II. Ответный удар

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

II. Ответный удар

В этой книге я решил обойтись без карт, схем и прочей графики: читатель, как правило, не очень-то любит все это рассматривать. Но разве я вправе винить его в том? Читателю куда больше по душе воображать себя на месте героя повествования, особенно если герой сражается с оружием в руках. Тогда он становится сродни небезызвестному стендалевскому персонажу из «Пармской обители» Фабрицио дель Донго: тот, читая, к примеру, описания битвы при Ватерлоо, видел все как будто глазами ее непосредственного участника — фрагментарно, но на удивление широко и ярко. Зато моряки «Энтерпрайза», в отличие от нас с вами и героя Стендаля, каждый день слушали радио и скрупулезно изучали карты Тихого океана, пришпиленные к переборкам в жилых отсеках авианосца. Последуем же и мы их примеру. Только что перед нашим взором предстала удручающая картина — разгромленный Перл-Харбор и почти полностью уничтоженный американский линейный флот. А между тем в одиннадцати тысячах миль к западу два британских линкора — «Рипал», водоизмещением 32 000 тонн, и «Принц Уэльский», водоизмещением 35 000 тонн, величественно следовали вдоль северного берега Малаккского полуострова — курсом на Куантан [6], «где, предположительно, высадились японские войска». Погода стояла пасмурная, по морю шла крупная зыбь. Японская авиация нанесла удар 10 декабря в 12 часов 45 минут. В результате налета «Рипал» и «Принц Уэльский» за какие-нибудь тридцать пять минут пошли ко дну. В тот же день — 10 декабря японцы захватили атолл Уэйк и высадились на острове Лусон, что в Филиппинском архипелаге, а 16 декабря — на Борнео. 17 декабря оказался отрезанным от остального мира Гонконг, главный порт Азии и один из крупнейших в мире, — Гонконг, являвший собой олицетворение незыблемой мощи великой британской империи, обрамленный, точно ожерельем, несравненными по красоте лужайками для гольфа, голубыми бассейнами, ипподромами... Гонконг, ощетинившийся бездонными жерлами  дальнобойных орудий и считавшийся сам, пожалуй, неприступной из крепостей. Во время бомбардировок были разрушены водонапорные башни и выведена из строя городская система водоснабжения, пожары охватили Европейский квартал, ну а в довершение ко всему была уничтожена добрая половина местного гарнизона. Войска генерала Ямашиты, обходя стороной шоссейные и железнодорожные магистрали, оккупировали полуостров Малакка, продираясь сквозь труднопроходимые, а то и вовсе непролазные джунгли, кишащие змеями и крокодилами. Так, 19 декабря японцы уже вторглись в Пенанг и выдвинулись к Сингапуру. И Сингапур, снискавший славу «Дальневосточного Гибралтара» или «Главного форпоста Южно-Китайского моря» и защищенный похлеще Гонконга — куда более мощными пушками и торпедными установками, — а потому считавшийся неприступным со стороны моря, был буквально заполонен, точно саранчой, «доблестными» покорителями джунглей и сдался 25 февраля. Гонконг же капитулировал 25 декабря — многие сиены той позорной капитуляции японцы засняли на кинопленку. На ней видно, как под задымленным тропическим небом, меж обращенных в руины зданий идут группой британские генералы и штабные офицеры с осунувшимися, скорбными лицами, в шортах и рубашках-безрукавках цвета хаки, — гордость англосаксонской нации. А во главе группы чинно и важно, словно древние самураи, вышагивают японские военачальники — коренастые, в причудливо выгнутых фуражках, непомерно больших башмаках, увенчанных гетрами; они обмениваются между собой короткими фразами и жестами. Следом за ними военнопленные английские генералы вместе с почетным эскортом из представителей японского генералитета входят в какое-то строение, проходят дальше в полупустую комнату, где из предметов мебели уцелели разве что столы и стулья, и рассаживаются. Потом один из японских офицеров встает и зачитывает какой-то документ: голоса офицера не слышно — видно только, как быстро и живо шевелятся его губы. Затем он кладет бумагу на стол, и ее поочередно подписывают: сперва — англичане, а после — японцы. Потом все снова встают и выходят на залитую ярким солнцем улицу — все кончено. Слава и доблесть белого человека, похоже, посрамлены в Азии на веки вечные.

