10. Решение принято

10. Решение принято

В конце мая, когда началась погрузка войск, вице-маршал авиации Трэффорд Ли-Маллори прибыл в штаб-квартиру Эйзенхауэра в Саутуик-хаус к северу от Портсмута (которую раньше занимал адмирал Рамсе и), чтобы еще раз выразить протест против планов заброски двух американских воздушно-десантных дивизий на Котантен. По данным разведки, немцы дислоцировали 91-ю дивизию в центральной части полуострова, как раз в том районе, где намечалась высадка 82-й воздушно-десантной дивизии. Место высадки перенесли на запад, но, по мнению Ли-Маллори, недостаточно далеко.

Он сказал Эйзенхауэру:

— Нужно отказаться от этой воздушно-десантной операции.

Ли-Маллори считал, что потери могут составить 70 процентов по планерным и до 50 процентов по парашютным войскам еще до того, как они приземлятся. Он предупредил о «напрасном уничтожении» двух великолепных дивизий, «напрасном», потому что они не принесут никакой пользы «Оверлорду». Посылать их на Котантен — «чистейшее жертвоприношение».

Эйзенхауэр ушел в свой трейлер, стоявший в миле от Саутуик-хаус, чтобы обдумать слова Ли-Маллори. Он решил, что поздно снова подвергать экспертизе уже принятые планы. Позднее генерал писал, что это был для него самый тревожный день за всю войну. «Трудно представить себе более душераздирающую проблему», — отметил он в своих мемуарах.

Эйзенхауэр мысленно оценил все этапы операции, включая американскую воздушно-десантную высадку. Он знал, что если проигнорирует предупреждение Ли-Маллори, а оно окажется правильным, то, как писал генерал, «мне придется взять с собой в могилу невыносимое бремя вины за глупую, бессмысленную гибель тысяч молодых людей — цвета нашей нации». В то же время генерал понимал, что отмена воздушно-десантной миссии означала бы и отмену морской высадки на «Юте». Если парашютисты не захватят дамбы, ведущие на сушу, то смертельной опасности подвергнется вся 4-я дивизия. Отказ же от штурма «Юты» серьезно нарушит и поставит под сомнение операцию «Оверлорд». Далее: Ли-Маллори говорил лишь о своих предположениях, без учета опыта воздушно-десантных действий в Сицилии и Италии (Ли-Маллори там не было). Участвуя в «Оверлорде», он впервые столкнулся с парашютными войсками. Хотя воздушно-десантные высадки в 1943 г. во многом оказались не столь успешными, это еще не оправдывает чрезмерный пессимизм Ли—Маллори.

«Итак, я чувствовал, что нельзя обойтись без этих двух воздушно-десантных дивизий, — вспоминал позднее Эйзенхауэр. — Они должны были захватить Сент-Мер-Эглиз, дамбы и обеспечить защиту нашего правого фланга». Эйзенхауэр позвонил Ли-Маллори, чтобы сообщить о своем решении, и вслед направил письмо. Он писал вице-маршалу авиации, что «у нас нет другого пути, кроме как идти вперед», и приказал, чтобы его сомнения и пессимистическое настроение не передались войскам.

В то самое время, когда Роммель собирался съездить к Гитлеру просить танков и добиваться ужесточения командной структуры, Эйзенхауэра посетил Черчилль. У него тоже была просьба. Он выразил пожелание непосредственно участвовать во вторжении на борту «Белфаста». «Конечно, никто не хочет, чтобы его подстрелили, — позднее говорил Эйзенхауэр, — однако должен сказать, что в данном случае было больше тех, кто стремился идти с нами, а не оставаться в стороне». Эйзенхауэр вспоминает: «Я сказал Черчиллю, что он не может сделать этого. Как командующий операцией, я не позволю, чтобы премьер-министр рисковал своей жизнью. Она слишком ценна для общего дела Союзнических экспедиционных сил.

Черчилль на секунду задумался, а потом заявил:

— Вы осуществляете оперативное командование всеми войсками, но административно не отвечаете за подбор экипажей.

И я сказал:

— Да, это верно. Тогда он заметил:

— Хорошо, значит, я могу записаться в команду одного из кораблей его величества, и вы не в состоянии помешать мне.

Я сказал:

— Это так. Но, господин премьер-министр, вы намного усложните мне жизнь».

Черчилль ответил, что в любом случае он сделает это. Эйзенхауэр поручил своему начальнику штаба генералу Смиту позвонить королю Георгу VI и объяснить ситуацию. Король сказал Смиту:

— Я разберусь с Уинстоном.

Он позвонил Черчиллю и сказал:

— Что ж, если вы считаете для себя желательным участвовать в операции, тогда мой долг быть с вами.

Черчилль сдался.

Если Эйзенхауэру и нужна была помощь, то от де Голля. 3 июня Черчилль привез де Голля в Саутуик-хаус, где Эйзенхауэр проинформировал его об операции «Оверлорд». Тогда де Голль впервые узнал об этом плане и прочел Эйзенхауэру часовую лекцию на тему того, что тот сделал неправильно. Американец ответил, что рад был бы воспользоваться советами французского генерала ранее, но теперь уже слишком поздно. Затем Эйзенхауэр показал де Голлю копию своей речи, которую он собирался произнести в день «Д» с обращением к французам «исполнять мои приказы».

Эйзенхауэр попросил де Голля выступить по радио и призвать соотечественников принять напечатанные союзниками франки. Де Голль ответил «поп». Французы должны подчиняться ему, а не экспедиционным силам. Только французское правительство, главой которого он является, имеет право на выпуск национальной валюты. Эйзенхауэр пытался убедить де Голля, но все его усилия были безуспешными. По выражению Эйзенхауэра, «оставалось лишь сожалеть по поводу такой непонятной реакции».

