I. Мышьяк для птиц

I. Мышьяк для птиц

— А что это? — спросил таможенник, ткнув пальцем в большую банку, имевшуюся в моем багаже.

— Мышьяк, — ответил я. Индиец подозрительно посмотрел на меня, откупорил банку и, сунув палец в белый порошок, собрался попробовать его на вкус.

— Не надо, вы же умрете! — крикнул я. На мой крик сбежались все таможенники и пограничники. От меня потребовали объяснений, зачем я захватил с собой столько мышьяка, сколько хватило бы для отравления целого полка. После двадцатичасового перелета из Бостона до Калькутты мне было трудно объяснить что-либо. Невыносимая жара в здании аэропорта и экзотические лица столпившихся вокруг меня людей приводили меня в отчаяние.

— Мышьяк мне нужен для птиц, — промямлил я.

— Для птиц, — повторил человек неприветливого вида с тюрбаном на голове, выхватив банку из рук низенького смуглого парня, собиравшегося попробовать эту отраву.

А между тем мой мозг сверлила одна единственная мысль: «Письмо! Если только они не найдут письмо, все будет в порядке».

— Да-да, для птиц, — пояснил я. — Понимаете, мне нужно провести антропологические изыскания в Бутане, т. е. я имею в виду изучение народностей, проживающих в Гималаях. И, кроме того, мне необходимо поймать ряд птиц для музея. А птицы сохраняются в мышьяке.

Это было весной 1959 года. Впервые мой проект казался каким-то притянутым за уши. Для обступивших меня в таможне людей я выглядел натуральным маньяком, да я и сам удивлялся себе: какого дьявола я делаю здесь, на краю света, с фунтом мышьяка и письмом брата Его Святейшества Далай Ламы, написанным изящным тибетским шрифтом.

С самого детства меня пленяла мысль о таинственной заснеженной земле Гималаев, о странах, которые даже во второй половине двадцатого века не ведали о самых элементарных технических изобретениях современного мира. Территории этих махоньких, забытых Богом и людьми королевств Сикким, Непал и Бутан простираются вдоль почти всей восточной половины горной цепи Гималаев.

Располагая рекомендательным письмом от имени Тубтена Норбу, брата Далай Ламы, премьер-министру Бутана, я чувствовал уверенность в успехе своей миссии. Мне предстояло встретиться с премьер-министром Бутана Джигме Дорджи в небольшом индийском пограничном городке Калимпонг, играющем роль ворот в Тибет.

Мои планы были нарушены уже на следующий день после прибытия в Калькутту. Как только мне удалось, наконец, растаможить свой багаж, из утренней газеты я узнал, что мне противостоят 600 миллионов китайцев. В столице Тибета Лхасе китайцы обстреляли из минометов Норбу Линка, дворец Далай Ламы, и начали полномасштабную войну в Тибете. Во всех государствах гималайского региона наступили тревожные дни, и никто не мог бы ответить на вопрос, когда и где прекратится китайская агрессия.

Калимпонг, в который я направлялся, сразу же стал ключевым центром информации о трагедии Тибета. Вскоре индийское правительство, в то время дружественно настроенное по отношению к Китаю, объявило, что Калимпонг закрыт для въезда всех иностранцев. Было объявлено, что этот городок расположен в пределах «внутренней линии», т. е. новой границы, установленной индийским правительством в 32 километрах от официальной индо-тибетской границы. Это было сделано потому, что китайцы заявили, что Калимпонг — «логово шпионов Запада» и, мало того, в китайском заявлении говорилось, что «шпионы маскируются под псевдо-антропологов и орнитологов». Учитывая тот факт, что у меня был мышьяк для консервации птиц и что я был новичком в области антропологии, казалось очевидным, что депеша китайцев подразумевала именно меня.

Однако было слишком поздно возвращаться домой. Теперь, когда дорога в Калимпонг была закрыта, я порылся в своих записках, чтобы разыскать адрес таинственного г-на Смита, который, по моей догадке, был кем-то вроде секретного агента, проживавшего в Калькутте. Мне специально дали его координаты на тот случай, «если возникнут непредвиденные обстоятельства». Я позвонил ему из своего номера в Гранд-отеле.

— Я тотчас же приеду, — был ответ.

Полчаса спустя, когда мы сидели в холле отеля под шумнейшим вентилятором, чтобы нас никто не подслушал, этот джентльмен дал мне координаты двух людей, которые могли бы тайно переправить меня в Калимпонг. Уже тогда то, что было запланировано мною как приятный научный проект, становилось авантюрой, скорее приличествовавшей Джеймсу Бонду.

