ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО — ЦЕНЗУРА
ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО — ЦЕНЗУРА
В иных вопросах расхождений было куда больше. Партийная пресса Харькова того периода вовсю поливала грязью представителей конкурирующих партий, почему и представляет сейчас собой ценнейший и довольно — таки объективный источник для изучения истории края — сравнив описание одного и того же события, представленное в различных газетах, можно более или менее правдоподобно восстановить картину происходившего. Для ситуации в России начала 1918 года в прессе Донецкой республики царили относительная свобода слова и плюрализм.
Как Антонов — Овсеенко ни требовал от местных большевиков закрытия оппозиционных газет, вплоть до середины марта 1918 г. по цензурным соображениям в Харькове закрыт был «Южный край» — причем задолго до создания Донецкой республики. Однако по мере продвижения Антонова в Донбассе им закрывались газеты на местах — к примеру, в Юзовке в январе 1918 г. была закрыта газета предпринимателя Альтшулера «Донецкая мысль». Во время краткого пребывания в Харькове Антонова и Цикуки также были задекларированы солидные ограничения свобод. Особенно постарались упомянутые выше комендант Войцеховский и Эрде, который фактически дистанцировался от местных большевиков и, выйдя из редколлегии «Донецкого пролетария», стал сотрудничать с ЦИК Украины и комендатурой Антонова — Овсеенко. 25 января Эрде объявил в вестнике Цикуки: «Предварительный осмотр изданий, выходящих в гор. Харькове, как периодических, так и не периодических, равно афиш и воззваний и т. п. — мною не производится. Вместе с тем предупреждаю граждан — владельцев типографий, заведующих и прочих работников печатного дела, что в случае выполнения ими заказов, явно вредящих интересам революции, вроде призывов к неподчинению Советской власти и проч. — они будут мною привлекаться к революционно — судебной ответственности наравне со сдатчиками заказов и авторами контрреволюционных воззваний»[615].
По инерции Эрде подписывал некоторые постановления и приказы в качестве комиссара по делам печати города Харькова и после провозглашения ДКР, однако роль и функции его в этой должности с отъездом Войцеховского и отменой чрезвычайного положения выглядели несколько туманными.
К моменту создания ДКР в Харькове приказом Главного штаба по борьбе с контрреволюцией были запрещены политические митинги и даже крестные ходы. Однако уже через неделю — две после областного съезда проводились и митинги, и церковные шествия. На одном из первых заседаний областного исполкома ДКР 18 февраля Рубинштейном был поднят вопрос о введении цензуры в связи с запретом со стороны комиссара по делам печати публиковать некое воззвание к рабочим. Председательствующий на собрании большевик Сергей Буздалин заявил в этой связи: «У нас существует самая широкая свобода слова и печати, но мы не должны допустить свободы клеветы и погромной агитации». Когда же зачитали текст запрещенной листовки, которая, как выяснилось, была подписана некой несуществующей конференцией, ее содержание без особых возражений было признано «грубым и погромным», а действия Эрде решено было одобрить[616].
Очередное решение местного цензора также вызвало немало споров, поскольку в значительной степени подрывало финансовое благополучие газет, издававшихся в Харькове. С 15 февраля в столице ДКР начал выходить официальный орган Харьковского совета и обкома ДКР газета «Известия Юга». Решением местных властей от 24 января (опять — таки принятого до провозглашения Донецкой республики) официоз монополизировал всю газетную рекламу в Харькове[617]. На партийных газетах, которые финансировались политическими организациями, это не сильно отразилось (тем более, что объявления партийных и общественных структур можно было помещать и дальше), а общественно — политическим изданиям, не связанным с партиями, конечно, пришлось потуже. При этом «Известия Юга», редакцию которых возглавили наркомы ДКР Васильченко, Жаков и Филов, стали одним из основных печатных органов Донецкой республики — наряду с «Донецким пролетарием».