Когда Черчилль и де Голль уехали, Эйзенхауэр записал меморандум для дневника и озаглавил его: «Что беспокоит командующего».

На первое место в перечне «беспокойств» он поставил де Голля. В трех абзацах Эйзенхауэр изложил трудности, которые возникают в отношениях с французами. Следующим пунктом шла погода. Он даже собирался провести совещание по этой проблеме. «Я полагаю, — писал Эйзенхауэр, — что желание начать наступление на благоприятном приливе настолько велико, а погода настолько неопределенна, что нам вряд ли удастся дождаться совпадения хорошей погоды и желаемого прилива. Поэтому вторжение должно начаться, если только погодные условия не станут действительно невыносимыми».

Эйзенхауэр, его главные помощники, офицеры и солдаты Союзнических экспедиционных сил уже несколько месяцев готовились к этому дню. «Могущественная сила напряжена как сжатая пружина и только ждет момента, чтобы извергнуть свою энергию через Ла-Манш», — говорил Эйзенхауэр. Он был решительно настроен на вторжение.

Утром 3 июня эскадра ДСТ отчалила от пирсов в реке Дарт. Сотни британцев собрались на берегу, махая руками на прощание и желая удачи. Новобранцу Эдвину Гейлу, попавшему на ДСТ 853, которое входило во флотилию 17, исполнилось 20 лет, и он был одним из «трехмесячников», то есть окончивших срочные курсы. Шкипер подошел к нему и сказал:

— Эдвин, знаешь, нам, возможно, не придется совершить в жизни ничего более стоящего. Это здорово, что мы здесь.

Лейтенант Дин Рокуэлл, бывший тренер школьной футбольной команды, руководил флотилией из 16 ДСТ. На каждом судне размещалось по четыре танка «ДД», которым предстояло выбраться на берег до передового эшелона пехоты. Поэтому Рокуэлл должен был одним из первых выйти в Ла-Манш. Его ДСТ начали покидать Уэймут поздним вечером 3 июня. Скоро наступила «кромешная темень, ни огонька, ничего». Сказать, что началось столпотворение — этого мало. «Вокруг нас, — вспоминает Рокуэлл, — крутилось множество караульных, эскортных и каких-то еще судов, и все пытались выбраться из этой каши. Радио молчало, нельзя было включать сигнальные огни, нам оставалось только проклинать все и ругаться, пока все каким-то образом не уладилось».

Рядом с десантными судами пытались выстроиться в конвои и уйти в море военные корабли. Кладовщик Гомер Кэри с ДСТ 505 помнит, как в сумерках мимо прошли два британских крейсера, направлявшиеся в сторону Франции: «Их резко очерченные носы разрезали волны, и они обогнали нас, как будто мы стояли на месте. Красиво! Словно две борзые. Приятно было осознавать, что эти корабли с нами!»

2-й батальон 116-го полка находился на транспортном судне «Томас Джефферсон». Солдаты достаточно хорошо знали это судно, поскольку не раз высаживались с него во время учений. Рядовой Гарри Парли отметил про себя, что теперь «парни шутят редко и то через силу». Он рассказывает: «Все мои мысли были о доме и семье и, конечно, о том, что нас ожидает. Мне стало грустно, когда я подумал о том, что может случиться с моими друзьями, которых я уже полюбил». Особенно он тревожился за судьбу лейтенанта Фергюсона, который обычно обсуждал с Парли философские проблемы смерти. «Я не завидовал его положению, — говорил Гарри. — Ему пришлось узнать интимные стороны жизни каждого из нас, поскольку он прочитывал в силу служебной необходимости наши письма. Гибель любого солдата стала бы для него двойной трагедией».

Парли имел при себе 40-килограммовый огнемет, пистолет, саперную лопатку, спасательный пояс, плащ-палатку, канистру, пакет динамита, сухой паек и три блока сигарет. Его волновало, сможет ли он с таким грузом прорваться вместе со своим отрядом на берег. И все же ему нравилось попугать своих друзей трюком, которому он только что научился. Парли выпускал из огнемета небольшое пламя, не нажимая на спусковой механизм. Создавалось впечатление, что орудие вот-вот выстрелит. И, стоя на палубе «Томаса Джефферсона», Парли спокойно прикуривал от огнемета, а солдаты, окружавшие его, в панике разбегались во все стороны.

Рядовой Джордж Роуч из роты «А» 116-го полка любил «разговаривать» со своими четками. Но его тоже тревожила мысль о раненых и убитых, «потому что, — как он говорит, — нам предстояло идти в первом эшелоне, и мы знали, что шансы выжить — минимальные». Больше половины солдат в его роте были уроженцами одного города — Бедфорда, штат Виргиния. Основной состав полка — тоже жители Юго-Западной Виргинии.

Сержант Джо Пилк из 16-го полка 1-й дивизии пересекал Ла-Манш на транспорте «Самуэль Чейз». «Находясь в море, — вспоминает он, — мы радовались тому, что наконец началось настоящее дело. Не в том смысле, что нам этого очень хотелось, но мы знали, что это неизбежно, и действительно стремились поскорее его завершить».

Первые три дня июня стояла прекрасная погода — безоблачное небо, легкий бриз. И вдруг она начала портиться — появились низкие тяжелые тучи, подул сильный ветер, в воздухе запахло дождем. Капрал Роберт Миллер чувствовал себя прескверно. Заморосило, стало холодно. Он находился на открытой палубе ДСТ, без каких-либо укрытий. Волны нарастали и словно старались поглотить судно. Стальная палуба была слишком скользкой, чтобы на нее прилечь. Миллер попытался пристроиться на брезенте, укрывавшем грузовики, но ветер, качка и дождь согнали его оттуда.

