УДИВИТЕЛЬНЕЙШАЯ ИЗ ПТИЦ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

УДИВИТЕЛЬНЕЙШАЯ ИЗ ПТИЦ

Судьба как будто посылала отцу и сыну одни и те же испытания: арест, тюрьма, война и безответная любовь. Несмотря на длинные донжуанские списки Николая и Льва Гумилевых, была в жизни каждого женщина по-своему единственная. Встреча с ней стала скорее несчастьем, чем счастьем всей жизни, хотя кто может это измерить и оценить? Разные люди в разное время нашли этим женщинам одно и то же имя – «Птица».

Из письма поэта и переводчицы В.А.Меркурьевой: «Я ее (Ахматову. – С.Б.) видела одну минуту – она открыла мне дверь – и ослепла. <…> Женщина-птица, руки легкие, в полете…»

Птицей называл Ахматову Пунин.

«Я однажды приехала в Разлив и заплыла далеко-далеко. Николай Николаевич испугался, звал меня, а потом сказал мне: "Вы плаваете, как птица"». «Милая птица», — писал он из Москвы в феврале 1927 года.

«Птица моя сизокрылая», «О, удивительнейшая из птиц», «О, сумасброднейшая из птиц», «О, строптивейшая из птиц», «О, сияющая добродетелями птица». Так начинаются письма Льва Гумилева к Наталье Варбанец.

Птицей назвала Наталью Варбанец ее воспитанница и младшая подруга Марьяна Гордон (в замужестве Козырева). Мать Марьяны умерла в 1942 году в эвакуации от голода. Отец, выдающийся европейский поэт и писатель Лев Гордон, своего жилья в Ленинграде не имел, снимал комнаты, часто – углы, и тогда Наталья приютила дочь своего сослуживца. Думали – ненадолго, оказалось – на десять лет. Своих детей у Натальи Варбанец не было, и Марьяна Львовна Козырева станет ее наследницей и биографом. В неоконченной автобиографической книге она рассказала о своей встрече с Варбанец в 1946 году.

Главное здание Публичной библиотеки пострадало от бомбежек и артобстрелов. Во многих местах была пробита крыша, повреждены междуэтажные перекрытия, стены, пол, выбиты стекла. Не работали водопровод и центральное отопление. Восстановление здания еще продолжалось. В библиотеке было очень холодно. Серые ватники, теплые платки, юбки, перешитые из пальто, делали женщин, проходивших мимо Марьяны, похожими. Только не Наталью Варбанец: «И ватник, с пришитым к воротнику довольнотаки облезлым енотом, перетянутый на ее осиной талии солдатским ремнем, и лежащий подобно мантилье шарф, и длинная, ниже колен, юбка, и прюнелевые лодочки вместо валенок – все это выглядело верхом элегантности».

Тяготы послеблокадного быта как будто не касались ее, не старили, не лишали красоты.

Из черновика автобиографического романа М.Л.Козыревой, тогда еще Марьяны Гордон:

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами…

Эти строки всплывали во мне в то время, как я с подносом в руках постепенно подвигалась к раздаточной стойке в столовой, в то время как она (Птица) задумчиво шла ко мне (меж столиков), мысленно подсчитывая (как выяснилось), хватит ли нам с ней мясных талонов на две порции котлет».

Отрешенность от серой повседневности, спокойное сознание своей красоты, независимость… Одним словом – Птица. Необычное имя прижилось, вошло в мемуары.

Наталья Васильевна Варбанец родилась 24 октября 1916 года в Одессе. В 1923 году ее семья переехала в Петроград. В довоенных анкетах о социальном происхождении Варбанец писала: «из мещан». Позднее – «из семьи служащих». Заполнение анкет в советское время, по крайней мере до середины пятидесятых, было делом непростым и небезопасным. Неприятности сулили даже романтические увлечения юности. Шестнадцатилетняя Эмма Герштейн полюбила красивого мальчика. А звали его Лева Седов, и был он старшим сыном Льва Троцкого. Страшно представить судьбу Эммы Григорьевны, если бы молодой человек ответил ей взаимностью.