Из Калькутты я вылетел в Бадогру, где у подножия Гималаев имелась небольшая взлетно-посадочная дорожка. Там я встретился с одним из двух людей, о которых уже сказано выше. Вскоре, спрятанный под брезентом в заднем отсеке джипа, я направлялся инкогнито к «внутренней линии», в объезд контрольных полицейских постов, через таинственные чайные плантации к неведомым подножиям Гималаев, прямо в то место, которое китайцы назвали «логовом шпионов Запада». Так я впервые оказался на земле Гималаев.

Мне доводилось много слышать и читать о Гималаях, но скоро я осознал, что эти описания не в состоянии выразить неуловимую ауру, излучаемую величайшим в мире горным массивом. В каком-то смысле Гималаи похожи на большинство других горных массивов: перед путником они появляются как темно-зеленые предгорья, поначалу не представляющие собой ничего особенного, но в то же время примечательные тем, что шаг за шагом становятся все выше и выше, подобно контрфорсам за нефом собора.

Незаметно выглядывая из-под брезента, я видел, как перед нами свод за сводом выступают и с гордым равнодушием поддерживают белоснежные, фантастические массивы высочайших в мире вершин, зубчатую цепь сверкающих белизной гребней на фоне темно-голубых небес. Временами на эти вершины наседали тучи, что делало их еще более впечатляющими. Глядя на бегущие в небе облака, я заметил, что одно, самое высокое из них, стояло в небе неподвижно. Оказалось, что это не облако, а мощный выступ обледенелой скалы, прорвавшийся ввысь как бы утверждая величие земной тверди.

Этот вид был особенно впечатляющим еще и потому, что, проехав по абсолютно пологим рисовым полям великих индийских равнин, я внезапно увидел вертикальный «континент» Гималаев. У их подножия сухие тропы и песчаные равнины сменяются буйно растущими лесами и джунглями. Здесь изобилие воды, по отполированным до блеска скалам текут ручейки, сквозь завесу деревьев просачивается влажный туман, слышатся резкие крики попугаев, а прохладный воздух покалывает кожу.

Если Индия впечатляет экзотикой, то Гималаи вначале, до того как путник приближается к внушающим ужас гигантским массивам, по климату напоминают умеренные широты Европы и Америки. Здесь уже нет ни верблюдов, ни пальм или кактусов Индии. Джунгли предгорий странным образом схожи с лесами Франции и Англии. Здесь большие деревья щедро дают тень, которой так недостает Индии. После пояса джунглей все меняется: печальные физиономии индийцев сменяются улыбающимися лицами невысоких монголоидов, появляются первые племена горцев.

В течение сотен лет Гималаи распространяли свои чары на весь мир. Индусы считают эти горы священными. Будда нашел в них свое святое убежище. Веками они влекут к себе иностранцев. Немалую роль в том, что их считали загадочными, играли три секретных гималайских королевства — Непал, Сикким и Бутан, закрытые для внешнего мира. На территории этих трех стран, простирающейся вдоль великого горного хребта, расположены высочайшие пики мира. Во времена британского владычества в Индии эти королевства именовали «буферными государствами», и Британия, вооруженные силы которой встречали отпор со стороны воинственных горцев, уважала автономию этих стран, которые таким образом, подобно Тибету, избежали колониального завоевания. Они оставались неизвестными и неисследованными, в то время как на остальной территории Среднего и Дальнего Востока ощущалось влияние Запада.

Правительства Непала, Бутана и Тибета не разрешали иностранцам доступ на свою территорию. Никто не ведал, что происходит за предгорьями в этих маленьких королевствах, которые в умах тысяч авторов произведений художественной литературыбыстро превратились в сказочную страну Шангри-ла. Теперь я рассчитывал одним из первых исследовать Бутан, страну, которая до сих пор не ощутила даже элементарного влияния Запада.

Однако в тот момент, когда я направлялся в горы, гималайские государства после многих десятилетий мирной жизни вновь начинали играть жизненно важную роль в восточной политике Запада. Укрывшись в задней секции корпуса джипа, я ехал в городок у подножия Гималаев, находившийся в самом эпицентре противоречий.

После бесконечного петляния и подъема на крутую возвышенность под шум мотора и скрежет покрышек мы, наконец, достигли окраины Калимпонга. Дорога шла между густыми живыми изгородями, окаймлявшими пышные зеленые сады, окружавшие элегантные виллы англичан, бежавших с равнины от жары. Однако теперь на пути мы то и дело встречали жалких мужчин, женщин и детей в просторных красных накидках из густой шерсти. Некоторые из них сидели на обочине дороги, другие установили допотопные бело-голубые матерчатые палатки на окружающих террасированных полях. Когда мы проезжали мимо пони с вычурными седлами и большими позвякивающими колокольцами, они шарахались от джипа.