Рядовой Генри Джералд из полка Королевских виннипегских стрелков тоже стоял на палубе ДСТ, когда начало штормить. Он спустился вниз, в каюту, где проводил инструктаж командир взвода. «ДСТ то поднималось метров на семь, то проваливалось у нас под ногами. Те, кто еще вчера чувствовал себя превосходно, сегодня утром выглядели ужасно». Всех тошнило, палуба была залита рвотой. Джералд радовался, что у него нет морской болезни. Но когда солдат, сидевший напротив, выплеснул все из себя в пакет и попытался извлечь из него зубной протез, Генри тут же расстался со своим завтраком.

Тем временем морось превратилась в холодный и пронизывающий до костей дождь. Большинству солдат на ДСП и ДСТ было негде укрыться. Палубы уходили из-под ног, суда болтались на волнах, как щепки. Все насквозь промокли и чувствовали себя весьма неуютно. Эйзенхауэр почуял «в воздухе запах победы», но солдаты экспедиционных сил на транспортных и десантных судах ощущали только запах рвоты.

В течение первых дней июня Эйзенхауэр и его ближайшие помощники дважды в сутки проводили совещания в метеорологическом комитете Верховной ставки СЭС — в 9.30 и 16.00. 28-летний капитан Дж. М. Стагг, о котором Эйзенхауэр отзывался как о «суровом, но очень хитром шотландце», давал прогнозы погоды, а потом отвечал на вопросы. Эйзенхауэр встречался с ним лично, чтобы знать его собственное мнение, и в общем-то понимал, что Стагг придерживался одного принципа: «Погода в этой стране практически непредсказуема».

Последнее совещание назначили на 4.00 4 июня, хотя большинство кораблей уже вышли из гаваней и выстраивались в конвои. У Стагга были плохие новости. Атмосферное давление снижалось, антициклон вытеснялся циклоном. По прогнозу на 5 июня ожидалась пасмурная погода, сильный ветер, облачность от 150 м до нуля. Более того, метеорологические условия настолько быстро ухудшались, что прогнозировать погоду на 24 часа вперед представлялось совершенно бесполезным занятием.

Эйзенхауэр попросил всех высказать свое мнение. Монтгомери настаивал на продолжении операции. Теддер и Ли-Маллори предлагали ее отложить. Рамсей сказал, что флот выполнит свою задачу, но предупредил, что эффективность действий морской артиллерии в значительной мере снизится из-за плохой видимости и шторма, а суда Хиггинса станут просто неуправляемыми.

Эйзенхауэр заметил, что «Оверлорд» главным образом основывается на наземных войсках, которые далеко не превосходят немецкие. Но успех целиком зависит от господства союзников в воздухе. Без этого преимущества вторжение становится слишком рискованным. Генерал спросил, есть ли возражения. Их не было. Эйзенхауэр решил перенести сроки по крайней мере на один день в надежде на то, что к 6 июня погода улучшится. В 6.00 он приказал приостановить все действия.

Примерно в то же самое время Роммель двигался от побережья на восток, чтобы повидаться с женой и фюрером. Когда он отправлялся в путь, пошел моросящий дождь, и Роммель сказал:

— Вторжения не будет. А если и начнется, то им не удастся выбраться даже на берег.

Информация о том, что наступление задерживается, передавалась в конвои любыми путями, кроме радиосвязи. Бенджамин Франс служил артиллеристом на эсминце «Болдуин». Корабль еще стоял в Портленде, когда экипаж получил распоряжение Эйзенхауэра. Он тут же вышел в море, чтобы догнать передовой отряд десанта. Франс рассказывает: «Вахтенный офицер по мегафону сообщил капитанам:

— Операция отложена. Возвращайтесь на базу.

Мы успели оповестить минный тральщик, который находился уже в 50 км от берега Франции».

Лейтенант Рокуэлл на ДСТ 535 направлялся к месту запланированной высадки, когда к борту подошел сторожевой катер, и ему вручили послание «пост Майк один», что означало «вернуться в порт»: «Мы все развернулись обратно, сотни и сотни кораблей всех размеров». К середине дня он очутился опять в Уэймуте.

Получив известие, Рокуэлл подумал: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». За ночь произошло несколько столкновений. Серьезные повреждения получили многие десантные суда, требовался ремонт или полная замена двигателей. ДСТ 535 Рокуэлла нуждалось в новом двигателе. Оно оказалось в доке до наступления ночи.

Сэм Грандфаст, командовавший ДСТ 607, узнал о приостановке операции по флажковой сигнализации. «Вообразите себе столпотворение, — вспоминает он. — Сотни судов пытаются пробраться в гавань Портсмута. Мы все прижались друг к другу борт к борту. Можно было пройти пешком весь порт, перебираясь с одной палубы на другую. И почти над каждым кораблем заградительный аэростат, раскачивающийся на ветру. Их установили специально, чтобы люфтваффе не могла на низких высотах напасть на флот».

Для войск 4 июня стал жутким днем. 4-я пехотная дивизия провела его в море: не оставалось времени вернуться в Девоншир, так как Эйзенхауэр решил начать вторжение 6 июня. Транспорты и десантные суда крутились возле острова Уайт. Лил дождь, волны перекатывались через палубы. Солдаты пребывали в полной боевой готовности, но фактически без дела. Никто уже не играл ни в кости, ни в покер, не читал книг и не выслушивал очередной инструктаж. Всем было невмоготу.