Гумилев, очевидно, знал настоящую, для анкет не предназначенную историю семьи Варбанец. Он всегда интересовался родословными своих избранниц. В одном из писем Гумилев упоминает о «галльской породе» Натальи. Мать Натальи, Ольга Павловна Руссет, принадлежала к тому же дворянскому роду, что и знаменитая фрейлина Александра Осиповна Россет (в замужестве Смирнова), собеседница Вяземского, Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Род Смирновых-Россет соединил французскую, грузинскую, немецкую и русскую кровь. К ним добавилась еще и южнославянская: отец Натальи, Василий Ефимович, был сербом. О нем известно очень мало. Инженер. В 1935 году выслан из Ленинграда в Воронеж. В сороковые арестован. Погиб в лагере. Родители Натальи расстались еще до высылки Василия Ефимовича. Ольга Павловна воспитывала дочь одна. Помогли уроки рукоделия в Полтавском институте благородных девиц: она научилась искусно мастерить дамские шляпки.

Уроки, полученные в институте благородных девиц, Ольга Павловна передала дочери. Наталья с детства играла на фортепьяно, рисовала, умела шить и со вкусом одеваться при очень скромных средствах.

Училась Наталья в Анненшуле, одной из самых старых (основана в 1736 году) школ Петербурга, но ушла после окончания седьмого класса.[26] Она рано повзрослела и сама принимала решения. Ее интересы уже определились, и не хотелось терять время на ненужные предметы. В 1931 году Наталья поступила на немецкое отделение Высших государственных курсов иностранных языков. Знаний, полученных в Анненшуле, оказалось достаточно, чтобы ее приняли сразу на последний курс. В 1933-м она сдала экзамены за восьмой класс средней школы и продолжала заниматься на курсах, уже на английском отделении. В мае 1934 года Наталья начала работать помощником библиотекаря в летней библиотеке ЦПКиО на Елагином острове.

В это время она познакомилась с историком-медиевистом, книговедом Владимиром Сергеевичем Люблинским (1903-1968). Эта встреча определила всю ее дальнейшую судьбу. Люблинский станет для нее любовью всей жизни и Учителем. Он поможет ей устроиться в библиотеку ЛИФЛИ и, по совместительству, в библиотеку Консерватории.

В консерватории и в Институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е.Репина Люблинский читал тогда лекции по всеобщей истории, а в ЛИФЛИ, ЛГУ, МГУ, МИФЛИ вел занятия по истории книги с аспирантами. Он также занимался переводами с английского, французского, немецкого, итальянского и латыни, увлекался историей Венеции. Но делом жизни Люблинского была история книги. С 1935-го он возглавлял отдел инкунабул (с 1946 го – отдел редкой книги) Государственной публичной библиотеки. Туда он привел и Наталью. 2 апреля 1938-го она была зачислена в отдел по договору, а 22 октября того же года переведена в штат.

Страна, писала Лидия Чуковская, «трудилась и спала под усыпительно-обличительные речи газет и радиотарелок». Они призывали граждан проявить максимум бдительности, дать отпор враждебным вылазкам матерых врагов советской власти. Здесь же, в отделе редкой книги, почти волшебно звучали необычные слова: «инкунабулы», «альдины», «эльзевиры», хотя были всего лишь терминами, принятыми у историков книги. Когда Наталья впервые переступила порог отдела инкунабул – «кабинет Фауста», — она словно попала в другой мир.[27]

Под руководством Люблинского Наталья начала изучать инкунабулы: особенности шрифтов, бумаги, филиграней, типографской краски, набора, верстки. Эти занятия настолько увлекли ее, что даже свой почерк она стилизовала под старинные рукописи. Изучение средневековой книжной миниатюры повлияло на ее акварели. На одном из рисунков Наталья изобразила Люблинского в кабинете Фауста. Он в черном, похожем на монашеское одеянии (черный цвет – символ отрешенности от пестрой мирской суеты). Свет из стрельчатого окна льется на рукопись в руках Люблинского. Ученого окружают почтительно склонившие головы ученики. Мир позднего Средневековья и Возрождения был для Натальи Варбанец бесконечно интересен. Она находила в нем краски и смыслы, которых не хватало в серой повседневности.

