Отечественная война 1812 года и некоторые аспекты, связанные с нею

Отечественная война 1812 года и некоторые аспекты, связанные с нею

Весной 1809 года войска Барклая-де-Толли разгромили Швецию, и после ее капитуляции Финляндия вошла в состав Российской империи.

30 апреля французские войска вошли в Вену после страшного разгрома армии Франца под Ваграмом. Россия за формальное сотрудничество с Наполеоном присоединила к себе часть Галиции с Тернополем и землями вокруг него.

Успешно завершив дипломатическое наступление подписанием договоров со Швецией и Австрией, Александр в конце ноября уехал в Россию и по дороге из Петербурга в Москву навестил в Твери Екатерину Павловну и ее мужа. Отсюда вместе с сестрой и шурином Александр выехал в Москву» и 6 декабря был уже восторженно встречен москвичами.

И. Прянишников. «В 1812 году». 1874 г.

Вернувшись в Петербург, он назначил председателем Департамента военных дел Аракчеева, а военным министром – Барклая-де-Толли.

Многие современники считали Барклая-де-Толли немцем, на самом же деле по происхождению он был шотландцем, чьи предки попали в Прибалтику в XVII веке, здесь онемечились, но после присоединения Риги Петром I к России перешли на русскую службу, и уже дед Барклая-де-Толли был губернатором Риги, а его отец – Готтард Барклай – офицером русской армии. Сам военный министр был пламенным русским патриотом, о чем свидетельствует вся его жизнь.

Александр тотчас же начал интенсивную подготовку к предстоящей войне с Наполеоном. Первым делом было решено реконструировать старые и построить новые инженерные сооружения на западных рубежах страны. Александр внимательно следил, как строилась Динабургская крепость в устье Двины, возле Риги, как создавалось предмостное укрепление на реке Березине против города Борисова, как укреплялись Бобруйск и Киев. Особенно интересовал Александра укрепленный лагерь на реке Дрисса, создаваемый по инициативе его военного советника, прусского генерала Карла Фуля. Хотя на его строительство ушли огромные средства, лагерь был настолько бездарно спланирован, что занявшие его без боя в 1812 году французы «называли лагерь образцом невежества в науке укрепления мест, – писал А. П. Ермолов, ставший к 1812 году генералом. – Мне не случалось слышать возражений против того», – добавлял он.

Одновременно во всех западных губерниях России создавались арсеналы и склады для армии, увеличивалась численность войск. В результате трех рекрутских наборов численность регулярных войск достигла полумиллиона человек, а количество артиллерийских орудий – 1600.

Из-за брака Наполеона с австрийской принцессой Марией-Луизой Австрия стала союзницей Франции, и хотя Пруссия тоже вынуждена была стать сателлитом Наполеона, в России понимали, что и для Австрии, и для Пруссии все это – вынужденные роли, и потому в Санкт-Петербурге отнеслись к этому совершенно спокойно и с должным пониманием: Александр даже известил Фридриха-Вильгельма III, что по-прежнему считает его своим союзником и после победы над Наполеоном вознаградит Пруссию ее плодами.

Весной 1812 года в Санкт-Петербург непрерывной чередой шли сообщения о передислокации наполеоновских войск, состоявших не только из французских корпусов, но еще и из армий «двунадесяти языков» – от Испании до Польши, и что более чем полумиллионная «Великая армия» по множеству дорог приближается к западным русским границам.

Царь передал французскому послу в России Ж.-А. Лористону, что вынужден выехать к армии, чтобы воспрепятствовать своим генералам предпринять какие-нибудь нечаянные действия, которые могли бы вызвать вооруженный конфликт между двумя странами.

9 апреля 1812 года царь выехал из столицы и на пятые сутки прибыл в Вильно, где размещался штаб самой большой русской армии – Первой, насчитывающей 127 тысяч солдат и офицеров, находившихся под командованием Барклая-де-Толли.

Далее – на юг – стояли: в Волковыске – 2-я армия Багратиона, 39 тысяч человек; на Волыни – 3-я армия Тормасова, 48 тысяч; на Дунае – 4-я армия Кутузова, которая могла не приниматься в расчет, так как имела целью противостоять туркам, мирные переговоры с которыми шли» уже давно, но еще не были завершены.

Меж тем 9 июня Наполеон доехал до русской границы и остановился в маленьком литовском городке Вилкавшикис.