В это время «Энтерпрайз» находился в открытом море. После сокрушительного налета на Перл-Харбор три авианосца, в том числе «Энтерпрайз», каждый в сопровождении своего «экрана» патрулировали воды к западу от Гавайского архипелага. Вице-адмирал Уильям С. Пай, исполнявший обязанности главнокомандующего Тихоокеанским флотом — вернее тем, что от него осталось — до тех пор, пока на этот пост не назначили Честера У. Нимица, который сменил на этом посту Киммела, делал все возможное, чтобы предупредить очередной воздушный налет неприятеля, а может, кто его знает, и крупномасштабное  вторжение. Однако уже 21 декабря «Энтерпрайз» взял курс на запад, и тогда командир авианосца обратился к экипажу с такими словами: «Мы направляемся к атоллу Уэйк. Нам приказано освободить тамошний гарнизон». Таким образом, авианосцу надлежало вернуться к тому самому одинокому коралловому атоллу, затерянному посреди Тихого океана, куда тремя неделями раньше он доставил двенадцать летчиков. Члены экипажа «Энтерпрайза» всегда помнили о своих товарищах-летчиках — и слова командира о том, что им предстоит идти на помощь Уэйку, они восприняли с нескрываемой радостью. Вот уже несколько месяцев кряду американцы возводили на Уэйке укрепления. Но как и чем можно защитить булавочную головку? Как бы там ни было, местный гарнизон «укрепился» настолько, насколько позволяла крохотная площадь атолла, составлявшая всего-навсего пару квадратных километров. И на этом-то жалком клочке суши ютилось все островное население. Однако после бомбежек оказались разрушенными продовольственные склады и лавчонки, да и запасы пресной воды неумолимо истощались. Но, невзирая ни на что, Уэйк держался стойко, и «Энтерпрайз» сопровождал конвой поддержки. 22 декабря связь с Уэйком прервалась. 23 декабря конвою оставалось до цели сутки хода — а Уэйк по-прежнему молчал. Вице-адмирал Хэлси приказал всем судам конвоя прибавить оборотов. Матросы, не знавшие ни времени выхода в эфир радиостанции Уэйка, ни ее частот, не догадывались и о том, отчего атолл не отвечает. По их расчетам, «Энтерпрайз» вместе с конвоем должен был подойти к Уэйку 24 декабря — на Рождество. Так что было самое время готовить подарки. В тот же день, 23 декабря, американское радио передало безрадостное известие: защитники Уэйка капитулировали. Тогда конвой получил приказ изменить курс и двигаться к острову Мидуэй: теперь речь уже шла о том, чтобы срочно укреплять подступы к главным островам Гавайского архипелага во избежание перл-харборской трагедии.

После того как «Энтерпрайз» в составе оперативного соединения из других кораблей выполнил задание по прикрытию высадки войск и выгрузке техники на Мидуэй, авианосцу предстояло сопровождать океанские конвои в Австралию. И все это время моряки «Энтерпрайза» денно и нощно слушали радио, которое постоянно передавало одну плохую новость за другой. Так, например, 31 декабря экипаж узнал, что японцы захватили американскую военно-морскую базу Кавита на Филиппинах, а 2 января 1942 года неприятельские танки уже грохотали по улицам Манилы. Вторжение на Филиппины длилось весь январь. Американские войска просто чудом успели покинуть эти и другие отрова Юго-Восточной Азии, к которым уже подходили корабли под японским флагом. А Токийское радио меж тем неустанно бросало в эфир на английском языке одну и ту же издевательскую фразу: «Куда же подевался непобедимый американский флот?» 

«Пока положение дел на Дальнем Востоке обострялось с каждым днем и японцы владели преимуществом и инициативой практически во всей западной части Тихого океана, американский Тихоокеанский флот под командованием адмирала Нимица готовился к крупномасштабному наступлению, — писал позднее адмирал Кинг. — И местом нанесения главного удара были выбраны Маршалловы острова и острова Гилберта. Осуществление этой важнейшей стратегической операции было поручено вице-адмиралу Хэлси, который возглавил эскадру, куда вошли авианосцы «Энтерпрайз» и «Йорктаун», тяжелые крейсеры «Честер», «Луисвилл», «Нортхемптон» и «Солт-Лейк-Сити», легкий крейсер «Сент-Луис» и десять эсминцев».

Американские адмиралы по большей части разительно отличаются от своих заокеанских коллег — главнокомандующих военно-морскими силами европейских стран. Они больше походят на бейсболистов. И то верно: по выходе в море многие из них нахлобучивают бейсбольные кепки с гигантскими козырьками. Носят они рубашки цвета хаки с открытым воротничком, украшенным адмиральскими звездами, — пожалуй, это и есть их единственный знак различия. В холод тот же вице-адмирал Хэлси, к примеру, облачался в летную кожаную куртку на шерстяной подкладке; в дождь он надевал штормовку с капюшоном, на воротнике которой, с обеих сторон, посверкивали адмиральские звезды, а на спине красовались три большие буквы: ADM (адмирал). На правом плече у нашего вице-адмирала была наколота татуировка в виде якоря — неизгладимый знак принадлежности к одному великому морскому братству. Да и вообще человек он был весьма колоритный.

В январе 1942 года вице-адмиралу Уильяму Фредерику Хэлси исполнилось шестьдесят. Ростом он был метр семьдесят и весил семьдесят семь килограммов. У него было широкое лицо, массивный, как у боксера, подбородок и короткая шея. По ширине лба он мог бы тягаться с самим Сократом, а по живости выражения лица и широко расставленных глаз — уж и не знаю с кем. Словом, Уильям Хэлси обладал видной наружности и, в общем, производил впечатление человека решительного, энергичного и общительного. В молодости он играл в футбол за Виргинский университет и изрядно отличился на этом поприще — прежде всего как стремительный и упорный нападающий, за что товарищи по команде прозвали его Быком, так что стремление атаковать, безусловно, было заложено в характере Хэлси с юности. Порой оно проявлялось и в жизни. Тем более что, как известно, в повседневной жизни человек зачастую соответствует — или, по крайней мере, старается соответствовать — образу, каким его наделили другие.