Еще одно одиозное постановление Эрде, касавшееся Харькова, было опубликовано в «Вестнике УНР» (издавался Цикукой) 27 января, то есть в день открытия IV областного съезда Советов. Комиссар по делам печати предписывал продавцам газет «продавать издания, стоящие на точке зрения активной поддержки Советской власти, по номинальной, означенной на сих изданиях, цене». При этом к постановлению давалось примечание: «Издания буржуазной и лжесоциалистической печати, как предмет роскоши, нормировке не подлежат». Критерии, по которым продавцы должны были разграничивать «социалистическую» и «лжесоциалистическую» печать, Эрде не приводил.
В том же документе харьковский комиссар запрещал в городе продажу… детективов: «Со дня опубликования настоящего постановления воспрещаю в Харькове продажу и распространение «сыщицкой» литературы. Владельцы изданий подобной «литературы» обязуются немедленно доставить мне точные сведения об имеющемся у них количестве экземпляров этих изданий». Виновным в неисполнении приказа Эрде грозил трибуналом. Правда, комиссар сделал послабления для автора «Шерлока Холмса»: «Изъятию из настоящего постановления подлежат произведения таких литераторов, как, например, Конан Дойль»[618]. Опять — таки автор сего уникального документа, составленного в стиле коменданта Войцеховского, решил не утруждать себя пояснением, кто из детективов, по его мнению, вместе с автором «Холмса» все — таки достоин продаваться в городе.
Казалось бы, и без того веселый документ, чтобы его можно было цитировать сегодня. Но современным украинским критикам ДКР и этого недостаточно. Они умудряются исказить даже этот документ, легким маневром меняя фразу первоисточника. В книге «Нарис історії журналістики Харківської губернії», изданной в 2007 г., последняя фраза из документа приводится так: «Изъятию согласно этому постановлению подлежат произведения таких литераторов, как, например, Конан — Дойль». «Комментарии, как говорится, излишни, — восклицает автор книги и тут же эмоционально комментирует: — Верите ли вы, харьковчане, которые читают эти строки, что в XX веке в нашем городе были запрещены книжки сэра Артура Конан — Дойля о Шерлоке Холмсе?»[619] Ну, что тут можно сказать? Разве что: если не верили, то и не верьте. Достаточно сравнить оригинал и слегка искаженную цитату, чтобы понять, как достигаются манипуляции. К сожалению, приходится констатировать, что подобные, на первый взгляд, незначительные искажения и подтасовки, из которых потом делаются столь глобальные выводы, — это обычное дело для украинской исторической литературы последнего десятилетия.
Справедливости ради надо заметить, что столь бурная деятельность Эрде в качестве комиссара печати города Харькова сошла на нет практически сразу после провозглашения ДКР. После того как комендант Войцеховский был удален из города, а власти Донецкой республики ликвидировали многовластие, фамилия борца с детективами не фигурирует в официальной хронике, а его распоряжения дезавуируются наряду со всеми постановлениями «военного времени». Оппозиционная пресса в ДКР выходила регулярно, очень активно критиковала руководителей республики и дискутировала с официальной печатью.
Заголовок статьи, вызвавшей закрытие «Нашего Юга»
Так продолжалось до начала весны, когда возник скандал вокруг меньшевистской газеты «Наш Юг». Он начался 5 марта, когда газета опубликовала статью лидера харьковских меньшевиков Сана — Девдариани «Прошу слова» с довольно — таки провокационными призывами. Судя по всему, редакция газеты понимала это, поскольку снабдила статью следующей припиской: «Редакция не в полном составе согласна с точкой зрения автора и полагает, что этот вопрос подлежит дальнейшему обсуждению на страницах газеты». С учетом того, что речь шла о статье лидера партии, издававшей газету, комментарий был беспрецедентным.
