранее Наполеона понял новые явления действительности и новые задачи в военном искусстве, противопоставив наполеоновской стратегии свою концепцию ведения войны. Еще в 1805 году он писал царю: «Не смею, однако ж, скрыть от Вас, Государь, сколь много предоставил бы я случаю, доверяя участь войны одному сражению».
Словом, стратегия Кутузова оказалась дальновиднее и совершеннее стратегии Наполеона.
29 августа Кутузов прибыл в действующую армию, которая находилась в ту пору на позициях у Царёва-Займища, выбранных Барклаем де Толли для генерального сражения.
Однако уже через два дня (после детального знакомства с обстановкой) был отдан приказ на очередной отход (и это несмотря на то, что до Москвы оставалось 160 километров!).
Решение это основывалось не только на недостатках избранной для сражения позиции. Основная причина заключалась в недостатке сил для генерального сражения. В армиях, принятых Кутузовым, насчитывалось только 95 тысяч человек. Из обещанных военным ведомством 65 тысяч корпуса Милорадовича прибыло всего 15 тысяч человек. Столько же прибыло и наспех подготовленных новобранцев из так называемой «второй стены обороны» московского губернатора Ростопчина.
И Кутузов (как и Барклай де Толли) вынужден был идти на столь же непопулярный шаг.
По ходу отступления было получено сообщение от полковника Толя о том, что в 12 километрах западнее Можайска (в 124 километрах от Москвы) найдена приличная позиция для генерального сражения, и Кутузов, опережая войска, поспешил туда.
Обзор местности оставил хорошие впечатления. В донесении царю Кутузов писал: «Позиция, в которой я остановился при деревне Бородино… одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно».
Действительно, место для сражения, выбранное бывшим кадетом Карлушей Толем, было удачным. Простираясь на восемь километров от Москвы-реки до Утицкого леса, оно давало возможность к размещению группировки с необходимой плотностью сил. Правый фланг позиции, упираясь в Москву-реку, исключал возможности для флангового обхода. Левый же фланг, упираясь в Утицкий лес, был в этом отношении менее обеспечен. Однако и здесь действия крупных сил противника были затруднены. Впрочем, для укрепления левого фланга можно было усилить оборону, создав здесь оборонительные укрепления. Было очевидно, что главные действия развернутся за овладение коммуникациями: Новой и Старой Смоленскими дорогами, то есть в центре обороны.
В целом, говоря о бородинской позиции, можно сказать, что благодаря рельефу, русские войска занимали господствующее над противником положение: будучи относительно равнинной, местность давала возможность маневрировать крупными массами войск, пехоты в батальонных построениях и каре. Отдельные холмы и кустарники способствовали скрытому размещению войск.
В то же время низменная пересеченная местность в расположении противника создавала ему ряд неудобств: была хорошо просматриваемой, к тому же перед позициями русских войск протекала речка Колоча и два ручья с довольно обрывистыми берегами.
Сразу же после выбора позиций были приняты меры по их инженерному оборудованию. Было начато строительство на левом фланге у деревни Семеновской оборонительных флешей (багратионовых флешей). Перед ними у деревни Шевардино — оборонительного редута. В центре обороны на высоте Курганной — опорного пункта с размещением здесь 18-орудийной батареи (батареи Раевского). По всей полосе обороны создавались отдельные групповые окопы. На правом же фланге — оборонительные люнеты (масловские люнеты), а на высотах у деревни Горки оборудовались позиции артиллерийских батарей для прикрытия реки Колочи.
Работы выполнялись инженерными частями армии с привлечением местного населения, московского ополчения и войск. И хотя к началу сражения завершить начатые работы не удалось, тем не менее время было использовано эффективно.
Теперь перед Кутузовым стала наиважнейшая задача — создание оборонительной группировки войск.
Руководствуясь поговоркой (им же созданной) «Полководец не может считаться побежденным до тех пор, пока у него есть резерв», Кутузов создавал оборону с глубоким построением войск. От тактического до армейского звеньев оборона строилась в две линии с выделением резервов. Кроме того, был создан общий (главный) резерв в составе двух пехотных корпусов, кирасирской дивизии и артиллерийского резерва (324 орудия).
Главный резерв расположен был в центре (позади войск) в готовности к действиям в любом из направлений. Кроме того, на правом фланге, также в резерве, находились два конных корпуса: казачий — атамана Платова и кавалерийский — генерала Уварова.
Оборона правого фланга и центра возлагалась на 1-ю Западную армию Барклая де Толли, левого фланга — на 2-ю Западную армию Багратиона.
С учетом значительной ширины полосы обороны 1-й армии здесь было создано две группы. Первой из них (ответственной за правый фланг) руководил генерал Милорадович, второй (ответственной за центр) — генерал Дохтуров.
Оборона района Утицы была возложена на отряд генерала Маркова.
Основная группировка войск прикрывалась с переднего края отрядами из егерских полков.
Штаб русской армии размещался в деревне Татариново, передовой командный пункт оборудован был на высоте вблизи деревни Горки. Общая глубина обороны достигала четырех километров.
Таким образом, Кутузов сконцентрировал силы свои в центре и на правом фланге с целью надежного прикрытия кратчайшего пути на Москву — Новой Смоленской дороги. К тому же расположенная здесь главная группировка создавала угрозу флангу и тылу противника в случае нанесения им главного удара по направлению Старой Смоленской дороги. Эту же группировку можно было (при необходимости) эффективно использовать при нанесении контрудара.