В гаванях или в устьях рек, где корабли бросали якоря или пришвартовывались друг к другу, никому не разрешалось покидать свои суда. Люди сидели, ругались, ждали. «Мы проклинали шторм, — рассказывает рядовой Бранхем из 116-го полка, — потому что у нас было одно желание — идти вперед. Мы этого хотели. Возможно, это звучит глупо. Но мы зашли слишком далеко, давно уже сидели в Англии, и нам нужно было, чтобы все это скорее закончилось, и мы чертовски стремились домой».

«Сказки о том, что мы делаем историю, воспринимались всего труднее, — считает рядовой Клэр Гаддоник. — Я немало времени провел в молитвах. Пребывание взаперти еще больше все усложняло. Как и все, я мучился морской болезнью, а отвратительный запах рвоты распространился по всему нашему судну».

Воздушно-десантные войска еще находились на земле, и им было где укрыться от дождя, хотя они тоже чувствовали себя скверно. Самолеты стояли наготове, в полном вооружении и снаряжении, когда поступила команда отложить операцию. Майор Говард записал в дневнике: «Какая неудача с погодой! Настроение мерзкое. Ветер и дождь — сколько времени это продлится? Чем дольше, тем больше у Гансов будет возможностей настроить препятствий в зоне высадки. Господи, очисти завтра небеса!»

Кому-то из роты Говарда захотелось посмотреть кино. Они пошли на фильм «Штормовая погода» с Леной Хорн и Фэтсом Уоллером. Офицеры собрались в комнате лейтенанта Девида Вуда и выпили две бутылки виски. Дважды лейтенант Ден Бразеридж, командир первого взвода роты «Д», впадал в отчаяние. Вуд помнит, как тот читал стихотворение, начинавшееся со строк: «Если мне суждено умереть…»

Рядовой Эдуард Йезиорский из 507-го парашютно-пехотного полка 82-й воздушно-десантной дивизии десятки раз проверил и перепроверил свое снаряжение. «Потом, — рассказывает он, — я совершенно четко помню, как вынул фотографию моей подруги из бумажника и спрятал ее в каску, думая, что там она будет в сохранности. А когда мы узнали, что операция отложена, то некоторые наши ребята почувствовали облегчение, хотя для большинства из нас это была настоящая трагедия. Мы уже жаждали действий».

Сержант Джерри Идс (62-й батальон полевой артиллерии) на ДСТ вернулся в Уэймут поздним вечером 4 июня. «Конечно, — говорит он, — мы понятия не имели о том, что происходит. Нам хотелось поднять скандал из-за очередного пустого забега. Мы потеряли еще один день». Сержант служил в регулярной армии. Он знал, что в армии свои порядки, что подъемы и отбои — норма солдатской жизни, и поэтому сказал одному из парней:

— Какого черта, у нас еще навалом времени!

Лейтенант Джеймс Эдвард из 115-го полка возвратился в порт Плимут после полудня. «Это зрелище невозможно забыть, — вспоминает он. — Корабли стояли бок о бок, словно им не хватало места в гавани. Какая цель для немцев, если бы только они знали!»

На самом деле немцы в ту ночь совершили рейд. Эскадрилья из четырех бомбардировщиков, несмотря на штормовую погоду, пролетела над Пулом, забитым кораблями и десантным флотом. Лейтенант Юджин Бернстайн, командовавший ДСТ(Р), вспоминает, что эти «нежданные гости были встречены таким корабельным огнем — все небо полыхало».

Роммель провел день в дороге. Он прибыл в Геррлинген к вечеру, и у него еще оставалось время, чтобы в сумерках прогуляться с Люси. Она примерила новые туфли — подарок мужа ко дню рождения. Генерал Зальмут (15-я армия) охотился в Арденнах. Генерал Долльманн (7-я армия) направлялся в Ренн, чтобы успеть на штабные учения, назначенные на 6 июня. Генерал Фехтингер (21-я бронетанковая дивизия) в сопровождении оперативников держал путь в Париж, где его ждала любовница. Немцам удалось проникнуть в ряды французского Сопротивления, и они перехватывали отдельные закодированные сообщения, указывавшие на подготовку к каким-то действиям. Но в мае прошло столько ложных передач, приливы в Дувре не соответствовали расчетам, а погода так быстро ухудшалась, что вермахт не особенно доверял поступавшим «перехватам». Как отметил один из офицеров по разведке Рундштедта, «глупо было бы надеяться на то, что союзники заранее оповестят о вторжении по Би-би—си». Прежде чем выехать в Ренн, генерал Долльманн отменил состояние боевой готовности, полагая, что погодные условия исключают какую-либо возможность нападения. В мае он держал в готовности все войска.

Часть 2-го батальона рейнджеров находилась на борту старожила Ла-Манша — парохода «Принц Чарлз» (который еще высаживал рейнджеров в Анцио в Италии в январе). Целый день он курсировал вокруг острова Уайт. Британский шкипер сказал лейтенанту Керчнеру:

— Все это должно быстро закончиться. Либо нам придется вернуться назад. У нас уже не хватает ни еды, ни топлива.

По словам Керчнера, «в британской еде нет ничего хорошего, и нас это не особенно беспокоило, но нас волновало топливо».

Адмирала Рамсея проблема с топливом тревожила больше всего. Когда Эйзенхауэр объявил о переносе даты вторжения, адмирал предупредил Верховного главнокомандующего, что не может быть никакого повторного дня «Д», поскольку у флота не осталось горючего. А это значило, что операция «Оверлорд» должна состояться 6 июня или Эйзенхауэру надо отложить действия на две недели, то есть до следующего благоприятного прилива, который ожидался 19 июня.