С горных перевалов, располагавшихся прямо над городком, уже стекался первый поток тибетских беженцев, совсем непохожих на тех, которых Европа видывала за последние четыре столетия. Эти люди, потоком стремившиеся попасть в Калимпонг, не только покидали свои родные дома, но и попадали в такой чуждый им мир, что нередко можно было видеть, как они чуть ли не кланялись легковым и грузовым автомашинам, когда впервые в жизни вступали на асфальтированную дорогу и их перегоняли эти гигантские механические чудовища.

Эти люди были выходцами из такой загадочной страны, что зарубежные читатели, знакомившиеся с ними по сведениям, публиковавшимся в печати, считали все это выдумкой.

Но реальность была весьма мрачной. Калимпонг, долгое время бывший отправным пунктом для караванов, направлявшихся из Индии в Тибет, был переполнен жалкими страдающими и испуганными последователями Далай Ламы. С каждой очередной группой беженцев приходили ужасающие сообщения об агрессии и стычках, а в тибетском языке даже не было необходимых терминов для описания современного оружия, которое несло смерть убегающим из Тибета людям.

Улицы городка и, в особенности, большой тибетский базар полнились слухами. Там замышлялись всяческие интриги, и кипела разнообразная деятельность. Среди беженцев были и солдаты, и тибетские военачальники, бежавшие вместе со слугами и свитой. В толпе тибетцев сновали газетчики и, — во всяком случае, об этом ходили слухи, — шпионы в поисках информации и подробностей об интервенции коммунистического Китая в их страну. Индийское правительство с подозрением относилось ко всем иностранцам.

Греческого принца Петра, выдающегося антрополога, для которого Калимпонг был вторым домом, незадолго до того попросили покинуть страну из-за его сочувствия Тибету. Из Калимпонга также выслали несколько британских журналистов.

К моему глубокому разочарованию Джигме Дорджи уехал в свой родной Бутан. В первые дни моего пребывания в Калимпонге мне пришлось поселиться в отеле Гималаи, который оказался центром всей этой оживленной деятельности. Его управляющей была веселая полушотландка и полутибетка Анни Перри. В отеле размещались самые странные гости, начиная от высоких тибетских чиновников и кончая греческим философом, а также британские чайные плантаторы и гражданские служащие из Индии. Все эти гости группировались вокруг пожилого Дэвида Макдональда, отца г-жи Перри и в течение долгого времени британского торгового агента в Тибете. Г-н Макдональд, эксперт по Тибету, объяснял суть кризиса гостям, когда они не отвлекались на кутежи, во время которых тибетский язык использовался так же широко, как и английский.

Вскоре после моего приезда распространился слух об успешном бегстве Далай Ламы из Лхасы и его прибытии в Индию. Это известие с радостью было встречено тибетцами; это стало некоторым прорывом в обычно трагическом потоке информации, доходившей до базара. Однако теперь возникли опасения, что китайцы могут ворваться в Сикким и Бутан.

Ясно и очевидно было лишь следующее: все мои хорошо отработанные планы нарушались и, несмотря на то, что мне составила компанию очаровательная Тесла Дорджи, супруга тибетского происхождения бутанского премьер-министра Джигме Дорджи, почти не оставалось надежды когда-либо попасть на родину ее супруга.

Через две недели после моего приезда в Калимпонг, когда я размышлял о том, что надо предпринять, ко мне пришла г-жа Перри.

— Воспользуйтесь моим советом, — начала она. — Я знаю этих людей. У вас теперь не остается ни малейшего шанса попасть в Бутан. Так почему бы вам не поехать в Непал?

В качестве альтернативного проекта я уже рассматривал такую возможность, но мне было также известно, что получение разрешения на организацию экспедиции в это королевство само по себе требовало чрезвычайно длительного времени. Для того чтобы выехать из непальской столицы Катманду в горы, потребовались бы многие месяцы, если не годы. А, кроме того, как я заметил в беседе с г-жой Перри, у меня имеются все необходимые бумаги для въезда в Бутан, в то время как в Непале я не знаю ни души.

— Пусть это вас не волнует, — сказала она. — Поезжайте к Борису. Только он может помочь вам. Для него нет ничего невозможного, а, кроме того, он мой старый друг. У него в Катманду отель и он живет там уже много лет. Воспользуйтесь моим советом и поезжайте к нему. Просто поезжайте к нему.

В тот же вечер я получил от гостей отеля дополнительную информацию о загадочном Борисе Лисаневиче. Я выяснил, что отель, владельцем которого был Борис, является единственным заслуживающим внимания отелем во всей изолированной от внешнего мира долине Катманду. Оборудование для его ванных комнат доставили на спинах носильщиков, а сам отель, размещенный в королевском дворце, выглядит как роскошный отель Ритц, перенесенный каким-то джинном в примитивный Непал.