В целом построение обороны характеризовалось созданием четырех группировок войск: для обороны правого фланга, для обороны центра, для обороны левого фланга и общего (главного) резерва.
Усиленно готовился к предстоящему генеральному сражению и Наполеон. После рекогносцировки местности он пришел к выводу о неприступности правого фланга русских войск, потому для наступления по Новой Смоленской дороге силы его должны были свернуть вправо и предварительно овладеть Шевардинским редутом. Не имея возможности обойти русские войска, он должен был действовать фронтально с сосредоточением сил на узких участках наступления.
В целом замысел его состоял в том, чтобы нанести главный удар по левому флангу, смять его и, развивая успех в северо-восточном направлении, прижать группировку русских войск к Москве-реке и уничтожить ее, открыв тем самым путь на Москву. После решения этой задачи он был уверен в капитуляции русской армии.
Русская армия, имея в своем составе 120 тысяч человек при 640 орудиях, должна была выдержать натиск 135-тысячной группировки противника при 587 орудиях.
Такова была ситуация к началу Бородинской битвы (в соответствии с последними историческими исследованиями).
Бородинской битве предшествовал бой за Шевардинский редут. Здесь против 12-тысячного отряда генерал-лейтенанта Алексея Горчакова (племянника А. В. Суворова) Наполеон бросил силы общей численностью до 40 тысяч человек. Редут неоднократно переходил из рук в руки. К концу дня, оставив за собой руины укреплений, русские войска отошли на основной рубеж.
Шевардинские события дали возможность Кутузову более точно определить намерения противника и направление его главных усилий, выиграть некоторое время (сутки) для укрепления обороны и произвести частичную перегруппировку сил. Было усилено левое крыло переброской в район Утицы пехотного корпуса генерала Н. А. Тучкова, из артиллерийского резерва в распоряжение Багратиона была передана группировка артиллерии (168 орудий).
Теперь на рубеже противоборствующих сторон (как перед бурей) наступил штиль.
Каждая из сторон готовилась к решительной схватке. В канун сражения в стане русских войск проведены были богослужения. По переднему краю обороны прошел крестный ход с иконой Святой Смоленской Божией Матери.[141] Во главе процессии шел главнокомандующий Большой действующей армией Михаил Илларионович Кутузов. Он же после обхода подолгу беседовал с войсками, вдохновляя их на предстоящую битву.
Вечером перед сражением (как и повелось на Руси) офицеры надели чистое белье, а нижние чины — чистые рубахи. Водка, привезенная артельщиками, оказалась ненужной. Русское воинство предпочитало идти в бой за Отечество свое со светлыми головами. Солдаты чистили оружие, точили штыки, подгоняли амуницию. Понимая, что в предстоящем сражении не все из них останутся живы, тихим голосом передавали они землякам своим слова любви, уважения и завещания родным и близким.
Нечто подобное происходило и в наполеоновском войске. Бонапарт, объезжая свои войска, обращался к ним с короткими и пламенными речами, призывая их к достижению победы в предстоящем сражении, с обещаниями всевозможных выгод, вытекающих из оного.
Вдохновленные речами императора и рекой льющегося вина, солдаты предавались бурному веселью у полевых костров.
С утра перед войсками, построенными в боевые порядки, зачитан был приказ императора Франции, встреченный дружными и громкими криками: «Ура!» и «Да здравствует император!»
На рассвете 7 августа 1812 года артиллерийская канонада возвестила о начале Бородинской битвы.
Надо сказать, что Наполеон, будучи артиллеристом по образованию и войсковому опыту, умело использовал этот род войск. Забегая вперед, отметим, что он сумел компенсировать меньшее число орудий более эффективным их использованием. В ходе сражения французская артиллерия произвела 91 тысячу выстрелов против 60 тысяч из русских орудий.[142]
Первым перешел в наступление на Бородино корпус пасынка Наполеона Евгения Богарне. Французские войска переправились через реку Колоча, но были контратакованы и отброшены на противоположный берег. Основные события развернулись у Багратионовых флешей и Курганной высоты.
В 6 часов утра корпус «железного маршала» Даву (численностью в 28 тысяч человек при 100 орудиях) нанес удар по дивизиям М. С. Воронцова и Д. П. Неверовского.
Успеха противник не имел. Более того, контратакой был отброшен на исходные позиции. И Наполеон бросает сюда корпуса Нея и Жюно, усилив их кавалерией Мюрата.
Убедившись в том, что главный удар противник наносит по левому флангу, Кутузов усиливает его двумя пехотными корпусами и 100 орудиями из резерва.
В 8 часов в ходе третьей атаки на багратионовы флеши корпус генерала Понятовского начал атаку на деревню Утицы, пытаясь выйти в тыл армии Багратиона. Переведенным сюда корпусом генерала Тучкова он был отброшен. Все последующие попытки поляков были отбиты генералом Богговутом (сменившим раненого Тучкова) с находившимися здесь же ополченцами.
С 9 до 11 часов было проведено четыре безуспешные атаки на флеши и две столь же безуспешные атаки на Курганную высоту. Перед флешами и на Курганной высоте лежали тысячи убитых, но противник не продвинулся ни на шаг.
Около 12 часов началась восьмая атака на флеши — и сражение достигло своего апогея. Здесь на участке шириной в 1,5 километра против 18 тысяч русских воинов (при 300 орудиях) Наполеон бросил 45 тысяч человек и 400 орудий!