Вечером 4 июня Эйзенхауэр встретился в Саутуик-хаус с Монтгомери, Теддером, Смитом, Рамсеем, Ли-Маллори, Брэдли, генералом Кеннетом Стронгом (отдел разведки Верховного штаба союзнических сил) и другими военачальниками. Дождь непрерывно барабанил в окна и двери. Генералитет собрался в столовой, просторной комнате с тяжеленным столом в одном конце и креслами — в противоположном. Подали кофе, и начался бессвязный разговор.

В 21.30 появился Стагг с последней метеосводкой. Он пришел с неплохими новостями. По прогнозам, шторм должен на какое-то время приутихнуть. Генерал Стронг вспоминает, что все, кто присутствовал в зале, вздохнули с облегчением: «Я никогда прежде не видел, чтобы столь почтенные люди так по-детски радовались сводке погоды». Дождь, продолжал докладывать Стагг, прекратится до рассвета. Затем в нашем распоряжении 36 и даже более часов относительно ясного неба. Сила ветра снизится. Бомбардировщики и истребители смогут действовать уже в ночь с 5 на 6 июня, в понедельник, хотя им в какой-то мере будет мешать переменная облачность.

Но, выслушав Стагга, Ли-Маллори все-таки не сдержался. Он потребовал перенести операцию на 19 июня. Эйзенхауэр ходил по комнате, опустив голову так, что подбородок касался груди, заложив руки за спину, и размышлял. Вдруг он взглянул на Смита:

— А вы как думаете?

— Это чертовская игра! — ответил Смит. — Но пожалуй, она того стоит.

Эйзенхауэр кивнул, походил еще немного, остановился, посмотрел на Теддера и спросил его мнение. Тот сказал, что «это чревато», и предложил отложить вторжение. Снова Эйзенхауэр кивнул, прошелся, остановился и обратился к Монтгомери:

— А у вас есть причины, почему мы не можем начать во вторник?

Монтгомери взглянул Эйзенхауэру прямо в глаза и заявил:

— Я считаю — надо начинать!

Высшее командование экспедиционными силами разделилось. Принять решение мог только Эйзенхауэр. Смит поражался тому «одиночеству, в котором оказался Верховный главнокомандующий в самый ответственный момент, зная, что провал или успех операции зависят лишь от него». Эйзенхауэр тем временем продолжал измерять шагами комнату, уткнувшись подбородком в грудь. Затем он остановился и сказал:

— Весь вопрос в том, насколько долго мы можем тянуть с началом вторжения.

Никто не ответил на этот вопрос. Эйзенхауэр возобновил хождение по комнате. Его шаги сопровождались дребезжанием оконных стекол и дверей под порывами ветра и дождя. Конечно, морская высадка в такую погоду представлялась совершенно невероятной. В 21.45 Эйзенхауэр принял решение:

— Я совершенно убежден в том, что пора начинать.

Рамсей помчался отдавать распоряжения флоту. Эйзенхауэр вернулся в трейлер, чтобы хоть немного поспать. К 23.00 на каждое судно поступило указание возобновить движение. Днем «Д» стало 6 июня 1944 г. В ночь с 4 на 5 июня начали формироваться конвои. Адмирал Рамсей в своем приказе матросам и офицерам написал: «Нам выпала честь участвовать в самой грандиозной морской высадке в истории… На нас возлагают надежды и мольбы весь свободный мир и порабощенные народы Европы. Мы не можем их предать… Я верю, что каждый из вас сделает все для того, чтобы операция завершилась успешно. Желаю всем удачи! С Богом!»

Эйзенхауэр проснулся в 3.30 утра 5 июня. Трейлер сотрясался от ветра. Дождь хлестал почти горизонтально. По прогнозам Стагга, ему уже полагалось утихомириться. Эйзенхауэр оделся и в мрачном настроении, преодолевая потоки грязи, направился в Саутуик-хаус на последнее метеорологическое совещание. Еще было не поздно отменить операцию, вернуть флот в гавани и попытаться осуществить ее 19 июня, даже если бы шторм не прекращался.

В столовой горячий, дымящийся кофе помог избавиться от хмурых, тяжелых мыслей, но, как вспоминает Эйзенхауэр, «погода продолжала оставаться мерзкой, Саутуик-хаус колыхался, буря разыгралась не на шутку».

Вошел Стагг, и, к удовлетворению Эйзенхауэра, на его лице мелькало что-то вроде улыбки. Метеоролог редко когда смеялся, хотя и был по своей натуре вполне добродушным человеком. Он сказал генералу:

— У меня для вас хорошие новости.

Стагг еще больше чем пять часов назад был уверен в том, что шторм к рассвету утихнет, но, к сожалению, ненадолго, только на вторник, а в среду опять разбушуется. В таком случае первые эшелоны десантников успеют высадиться, но следующие за ними войска подвергнутся большому риску.

Эйзенхауэр снова ходил по комнате, опустив голову и спрашивая мнение присутствующих. Монтгомери по-прежнему настаивал на том, чтобы начать операцию. Так же считал и Смит. Рамсей выразил обеспокоенность насчет корректировки огня морской артиллерии, но в целом выступил за то, чтобы действовать. Теддер колебался. Ли-Маллори полагал, что воздушная обстановка остается неприемлемой.

Корабли выдвигались в Ла-Манш. Если их и можно было еще развернуть обратно, то только сейчас. Решающее слово — за Верховным главнокомандующим.