Наталья Варбанец воспринимала Средневековье через магический кристалл искусства. На самом же деле жизнь человека в эпоху позднего Средневековья была страшна, опасна и, как правило, коротка. Черная смерть опустошала густонаселенные европейские города. Неурожаи приносили нищету и голод. Кондотьеры и ландскнехты разоряли дома бюргеров и крестьян. На городских площадях сжигали еретиков и ведьм.

Между тем на Ленинград и на всю страну надвигалась тень нового Средневековья, а «костры инквизиции» пылали совсем рядом.

Из книги Лидии Чуковской «Прочерк»: «Небо в звездах, но город во тьме; не светятся окна в жилых домах на Литейном; одни только огромные прямоугольники света – окна Большого Дома – неподвижно лежат на пустой мостовой. <…> Мне страшно; не знаю, когда страшнее: когда я иду в полной тьме или когда вступаю в прямоугольники света. <…> Внезапно позади меня быстрые, легкие догоняющие шаги. <…>

— Вот мы их все браним, — говорит моя спутница (тоже жена арестованного. – С.Б.), кивая со вздохом налево, — а ведь и их пожалеть надо: работают всю ночь напролет.

— Работают?

Кого они там сейчас истязают? Ее мужа? Моего?»

Наталья не была столь наивной, как спутница Лидии Чуковской. Она пережила высылку отца из Ленинграда, знала об арестах знакомых и друзей. Но молодость и характер не позволяли предаваться унынию и страху, а главное, рядом был Люблинский. Учиться у него, помогать ему стало для Натальи смыслом жизни. Люблинский как-то пошутил, что и в раю хотел бы каталогизировать инкунабулы. Наталья могла бы повторить за учителем эти слова.

Весной 1940 года она наконец окончила среднюю (вечернюю) школу и, посоветовавшись с Люблинским, поступила на романское отделение филологического факультета ЛГУ. Ей пришлось тогда уволиться из штата библиотеки, но она продолжала работать по договору. Они с Люблинским составляли каталог «Античные авторы в изданиях XV века». Первый вариант был подготовлен к печати в 1941 году, но началась война.

Власти уже давно оценили организаторские способности Люблинского. Он был назначен помощником начальника штаба и инспектором боевой подготовки жилой системы МПВО Куйбышевского района Ленинграда, а с 1943 года – еще и начальником штаба МПВО Публичной библиотеки. Наталья уш ла из университета, окончила краткие курсы медсестер и всю войну служила в госпитале младшей медсестрой. В Публичную библиотеку оба вернутся в конце войны: Люблинский – в мае 1944-го, а Наталья – в январе 1945-го.

Лев Гумилев и Наталья Варбанец познакомились весной 1947 года, в конце мая или начале июня. Цвела сирень, уже начинались белые ночи – самое романтическое время в Ленинграде. Гумилева привела в дом Птицы на Рыночную (с 1950-го – Гангутскую) улицу, 6, кв. 3 общая знакомая, сотрудница Публичной библиотеки Вера Гнучева.

«Птицына милая комната, полки с книгами, столик по имени Бемби (вечно у него ножки разъезжаются), синий кувшин богемского стекла…» – вспоминает дом Натальи Варбанец М.Л.Козырева. Она же оставила словесный портрет Гумилева, каким увидела его весной 1947-го.

«Он был тощий, похож на макаронину, несколько бескостный. Когда он садился к столу, у него как-то всё перекручивалось – руки, ноги, он сутулился». Добавим, что и одет он был бедновато, но в искусстве обольщения женщин это не главное. По словам Марьяны Львовны Козыревой, новый знакомый занимал их рассказами весь вечер. О древнегреческих философах, римских папах, французских королях, даже об апостолах Петре и Павле Гумилев рассказывал с такими живыми подробностями, точно был с ними знаком лично да и расстался совсем недавно: «Ой, как они собачились между собой! Я даже рассказывать не могу. И доносы писали один на другого, и под судто апостола Павла отдавали, но ему удалось вырваться. Он был очень хитрый и ловкий…».