Уильям Хэлси долго командовал эскадренными миноносцами. Но даже в мирное время, на учениях, он отдавал предпочтение  наступательным — атакующим действиям. В многочисленном американском военно-морском флоте, к тому же ни в чем не знающем недостатка, помять или ободрать корпус эсминца в процессе резкого и крутого маневра — штука вовсе не зазорная, не то что во французском ВМФ, для которого спуск на воду небольшого суденышка уже грандиозное событие. Во время первой мировой войны Уильям Хэлси получил «Военно-морской крест» [7] — «за выполнение важной и сложной боевой задачи», а также «за отвагу и решительность, проявленные при ведении затянувшихся наступательных и оборонительных боевых действий». Когда ему исполнилось пятьдесят два года, он, устав, как видно, от беспрестанного торчания на капитанском мостике эсминца, устремил свой взор в поднебесную высь, доступную разве только летчикам. «За авиацией будущее. — говаривал он. — И в скором времени главную роль в военно-морских сражениях будут играть самолеты. Так что пора бы и мне научиться летать». Сказано — сделано. И вот наш доблестный морской волк поступил в училище военно-морской авиации в Пенсаколе, штат Флорида. Однако по возрасту и зрению место в кресле пилота ему было заказано. Не беда — его вполне устроил диплом штурмана. Впрочем, благодаря редкостному упорству и настойчивости новоиспеченному штурману в конце концов удалось получить и заветный диплом пилота, и это — в пятьдесят три-то года! Диплом летчика был нужен будущему адмиралу скорее для морального удовлетворения. Хэлси так ни разу и не сел за штурвал современного боевого самолета; не довелось ему и взмыть в небо с палубы авианосца. Зато его познаний и опыта в морской авиации, а также репутации решительного сторонника широкого применения авиации на море оказалось вполне достаточно, чтобы ему поручили командование авианосцем «Саратога». Потом Хэлси назначили начальником того самого Пенсаколского училища, где он некогда постигал премудрости летнего мастерства. А следом за тем он возглавил авианосное соединение «Эн-терпрайз» — «Йорктаун», после того как оба авианосца сошли со стапелей. И тут на тебе — война с Японией. И Хэлси, по прозвищу Бык, снова ринулся в атаку — только на сей раз во главе не миноносной эскадры, а крупного авианосного соединения.

Уильяму Хэлси вскоре предстояло стать прообразом эдакого лихого военачальника с «яркой и привлекательной наружностью», столь обожаемой военными корреспондентами. Надо заметить, что помимо боксерской внешности и поистине бычьего норова, за Хэлси водилась еще одна довольно характерная особенность: вице-адмирал имел привычку смачно ругаться. А по отношению к врагу он и вовсе был непреклонен — клял его на чем свет стоит каждый божий день, причем  без всякой жалости: «Надо уничтожить этих растреклятых японцев, попросту стереть в порошок, и как можно больше!» Однако в результате серьезного кожного заболевания ему пришлось отбыть в Соединенные Штаты и пролежать на госпитальной койке целых пять месяцев — с мая по сентября 1942 года. Так что к командованию он вернулся лишь в августе 1944 года. А годом раньше, будучи в Окленде — в Новой Зеландии, Хэлси выступил вот с каким заявлением: «В самом начале войны я думал, что один наш стоит трех японцев. Отныне же я позволю себе увеличить соотношение: один американец — за пару десятков японцев. К тому же японцы для меня все равно что обезьяны. Я обзываю японцев «обезьянами» только потому, что не могу назвать их словом, которое так и вертится у меня на языке». Некоторое время спустя — уже в Нумеа [8] — он предрек во всеуслышание, что война в Тихом океане закончится в 1943 году парадным шествием союзных войск по улицам Токио. В конце того же 1943 года Хэлси по-прежнему находился в Нумеа, за своим рабочим столом. Ему не хватило сил преодолеть 3500 морских миль, разделяющих остров Гуадалканал и Токио. Единственное, что он смог, и то ценой невероятных усилий, так это ступить на берег острова Бугенвиль, лежащего в 300 милях к северо-западу от опаленного войной Гуадалканала.

Журналисты высоко ценили раскованность Уильяма Хэлси в общении, которая иной раз разряжала официоз и поднимала настроение и в высших эшелонах американского командования. Однако Нимицу порой даже приходилось защищать своего подчиненного — в таких случаях он оценивал его только с самой лучшей стороны: «Он профессионал до мозга костей и характер у него агрессивный, как у заправского вояки. В действиях он не терпит ни безрассудной поспешности, ни излишней сдержанности. В нем прекрасно сочетаются такие редкие для человека военного качества, как благоразумие, дерзость и отвага. Любую операцию он просчитывает на несколько ходов вперед, стараясь учесть все до мелочей, чтобы не допустить ни малейшего риска». Последнюю оценку, данную Нимицем Уильяму Хэлси, позднее припомнили. «В битве у Лейте [9], — писал один американский историк, — Хэлси пошел-таки на риск, вследствие чего погибли сотни американских моряков». После той знаменательной битвы Хэлси пришлось  принимать у себя и утешать родных и близких погибших, на его голову со всех сторон сыпались обвинительные письма... Все это, понятно, доставляло ему мало радости. Кстати, упомянутый выше историк назвал главу, посвященную вице-адмиралу Хэлси, отнюдь не двусмысленно: «Портрет убийцы».