Завязалась ожесточенная схватка. Атаки следовали за контратаками. Поддерживаемые ураганным артиллерийским огнем воины дрались врукопашную. С обеих сторон вводились дополнительные силы. Флеши переходили из рук в руки. В одной из контратак командующий 2-й Западной армией генерал от инфантерии Петр Иванович Багратион был смертельно ранен.
Лишенные единого твердого руководства после ранения командующего, некоторые части начали отход, который мог бы иметь самые пагубные последствия. Положение спас принявший на себя командование 2-й армией генерал П. П. Коновницын.
Он отвел армию за Семеновский овраг, привел ее в боевой порядок, занял близлежащие высоты и организовал артиллерийское прикрытие. Все последующие попытки противника осуществить прорыв позиции русских войск на этом рубеже успеха не имели.
Стремясь завершить прорыв обороны русских войск, Наполеон, используя частичный успех на левом фланге, переносит основные усилия против центра обороны русских войск.
Здесь в направлении Курганной высоты (батареи Раевского) была создана группировка в 35 тысяч человек при 300 орудиях. Защитники центральной высоты, оказавшись в трудном положении (резервы Кутузова были израсходованы), отчаянно сопротивлялись.
Наполеон, уверенный в скорой победе, решается на ввод своего последнего резерва — гвардии. Прозвучала команда: «Гвардия, в огонь!» Однако как только полки гвардии двинулись вперед, адъютанты, мчавшиеся с левого фланга, закричали: «Казаки! Казаки! Казаки!» И гвардия была остановлена.
В этот критический момент битвы Кутузов идет на смелый шаг: направляет конные корпуса Платова и Уварова в обход левого фланга наполеоновской армии и внезапно атакует ее в районе Валуево — Беззубово.
Неожиданное появление русских войск в тылу вынудило Наполеона не только прекратить дальнейшие атаки 2-й Западной армии, отложив на два часа намеченную очередную атаку Курганной высоты, но и ослабить ударную группировку, направив часть сил из ее состава на усиление своего левого фланга. Этого времени хватило Кутузову для того, чтобы осуществить перегруппировку своих войск, усилить центр и левое крыло 2-й и 3-й пехотными корпусами.
В 14 часов войска противника начали очередную атаку Курганной высоты. Ценой огромных потерь ему удалось захватить батарею Раевского. Однако попытка развить успех была отражена кавалерийскими корпусами.
Здесь, на пространстве центральной высоты, произошла грандиозная кавалерийская сеча. В свете солнечных лучей, залпов сотен артиллерийских орудий, блеске кирас, шлемов, мечей и сабель высота казалась огненной. В кавалерийских схватках, как в древние времена, французские бароны, герцоги, графы и маркизы один на один вступали в схватку с потомками русских витязей. «Табуны лошадей без всадников, ошалелых от грома орудий и беспрерывной стрельбы, с окровавленными седлами и чепраками носились по Бородинскому полю».
На левом фланге русских войск 2-я Западная армия, в командование которой вступил генерал Дохтуров, стойко удерживала занимаемый ею рубеж.
К 18 часам 7 сентября 1812 года армия, возглавляемая Кутузовым, прочно оставалась на своих позициях.
Что же касается Наполеона, то он, опасаясь контрудара русских войск, пребывая за тысячи лье от Парижа, так и не посмел ввести в дело свой последний резерв — гвардию.
К исходу дня битва стала затихать. Французские войска, не добившись успеха, отошли на исходные позиции.
Русская армия тоже вышла на те позиции, что занимала перед началом битвы.
Таким образом, задача, поставленная Наполеоном — разгромить русскую армию в генеральном сражении, — не была им решена.
Задача же Кутузова — не допустить разгрома русской армии в генеральном сражении — была решена им успешно.
Несколько позже главные действующие лица Бородинской битвы дадут такую оценку этого исторического события.
Наполеон: «Из всех моих сражений самым ужасным было то, которое я дал под Москвою. Французы показали себя в нем достойными одержать победу, а русские — стяжали славу быть непобежденными».
Кутузов: «Баталия, 26 числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны. Место баталии нами удержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которую пришел нас атаковать».
Между тем потери русской армии в Бородинском сражении были огромны. Армия недосчиталась 55 тысяч человек, что составляло почти половину ее состава. На исходе оказались боеприпасы, продовольствие и фураж.
Под ружьем у Кутузова оставалось 65 тысяч человек.
Что же касается французской армии, то потери ее были тоже немалые (более 50 тысяч человек), что составляло около 39 процентов ее состава. Следовательно, Наполеон имел к концу битвы почти 85 тысяч человек.[143]
С учетом же не принимавших участия в битве двух дивизий (пребывавших на марше: первой дивизии молодой гвардии генерала Делаборде и итальянской дивизии генерала Д. Пино) численность группировки Наполеона достигала 95 тысяч человек, что почти в полтора раза превышало состав русских войск, то есть соотношение сил складывалось гораздо худшее, чем к началу Бородинского сражения. Особенно большие потери были во 2-й Западной армии. Здесь некоторые подразделения вообще перестали существовать, а отдельные части и соединения существовали номинально.
Оценив обстановку, Кутузов (несмотря на стремление многих продолжить сражение) принял решение отвести войска на новый рубеж с целью выиграть время, сблизиться с резервами и дать очередное генеральное сражение за Москву у стен Первопрестольной.
Таким образом, причина оставления бородинских позиций была в необеспеченности действующей армии резервами. Несмотря на то что уже шел третий месяц войны, военное ведомство и Его Императорское Величество не могли решить эту архиважную задачу. При этом на южном фланге по-прежнему в полном бездействии пребывала Дунайская армия адмирала Чичагова, да и 3-я Западная армия особыми потерями не понесла.