Мало того, оказалось, что слава Бориса превосходит славу этого отеля, поскольку, как мне пояснили, прежде он был артистом балета и другом таких гениев, как знаменитый импресарио Сергей Дягилев и великий хореограф Баланчин. Мне также рассказали, что в Англии Борис блистал в балете вместе со знаменитой в высшем обществе актрисой Дианой Мэннерс (элегантной леди Даф Купер) до того, как стал одним из самых известных в Индии охотников на крупную дичь. По существу, одно упоминание его имени приводило к тому, что кто-то из присутствующих вспоминал какой-нибудь еще более невероятный случай, связанный с ним. Вспоминали о так называемом антропологическом изыскании в Голливуде, проведенном Борисом и тремя мультимиллионерами-магараджами, и об основании Борисом самого знаменитого элитарного клуба в Калькутте — Клуба-300. Мне дали понять, что Борису отведено почетное место в популярном романе Хан Сюин «The Mountain is Young».[1]

В общем он выглядел каким-то удивительным божеством, достойным того, чтобы занять место среди тантрических небожителей. К моему удивлению, и тибетская принцесса, и чайный плантатор, и все присутствующие согласились в том, что Борис — самый необыкновенный человек, которого они когда-либо встречали.

После долгих размышлений я решил, что, в конце концов, может быть, этот Борис сможет помочь мне и что в данной ситуации мне следует направить стопы в Непал и выполнить свои антропологические изыскания именно там. Ужасно заинтригованный загадочной фигурой Бориса, я принял решение ехать в Непал.

Спустя месяц после моего приезда в Калимпонг в одно прохладное туманное утро я выехал на джипе в Дарджилинг, чтобы возвратиться в Калькутту, откуда мог вылететь в Катманду самолетом. Калимпонг был тих, т. к. жители еще спали глубоким сном, когда я проехал через долину Тиста мимо чайных плантаций и через густые джунгли. До завоевания Индией независимости Дарджилинг, расположенный на высоте 2,5 км над уровнем моря, использовался правительством штата Бенгалия в качестве летней резиденции.

Здесь англичане, проживавшие в Калькутте, стремились избежать летней жары и муссонной влажности, характерных для равнинной местности.

В результате когда-то маленькая деревушка Дарджилинг с тибетским населением превратилась в большой процветающий курортный городок, славящийся санаториями и, в особенности, школами. Как ни странно, высочайшая репутация этих школ распространилась через Калимпонг по всему Тибету и Центральной Азии. В частности, в одной из школ, учрежденных иезуитской миссией, учились такие люди, как брат Далай Ламы, сын короля Непала и дети бутанских и тибетских вельмож.

Из Дарджилинга до аэропорта Бадогра у подножия гор я добрался автобусом, откуда вылетел в Калькутту, где пересел на самолет, отправлявшийся в Патну, поскольку в то время не было прямого рейса до Катманду.

Патна — это небольшой индийский городок, расположенный на берегу огромного мутного Ганга. В муссонный сезон это одно из самых жарких мест в Индии.

Когда примерно три часа спустя после вылета из Калькутты мы приземлились там, было видно, как влага клубами поднимается с аэродрома, связывая мокрую землю с грядами вздымавшихся туч, угрожающе нависавших над нами.

И в этот самый смерч облаков взмыл наш маленький самолет Дакота, совершавший ежедневные рейсы и в то время служивший единственной связью между Непалом и внешним миром. Благодаря воздушному сообщению слово «недоступный» начало выходить из употребления. Если прежде до Катманду можно было добраться пешком по непроходимым тропам за несколько дней, то воздушный рейс от Патны занимает всего 45 минут.

Однако в период муссонов часто случается, что тучи блокируют доступ в долину Катманду, и тогда Непал снова становится изолированной страной, какой и был в течение веков. Зато в приличную погоду — с октября по июнь — полет в Катманду дает пассажирам возможность полюбоваться невиданным зрелищем, красотами, которых больше не встретить нигде.

Поднявшись к гряде туч, наш Дакота полетел над монотонной равниной Индии, казавшейся плоской и бесконечной. Мы видели квадратики полей, обрамленных извивающимися каналами и крупными реками, лениво протекавшими через огромные глинистые и песчаные пустыни и временами образующими большие водоемы грязной воды. На широкой пологой равнине попадались тысячи деревень с глинобитными хижинами. Между деревнями проходили узкие тропинки, и лишь местами прямая современная дорога придавала ландшафту некое подобие геометрической симметрии среди хаоса земельных участков. Земля имела серо-бурый цвет, такой же, как и речная вода и бесчисленные, сверкающие солнечным блеском пруды с возлежащими в них буйволами.