К этому времени большая или, как ее называли во Франции, «Великая армия», насчитывавшая более 600 тысяч человек при 1372 орудиях, развернулась вдоль западной границы России от Восточной Пруссии до Волыни, имея на главном направлении – в районе Литвы – трехкратный перевес сил.

В ночь на 12 июня Великая армия начала переправу через Неман около города Ковно (ныне Каунас).

* * *

В ночь на 15 июня Барклай получил приказ Александра отвести 1-ю армию к Свенцуянам, где находились император, гвардейский корпус, которым командовал Константин, и его Главная квартира, а 2-й армии Багратиона приказано было идти к Вилейке.

18 июня 1-я армия выступила из Свенцуян и, выполняя приказ Александра, двинулась к Дрисскому лагерю, куда должна была прийти и 2-я армия Багратиона.

29 июня Александр собрал Военный совет, постановивший немедленно оставить неудачно построенный Дрисский лагерь, так как он мог превратиться в ловушку для армии, и отходить к Полоцку, куда должен был подойти со 2-й армией и Багратион.

2 июля 1-я армия вышла из лагеря и 6 июля остановилась в Полоцке. Отсюда, препоручив армию Барклаю, царь уехал в Санкт-Петербург.

11 июля он прибыл в Москву, убедился в единодушной поддержке дворян и купцов. Московские купцы пожертвовали более двух миллионов рублей, а дворяне решили сдать в армию каждого десятого крепостного.

Во время пребывания в Москве Александр получил мирный договор о завершении войны с Англией. Еще по дороге в Москву, когда 9 июля он остановился в Смоленске, ему был вручен и мирный договор с Турцией, подписанный в Бухаресте Кутузовым и уже ратифицированный султаном.

В ночь на 19 июля Александр выехал в Петербург и после суточной остановки в Твери у Екатерины Павловны и ее мужа Георга Ольденбургского 22 июля прибыл в столицу.

Он поселился во дворце на Каменном острове и ежедневно по многу часов занимался делами армии, по-прежнему отдавал распоряжения и Главной квартире, и части свиты, оставшейся при действующей армии. Придворные были свидетелями того многозначительного факта, что военные, находившиеся в свите императора, постоянно носили шпоры, что означало: они все еще вместе со своим монархом находятся в походе.

Между тем события на театре военных действий разворачивались следующим образом: после отъезда Александра 1-я и 2-я армии 22 июля соединились в Смоленске, но не смогли удержать город и после упорного боя, продолжавшегося с 4 по 6 августа, оставили его и отошли на восток. Смоленск был оставлен по приказу Барклая, но целесообразность этого приказа не разделялась командующим Гвардейским корпусом Константином, командующим 2-й армией П. И. Багратионом, да и самим Александром.

Отступление из-под Смоленска окончательно испортило взаимоотношения Барклая и Багратиона: с этого момента и до Бородинского сражения князь Петр Иванович считал тактику Барклая гибельной для России, а его самого – главным виновником всего происходящего.

В письмах к царю, к Аракчееву, ко всем сановникам и военачальникам Багратион требовал поставить над армиями другого полководца, который пользовался бы всеобщим доверием и наконец прекратил бы отступление.

5 августа Александр поручил решить вопрос о главнокомандующем специально созданному для этого Чрезвычайному комитету. В него вошли шесть человек, самых близких к царю: фельдмаршал Н. И. Салтыков – председатель Государственного совета и председатель Комитета министров; А. А. Аракчеев, генерал-лейтенант С. К. Вязьмитинов, генерал-адъютант А. Д. Балашов, князь П. В. Лопухин и граф В. П. Кочубей. Были обсуждены пять кандидатур – Беннигсена, Багратиона, Тормасова, Палена и наконец Кутузова, которого члены комитета единодушно признали наиболее достойным этого назначения.

Чрезвычайный комитет немедленно представил свою рекомендацию императору. Однако Александр принял окончательное решение лишь через три дня – 8 августа. В этот день Кутузов был принят императором и получил рескрипт о назначении главнокомандующим.

11 августа, в воскресенье, Кутузов выехал из Петербурга к армии. Толпы народа стояли на пути его следования, провожая полководца цветами и сердечными пожеланиями успеха. 17 августа, в третьем часу дня он приехал в Царево Займище, куда уже пришли обе армии. Увидев солдат, Кутузов тут же похвалил их: «Ну как с этакими молодцами не побить француза?» – и тотчас получил ответ: «Едет Кутузов бить французов!»

