XLIX
XLIX
Самая характерная черта русского человека — безразличие, особенно по отношению к бедам и страданиям человечества. Событие, которое в какой-либо другой стране заставило бы говорить о себе целую неделю, здесь не производит ни малейшего впечатления. Необычные виды смерти, например, казни, которые в других странах вызывают такой большой интерес, в России не привлекают никакого внимания. Я здесь уже восемь лет и никогда не слышал никаких разговоров о казни, никогда не слышал, чтобы говорили: «Сегодня секли такого-то за такое-то преступление. Он сказал то-то и то-то». Никогда. В прошлом году однажды утром на воду спустили десять военных кораблей; собралась огромная толпа, и зрелище действительно было великолепным. Но тут случайно выстрелила пушка, и одного моряка разнесло в клочья. Никто этого не заметил или, лучше сказать, все, кто заметил, не стали это обсуждать. Я случайно узнал об этом через несколько дней, находясь у морского министра. Еще раньше взорвавшаяся пушка убила и покалечила семь человек. Никто об этом не говорил, и я опять-таки случайно узнал обо всем от одного министра. Среди русских как будто существует некое молчаливое согласие никогда не говорить о таких вещах, и потому бесконечное множество таких происшествий тонет в безвестности. Мне даже кажется, что нередко они нарочито лгут, чтобы отбить любопытство. Бесспорно одно: трудности, которые сопровождают стремление узнать правду о самых громких общественных событиях, превосходят всякое воображение.
Однажды император, губернатор, начальник полиции и офицер полиции рассказывали одному моему знакомому уж не помню о каком мрачном событии. Каждый дал свою оценку, не совпадавшую с оценками других.
Зимой 1808 г. во время оттепели несколько человек вышли на лед, огромная льдина оторвалась и унесла этих безрассудных, плывших на этаком мрачном пароме и не ведавших, что с ними будет. Наконец льдину зацепили и притянули к берегу, но так и не удалось узнать, все ли несчастные спаслись. Сначала сказали, что спаслись все, потом добавили, что все, кроме троих, потом — все, кроме двоих, и, наконец, все, кроме одного. Я расспрашивал повсюду, другие, конечно, делали то же самое, но вскоре всем это надоело и особенно русским, которые не слишком и вникали во все произошедшее, и никто так и не узнал правды. Полиция ничего не говорит или лжет, она никогда не считает это своим долгом.
В одно прекрасное утро (когда Казанский мост стал таким большим, каким он является сейчас) я неожиданно увидел под мостом на льду две проруби, покрытые решетками. Мне тут же рассказали, что какой-то злодей воспользовался длинной, темной дорогой через мост и совершил преступление. И действительно, пока сани тащатся по этой длинной дуге, кучер вполне может успеть что-нибудь украсть или даже перерезать горло человеку, которого он везет, и спустить его под лед через одну из прорубей, которые всегда есть на реке. Русская полиция наверняка не могла этого предвидеть, потому что во всей вселенной нет никого менее предусмотрительного, чем русский. Таким образом, произошло нечто странное, но никто ничего об этом так и не узнал.
В ту пору, когда здесь находился прусский двор, в одном из домов, названных на немецкий лад экзерциц-хаусами и построенных для того, чтобы войска могли совершать свои экзерциции невзирая на время года, решили провести большой смотр. Все было назначено на девять часов утра, а около семи часов этот слишком перегруженный дом, который к тому же, вероятно, был плохо сконструирован, просто рухнул. Через два часа там должны были присутствовать император, его брат, прусский король со своими двумя братьями, три или четыре других высокопоставленных лица, множество сановных лиц обоих дворов, а также немалая часть отборных войск. Невозможно представить размах катастрофы, если бы таковая произошла. Тем не менее я не слышал, чтобы кто-нибудь обмолвился об этом хоть одним словом, а ведь я ходил по всему городу. Когда я попытался в качестве пробы заговорить с теми, кто попадался на глаза, все, кто слушал меня, всегда изображали удивление, словно прибыли откуда-то издалека.
«Ах, что вы говорите», — восклицали они, а затем переходили к чему-то другому.
Однажды, отправившись погулять, чтобы познакомиться с городом, я поскользнулся на льду и упал, да так сильно, что мне показалось, будто я что-то серьезно себе повредил. Мое жилище было далеко, и к тому же я никого не знал. Странная мысль тотчас закралась мне в голову: «А что если я вообще не смогу подняться?» Я лежал, не двигаясь. Мимо меня проходили люди, и никто не подумал подойти и поднять меня. Пролежав несколько секунд в качестве эксперимента, я поднялся сам, благо ничего серьезного, к счастью, не произошло; я мог бы продолжить этот опыт, если бы место было сносным.
(Июль 1809 г.)