Словом, в те дни, когда Петербург и Россия ликовали, восхваляя Бородинскую битву, а Екатерина Ильинична принимала поздравления в связи с присвоением ее мужу фельдмаршальского звания, русская армия находилась в десятках верст от Бородино. В ночь с 7-го на 8 сентября, оставив Бородинское поле, отбиваясь от наседавшего авангарда Мюрата, приближалась она к Москве, а точнее — к позициям у деревни Фили, кои выбраны были для очередного сражения начальником главного штаба Большой действующей армии генералом от кавалерии Л. Л. Беннигсеном.
К великому сожалению, Леонтий Леонтьевич Беннигсен в очередной раз проявил свою полководческую несостоятельность. Позиция, выбранная им, оказалась крайне невыгодной.
Простираясь по фронту на шесть километров, для армии, потерявшей почти половину своего состава, она была велика. Левый фланг ее был практически открытым. Глубина же позиций составляла всего два километра, упираясь в крупную водную преграду — Москву-реку, через которую имелось лишь восемь наплавных мостов, не приспособленных для переправки по ним тяжелых грузов: артиллерии, обозов, а также кавалерийских корпусов.
Спуски к мостам были крутыми, доступными лишь для пехоты. Позиции пересекались идущими с запада на восток двумя извилистыми речками и большим количество оврагов и рвов, что затрудняло маневр войск и к тому же создавало условия для просачивания противника в глубь обороны. Эти же обстоятельства препятствовали действиям пехоты в бою в колоннах и каре. Местность не позволяла занять господствующее положение над противником, могла хорошо просматриваться им, и войска и артиллерийские позиции, расположенные здесь, могли быть подвержены губительному артиллерийскому огню.
Конечно, в случае неудачи в сражении переправить армию на противоположный берег реки было бы невозможно. При этом переправившаяся часть войск была бы несомненно потеряна при преодолении ею такого крупного города, как Москва.
Возможность второго генерального сражения и участь Москвы решено было обсудить на военном совете в Филях, что состоялся 13 сентября в избе крестьянина Андрея Фролова. По свидетельству очевидцев, в ожидании приезда Беннигсена Кутузов пребывал в расстроенных чувствах. Задуматься же было над чем. Несмотря на огромную настойчивость, просьбы и мольбы, армия не получила в пополнение ни одного человека. Предстояло решиться — принимать ли сражение в невыгодной позиции с противником, имеющим полуторное превосходство в силах.
По прибытии Беннигсена военный совет в составе М. И. Кутузова, Л. Л. Беннигсена, М. Б. Барклая де Толли, Д. С. Дохтурова, П. П. Коновницына, Н. Н. Раевского, А. И. Остерман-Толстого, Ф. П. Уварова, А. П. Ермолова и К. Ф. Толя был открыт.
Открывая военный совет, Кутузов особое внимание обратил на необходимость сохранения армии.
Затем слово было предоставлено автору позиций для сражения. Восхваляя выбранное им место, Беннигсен предложил для обсуждения вопрос: «Выгодно ли сразиться под стенами Москвы или оставить ее неприятелю без боя?»
Пользуясь правом председателя военного совета, Кутузов прервал Беннигсена и поставил другой вопрос: «Ожидать ли нападения неприятеля в невыгодной позиции или отступить за Москву?»
Дискуссия началась с выступления командующего 1-й Западной армией генерала Барклая де Толли. Преодолевая волны очередного приступа лихорадки, Михаил Богданович заявил: «Позиция для сражения непригодна: в случае неудачи вся армия была бы уничтожена на ней до последнего человека». И далее: «Защищая Москву, мы не спасем Россию… но, сохранив армию, мы приобретем возможность продолжать войну, коя с присоединением с резервами может завершиться сохранением армии и Отечества».
Мнения участников совета разделились. При этом некоторые из них предлагали свои варианты. Тот же Беннигсен предложил вместо оборонительного — наступательный вариант. Кроме Кутузова и Барклая за отступление высказались Остерман-Толстой, Раевский и Толь.
Против отступления были Беннигсен, Дохтуров, Коновницын, Уваров и Ермолов.
Последним говорил Кутузов: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с войсками, идущими к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю. Знаю, ответственность обрушится на меня, но жертвую собою для блага Отечества. Приказываю отступать». И чуть помолчав: «За разбитые горшки и отвечать, и платить придется мне».
Принять столь роковое решение на оставление Москвы было непросто.
Генералу Остерману-Толстому, человеку редкой храбрости, проголосовавшему за оставление Москвы без боя, в последующем постоянно и казалось, что армия считает его трусом.
Генерал Коновницын, уже после войны предвосхищая ответ на заданный вопрос о военном совете в Филях, восклицал: «Совесть моя чиста, совесть моя чиста. В военном совете в Филях я был против сдачи Москвы. Совесть моя чиста».
Командир 8-го корпуса генерал Бороздин открыто называл приказ Кутузова о сдаче Москвы предательским.
Сам же Кутузов, после принятия решения о сдаче Москвы, много плакал, позднее заявив: «Я весил Москву с целой Россией и со свободой Европы».