Неожиданно эта картина сменилась темно-зеленым фоном, пробудившим меня от «летаргической» дремы. А затем в это зрелище вторгся хаос иного рода. Я знал, что темно-зеленый фон создает пояс джунглей тераи, район больших тропических лесов, протянувшихся вдоль всей горной цепи Гималаев там, где горные потоки выходят в низовья. На востоке — джунгли Бенгалии и Ассама, прибежище тигров, слонов и носорогов. К западу от Дарджилинга, вдоль всей границы с Непалом эти джунгли именуются тераями, представляющими собой дикую местность с девственной природой, навевающую мысли о лихорадке, малярии, холере и других ужасных заболеваниях, способных погубить каждого, кто осмелится проникнуть в них. Этот пояс джунглей сыграл не меньшую роль, чем высокие горы, в том, что гималайские королевства Непал, Бутан и Сикким оказались недоступными для чужеземцев и долгое время были изолированы от мира.

Однако авиаперелет не дает возможности надолго остановить внимание на тераях, т. к. они быстро сменяются взбросами земной коры, первыми горными цепями, протянувшимися в меридиональном направлении, грядами гор, за которые все еще цепляются чащобы джунглей. Но затем они быстро сменяются горными громадами, пересекаемыми мощными водными потоками, продолбившими в них глубокие раны и сформировавшими узкие, темные долины и ущелья.

Казалось, что эти холмы растут все выше и выше, напоминая ряд призм с зубчатыми гребнями. Вскоре эта безлюдная земля на непальской границе сменилась еще более высокими холмами, на вершинах которых, над ущельями можно было рассмотреть первые непальские деревни.

Они лепились на высоких склонах и их окружали первые встреченные нами рисовые террасы, представлявшие собой гигантские «лестницы», которые теперь, летом, были покрыты темно-зеленым «ковром», в другие времена года — менявшим цвет на бледно-зеленый или желтый. Хижины были выкрашены в красный или темно-розовый цвет. Именно в таких деревушках и живет большинство из девяти миллионов жителей Непала.[2]

У меня не было времени долго наблюдать эти холмы, т. к. тряска нашего попавшего в воздушные ямы самолета, облетавшего горные хребты, привлекла мое внимание к огромным гималайским пикам, появившимся над меньшими по высоте горами. Невероятные нагромождения скал и снегов образуют какой-то нереальный внушающий ужас фон, характерный для Непала, рисуют образы вездесущих божеств индуистского и буддийского мира, являются магнитом, привлекшим в Непал столько искателей приключений, спортсменов и пророков.

Не успел я сообразить, что полет завершается, как самолет начал описывать круги и моему взору открылась во всем своем фантастическом блеске долина Катманду — пологая местность протяженностью около 24 км и шириной примерно 13 км. На склонах долины в виде террас располагались бледно- и темно-зеленые рисовые поля, линии которых напоминали извивающиеся горизонтали контурных карт.

Казалось, что на смену фантастическому ландшафту экзотического Востока вновь пришел ландшафт нормальных и, в своем роде, западных пропорций. Тут и там между рисовыми полями, подобно квадратным баржам, окруженным водой, виднелись коробчатые домики с покатыми черепичными крышами. Затем появились деревни и города. Всего в этой удивительной долине, помимо столицы, имеется девять городов, которые вместе с деревнями когда-то образовали королевство ньюарских[3] феодалов и художников, позднее завоеванное королями гуркхов, чей потомок король Махендра[4] ныне управляет Непалом.

В центре долины располагается Катманду, окруженный девятью городами с общим числом городского населения около 0,5 млн. человек. Это самая богатая и самая широкая долина страны. Здесь свыше двух тысяч лет процветали одаренные удивительным художественным талантом ньюары — мастера резьбы по дереву, ювелиры и архитекторы.

Вскоре мне предстояло узнать, что в настоящее время вся долина изобилует шедеврами архитектурного и художественного творчества, начиная от прямоугольных кирпичных домиков крестьян и заканчивая самыми впечатляющими из двухтысячелетних пагод, чьи позолоченные кровли поднимаются над аккуратными рядами домиков. Каждый дом, каждый храм, каждая святыня украшены тщательной резьбой по дереву с изображением богов и богинь или животных, как реальных, так и фантастических. Резные работы по темному дереву выделяются на фоне бледно-розовых кирпичей. Не менее поразительны вырезанные из дерева эротические сцены, украшающие многие храмы. Примечательно, что в этих сценах над похотью доминирует остроумие, хотя назойливому западному наблюдателю с ханжеским викторианским складом ума эти реалистические сценки могут показаться чистой порнографией.

Каждая дверная ручка, окно, зам?к, деталь в Катманду является произведением искусства, как и сотни тысяч каменных Будд, индуистских богов и святынь с фаллическими узорами, которые изобилуют у дорог, а подчас и в центре дороги, у каждого колодца и моста, запечатлены в каждом доме и десятками встречаются во дворцах и на прилегающих к ним территориях.

Такое изобилие произведений искусства служит напоминанием о том, что большая часть медных и серебряных предметов материальной культуры Тибета, а также крупных скульптур осталась от ньюаров, живших большими землячествами в Лхасе и многих городах древнего Китая и даже Индии.