Эйзенхауэр вновь зашагал из угла в угол. Многим показалось, что он молчал минут пять, хотя сам генерал думал, что не прошло и 45 секунд. Позднее он рассказывал: «Конечно же, не пять минут. В таких условиях они равносильны целому году». А Эйзенхауэр размышлял над альтернативами. Если Стагг ошибается, то в лучшем случае на берег выйдут измученные морской болезнью войска без огневой поддержки с воздуха и кораблей. Но откладывать операцию опасно. Солдаты подготовились к боям, и их нельзя держать еще две недели на транспортных и десантных судах. Кроме того, за это время немцы могут раскрыть секреты «Оверлорда».

Больше всего Эйзенхауэр волновался за людей. Спустя 20 лет он говорил в интервью: «Не забывайте, вокруг Портсмута скопились сотни тысяч человек. Многие уже находились на кораблях, прежде всего те, кому предстояло первыми пойти в атаку. Они чувствовали себя как в клетке. Иначе не скажешь. Как в заключении. Скучившись на переполненных палубах».

«Бог свидетель, эти люди очень многое значили для меня, — рассказывал Эйзенхауэр. — Но на войне кто-то должен принимать решения. Ты думаешь: надо сделать так, чтобы обойтись с наименьшими жертвами. А невозможно, чтобы вообще без жертв. И ты знаешь, что будут потери, а это так тяжело!»

Эйзенхауэр перестал вышагивать, повернулся лицом к своим подчиненным и тихо, но ясно произнес:

— Хорошо, начинаем.

И вновь все, кто находился в Саутуик-хаус, оживились. В мгновение комната опустела. Остался один Эйзенхауэр. Отдав приказ, он теперь был безвластен. «Это самый страшный момент в жизни командующего, — говорил генерал. — Он сделал все, что мог, — планирование операции и прочее. Больше он ничего не может сделать».

Эйзенхауэр позавтракал и поехал в Портсмут понаблюдать за отправкой кораблей и погрузкой очередных эшелонов. Он прошелся вдоль причалов. С наступлением рассвета дождь прекратился, ветер стих. В полдень командующий вернулся в трейлер и сыграл в шашки со своим военно-морским помощником капитаном Гарри Батчером на коробке из-под крекеров. Батчер побеждал, имея двух дамок. Но Эйзенхауэр захватил одну из них и объявил ничью. Он посчитал это неплохим предзнаменованием.

После ленча Эйзенхауэр сел за переносной столик и набросал от руки на всякий случай текст пресс-релиза: «Наша высадка… не удалась. И я отвел войска. Мое решение осуществить нападение в данное время и в данном месте основывалось на самых лучших расчетах. Солдаты, авиация и моряки проявили себя самоотверженно и до конца исполнили свой воинский долг. Вся вина за неуспех операции лежит целиком и полностью на мне»[33].

Весь день 5 июня Роммель провел с Люси. Он собрал для нее букет из полевых цветов. Его начальник штаба генерал Ганс Шпейдель намеревался устроить вечеринку в замке Ла-Рош-Гийон. Он обзвонил близких друзей, сообщив одному из них, что «старина уехал». Генерал Долльманн находился в Ренне и готовился к штабным учениям, намеченным на вторник. Генерал Фехтингер уже прибыл в Париж, где планировал провести ночь с любовницей, а наутро выехать в Ренн. Другим дивизионным и полковым командирам 7-й армии предстоял долгий путь, и они отправились на учения пораньше.

5 июня генерал Маркс позвонил в штаб-квартиру полковника Фредерика фон дер Хейдта. Он сообщил, что не может оставить войска, поэтому намерен выехать в Ренн на рассвете и приглашает Хейдта присоединиться к нему. А под Каном полковник Люк, командующий 21-й бронетанковой дивизией, давал указания одной из рот провести учения «в соответствии с планом отработки действий в условиях ночи».

(На Котантене войска также готовились к ночным тренировкам. Винтовки заряжались деревянными «пулями». «Джи-айз», которые позже подбирали обоймы с такими «боеприпасами», проклинали немцев на чем свет стоит. Они думали, что деревянные пули предназначались для нанесения жутких ранений и являлись вопиющим нарушением правил ведения войны. В действительности пули были сделаны из бальзы, которая не могла пробить тело, а лишь оставляла на нем отметину.)

В Берхтесгадене Гитлер практически ничем не занимался. Как потом напишет генерал Вальтер Варлимонт, заместитель начальника штаба Йодля: «5 июня 1944 года… У германской верховной ставки не имелось никаких данных о том, что решающая операция вот-вот начнется».

Во второй половине дня 5 июня воздушно-десантные войска союзников начали готовиться к сражению. Каждый парашютист должен был иметь при себе винтовку «М-1» (в собранном или разобранном виде, уложенную в обитый войлоком чехол), 160 патронов, две осколочные ручные гранаты — белую фосфорную и желтую дымовую, — а также гранату «Гаммон» (почти килограмм пластической взрывчатки — достаточно для того, чтобы подорвать танк). Большинство солдат вооружились пистолетами, ножами и штыками (первая опасность оказаться под обстрелом поджидала их в воздухе, а вторая — во время приземления). Без особого желания они встретили приказ взять противотанковую мину «Марк-IV», весящую около 4,5 кг. Пришлось заново переупаковать снаряжение.