Недруги же Кутузова уверяли: «Отступив после Бородинского сражения, Кутузов тем подтвердил свое поражение в Бородинской битве, а оставив без боя Москву, не только нанес непоправимый ущерб нации, но и подорвал боевой дух армии».[144]
А пока Петербург и вся страна были поражены. Особое негодование выражал царский двор. Специальное заседание Комитета Министров постановило: «Комитет полагает предписать главнокомандующему армиями, дабы, во-первых, доставил сюда он протокол того Совета, в коем положено было оставить Москву неприятелю без всякой защиты, и, во-вторых, чтобы на будущее время всегда присылал он полные о всех мерах и действиях своих сведения». Царь угрожающе писал Кутузову: «Вы… обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы…»
Но Кутузов имел право на столь ответственное решение. Более того, решиться оставить Москву мог только Кутузов. Он был человеком, обладавшим полным доверием армии и народа, способным правильно оценить сложившуюся обстановку, твердо уверенным в том, что содеянное им оправдается всем последующим ходом событий.
В ночь на 14 сентября 1812 года русская армия покидала Москву. К исходу дня главные силы ее были в 15 верстах восточнее древней столицы. После второго суточного перехода, оставив часть арьергарда для «фальшивого движения, дабы увлечь за собой неприятельские отряды», совершенно неожиданно для окружающих Кутузов резко изменил движение войск. Армия форсированным маршем перешла на Тульскую, а затем на Калужскую дорогу и 2 октября сосредоточилась в Тарутине.
В Москву вступил неприятель.
С приходом французов начались пожары, грабежи, мародерство и насилия. Москва горела целую неделю, и целую неделю Наполеон, казалось, праздновал свою победу. Но тщетно авангард его разыскивал русскую армию к востоку от Москвы. Нигде не было и признаков ее. Русское войско «исчезло бесследно».
Между тем в результате гениально задуманного и блестяще осуществленного флангового марш-маневра оно оказалось юго-западнее Москвы, в исключительно выгодном стратегическом положении.
Став лагерем в Тарутине, Кутузов не только прикрыл оружейные заводы Тулы, литейные — Брянска и военные запасы Калуги, но и отрезал от Наполеона чрезвычайно важные в военном и экономическом отношении южные районы России. Находясь здесь, он мог пополнять армию резервами, оружием, продовольствием, одеждой, обувью, фуражом и обозом, свободно маневрировать своим стратегическим резервом — 3-й Западной и Дунайской армиями. К тому же русские войска нависали над Смоленской дорогой — основной коммуникацией, связывавшей французскую армию с ее тылом и оказавшейся объектом активного действия партизан. Имея в своем тылу главные силы русской армии, Наполеон не мог что-либо предпринять и на петербургском направлении.
Словом, армия Наполеона оказалась в кольце, образованном русскими войсками и партизанскими отрядами. Поражение ее было только вопросом времени. «Каждый день, проведенный нами в этой позиции,[145] был золотым для меня и для войск, и мы хорошо им воспользовались», — писал полководец. Время работало на Кутузова.
Осенью 1812 года царь, снова проявив невежество в стратегии ведения войны, потребовал от главнокомандующего немедленных наступательных действий, «дабы успокоить Россию», на что Кутузов отвечает: «Дело надо вести к тому, чтобы Россию спасти, а не успокаивать ее».
Кутузовский маневр с оставлением Москвы и выходом русских войск в Тарутино, во фланг неприятеля, одним из первых оценил Наполеон. «Ваша хитрая лиса — Кутузов меня сильно подвел своим фланговым маршем», — сказал он позднее. Окончательно осознав, что оказался в западне, уготованной Кутузовым, и пытаясь склонить главнокомандующего русской армией к переговорам о почетном мире, он писал: «Князь Кутузов! Посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных делах. Хочу, чтобы Ваша светлость поверили тому, что он Вам скажет, особенно когда он выразит вам чувства уважения и особого внимания, которые я с давних пор питаю к вам. Не имея сказать ничего другого этим письмом, молю всевышнего, чтобы он хранил вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом».
Попытки Наполеона достичь «благоугодного мира» успехов не имели.
В сентябре 1812 года в Петербурге горячо обсуждались не только Бородинское сражение, но и «тарутинские баталии». Поводов же для разговоров было достаточно. Еще бы! Оставил пост главнокомандующего 1-й армией генерал Барклай де Толли; уволен от армии «по участившимся болезненным припадкам» начальник штаба Беннигсен. «…Бешеный Федька Ростопчин перед оставлением штаб-квартиры главнокомандующего сжег свое имение», — писал современник.
Причиной отставок и перемещений, произведенных главнокомандующим, была сильная оппозиция во главе с английским «посланником» при действующей армии сэром Робертом Вильсоном, мечтавшим «о победе Англии над Наполеоном ценой разорения и любых жертв России». К тому же от недругов Михаила Илларионовича в Петербург шли письма, в которых уверялось, что Кутузов, «достигнув крайних целей своих желаний, утвердившись в должности главнокомандующего, проводит время в совершенном бездействии». Тот же Ростопчин, оказавшись в немилости у главнокомандующего за неспособность в подготовке ополчения, теперь писал царю: «Вот уже дня четыре Кайсаров подписывает все бумаги, подделывая подпись Кутузова… он только ест и спит полный день». Особую помеху Кутузову представлял генерал Беннигсен, который, по словам К. Клаузевица, всячески старался «получить возможность при случае самому протиснуться на первое место». В оппозиции Кутузову оказался и Барклай де Толли, считавший тарутинский маневр неидеальным, недовольный реорганизационными мероприятиями в действующей армии, возмущенный деятельностью (а точнее — бездеятельностью) начальника главного штаба, болезненно переносивший несправедливости по отношению к нему. К этому надо добавить и окончательно измотавшую генерала болезнь. В такой обстановке Кутузов вынужден был предпринимать ответные меры.