Через посредство буддизма непальская архитектура оказала влияние на Китай, Индокитай, Японию и Бирму. Помимо этого, в Азии нет ни одной страны, которая не ощутила влияния Непала и в других областях искусства.

После того, как наш Дакота осуществил ряд акробатических пируэтов, из-за которых я был весь в поту, мы приземлились. Я не мог поверить, что нахожусь в этом легендарном, неведомом и таинственном королевстве.

Однако мое возбуждение омрачалось озабоченностью, ибо, имея одну единственную рекомендацию, я возлагал все свои надежды лишь на одного человека, от которого целиком зависел успех моего проекта. И теперь, когда меня ожидала близкая встреча с ним, я был убежден, что вся моя затея была ошибкой. Несмотря на то, что Бориса мне описали, как занимательного и обаятельного человека, я не мог поверить, что он приложит все усилия для того, чтобы совершить пусть даже небольшое чудо ради какого-то чужеземца. Казалось, что изолированная от мира долина Катманду больше подходит для деятельности западного мизантропа типа Сомерсета Моэма, нежели добросердечной отзывчивой души.

В аэропорту после долгой торговли я взял напрокат небольшой потрепанный джип, оказавшийся одной из каких-то пятидесяти автомашин, крейсирующих по мощеным кирпичом улицам Катманду. Тот факт, что в Непал не вела ни одна дорога из внешнего мира, вызывал необходимость переносить машины в страну на плечах людей, причем в не разобранном виде. Для этого их привязывали к большим бамбуковым платформам, которые тащили на плечах пятьдесят носильщиков, карабкавшихся по крутым склонам. Обряженный в потрепанные белые галифе, мой водитель обращался с джипом, как с гужевым тяглом, покрикивая на него каждый раз, когда переключал рычаг скорости.

Мы успели переехать полдюжины собак и заставили окаменеть не одного непальского крестьянина на обочине, когда наш джип, наконец, подъехал к импозантным воротам в большой кирпичной стене, которая внезапно выросла перед нами рядом с пыльной дорогой. Вдоль дороги неровными рядами рысцой бежали носильщики и сотни миниатюрных непальских женщин, плотно обернутых по талии в длинные розовые, красные и черные юбки. У входа стояли два сонных стража, одетых в белое. Проехав через портал, джип повернул на просторный двор, в котором находился, по моему разумению, какой-то гигантский королевский дворец или административное здание. Я решил, что мы проедем через двор и проследуем дальше по своему маршруту, но был в шоке, когда мой водитель, махнув рукой на просторный дворец, возвышавшийся над пышным оазисом зеленых лужаек, объявил: отель Ройэл.

Территория, затененная гигантскими соснами и кедрами, напоминала британский парк в промежуток между дождями. К парадному подъезду в виде портика с колоннами вела мощеная розовым кирпичом дорожка, закруглявшаяся широкой петлей вокруг лужайки. Само здание, отделанное белой штукатуркой, было весьма впечатляющим. Его фасад был представлен в виде двухэтажной галереи, протянувшейся на сотню метров между двумя боковыми крыльями здания. По всему двору и на ступеньках крыльца в полупоклоне расположились десятки непальцев, одетых так же, как те, которых я видел на улицах, в узкие белые галифе с длинными белыми рубахами навыпуск и прямыми застегнутыми на пуговицы воротниками, как у хирургов.

Некоторые из них курили, другие грелись на солнышке с характерной восточной беззаботностью. У подножия стены расположились трое рикшей. Карканье стаи ворон, перелетавших с дерева на дерево у меня над головой, перекрывалось велосипедными звонками. От всего этого исходило ощущение покоя и благодушия, и лишь присутствие непальцев добавляло таинственную нотку экзотики.

Джип остановился, взметнув вихрь пыли, и тут же куча слуг бросилась к моему багажу. Соскользнув с переднего сиденья, я направился к подъезду, за большой парадной дверью которого виднелась лестница, ведущая наверх.

В нескольких шагах от меня, на лестнице, по бокам которой висели чучела двух огромных голов носорогов, взиравших друг на друга симпатичными маленькими глазками-бусинками, стоял красивый коренастый мужчина. Вокруг него теснились четверо слуг, кто с конвертами, а кто робко кланялся, стараясь привлечь его внимание. Когда я вошел в залу, мужчина спустился вниз, чтобы поздороваться со мной. Это был Борис.

Мы заговорили по-французски, и уже после нескольких фраз я сообразил, что отель Ройэл не столько гостиница, сколько декор для ощущения своей элегантности его хозяином, и у меня было такое чувство, словно меня приветствует не управляющий отелем, а какой-то отправленный в ссылку европейский лорд.