Между тем бесспорно и другое: Ульям Хэлси был самым популярным из американских адмиралов. Причем не только среди рядовых американцев (тут уж изрядно потрудились военные корреспонденты), но и среди моряков — невзирая на литературные излишества тех же военных корреспондентов. Хэлси был «кумиром всех моряков, — писали газеты, — которые по большей части его в глаза не видели, ничего о нем не знали и даже не могли сказать, чем он, собственно, командует, не говоря уже о том, чтобы назвать хотя бы одну из одержанных им побед». Так родилась легенда, оказавшаяся на поверку более стойкой, нежели ее герой. Когда его попрекали скоропалительным пророчеством, высказанным публично в 1943 году, Хэлси отвечал: «То был пропагандистский ход — так сказать, для поднятия боевого духа». Что верно, то верно: порой было довольно одного лишь его слова или даже безмолвного присутствия, чтобы у моряков тотчас же поднялся боевой дух. И вот вам тому пример. 15 сентября 1942 года адмирал Нимиц прибыл на борт «Энтерпрайза», стоявшего тогда в Перл-Харборе, с тем чтобы вручить награды его экипажу. А перед тем он узнал о гибели авианосца «Уосп». И чтобы хоть как-то смягчить трагическую весть, он обратился к морякам с такими словами: — «Я приготовил вам сюрприз. Скоро прибудет вице-адмирал Хэлси».

Моряки встретили слова Нимица громогласными ура! Так-то вот: всякий раз, когда Хэлси появлялся на каком-нибудь смотре или параде, его везде и всюду встречали громоподобными приветствиями. Из всех представителей верховного командования Тихоокеанским флотом, пожалуй, только он один снискал себе столь ярко выраженные симпатии. И что удивительно, вице-адмирал всегда принимал подобные знаки внимания близко к сердцу: стоило доблестному Быку, не очень-то отличавшемуся изысканностью манер, услышать в свой адрес бурные возгласы приветствия, как он едва сдерживался, чтобы не прослезиться. В конце войны он заявил, что желает оседлать ретивого, белой масти скакуна, принадлежавшего японскому императору. Но, к счастью, не успел: ему пришлось поспешить на борт линкора «Миссури» — он как раз бросил якорь в Токийском заливе, — чтобы участвовать в торжественной церемонии подписания акта капитуляции Японии. Таков, в общих чертах, истинный портрет отважного героя Тихоокеанской войны, вице-адмирала Уильяма Фредерика Хэлси. А в тот день — в конце января 1942 года — по выходе из Перл-Харбора «он, во главе небольшой эскадры, состоявшей из чудом уцелевших кораблей  некогда самой крупной в мире тихоокеанской флотилии, устремился навстречу неизвестности». Тогда в его распоряжении не осталось ни одного крейсера для прикрытия эскадренных авианосцев. Среди многочисленных очевидцев, наблюдавших за выходом эскадры в океан, лишь единицы знали, что вице-адмиралу приказано атаковать неприятеля в открытом море. И эти посвященные с ужасом думали, что будет, если эскадра Хэлси столкнется с японской линейной флотилией, оснащенной 406-миллиметровыми орудиями. «В довершение ко всему, — писал Флетчер Пратт, — никто не знал, как поведут себя наши моряки, привыкшие к комфорту, повстречавшись с японцами — истинными аскетами, не помышлявшими ни о чем ином, кроме как о славе и щепотке риса».

* * *

В 1945–1946 годах в европейских кинотеатрах показывали цветной документальный фильм под громким названием «Воитель», снимавшийся на борту американского авианосца. Фильм этот, помнится, произвел на зрителей ошеломляющее впечатление. Прежде всего людей потрясали сцены на камбузе и в просторных столовых авианосца, где на столах были расставлены в бесконечные ровные ряды сотни тарелок с яичницей-глазуньей и сочным бифштексом, а рядом стояли тарелки поменьше, и на каждой — по большому куску яблочного пирога. При виде эдакого изобилия у многих зрителей, совсем недавно переживших ужасы оккупации — голод и холод, — изо рта текли слюнки, а на глаза наворачивались слезы. Дальше, по ходу фильма, искусственно вызванное чувство голода уступало место любопытству и восхищению, поскольку выяснялось, что на борту американского авианосца ни в чем не было недостатка: громадный корабль был оснащен всем необходимым для нормальной, даже комфортной жизни, равно как и для ведения боевых действий. Чисто подсознательно аудитория изумлялась американской роскоши, в которой, казалось зрителю, купался не только авианосец — герой фильма, но и весь флот Соединенных Штатов вкупе с армией.

Разумеется, тот фильм — чего там греха таить — носил пропагандистский характер. Ну а чтобы своими собственными глазами увидеть, как оно там на самом деле — на борту американского авианосца, нужно прослужить на нем матросом хотя бы короткое время. Кроме того, существует немало документальных письменных свидетельств о жизни и быте моряков на авианосцах и фотографий — все это можно свободно почитать и посмотреть, чтобы составить себе более или менее ясное представление. Но как бы там ни было, настоящая жизнь на американском авианосце существенно отличается от той, что была показана в красочном фильме «Воитель».