Кутузов застал войска готовящимися к сражению – вовсю шло строительство укреплений, подходили резервы, полки занимали боевые позиции.

Главнокомандующий немедленно созвал Военный совет, который единогласно высказался за генеральное сражение. Кутузов тоже проголосовал за это, но как только заседание кончилось, тут же отдал приказ генерал-квартирмейстеру Карлу Толю – талантливейшему немцу-полковнику, а затем и генералу, автору многих прекрасных стратегических решений в этой войне, готовить армию к отходу, а офицерам квартирмейстерской части подыскивать новые позиции. Сделай то же самое Барклай, армия была бы близка к вооруженному мятежу. Но Кутузов был любимцем солдат, соратником и другом Суворова, настоящим русским генералом, и кому же, как не ему, можно было безоговорочно верить?!

И ему верили, хотя он все ближе подходил к Москве, пока наконец не остановился в ста сорока верстах от Первопрестольной, на огромном поле возле села Бородино.

Об этом сражении написаны сотни книг и тысячи статей, и мы не станем повторять то, что давно известно.

26 августа в половине шестого утра началось Бородинское сражение, продолжавшееся весь день. Около ста тысяч убитых осталось лежать на поле брани, но ни одна из сторон не достигла тех целей, к которым стремилась.

«Из всех моих сражений, – писал впоследствии Наполеон, – самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».

С наступлением темноты Кутузов отдал распоряжение предоставить ему списки потерь и приказал готовиться к продолжению сражения на следующий день.

В донесении Александру, написанном в ночь на 27 августа прямо на позиции при Бородине, когда еще не было известно о понесенных потерях, Кутузов сообщал: «Войска Вашего императорского величества сражались с неимоверною храбростью. Батареи переходили из рук в руки, и кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами».

Написав это, Кутузов получил сообщение, в котором указывалось, что его потери превосходят сорок тысяч человек.

Такой итог первого дня заставил Кутузова изменить решение о продолжении сражения, и он отдал приказ об отходе армии с занимаемых позиций.

Курьер с донесением о сражении при Бородине еще не отправился в Петербург, и Кутузов приписал, что из-за больших потерь он отступает за Можайск.

Победный тон реляции заставил Александра подумать, что речь идет о смене позиции для продолжения генерального сражения, в победном исходе которого, как он понял, не сомневается даже осторожный Кутузов, и тотчас же велел служить благодарственные молебны во всех церквах, объявляя о победе, одержанной над Наполеоном.

Кутузов был произведен в фельдмаршалы и ему было пожаловано сто тысяч рублей. Его жена Екатерина Ильинична стала статс-дамой. Героя Бородина Барклая-де-Толли, чей правый фланг нерушимо стоял весь день, царь наградил орденом св. Георгия 2-й степени. П. И. Багратион, смертельно раненный, был награжден пятьюдесятью тысячами рублей, а всем солдатам и унтер-офицерам, оставшимся в живых, было выдано по пяти рублей.

Последующая неделя прошла для Александра и всех жителей Петербурга в томительном ожидании известий из армии. День шел за днем, а никаких сообщений о ходе военных действий не было.

Только 7 сентября, через десять дней после отступления русских войск от Бородина, когда уже Москва не только была сдана Наполеону, но и почти сгорела дотла, а армия Кутузова уже уходила по Старой Калужской дороге к Тарутину, сообщение об этом пришло в Петербург. И это было написано не Кутузовым, а московским главнокомандующим Ростопчиным, уехавшим из Москвы в Ярославль. Оттуда-то и послал он свое сообщение Александру о сдаче и сожжении Москвы.

Это известие произвело на императора сильнейшее впечатление – он поседел за одну ночь, но остался тверд в намерении бороться с Наполеоном до победы, чего бы она ни стоила. А 8 сентября наконец пришло донесение и от Кутузова.

Прочитав его, Александр сказал доставившему депешу полковнику Мишо: «Возвратитесь в армию, скажите нашим храбрецам, скажите моим верноподданным везде, где вы проезжать будете, что если у меня не останется ни одного солдата, то я созову мое дорогое дворянство и добрых крестьян, что я буду предводительствовать ими и пожертвую всеми средствами моей империи. Россия предоставляет мне более способов, чем неприятели думают. Но ежели назначено судьбою и промыслом Божиим династии моей более не царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моей власти, я отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться картофелем с последним из моих крестьян, нежели подпишу стыд моего отечества и дорогих моих подданных, коих пожертвования умею ценить. Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать; я его узнал, он более не обманет меня!»