Пулеметы укладывались разобранными, вместе с дополнительными патронными лентами. Минометы, базуки, рации заворачивались в связки по форме «А-5», к ним присоединялись грузовые парашюты. Десантников снабдили полевыми пайками на три дня и, конечно, сигаретами — по два и даже три блока на каждого. Один сержант взял с собой бейсбольный мяч, написал на нем «Пошел к черту, Гитлер!» и сказал, что сбросит его, как только самолет окажется над Францией (что он и сделал). Естественно, нужны были противогазы (в них отлично помещались сигареты, а капитан Сэм Гиббонс из 501-го парашютно-пехотного полка умудрился засунуть туда две банки пива «Шлиц»). Всем выдали аптечки с бинтами, сульфамидными препаратами и двумя тюбиковыми шприцами морфина, один, как шутили десантники, для обезболивания, а другой — для вечного покоя. Парашютисты получили и по детской игрушке «сверчок», которую можно было использовать вместо позывных и пароля — на один щелчок должны ответить двумя.

Вначале предстояло выброситься так называемым «первопроходцам», чтобы обозначить место высадки специальными радиолокационными маяками «Эврика»/»Ребекка», которые будут посылать сигналы каждому ведущему «С-47». Капралу Фрэнку Брамбо из 508-го парашютно-пехотного полка пришлось тащить на себе не только 30-килограммовую «Эврику», но и две клетки с почтовыми голубями. После установки радиомаяка ему следовало сообщить об этом, прикрепив к лапе птицы капсулу с информацией и отпустив ее. Фрэнку сказали, чтобы в 6.30 он отправил второго голубя с отчетом о том, как обстоят дела на его участке. Но когда капрал приземлился, он обнаружил, что ему нечем кормить и поить своих связных, и Фрэнк выпустил их на волю. Без одежды Брамбо весил чуть более 60 кг. В полном снаряжении, включая главный и запасной парашюты, его вес превышал 140 кг.

Около 20.00 по радио зазвучал голос Салли из «Оси», «берлинской суки».

— Добрый вечер, 82-я воздушно-десантная дивизия, — сказала она. — Завтра утром ваша кровь прольется на страшные колеса наших танков.

Кого-то ее слова задели, но остальные успокоили их: она говорила то же самое последние десять дней.

И все же мысль о возможной гибели не покидала парней. Рядовой Джон Делюри из 508-го парашютно-пехотного полка спросил своего приятеля Фрэнка Тремблея, каковы, по его мнению, шансы остаться живыми. Джон вспоминает: «Он сказал, что получит легкое ранение и выживет. Я же считал, что меня убьют. Тогда я видел его в последний раз».

Рядовой Том Порселла, тоже из 508-го полка, мучительно переживал по поводу того, что ему придется уничтожать себе подобных (такие чувства испытывали многие, и капелланы пытались убедить солдат в том, что убийство ради блага страны не является грехом). «Убивай, или убьют тебя, — говорил себе Порселла. — Вот я здесь, воспитанный в добрых христианских традициях, и должен подчиняться приказам. В десяти заповедях говорится: „Не убий“. Что-то неладно либо с ними, либо с миром, в котором мы живем. Нас учат почитать десять заповедей и в то же время посылают на войну. Что-то здесь не сходится».

После того как солдаты собрали свои пожитки и боевое снаряжение, полки выстроились вокруг командиров, чтобы услышать последние напутственные слова. Большинство офицеров обошлись обычными в таких случаях пожеланиями — вроде «не отставайте от своих». Но некоторые не удержались от зажигательных речей. Наибольшую известность получила речь полковника Говарда «Джампи» Джонсона, командира 501-го полка. Любой солдат в его подразделении мог бы процитировать каждое слово. Лейтенант Карл Картледж так описан выступление полковника: «Он говорил о победе, освобождении от нацизма, о том, что некоторым из нас предстоит погибнуть, но ценой нашей смерти настанет мир и так далее в том же духе. Потом Джонсон заявил:

— Я хочу в этот вечер пожать руку каждому из вас.

Он наклонился, вытащил нож из голенища ботинок, поднял его высоко над головой и прокричал:

— Еще до того, как начнется новый день, я всажу этот нож в сердце первого же нацистского ублюдка!

В ответ раздался рев двух тысяч глоток, и мы все как один вскинули ножи в воздух».

После полковых встреч прошли ротные и взводные собрания. Офицеры кратко поставили задачи, дали пароли и ответы на них: «флэш» («вспышка»), «тандер» («гром») и «уэлком» («добро пожаловать»). Слово «уэлком» выбрали, потому что знали: немцы непременно произнесут его как «велком». Когда капитан Чарлз Шеттл из 506-го парашютно-пехотного полка раздал позывные, к нему подошел доктор Замуэль Файлер, полковой дантист, вызвавшийся добровольцем идти в атаку с первым эшелоном. Он был немецким евреем, сбежавшим из Берлина в 1938 г. Доктор спросил:

— Капитан Шеттл, ват ду ай ду? (Что я должен делать?)

— Док, — ответил Шеттл, — когда вы высадитесь, не открывайте рта. Возьмите с собой несколько «сверчков» и при любой встрече щелкните два раза.

Позже, когда Шеттл проверял загрузку самолетов, он увидел Файлера, буквально облепленного «сверчками», которые торчали и на руках, и на ногах и высовывались из карманов.

Около 19.00 генерал Эйзенхауэр посетил 101-ю воздушно-десантную дивизию в Гринхем-Комман. Он общался с солдатами, намеренно пытаясь приободрить их. Но, как вспоминает лейтенант Уоллес Стробел из 502-го парашютно-пехотного полка, «честно говоря, настроение генерала заметно улучшилось, когда он побывал у нас». Эйзенхауэр сказал тогда капитану Л. «Легз» Джонсону:

— Я сделал все, что мог. Теперь ваша очередь.

Генерал поговорил с группой новобранцев, попросил их особенно не волноваться, заверил в том, что они обеспечены самым лучшим снаряжением в мире и что за ними следом идет огромная сила, которая окажет необходимую поддержку. В разговор встрял сержант из Техаса:

— Черт возьми, генерал, мы и не волнуемся. Беспокоиться надо фрицам.