Давайте же познакомимся с этой жизнью поближе. Итак, возьмем самые впечатляющие, со зрительской точки зрения, сцены фильма — на  камбузе и в столовых. Бачковые (наряд по камбузу) разносят по столам тарелки, которые так и ломятся под тяжестью наложенных в них блюд. На самом же деле — ничего подобного. Каждый матрос сам подходит к раздаточной — она расположена там же, в одном из жилых отсеков корабля, — заказывает раздатчику (как правило — негру) желаемые блюда, расставляет их на подносе, берет столовые приборы, наливает себе в кружку кофе из бачка и затем идет к любому столу, где есть свободное место, — словом, как в обычной гражданской столовой. В зависимости от боевого расписания экипаж авианосца питается три раза в день, причем на каждый прием пищи отводится два часа. Таким образом, моряки могут поесть в любое время — в пределах этих двух часов. Кто хочет, может попросить добавки — ради Бога, сколько душе угодно. И в этом заключается еще одно важное отличие американских армии и ВМФ от, например, французских. И тут остается лишь догадываться, во что превратились бы наши солдаты и моряки, случись в армии и ВМС Франции ввести либеральные американские порядки. Ведь для нас, французов, еда — целый ритуал, величайшее таинство, не то что для американцев или большинства других народов. В этом смысле преимущество американских матросов заключается в том, что они прекращают есть, как только чувствуют, что утолили голод. В процессе еды они потягивают воду или кофе. Впрочем, бачки с горячим кофе расставлены на американских кораблях чуть ли не на каждом шагу — пей не хочу. Слава Богу, военно-морскому командованию Соединенных Штатов не пришло в голову разливать матросам спиртные напитки, иначе... Ну а ежели такая шальная мысль все же была, то военачальники вовремя от нее отказались — и, право слово, поступили мудро. Так что алкоголь на американских военных кораблях, заметим, не в чести, и это распространяется как на рядовых членов экипажа, так и на офицеров. Наряду с бесплатным кофе, каждый из них волен купить в столовой любой другой безалкогольный напиток — например, разных сортов содовую или лимонад, а кто пожелает — мороженое. Единственно — ни грамма спиртного. Помимо того, в киосках, при тех же столовых моряки могут приобрести кое-что из обмундирования, предметов туалета, подарки родным, близким и любимым девушкам, сигареты, комплекты настольных игр, радиоприемники — в общем, все, что только может пожелать моряк, у которого в кармане водятся денежки. Мне доводилось слышать, будто одно время там можно было купить — правда, из-под полы — даже японские флаги, якобы добытые в боях за освобождение тихоокеанских островов, и прочие искусно подделанные военные трофеи. Впрочем, командиры кораблей довольно скоро пресекли такого рода торговлю. Ну а самым ходовым товаром в военные годы, известное дело, были портативные радиоприемники. Радио было неотъемлемой частью жизни на корабле: оно стало своего рода дозволенным и даже  рекомендованным способом отдохновения от повседневных забот и, если можно так выразиться, тяжкого бремени неизвестности. Моряки знай себе покручивали ручки настройки, стараясь поймать ту или иную любимую волну; многие настраивались на Токийское радио, вешавшее также на английском языке. Правда, перед тем как включить приемник, надо было удостовериться, петли где поблизости создающего помехи источника магнитного поля, — и тут моряки целиком полагались на корабельных специалистов, благо на борту существовала целая радиослужба. Кроме того, экипаж авианосца имел возможность смотреть кино — его крутили несколько раз в неделю на ангарной палубе (она располагалась под полетной палубой). Вот когда была потеха! Моряки подсмеивались над патриотическими фильмами (нелюбовью к так называемому художественно-патриотическому кино, впрочем, отличались матросы и солдаты почти всех стран мира, невзирая на тщетные старания правительства внедрять его чуть ли не повсеместно), отдавая безусловное предпочтение кинокомедиям. Наибольшим же успехом пользовались документальные киноленты, снимавшиеся на различных кораблях и в самой что ни на есть настоящей боевой обстановке: моряки нередко узнавали на экране своих друзей и товарищей, а случалось — и самих себя. Такие фильмы любили смотреть особенно те, чьи места по боевому расписанию находились в чреве авианосца, откуда нельзя было увидеть то, что творится на открытых палубах и в море. Не самое последнее место в жизни моряков занимала и религия. Среди американцев атеисты вообще редкость, а среди моряков и подавно. Так что на богослужениях, проходивших в специальном помещении, обычно присутствовали все свободные от вахт и нарядов члены экипажа — и католики, и протестанты. Многие не считали для себя зазорным исповедоваться — особенно перед боем.

На зрителей «Воителя», ко всему прочему, произвела неизгладимое впечатление и вольность в выборе обмундирования. Так, глядя на всех этих бравых парней, одетых кто во что горазд, только не в униформу, узнать в них военных моряков можно было едва ли. Герои фильма предпочитали рядиться в броскую спортивную форму, дабы выглядеть на экране, как говорится, на все сто. И, надо признаться, им это удалось на славу. Но что бы там ни было, на борту настоящего, а не «бутафорского» авианосца, когда он выходил в море, члены экипажа и правда одевались в униформу разного цвета — в зависимости от специальности. Таким образом было легко определить, кто есть кто. К тому же обмундирование отличалось отменным качеством, было удобно и вполне соответствовало роду занятий и сезону. Потом, оно состояло из стольких элементов, что во французском языке попросту не хватит слов, чтобы дать каждому из них свое название. Матросы обыкновенно носили комбинезоны — либо синие, либо цвета хаки, фуфайки и просторные бушлаты — по их цвету можно было определить  специальность матроса. Впрочем, впереди у нас еще будет возможность разобраться в богатой палитре американского военно-морского обмундирования — когда мы с вами поднимемся на полетную палубу авианосца. Морские пехотинцы носили форму только одного цвета — хаки, офицеры — брюки и рубашки того же цвета. К завтраку они повязывали черные галстуки, а к обеду старались являться во всем белом. В дневное время большинство матросов и офицеров ходили в шортах, а в свободные от вахты часы всем членам экипажа дозволялось появляться на открытых палубах в так называемых пляжных костюмах, а проще говоря — в одних лишь шортах. Больше того: всем, кто работал во внутренних отсеках корабля, в свободное время даже настоятельно рекомендовали почаше выходить на свет божий. Единственное, от чего их предостерегали, так это от продолжительного пребывания под палящим солнцем — во избежание ожогов и солнечного удара. Тем более что в уставе корабельной службы было черным по белому написано: «Преступником следует считать всякого члена экипажа, который по собственной халатности оказался неспособным к несению повседневной службы и ведению боевых действий».