Первым действующую русскую армию, ссылаясь на состояние здоровья, достойно покинул Михаил Богданович Барклай де Толли.
Между тем русская армия и ее главнокомандующий отнюдь не предавались «тарутинскому безделию». Кутузов не спал, а умело управлял губерниями, оказавшимися на военном положении, провел решительную реорганизацию действующей армии, содействовал развитию партизанской борьбы. Войска пополнялись резервами, обучались, создавались запасы оружия, пороха, снаряжения и провианта.
В октябре русские войска наносят первый ощутимый удар врагу у речки Чернишня. Полковник А. Ф. Мишо, доставивший в свое время в Петербург прискорбное известие об оставлении Москвы, теперь доставил сюда же сообщение о первой победе. Император, только что отправивший Кутузову очередное гневное письмо, награждает главнокомандующего золотой шпагой, украшенной алмазами, и лавровым венком.
Вслед за тем Кутузов вручает начальнику штаба своего «алмазные знаки к ордену Святого Андрея Первозванного» с изобличением Беннигсена в непорядочности. (Дело в том, что одновременно к награде Беннигсена император приложил и письмо-кляузу его на Кутузова.) После чего Беннигсену в Большой действующей армии делать было нечего.
Вскоре даже малосведущим в военном деле людям стало ясно, что Кутузов превосходит Наполеона в военном искусстве. После поражения в сражении при Малоярославце, имевшем место с 24 по 26 октября, «непобедимая армия», непрерывно преследуемая русскими войсками и партизанами, в весьма жалком виде уходила из России по разоренной ею же Смоленской дороге.
Об этом кульминационном моменте борьбы Кутузов доносил в Петербург: «Сей день есть один из замечательнейших в сию кровопролитную войну, ибо потерянное сражение при Малоярославце повлекло бы за собою пагубнейшее следствие и открыло бы путь неприятелю через хлеборобнейшие наши провинции».
Что же касается Наполеона, то, по словам Сегюра, «с сего момента он стал видеть перед собою только Париж, так же как, уезжая из Парижа, он видел перед собой только Москву».
Затем последовали победы под Красным, на Березине, в междуречье Березины и Немана. Преследуя противника флангово и фронтально, не допуская ни малейшей возможности к сопротивлению, войска во главе с Кутузовым стремительно гнали врага.
Любопытное сравнение. Русская армия, отступая от Немана до Тарутина, сохранив свою боеспособность, преодолела это расстояние почти за три месяца.
«Гениальный» Наполеон, отступая, преодолел этот же путь на месяц быстрее, полностью потеряв свою «великую и многоликую».
И хотя не все происходило идеально гладко, в частности, полностью окружить французскую армию восточнее Березины не удалось, тем не менее в декабре враг был изгнан из пределов России, о чем 19 декабря Кутузов доносил царю: «Исполнились слова Вашего Императорского Величества: усыпана дорога костями неприятельскими! Да вознесет всякий россиянин благодарственные молитвы ко всевышнему, а я посчитаю себя счастливейшим из подданных, быв избран благодетельной судьбою исполнителем Высочайшей воли Вашего Императорского Величества».
22 декабря 1812 года фельдмаршал Кутузов оповестил русский народ и армию о полной победе над врагом: «Война окончилась за полным истреблением неприятеля».
В приказе же своем по армии он призывает войска: «Потщиться довершить поражение неприятеля на собственных полях его».
Зимой 1813 года русская армия победоносно пронесла знамена свои по освобожденным ею странам Европы.
Европа, ликуя, радостно встречала своих освободителей. И всюду славу русского оружия соединяли со славой русского полководца. При появлении главнокомандующего повсеместно раздавались возгласы: «Ура Кутузову! Да здравствует великий Кутузов!»
«Вообразить нельзя, как мы приняты в Пруссии, — писал Михаил Илларионович в Петербург. — Никогда ни прусского короля, ни его войска так не принимали». И далее: «В Шлезии мне очень приятно, как возвышают дела наши. Сегодня дам с двадцать съехались издалека и собрались перед окошком. Увидя, наконец, что я долго не показываюсь, просили адъютантов, чтобы я подошел к окошку. Я их позвал к себе и слышал множество комплиментов, что они приехали видеть своего избавителя, что им теперь не надобно смотреть на портреты мои, что мой образ запечатлен в сердцах их».
Кстати, о портретах. В другом письме к Екатерине Ильиничне Кутузов написал: «Пришли, пожалуйста, несколько, хотя три экземпляра, ежели есть, моих гравированных портретов. Из России пишут незнакомые и просят. А вот как в Берлине награвировали по расспросам, посылаю; достану да пришлю таких, что в разных костюмах, и в шубе, и бог знает как. Есть такие, что и не две копейки…»
Небезынтересно заметить, что находившийся при главном штабе поэт В. А. Жуковский после сражения под Красным посвятил Кутузову стихотворение «Вождю победителей». Размноженное в виде листовок в походной типографии, оно высоко оценивало стратегию главнокомандующего русской армией.
Однако слава и похвалы не вскружили голову полководцу. В ответ на хвалебную оду Д. И. Хвостова Михаил Илларионович писал: «Вы как бы возвышаете меня пред Румянцевым и Суворовым. Много бы я должен был иметь самолюбия, если бы на сию дружескую мысль вашу согласился. И если из подвигов моих что-нибудь годится преподанным быть потомству, то оно только оттого, что я силюсь по возможности моей и по умеренным моим дарованиям идти по следам сих великих мужей». В письме же к Г. П. Ермолову он как бы признается: «Похвалы, которыми я удостаиваюсь нередко от соотечественников моих, разделяю с моими сподвижниками, коих храбрости обязан я тем, что все надежды мои вижу увенчанными успехом».