Когда я нервно справился о стоимости номеров и наличии мест, Борис успокоил меня.

— Ну, конечно, оставайтесь здесь и не волнуйтесь насчет расценок. Пусть об этом волнуются туристы.

Я тут же оказался в кругу тех лиц, на которых изливалась щедрость этого человека, а в отеле Ройэл было немало таких экстравагантных персон, бедных или богатых, которых занесло в Гималаи и которые пользовались его щедростью.

Затем он повел меня в отведенный мне номер.

— Вы очень скоро убедитесь в том, что это совершенно необычное место, — пояснил он, когда мы пошли по широкому коридору, в который открывались большие зеленые двери. У каждой двери на корточках сидел слуга, встававший по стойке смирно, едва увидев Бориса.

— Это, конечно, не отель Карлтон в Каннах, — заметил он, — но не забывайте, что на протяжении 720 км отсюда до самой Калькутты нет других отелей.

Поднявшись по лестнице, мы вышли на открытую галерею. Теперь я мог окинуть взглядом большой квадратный двор позади отеля, по всему периметру которого возвышался трехэтажный дворец.

— Там кончается территория отеля, — пояснил он. А затем, указав на край участка за массивным четырехугольным зданием, сказал, где кончается дворцовая территория. Там возвышались еще два четырехугольных здания. Пожалуй, во дворце имелось не менее 700 комнат. Со смешинкой в глазах, Борис пояснил, что этот архитектурный стиль называют «барокко Катманду» и что в долине наберется до полусотни подобных дворцов.

— Люди династии Рана хотели получить из Европы самое лучшее, — заметил он. — Вот они его и получили.

С балюстрады за зелеными деревьями можно было видеть, что вокруг отеля расположено еще несколько белых дворцов с башенками и длинными галереями.

Затем Борис распахнул какую-то дверь и спросил:

— Это вам подойдет?

Я уставился на помещение, напоминавшее гигантский цементный гараж с окнами, и решил, что, должно быть, он шутит. Затем в дальнем углу этой просторной комнаты я заметил большую мраморную нишу и понял, что все это пустое помещение — не что иное, как ванная. Через еще одну зеленую дверь мы прошли в соседнюю комнату, больше похожую на выставочный зал какого-то музея в викторианском стиле. Размеры этого номера были поистине огромны. Через большие ставни проникал тусклый свет. Солнечный зайчик скользил по толстому коврику из тигровой шкуры с широко открытой, розовой оскалившейся пастью. Напротив двух огромных викторианских кресел, украшенных орнаментом, несомненно, ранее принадлежавших одному из лондонских клубов девятнадцатого века, стояли такие же видавшие виды и вышедшие из моды предметы мебели.

«И все это доставлено на спинах носильщиков», — сообразил я.

Борис устроился в кресле, и я получил возможность внимательно разглядеть его. Он был явно хорош собой, в его глазах светилась хитринка, а добродушное, но подвижное лицо отражало определенную элегантность и аристократизм. Волосы с пробором в центре придавали ему особый вид, а крепкое телосложение не мешало его бойким движениям, как и пристало бывшему танцовщику балета. Я заметил, что он не просто ходит, а, скорее, с неожиданной грацией пританцовывает. Однако дела захлестывают его: Бориса, как лорда, постоянно осаждают слуги и гости, когда он перемещается по широким галереям отеля и заговаривает то с одним, то с другим.

В хрустальных люстрах и зеркалах венецианского стекла (также доставленных на спинах носильщиков) отражаются импозантные портреты, которыми увешаны стены бального зала и галерей великолепного здания. На портретах изображены блистающие драгоценностями ныне свергнутые непальские магараджи династии Рана.

Борису пятьдесят пять лет, но выглядит он на десяток лет моложе, а динамизм и энергия делают его еще моложе. С чуть тронутыми сединой волосами с прямым пробором он напомнил мне клиентов ресторана «Максим» в «Веселые двадцатые годы», изображенных на иллюстрациях старомодных журналов.

Когда я впервые встретил его, мне показалось, что его имиджу не соответствует походная рубаха в пеструю полоску и с короткими рукавами, которая была на нем. Хотя она необходима для мягкого климата Непала, я рискнул предположить, что он как раз возвратился из какого-то похода, возможно, с охоты на тигра. Но, к моему удивлению, в тот самый вечер он не сменил стиля одежды и к ужину; на нем была рубаха того же покроя, и даже еще более цветастая. Позднее я узнал, что даже на королевские приемы Борис всегда ходит в своих повседневных легендарно знаменитых походных рубахах в пеструю полоску. Просто одетый, он странно контрастирует с обычно элегантно одетыми гостями, находящимися под большим впечатлением от великолепной атмосферы, которую отелю придают бесчисленные шкуры тигров и рога, чучела и шкуры других животных, украшающие коридоры и номера отеля. Одной из достопримечательностей в этом ряду являлось чучело пятиметрового крокодила, чья вечно открытая зубастая пасть как бы ожидала подвыпивших туристов, выходящих из бара.