Наконец, зрителей фильма не оставила равнодушной дисциплина, царящая на борту авианосца, — точнее говоря, характер взаимоотношений между офицерами и подчиненными. С точки зрения любого европейца, военной дисциплины, как таковой, там не наблюдалось вовсе. Было такое впечатление, будто действие фильма происходит не на боевом корабле, а на каком-нибудь заводе или, того хлеще — стадионе, где спортсмены и тренеры суетятся и гомонят, точно перед выступлением на ответственных соревнованиях. В общем, все то же самое: чтобы освоиться во взаимоотношениях между членами экипажа американского авианосца, необходимо какое-то время прослужить на его борту. Но в одном можно быть уверенным безусловно: отношения между уорент-офицерами, старшинами и матросами были далеки от того, что принято называть «муштрой», введенной еще Фридрихом II [10] и сохранившейся в вооруженных силах иных европейских стран и в наши дни. Бесспорно, однако, и то, что за серьезные провинности в американском флоте всегда наказывали весьма сурово; кроме всего прочего, в определенных обстоятельствах — во время учений, смотров, парадов и других официальных церемоний — субординация между старшими и низшими по званию соблюдалась исключительно четко и строго. Зато в повседневной жизни, в смысле — во время обычной службы, эти отношения и впрямь выглядели скорее спортивными, нежели военными, — ни малейшей строгости. Таким образом, демократизм можно считать основополагающим принципом в военно-морском  флоте Соединенных Штатов. И ярче всего, на мой взгляд, этот принцип проявляется в том, что американские офицеры и матросы, образно выражаясь, едят из одного котелка. «Рацион питания у офицеров должен соответствовать рациону питания матросов. В случае крайней необходимости он понижается одинаково как у матросов, так и у офицеров» — это положение военно-морского устава соблюдалось неукоснительно. Хотя человеку невоенному оно может показаться несущественным, на самом деле это далеко не так: на практике подобный принцип распределения довольствия оказывается самым что ни на есть существенным. Матрос, знающий, что адмирал или командир корабля получает ту же пищу, какую выдают и ему, относится к своим обязанностям и переносит тяготы службы совсем не так, как тот же матрос, который знает, что в отличие от него офицерский стол ломится от обилия и разнообразия яств. Я позволил себе остановиться на этом подробно отнюдь не в целях пресловутой пропаганды или оттого, что восхищаюсь американскими порядками, а только ради того, чтобы констатировать факт, говорящий сам за себя.

Кстати сказать, с вышеизложенным принципом флотского демократизма непосредственно связано и то, что американские моряки, как правило, имели четкое представление обо всех операциях, в которых предстояло участвовать их кораблю. Так, например, во время боевых действий кто-то из вахтенных офицеров непременно докладывал с мостика оперативную обстановку по громкой корабельной связи — чтобы его слышали во всех отсеках корабля. (Скоро и мы с вами станем слушателями таких, с позволения сказать, прямых репортажей с мостика.) А вот на военных судах европейских стран матросы не знали о боевой обстановке практически ничего — то же самое можно сказать и о большинстве офицеров. Зачастую перемены курсов и направлений корабля служили предметом жарких споров и всяческих кривотолков. (Нередко неприятель оказывался куда более осведомленным насчет боевого задания, полученного кораблем, нежели его экипаж.) Нет, на американском авианосце, за редким-редким исключением, все обстояло совсем по-другому: едва он успевал сняться с якоря, как командир по громкой связи обращался с личным приветствием ко всему экипажу и докладывал, куда держит курс корабль. И морякам такая открытость, конечно же, была по душе. Да и вообще, американское военно-морское командование считало, что морякам просто необходимо знать, куда и зачем направляется их корабль. И не случайно, после того как в конце января 1942 года «Энтерпрайз» покинул Перл-Харбор, командир авианосца лично доложил экипажу о том, что авианосцу предстоит стать флагманским кораблем при проведении первой наступательной операции против японских ВМС и ВВС и в этой связи ему предписано следовать к Маршалловым островам. Внимательно выслушав сообщение командира, матросы тотчас же кинулись к картам Тихого океана. 

Офицеры военно-морской разведки раздали пилотам авиационные карты, фотопланы с увеличенными изображениями островных целей и объектов атаки, а также географические справочники с описанием Маршалловых островов. Летчики получали столь подробную документацию перед началом любой операции. Иногда им предоставлялась возможность познакомиться с рельефными макетами местности, на которых так же ясно и четко обозначались подлежащие уничтожению объекты и цели. Однако Маршалловы острова вот уже два десятка лет как принадлежали Японии. А получить от японцев какие бы то ни было разведданные — задача крайне затруднительная, ведь для японца любой иностранец — шпион. (Впрочем, и сами японцы, оказавшись за границей, страдали ярко выраженной склонностью к шпионажу.) Таким образом американцы располагали устаревшими картами Маршалловых островов — во многом спорными и сомнительными. Зато в справочниках имелось немало полезных сведений как о самих островах, так и о их жителях. Словом, при подготовке к боевым действиям справочники сослужили американским морякам и летчикам добрую службу.