Популярность Кутузова оказалась не по душе царской фамилии. Вот что писала царю его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна: «Радость всеобщая, а фельдмаршал озарен такой славой, которой он не заслуживает: зло берет видеть, как все почитание сосредоточивается на столь недостойной голове».
Александр I, обеспокоенный популярностью полководца, стремится ограничить права, предоставленные ему Положением о Большой действующей армии. Он создает особый комитет из трех сенаторов, дабы поставить деятельность главнокомандующего под контроль.
Вместе со всеми успехам войска российского радовалась и семья Михаила Илларионовича, уважение и интерес к которой в Петербурге нарастали с каждым днем. Интерес к семье объяснялся и новостями, «из первых рук полученными» — из частных писем главнокомандующего.
Михаил Илларионович постоянно беспокоился о домашних делах. Насколько это представлялось возможным, высылал деньги для уплаты долгов. Но с чувством собственного достоинства он писал Екатерине Ильиничне: «…Я мог бы гордиться тем, что я первый генерал, от которого бежит гордый Наполеон».
Из писем же к Екатерине Ильиничне Петербург знал и то, что в отношениях Кутузова с императором «по-прежнему бывает розно». Надо сказать, что письма теперь были более редкими и краткими. Однако, понимая чрезмерную занятость супруга и его затруднения со зрением, Екатерина Ильинична принимала это как должное. Впрочем, некоторые из писем писались теперь князем Николаем Даниловичем Кудашевым — зятем Кутузовых, пребывавшем в то время в свите главнокомандующего. Храбрый и способный генерал погиб позднее в битве под Лейпцигом. Еще одна дочь Михаила Илларионовича овдовела в ходе наполеоновских войн.
Говоря о письмах Кутузова к семье, хотелось бы отметить особую привязанность его к дочери Елизавете и ее детям. По словам современников, Елизавета Михайловна была чрезвычайно похожа на отца не только внешне, но и по характеру. Позднее она стала большим другом Александра Сергеевича Пушкина, была хорошо знакома с известным живописцем, автором «Последнего дня Помпеи» Карлом Петровичем Брюлловым, много сделала для облегчения участи ссыльного поэта-декабриста Федора Николаевича Глинки. Не без ее помощи Федор Николаевич оказался женат на дальней родственнице Кутузовых Авдотье Павловне Голенищевой-Кутузовой, позднее писательнице, авторе повестей и рассказов «Графиня Полина», «Катя», «Домашняя знакомая» и других. Столь же большое участие Елизавета Михайловна проявила и к брату Федора Глинки — Сергею Николаевичу, когда он, будучи цензором, пропустил в печать материал, стоивший ему отрешения от должности. С просьбой о хлопотах к ней обращался Вяземский, с которым был полностью солидарен и Пушкин.
Дочь же Елизаветы — Дарья (Долли), к которой так же часто обращался в письмах Михаил Илларионович, послужила в какой-то мере прообразом героинь пушкинских произведений «Египетские ночи», «Мы проводили вечер на даче», а также Татьяны Лариной в «Евгении Онегине».
Дочери Елизаветы Михайловны Екатерине Пушкин посвятил стихотворение «Циклоп».
Однако вернемся к петербургским делам Екатерины Ильиничны. Теперь статс-даме двора приходилось принимать бесчисленные поздравления то по поводу побед предводимых супругом войск, то с пожалованием наград, в результате чего Михаил Илларионович становится полным георгиевским кавалером, то по причине добавления к фамилии Голенищевых-Кутузовых почетной приставки Смоленские. Перед женой главнокомандующего радушно открывались двери петербургских салонов. Побывать в гостях у Кутузовых почиталось за честь. Здесь собирались лучшие литераторы столицы. Иван Крылов читал свои басни, прославляя мудрость и решительность Кутузова и высмеивая Наполеона. Друг дома поэт Гаврила Романович Державин любезно преподносил новые оды («На парение орла» и «Гимн лироэпический на прогнание французов из Отечества»), восхваляя Кутузова-полководца.
Михаил Илларионович не только с удовольствием получал письма от петербургских друзей, но и охотно отвечал им. Тронутый вниманием Державина, он писал:
«Милостивый государь мой Гавриил Романович!
Письмо вашего высокопревосходительства имел я честь получить. Хотя не могу я принять всего помещенного в прекрасном творении вашем „На парение орла“ прямо на мой счет, но произведение сие, как и прочие бессмертного вашего пера, имеет особенную цену уважения и служит новым доказательством вашей ко мне любви. Сколько же лестен и приятен для меня гимн ваш, коего один токмо экземпляр собственно для меня получил я чрез Петра Петровича Коновницына, но не более, как пишете вы, о чем сожалея, весьма бы желал присылки оных. Повторяя чувства совершенной моей благодарности на ваше ко мне расположение, имею честь быть с истинным почтением и преданностью, милостивый государь мой, вашего превосходительства всепокорный слуга».
Особенно нравилась Михаилу Илларионовичу басня Крылова «Волк на псарне» — одна из популярнейших в то время как в столице, так и в армии. По рассказам очевидцев, после сражения под Красным Кутузов читал ее перед собравшимися офицерами, при этом при словах: «Ты сер, а я, приятель, сед» — снял шапку, показывая свою седую голову.