Вскоре царь узнал имена героев Бородина и понял, что их были тысячи и принадлежали они ко многим народам России.

Александр узнал о сонме русских героев: Раевском, Коновницыне, Ермолове, Немировском, о братьях Тучковых и множестве иных.

Но ему говорили о Барклае, под которым в день Бородина пало четыре лошади, было убито и искалечено пять немцев-адъютантов, бывших возле него, прострелены плащ и треуголка, а он, ни на секунду не теряя самообладания, рубился в самом пекле сражения.

После того как раненого Багратиона увезли с поля боя, центр сражения переместился к Курганской высоте, на которой стояла батарея Раевского. Когда французы в два часа дня начали ее штурм, поддержанные огнем трехсот орудий, они столкнулись с колышущейся, ощетинившейся штыками живой стеной, непробиваемой и несокрушимой. Здесь стояли пехотные полки А. И. Остермана-Толстого, кавалеристы из 2-го корпуса Ф. К. Корфа и 3-го корпуса Крейца и четыре лейб-гвардейских полка. 24-я дивизия старика Лихачева пала на высоте вся, до последнего человека.

Град посыпавшихся на героев Бородина звезд, крестов, бриллиантов и золота был столь обилен, что мог быть сравним только с градом ядер и пуль, просыпавшимся над полем сражения.

Назову здесь лишь наиболее прославленных генералов и офицеров-немцев, кроме уже названных выше.

Это – Л. Л. Беннигсен, К. К. Сивере, Г. А. Эмануэль, А. И. и К. И. Бистромы, К. Ф. Левенштерн, принц Евгений Вюртембергский, X. И. Лодор, Э. И. Рейнгольз, И. Ф. Удом, E. Ф. Корн, К. Ф. Багговут, многие другие, здесь не названные, а сколько еще было их в других корпусах и армиях, не участвовавших в Бородинском бою, но стоявших на всем пространстве противостояния от Петербурга до Австрии.

* * *

Далеко не все сановники и даже люди из ближайшего окружения царя были настроены так решительно, как Александр. Главными из тех, кто робел и даже паниковал в эти дни, не веря в возможность России победить Наполеона, были Великий князь Константин Павлович, старый доброхот Наполеона канцлер Н. П. Румянцев и известный своей робостью генерал от артиллерии Аракчеев, ни разу в жизни не побывавший в огне сражений. А сторонниками и горячими поборниками борьбы до победы были мать царя, его жена и любимая сестра Екатерина Павловна.

Лично для Александра сдача и сожжение Первопрестольной были трагедией и заставили глубоко задуматься над тем, о чем раньше он размышлял лишь время от времени. «Пожар Москвы, – говорил впоследствии Александр, – осветил мою душу». Именно в эти дни он почти впервые стал искать смысл жизни, обратившись прежде всего к Библии.

Человеком, которому Александр доверился в этом новом для него состоянии, был один из товарищей его молодости, князь Александр Николаевич Голицын – обер-прокурор Синода, которого его государственная должность превратила из легкомысленного и блестящего светского щеголя в истинно верующего человека. И когда Александр признался ему в своих горестях, Голицын посоветовал царю обратиться к Библии.

Александр стал систематически, с карандашом в руках читать Библию и очень скоро превратился в глубоко и искренне верующего.

Между тем уход армии из Москвы и сожжение Первопрестольной, а также дальнейшее отступление вызвали всеобщий ропот и открытое возмущение императором, его двором и военачальниками.

15 сентября 1812 года, в день очередной годовщины коронации Александра, атмосфера в Петербурге накалилась настолько, что высшие полицейские чины не исключали возможности покушения на царя, которого считали главным» виновником всех бед.

Впервые в жизни Александр не поехал в собор на молебен верхом, а отправился вместе с матерью и женой в карете.

Когда царская карета подъехала к Казанскому собору, его самого и свиту встретила хмурая и озлобленная толпа.

Графиня Эделинг, бывшая в это время в свите жены Александра, писала: «Никогда в жизни не забуду тех минут, когда мы вступали в церковь, следуя посреди толпы, ни единым возгласом не заявлявшей своего присутствия. Можно было слышать наши шаги, а я убеждена, что достаточно было малейшей искры, чтобы все кругом воспламенилось. Я взглянула на государя, поняла, что происходит в его душе, и мне показалось, что колена подо мною подгибаются».