* * *

Маршалловы острова и острова Гилберта представляют собой группы атоллов. На земле вряд ли можно сыскать клочок суши, более похожий на отороченное жемчугом изумрудное ожерелье, чем атолл, — к тому же, если глядеть на него с высоты птичьего полета, да еще при ярком тропическом свете, атоллы, как известно, образуются из скелетов полипов, или мадрепоровых кораллов, состоящих из известняка. Коралловые образования обычно формируются на вершинах подводных хребтов и поднимаются из глубин океана к его поверхности, преодолевая на своем пути многокилометровую водную толщу. На открытом же воздухе коралл погибает. Под действием солнечных лучей известняк разрушается, превращаясь в мелкое крошево и образуя благоприятную среду, на которое морские течения, ветры и дожди наносят песок, почву и семена различных растений. Семена произрастают и со временем дают обильные всходы. Так вот и рождается ожерелье, отороченное изумрудным цветом зелени, золотом песка и жемчугом белопенного прибоя. А посреди этого великолепия — бирюзовая гладь. Иначе говоря, изумрудное кольцо растительности обрамляет лагуну — своего рода миниатюрное внутреннее море, мелкое, спокойное и переливающееся всеми цветами радуги. Чем еще можно дополнить чарующее первозданное великолепие атолла? Разве что пышными цветами — черными, белыми, красными. И вдруг над этим, казалось бы, незыблемым, вечным чудом нависает смерть!

Атоллы могут быть совсем крохотными — как, например, Уэйк, почти идеально круглыми и огромными. Практически все атоллы Маршалловых островов и островов Гилберта представляют собой идеальные  естественные полигоны, образованные множеством мелких островков и рифов, как бы прикрывающих вход в лагуну, которая соединяется с океаном узким проходом. Так что лагуна еще и превосходное место для якорных стоянок кораблей — как, например, на атолле Кваджалейн, самом крупном в мире, достигающем 100 километров в длину и 50 — в ширину.

К этим-то атоллам, на которых, точно на удобном плацдарме, закрепились японцы, и продвигалась со скоростью 25 узлов американская эскадра — «Энтерпрайз» и корабли сопровождения.

Как было сказано выше, в дневное время авианосец следует под двойным авиационным прикрытием: верхним — на случай появления самолетов противника, и нижним — на случай обнаружения неприятельских подводных лодок. Другими словами, летному составу приходится подниматься в воздух и садиться на палубу авианосца по сто раз на дню. И зрелище это не похоже ни на одно другое.

Перед заходом на посадку самолеты описывают в воздухе, над авианосцем, посадочные круги. Если бы мы с вами поднялись на один из мостиков островной надстройки («островка») «Энтерпрайза», то прямо под ногами увидели бы просторную ровную площадку 246 метров в длину и 25 метров в ширину, которая движется наподобие ленты эскалатора, причем со скоростью около 50 километров в час, над самой поверхностью моря, и что немаловажно — против ветра. Все, что происходит на полетной палубе авианосца во время взлета и посадки, видится словно через гигантское колышащееся полупрозрачное газовое облако, которое оказывает весьма ощутимое горизонтальное давление. Так что передвигаться по палубе можно только согнувшись едва ли не в три погибели — постоянно преодолевая шальное сопротивление газовых струй, образующих один сплошной поток. Впрочем, пока на полетной палубе все тихо. И вдруг тишину взрывает резкий голос: «К посадке товсь!» Так по палубному громкоговорителю передается предварительная команда с поста управления полетами. А через мгновение-другое звучит новая команда: «Произвести посадку!» По закрепленному наверху «островка» фалу тут же выбирается красный флажок и на его место взмывает белый. Затем от посадочного круга отделяется первый самолет и начинает заходить на полетную палубу с кормы авианосца. Перед тем на сцену, каковую являет собой полетная палуба, выходит первый актер — офицер, руководящий посадкой самолетов, или, попросту, руководитель посадки. Он встает на узкую площадку, выступающую наружу по левому борту и как бы нависающую над морем, и глядит в сторону кормы — навстречу приближающемуся самолету.

Офицер заводит самолет, делая ему четкие отмашки яркими сигнальными ракетками, которые он держит по одной в каждой руке, в строгом соответствии с сигнальным кодом. Эти ракетки напоминают большие теннисные, только с усеченной ручкой; к сетке, туго стягивающей  обруч изнутри, прикреплены короткие пестрые ленты — они колышутся на ветру, и заметить их летчику большого труда не составляет. Руководитель посадки так быстро и ловко жестикулирует ракетками, что больше походит на циркового жонглера. Или, если угодно, матадора, заманивающего «Быка» в нужном направлении с помощью «мулеты», с той лишь разницей, что его задача — сохранить жизнь того, кого он «заманивает» столь характерным образом. В самом деле, в доведенных до автоматизма действиях руководителя посадки искусства больше, чем техники: ибо главную роль тут играет человеческий фактор, а не технический, который, впрочем, варьируется в зависимости от обстоятельств. Что же касается технической стороны дела, то ею прежде всего озабочены летчики. Существует определенная техника, или технология, захода на посадку и самой посадки, и каждый летчик обязан следовать ей неукоснительно. Однако не последнюю роль здесь играет также человеческий фактор — вернее, характер, равно как и обстоятельства, тем более что на море они частенько меняются. Так, летчик, у которого на исходе горючее или взвинчены нервы — особенно после боя, — заходит на посадку совсем не так, как после обычного разведывательного полета. Некоторые пилоты могут быть ранены, а у других может быть повреждена в бою машина. И руководитель посадки должен чувствовать это с первого же взгляда, притом на расстоянии. Тем более что с палубы ему не видно, насколько серьезно ранен летчик; не сразу определить вот так, навскидку, и характер повреждения машины, зато манеру захода угадать нетрудно. Так что руководитель должен просчитать все заранее — и уже в зависимости от этого заводить летчика. Бывает, что пилот не может сесть с первого захода. Тогда самолет с ураганным ревом проносится над самой палубой, взмывает ввысь, описывает в воздухе контрольный круг и идет на новый заход. И руководителю приходится вести его снова и снова — до тех пор, пока он наконец не сядет. Глядя на эти хитроумные маневры, стороннему наблюдателю может показаться, будто руководитель посадки дергает за гигантские незримые нити, к которым с другого конца привязаны, словно игрушечные, самолеты, — ну в точности, как в театре марионеток. Так что, хотите или нет, все это действительно напоминает высокое искусство. В ночное же время руководитель посадки вместо ракеток пользуется светящимися палочками. Да и сложность и риск ночных маневров соответственно увеличиваются — думаю, это понятно без лишних слов. Вот почему многие офицеры, руководившие посадкой самолетов во время Тихоокеанской войны, прославились на весь американский флот.