Впрочем, к Екатерине Ильиничне шли не только за новостями, но и за помощью. По ее просьбе Михаил Илларионович хлопочет об увеличении пенсии вдове Бунина, беспокоится о положении оказавшегося в плену у французов генерала Павла Алексеевича Тучкова. Семьи Кутузовых и Тучковых были дружны с давних времен. (Илларион Кутузов и Алексей Тучков — воспитанники инженерной школы и генерал-поручики инженерных войск — были сподвижниками Румянцева.) В Отечественную войну 1812 года в действующей армии оказалось четверо генералов Тучковых. При этом в третьем пехотном корпусе Николая Алексеевича Тучкова было еще два брата — Павел и Александр.
Генерал-майор Павел Тучков, командуя отрядом арьергарда, 7 августа 1812 года задержал в трудном бою главные силы Наполеона, рвавшиеся к Большой Смоленской дороге, по которой в то время отходила 1-я Западная армия. Бой длился весь день. Несмотря на контузию, генерал не покинул поле сражения. В последней контратаке, раненный пулей в голову и штыком в бок, он потерял сознание, был поднят неприятелем и взят в плен. В Бородинском сражении смертельное ранение получил командир корпуса Тучков-старший. А тремя часами до этого, спеша на помощь Багратиону, бригада генерала Александра Тучкова с ходу атаковала врага. В трудный момент боя командир бригады «бросился в самое пекло со знаменем в руках и тут же рухнул, сраженный картечью».
Потеря трех братьев в течение трех недель войны не могла не взволновать Михаила Илларионовича и Екатерину Ильиничну, близко знавших эту семью.
Заметим, что жена Александра Тучкова — Маргарита Михайловна (урожденная Нарышкина), похоронив после войны единственного сына и простившись с братом, полковником М. М. Нарышкиным, (осужденным по делу декабристов на ссылку в Сибирь), основала на месте гибели мужа монастырь, став его настоятельницей. Глядя на сохранившийся до наших дней портрет игуменьи Марии, трудно поверить, что эта женщина ранее была известна в Петербурге «своей красотой, грацией, веселостью, удивительной музыкальностью и прекрасным голосом».
Из писем же к Екатерине Ильиничне Петербург узнал о дипломатической победе Кутузова — о подписании трактата с Пруссией, что дало «под его команду тысяч сто войску». Общее же руководство над русско-прусской группировкой войск возложено было на Кутузова.
Говоря об отношениях с прусским монархом, хотелось бы отметить любопытную деталь. Фридрих Вильгельм III, очевидно, отдавая дань уважения русскому народу — единственной нации, успешно противостоявшей Наполеону и сыгравшей решающую роль в избавлении европейских стран от французского господства, — предпочитал разговаривать с главнокомандующим союзными армиями на его родном языке. Более того, бо?льшую часть своей переписки с прусским монархом (несмотря на прекрасное знание немецкого языка) Кутузов также вел на русском. По-видимому, осведомленный о трудном финансовом положении семьи полководца король предлагал Кутузову принять от него в дар поместье и немецкое дворянство. Как истинный патриот России, Михаил Илларионович отказался от столь лестного предложения, о чем писал Екатерине Ильиничне: «Желает король иметь меня своим согражданином и утвердить за мною имение в Пруссии. Я его благодарил так учтиво, как надобно, сказав, однако же, что император Александр никогда не допустит, чтобы я или кто-либо из детей моих в чем-нибудь нуждался».
Кутузов вновь ошибся в оценке достоинств царя. Лишь через два года после смерти полководца царское правительство отпустило Екатерине Ильиничне сто пятьдесят тысяч рублей для уплаты долгов. Но поскольку денег этих не хватило, то в августе того же года имения, ранее пожалованные Кутузову, были приобретены казной. Вдова полководца осталась без достаточных средств к существованию, уповая лишь на пожалованную ей пенсию.
Между тем тяжесть огромной ответственности Кутузова давала себя знать. В письмах Михаила Илларионовича в Петербург все более чувствовалась усталость: «А я все скитаюсь, окружен дымом, который называют славою. Но к чему постороннему не сделаешься равнодушным! Я только тогда щастлив, когда думаю о своем семействе». И далее: «…Покой мне нужен, я устал, как давно мне не было покою».
В апреле 1813 года по Петербургу поползли слухи о тяжелой болезни полководца. Достигли они и дома Кутузовых. Екатерина Ильинична и дочери ее были в отчаянии.
Правда, вскоре от Михаила Илларионовича пришло письмо, но опасений за жизнь его оно не рассеяло. «Я тебе, друг мой, пишу в первый раз чужою рукою, чему ты удивишься, а может быть, и испугаешься. Болезнь такого рода, что в правой руке отнялась чувствительность перстов», — говорилось в нем.
Затем слухи пошли самые противоречивые. Одни утверждали, что жизнь Кутузова якобы оборвалась, другие уверяли, что этого не могло быть, поскольку доподлинно известно об отдаваемых главнокомандующим приказах войскам.
«Несколько дней уже другого занятия в городе нет, как с утра до вечера друг другу посылают записки, ездят, ходят, чтобы узнать, каков князь, — писала находившемуся в свите императора государственному секретарю А. С. Шишкову его жена. — Вчера я видела княгиню,[146] она очень жалка… Надеется, страшится и, кажется, сама видит, что к пустым утешениям прибегает. Дети все плачут чрезвычайно, и особливо Толстая (дочь Михаила Илларионовича)».
Что же происходило в эти дни с Кутузовым?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.