В этой статье Сан провозглашал: «Да, Учредительное собрание есть самое отрицание большевистской диктатуры. Это вызов на бой, это политическая борьба, которая может и должна привести уже не к соглашению, а к свержению власти. Я отдаю себе ясный отчет в том, что я говорю. Надо идти в массы и говорить им: свергайте ту власть, которая готова принять немедленный и архитяжкий мир (слова Ленина) с германскими империалистами и которая не принимает никаких условий соглашения с Российской демократией». Правда, тут же Сан смягчил тон, поясняя: «Свергайте — это не значит, разумеется, призывать сейчас же к вооруженному восстанию. Это значит только вести идейную, политическую агитацию в известном направлении. Это значит поставить своей задачей изолировать большевистскую власть»[620].
Стоит обратить внимание на то, что статья появилась именно в день, когда Харьков вновь был объявлен на военном положении — за четыре дня до этого немцы взяли Киев и уже приближались к границам Донецкой республики. Город был охвачен паникой в связи со множеством слухов о наступлении германцев. В этой обстановке такой недвусмысленный призыв к свержению власти вынуждал представителей этой самой власти к жесткому реагированию. 7 марта следственная комиссия при Революционном трибунале постановила закрыть газету «Наш Юг» до разрешения дела в суде. Редакции газеты в связи со статьей Сана официально вменялся в вину «призыв к вооруженному восстанию против советской власти и к саботажу деятельности правительственных органов». Довольно спорное определение, учитывая пояснение Сана о том, что он как раз не призывал к вооруженному восстанию[621].
Редакция ходатайствовала о том, чтобы газета продолжала выходить вплоть до решения суда (и кстати, была поддержана в этом ходатайстве Харьковским советом). Однако следственная комиссия трибунала под руководством наркома юстиции Филова отклонила это ходатайство. В тот же день, 7 марта, состоялось заседание областного комитета ДКР, на котором эсеры и меньшевики попытались оспорить запрет на выход газеты, упирая на процедурные вопросы. Большевики, кстати, признали некоторое нарушение процедуры, но Межлаук заявил по этому поводу, «что нет надобности останавливаться на формальностях». Меньшевикам было отказано в праве издавать газету под другим названием, а вопрос о запрете был направлен на доследование и снят с рассмотрения обкомом[622].
«Наш Юг» возобновил свое издание сразу после прихода германской армии (и кстати, уже не вменял в вину большевикам согласие на «архитяжкий мир» с немцами), но просуществовал недолго — оккупационными властями он был закрыт уже без особых церемоний и дискуссий в органах власти. Так что можно судить, при какой власти плюрализма было больше.
Попытались местные власти Харькова ввести предварительную цензуру и в кинематографе. Правда, техническое оснащение цензоров, по — видимому, не позволяло просматривать сами фильмы. Поэтому новый комиссар города по делам печати Николай Мазанов издал распоряжение: «Настоящим предлагаю заведывающим кинематографов, театров и т. п. зрелищ доставлять для просмотра в комиссариат по делам печати копии всех выставляемых для демонстрирования публики плакатов и рисунков». Этого, по мнению цензора, было достаточно для проверки благонадежности фильмов. Однако это распоряжение вышло 23 марта, за две недели до прихода немцев, поэтому вряд ли имело последствия[623].
Кстати, стоит отметить, что, несмотря на войны и разруху, столица Донецкой республики продолжала жить довольно насыщенной культурной жизнью. Многочисленные труппы харьковских театров организовывали представления на самых разных языках. Так, Украинский национальный театр на Жандармской площади ставил в феврале пьесу «Каторжна» по Борису Гринченко, еврейская труппа Малого театра проводила Пурим — вечера «Шуламис в 1918 году», театр Новаченко на углу Благовещенской и Дмитриевской улиц демонстрировал пьесу Александра Островского «Без вины виноватые». Харьков жил своей жизнью[624].
Хит сезона: фильм с участием Троцкого
Правда, политика тогда вторгалась во все сферы, в том числе в культурную жизнь. К примеру, в кинотеатре «Ампир» (лучший кинематограф города, находившийся на Сумской, 5) самым популярным в те дни был фильм «Мирные переговоры в Брест — Литовске во главе с тов. Троцким»[625]. Что делать, в условиях отсутствия телевидения кинематографы были для населения не просто местом отдыха, но и источником получения политических новостей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.