Когда самолет, следуя заданным коридором, оказывается уже над палубой, руководитель дает отмашку: «двигатель — стоп!». Летчик тут же убирает газ, шасси самолета касаются палубы и машина пробегает по ней небольшое расстояние, прежде чем зацепится хвостовым крюком  за упругий трос, натянутый поперек палубы. Мгновенное торможение — и полная остановка. После того как от самолета отцепят тормозной крюк, начинается второе отделение спектакля. По обе стороны взлетно-посадочной полосы откуда ни возьмись возникают какие-то люди, разодетые во все пестрое, и что есть духу бегут прямиком к совершившему посадку самолету. Они торопятся оттащить его на носовую палубу либо к самолето-подъемнику (на авианосце их три — каждый размером с теннисный корт, и пол его приходится вровень с полетной палубой), чтобы осмотреть и дозаправить, — словом, привести в надлежащий вид. Одеты эти люди в кожаные куртки поверх трикотажных фуфаек, на головах — цветастые шлемы: у сигнальщиков и регулировщиков — желтые; стопорщиков — зеленые; заряжающих и дозаправляющих — ярко-красные; такелажников — синие; пожарных — белые; механиков, «самых главных начальников по самолетам» — коричневые. Так вот, покуда вся эта разношерстная братия суетится на полетной палубе, выполняя свою работу, на сцену выходит офицер-регулировщик — он управляет перемещением самолетов, совершивших посадку. Полетная палуба разделена на несколько зон, и на каждой — по регулировщику, который руководит передвижением машины, заведенной в подконтрольную ему зону. Он отдает знаками соответствующие команды приданной в его распоряжение бригаде технического обслуживания. Стоя во всем ярко-желтом спиной к ветру, согнувшись под напором газовых струй, регулировщик делает руками (у него нет ни сигнальных ракеток, ни палочек), быстрые и четкие отмашки — и жесты его такие же ловкие и артистичные, как у руководителя посадки. В это же время к самолету устремляется офицер в хаки, в руках у него грифельная табличка, на которой мелом начертан короткий вопрос; «Цель?». Он показывает табличку летчику, чтобы узнать, видел ли тот неприятеля. «Нет», — качает головой в ответ пилот, пока его машину оттаскивают в сторону. А между тем к заходу на посадку готовится следующий самолет.

Перед взлетом все самолеты выстраиваются на кормовой палубе авианосца. На сей раз маневром управляет другой офицер — руководитель взлета. Его пост там же — на полетной палубе, напротив «островка»; в руках у него один-единственный инструмент — либо белая сигнальная палочка, либо флажок в шашечку. Вот на взлетную полосу выруливает первый самолет. Руководитель взлета делает отмашку — «дать газ!». Затем окидывает быстрым взглядом полетную палубу, дабы убедиться, что она свободна, и вскидывает сигнальную палочку одним концом вверх — «на взлет!». Самолет в мгновение ока набирает скорость — отрывается от палубы — убирает шасси. Авианосец остается далеко позади — внизу. Пока первый самолет разгоняется в направлении носовой палубы, на взлетную полосу выруливает следующий. У самолетов-торпедоносцев крылья складываются над кабиной пилота — как  у колеоптера, или самолета вертикального взлета и посадки. Пилоты, выводя эти машины на взлетную полосу, одновременно расправляют крылья — те раскладываются в автоматическом режиме, без помощи техников-механиков.

Маневрирование самолета на палубе сопряжено с большим риском — даже в обычных условиях, когда молчит сирена, подающая сигнал тревоги. Между тем от пилота требуются расторопность и точность в каждом действии — машину на взлет он выводит быстро, под оглушительный рев двигателей и в самой гуще воздушного потока, несущегося над палубой со скоростью выше шестидесяти километров в час (крейсерская скорость корабля плюс скорость ветра). А тут еще винты. Раскручиваясь все быстрее, они создают дополнительную турбулентность. Но, как говорится, не велика беда! При ярком солнечном свете взлеты и посадки являют собой поистине завораживающее зрелище. В нем сочетаются и классический балет, и ритуальные языческие пляски, и полифония звуков. Как ни странно, маневры эти не производят впечатления некоего предбоевого действа: ведь у большого искусства цели исключительно мирные. Впрочем, все это лирика — сейчас же самое время вернуться к главной цели нашего рассказа.

* * *