Бар расположен на верхнем этаже в просторной прямоугольной комнате, с двух сторон выходящей окнами на зеленый парк. Названный «Як и Йети» (як — длинношерстный тибетский бык, а йети — местное название «снежного человека»), он является не только сердцевиной отеля, но и нервным центром Катманду. Стойка бара украшена тончайшей резьбой с изображением непальских божеств, которые грациозно машут своими бесчисленными конечностями перед большим центральным камином, дым из которого выходит через медную колонну, свисающую с кровли и представляющую собой шедевр мастерства швейцарского архитектора и непальского кузнеца, использовавшего местную архаичную технику.

Одной из специфических черт этого бара, как я вскоре обнаружил, было то, что в нем часто не было выпивки. Такая специфика, кстати, не единственная в Катманду, была одним из последствий того факта, что после первой же попытки Бориса основать в Непале ликероводочный завод, инициатор был арестован. С той поры алкогольные напитки попадают в столицу только по случайной прихоти таможен Индии и Непала, а большинство клиентов бара, начиная от сэра Эдмунда Хиллари и заканчивая принцем Басундара, братом короля Непала, привыкли сидеть там, попивая лимонад и мечтая о прибытии очередного авиарейса из Индии, с которым может быть доставлен груз виски. До настоящего времени клиенты бара редко испытывали великую радость в связи с одновременным поступлением содовой и виски. Чаще бывает, что получают либо содовую, либо виски, словно в Непале никогда не пробовали их смесь.

В первые два дня после моего прибытия я тщетно пытался найти минуту, когда смогу в спокойной обстановке потолковать с Борисом о своих экспедиционных планах. Это оказалось невозможным вплоть до третьего дня, когда, бродя по саду отеля, я столкнулся с Борисом, который рассматривал какие-то молодые саженцы.

— Это моя клубничная плантация, — объяснил он. — Прежде в Непале никогда не выращивали клубнику. Кажется, растет нормально. Как вы считаете?

Я согласился и попытался направить беседу в нужное мне русло, но поначалу без видимого успеха.

— Эту клубнику мои друзья провезли контрабандой из Швейцарии через Индию, — продолжал он. — А вы любите клубнику? — увлеченно осведомился он. — Вам надо будет приехать еще раз, а я попробую договориться, чтобы мне прислали сливки из Гонконга, или, еще лучше вишневую водку.

Борис явно не обращал внимания на мои вопросы. Он занялся прополкой грядки. Я снова попытался сменить тему, затронув деликатную проблему получения разрешения на проведение изысканий в районе Эвереста. Завершив прополку, Борис встал, несколько возбужденный поглощавшей его работой. Теперь он был готов выслушать меня.

Через десять минут вопрос был решен. У меня были имена ключевых правительственных чиновников, заверение Бориса в поддержке и необходимые рекомендательные письма и я знал, какие инстанции мне нужно пройти для получения разрешения. Короче говоря, я был осведомлен обо всех секретах работы правительства, и мне была обещана помощь, необходимая для моих изысканий. Я понял, что когда Борис сталкивался с какой-либо проблемой, он не тратил время на разговоры. Серьезно выслушав меня, он дал мне исчерпывающую информацию и полезные советы, а затем вновь занялся клубникой.

В противовес всем предсказаниям, менее чем месяц спустя я вел к Большому Гималайскому хребту караван носильщиков с оборудованием, одолженным мне Борисом и его друзьями. Там я смог успешно провести свои изыскания и изучение шерпов, населяющих самые высокие горы нашей планеты. Там же я впервые познакомился с труднодоступным регионом Непала, с его долинами, населенными многочисленными племенами, почти неизвестными внешнему миру.

Этот первый контакт с Непалом и его незабываемыми жителями, с Борисом и отелем Ройэл убедил меня вернуться туда вновь, чтобы узнать их поближе. Через четыре года, в ноябре 1963 г. я опять отправился в Катманду. Перед этим я как раз женился и запросил Бориса, сможет ли он принять нас на полгода и ознакомить с Индией и вообще с Азией, которые он так хорошо знал, с Востоком, о котором я грезил с детства, с охотой на тигров и базарами, на которых затеваются политические интриги магараджей и принцев, с миром, который быстро исчезает и вестернизируется. Я знал, что Борис — один из тех последних экспертов, которые подобрали ключи к этому миру Востока.

«Если у вас есть время, то у меня найдется выпивка», — ответил Борис на мой запрос. — «Приезжайте, когда хотите…».

Две недели спустя мы с женой, Мари-Клер, приземлились в Катманду и направились в отель Ройэл.