На встрече с другой группой солдат Эйзенхауэр поинтересовался:

— Есть ли кто-нибудь из Канзаса? Рядовой Шерман Ойлер из Топики ответил:

— Я из Канзаса, сэр!

— Как тебя звать, сынок?

Ойлера настолько ошарашило прямое обращение к нему Верховного главнокомандующего, что он остолбенел и не мог вымолвить ни слова. Возникло неловкое молчание. Его друзья начали кричать:

— Ойлер, как тебя зовут?! Эйзенхауэр поднял палец и сказал:

— Канзас! Смелее вперед и дай им жару!

Верховный главнокомандующий повернулся к лейтенанту Стробелу, у которого на груди висел знак с номером 23. Это означало, что Стробел возглавлял команду парашютистов на борту самолета 23. Эйзенхауэр спросил, как его зовут и откуда он родом.

— Стробел, сэр. Штат Мичиган.

— О да! Мичиган. Там отличная рыбалка. Я люблю эти места.

Потом Эйзенхауэр спросил лейтенанта, готов ли он к бою. Тот начал рассказывать, какие у них были учения, тренировки, инструктажи… И кто-то из строя в это время выкрикнул:

— Не беспокойтесь, генерал, все остальное — за нами!

Около 22.00, когда уже надвигалась темнота, поступила команда: «Надеть парашюты!» Началась нудная процедура пристегивания парашютных лямок, карабинов и поиска укромного местечка, куда можно втиснуть что-нибудь еще из снаряжения, остававшегося на земле. После того как все полностью экипировались и ремни затянули, многим захотелось пойти по маленькой нужде… Но времени уже не оставалось. Сдерживая позывы сделать напоследок пи-пи, десантники шли к своим «С-47» и впервые увидели «печать войны» — три белые полосы на фюзеляже и крыльях. (На всех самолетах союзников, участвовавших в дне «Д», имелись эти полосы, на изображение которых ушла вся белая краска, имевшаяся в Англии. По ним распознавались «свои» и «чужие». В Сицилии, случалось, союзнические корабли и войска сбивали собственные самолеты.)

Рядовой Джон Ричарде из 508-го полка увидел на борту «С-47» картинку: дьявол, держащий на подносе девушку в бикини с надписью «Небеса подождут». Он подумал про себя: «Надеюсь».

У «Датча» Шульца из 505-го полка, которому все-таки удалось отыграть 2500 долларов, оставались на руках часы Джерри Колумби в качестве задатка, оцененного в 25 долларов. «Ходики» были подарком родителей в день окончания школы с соответствующей гравировкой. Колумби служил в соседнем подразделении, но Шульц разыскал его и отдал часы, сказав:

— Они твои, Джерри. Ты должен мне немного денег. Когда-нибудь вернешь.

505-й полк грузился на аэродроме Спанхо. Когда Шульц стоял в очереди, чтобы ему помогли подняться в «С-47» (на парашютистов навешали столько снаряжения, что они были не в состоянии взобраться на борт самостоятельно), раздался взрыв. Один из солдат штабной роты 1-го батальона не справился с гранатой «Гаммон». Рядом стоявший самолет вспыхнул как факел. Три человека погибли, десять получили ранения. Двух оставшихся в живых солдат перевели на другой борт, но и они потерялись в первые часы сражения, еще до наступления рассвета.

Потрясенный, Шульц поднялся в самолет. «Первое, что я сделал, — рассказывает он, — достал четки. Как правоверный католик, я верил в силу молитвы Божьей Матери. И я начал читать одну молитву за другой, обещая, что никогда, никогда больше не нарушу шестую заповедь».

Когда сумерки перешли в ночь, самолеты были наготове. Эйзенхауэр по-прежнему находился на взлетно-посадочной полосе, говоря всем:

— Удачи! Удачи!

Его взгляд остановился на коротышке-солдате, который, по выражению генерала, выглядел как кипа снаряжения, а не как человек. Тот, стараясь держаться прямо, отдал честь Эйзенхауэру, и Верховный главнокомандующий ответил тем же. Потом десантник повернулся лицом на восток и крикнул:

— Берегись, Гитлер! Мы идем!

Пилоты запустили моторы. Аэродром наполнился оглушительным ревом двигателей, когда «С-47» один за другим пошли на взлетную полосу. Отпущены тормоза, рев моторов стал еще сильнее. Затем с интервалом в 15 секунд самолеты, разогнавшись, тяжело поднялись в воздух.

Когда в небе исчез последний «С-47», Эйзенхауэр повернулся к своему водителю Кей Саммерсби. Она увидела в глазах генерала слезы. Эйзенхауэр медленно пошел к автомобилю.

— Вот и все, — сказал он тихо. — Началось.

Прежде чем отправиться спать, адмират Рамсей сделал последнюю запись в дневнике: «Понедельник, 5 июня 1944 года. Итак, принято решение, которое {должно?}, я надеюсь, привести к падению нацистской Германии и к прекращению насилия.

У меня нет {никаких} иллюзий по поводу риска, с которым связано проведение этой сложнейшей операции… Успех ее висит на волоске. Нам остается полагаться на наши невидимые ресурсы, которые позволят нам одолеть противника.

Мы молим Бога, чтобы Он помог нам, и я верю, что эта помощь придет».

Рамсей очень точно оценил и рискованность, и значимость предстоящей операции для оккупированной Европы. Особенно впечатляет его искренняя убежденность в том, что победу над Гитлером благословит сам Господь Бог.