Недовольство дворянства и других сословий распространялось и на Кутузова, которого обвиняли в лени и трусости.

А Кутузов в это время совершил блестящий военный маневр. Оставив горящую Москву, он тайно увел всю армию на юго-восток, за 80 верст от Первопрестольной, к селу Тарутино и стал там лагерем, объединив остатки 1-й и 2-й армий в одну – Главную – армию. За счет подошедших резервов численность войск возросла с 80 до 120 тысяч. Подошло много казачьих полков. Было подвезено оружие, боеприпасы, тысячи тонн продовольствия. Создавались сильные и многочисленные партизанские отряды.

6 октября Кутузов нанес внезапный удар по 26-тысячному отряду маршала Мюрата, стоявшему в шести километрах от Тарутина, силами Беннигсена, Остермана-Толстого, Багговута и Орлова-Денисова. Наносили удар и партизаны Дорохова и немца Александра Фигнера. В результате сражения Мюрат отступил к Москве, что было воспринято как значительный успех русских войск.

Только после победы в Тарутинском сражении, произошедшем 6 октября, и к Александру, и к Кутузову стало возвращаться былое расположение общества.

15 октября с известием о победе под Тарутином в Петербург во второй раз прибыл полковник Мишо.

Передав рапорт Кутузова, Мишо добавил на словах, что в армии ждут приезда Александра и хотят, чтобы он сам принял командование.

Александр ответил, что, хотя он, как и все люди, честолюбив, хорошо понимает, в сколь тяжелом положении находится неприятель, и уверен в несомненном успехе его армии, он все же не станет Главнокомандующим, потому что по сравнению с Наполеоном он малоопытен и может совершить дорого стоящие ошибки. «И я готов, – сказал Александр, – пожертвовать личной славой для блага армии. Пусть пожинают лавры те, которые более меня достойны их».

В день поражения французской армии под Тарутином ее главные силы начали уходить из Москвы, желая пробиться на Новую Калужскую дорогу. Однако 12 октября они были остановлены под Малоярославцем. По остроумному замечанию бывшего французского посла в России генерала графа Сегюра, «здесь, под Малоярославцем, остановилось завоевание вселенной, исчезли плоды двадцатилетних побед и началось разрушение всего, что думал создать Наполеон».

16 октября Наполеон, не решаясь вступать в новое сражение, вышел на Смоленскую дорогу, которая до самого Днепра проходила по пустынным, разоренным войной местностям.

Кутузов двинулся ему вслед, а армия Чичагова (4-я, ушедшая с Дуная) пошла наперерез, направляясь к Минску.

В этот же день, 16 октября, кончилась теплая погода, термометр показывал -4, на лужах появился лед и резкий, холодный северо-восточный ветер принес первое дыхание надвигающейся долгой и морозной зимы.

Сражения под Вязьмой 22 октября и под Красным, длившееся три дня – с 3 по 6 ноября, – не привели к окончательному разгрому Великой армии, благодаря ряду ошибок русского командования и стратегическому гению Наполеона.

По той же причине 14–16 ноября остаткам Великой армии удалось перейти Березину и ускользнуть от окончательного поражения.

8 ноября кавалерией В. В. Орлова-Денисова был взят Вильно. Из ста тысяч русских войск, вышедших из Тарутина, до Вильно дошло сорок две тысячи.

От Великой же армии осталось не более двадцати тысяч почти безоружных пехотинцев.

* * *

7 декабря Александр выехал из Петербурга в Вильно.

11 декабря он прибыл в Вильно, а 12 декабря, в свой день рождения, торжественно наградил Кутузова орденом Георгия 1-й степени – первого и единственного из русских военачальников в войне 1812 года. (Потом, в 1813–1814 годах, в Заграничном походе, после взятия Парижа такую же награду получат Барклай и Беннигсен.) В этот же день Александр сказал собравшимся во дворце генералам: «Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу». Присутствовавшие при этом хорошо поняли, о чем идет речь – их ждал впереди Освободительный поход.

Ближайшие же дни вполне подтвердили такую догадку – армия начала готовиться к переходу через Неман.

И тогда же был оглашен царский манифест об амнистии всем полякам, служившим в войсках Наполеона или оказывавшим его армии или администрации какие-либо услуги.

В день Рождества, 25 декабря, главные силы русской армии вышли из Вильно и двинулись к Мерече-на-Немане.

1 января 1813 года, отслужив молебен, Александр и Кутузов вместе с армией перешли Неман.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.