Гумилев смешил, озадачивал, удивлял:

«И вот, жил в этом городе обедневший аристократ Луций Корнелий Сулла. Когда мы говорим обедневший аристократ, нам кажется, что он ходил и думал, где бы что-нибудь покушать. А ведь в то время "обедневший аристократ" значило совсем другое. Это значило, что у него на складе не лежало двадцать мешков золота, но дом у него был. Вилла у него была, как бы мы сказали – дача, не такая дача, как у наших профессоров, а каменная с атриумом – с бассейном, с большим парком. Рабыни у него были, рабы у него были… стада быков или свиней, которые паслись в его дубовых рощах. Это же мы сейчас, прогрессивные люди, считаем, что если съел бифштекс, так это хорошо. Они-то считали – а как же иначе! Они же были еще "отсталые". <…> И приятели у него были, и приятельницы в большом количестве. Но жизнь ему была не сладость, потому что Рим вел войну с нумидийским царем Югуртой где-то далеко в Африке. И победу над Югуртой одерживал народный трибун Гай Марий. <…> И Суллу заело – почему Марий, а не я? <…> Он попросился к Марию офицером. Ну, это можно было устроить, ему устроили (блат у него в Сенате был большой), послали его. Марий говорит: "Пожалуйста, останьтесь при штабе, Луций Корнелий!" А он: "Нет! Мне бы – на передовую!"».

Это фрагменты его поздних лекций. Но подобную манеру вести рассказ он выработал еще в молодости. Прибавьте к тексту мимику, жесты, а главное – интонации. Тексты и устные рассказы Гумилева соотносятся как пьеса и театр, театр одного актера. Не только восемнадцатилетняя Марьяна поддалась его обаянию, но и тридцатилетняя, избалованная вниманием образованных мужчин Наталья. Когда Гумилев ушел, они еще долго обменивались впечатлениями. «Мы обе сформулировали это одним словом: наваждение. Мы не могли уснуть…».

После революции и до середины тридцатых годов браки заключались легко: не на небесах, не в церкви и часто даже не в загсе. Актриса и педагог Е.К.Гальперина-Осмеркина, подруга Эммы Герштейн, вспоминала, что «…выходить замуж было совершенно не принято. Делали предложение так: "Давайте с вами жить вместе"».

Постепенно общество вернулось к традиционному, хотя и не церковному, но зарегистрированному браку. Гумилев до встречи с Натальей Варбанец не менял усвоенного с юности стиля общения с женщинами. Да и что он мог предложить своим подругам? Ни жилья, ни постоянного заработка, а главное, не хотелось отнимать драгоценное время от науки. Но с Птицей все оказалось иначе. Забыты были прагматичные и даже циничные теории о месте женщины в жизни мужчины. Уже на следующий день Гумилев отправился делать предложение самым традиционным старорежимным образом. Очень хотелось красивого ритуала. И он принес Птице цветы и старинный веер Ахматовой. Вряд ли Гумилев был готов к неудаче. В то послевоенное время мужчин, да еще молодых и здоровых, катастрофически не хватало, и женщины своего счастья не упускали. Но Гумилева ждали обида и разочарование.

Птица выходить за него замуж отказалась. На второй день знакомства – понятно. Но она не изменила своего решения ни через месяц, ни через год. В дневнике Натальи Варбанец есть совершенно ясное объяснение: «Со Львом я не составляла вместе "мы". В сущности, он для меня брат, а хочет быть мужем», «… я его не любила любовью простой женской, супружеской».

Кроме того, у Натальи Варбанец всегда было стойкое предубеждение против брака. Она считала, что в супружеских отношениях «органически заключена потребность уничтожить любимое существо ради собственного удовлетворения, превратить его в свою послушную и благодарную игрушку».

Короткий опыт семейной жизни у нее был. В анкетах времен войны она писала: замужем, муж – Гродецкий Владимир Васильевич. Он лечился в госпитале, где служила Варбанец, потом вернулся на фронт. Правда, Гродецкий оказался двоеженцем, но вернуться хотел к Наталье. Она сама запретила ему приезжать, а в анкетах опять писала: не замужем.

Из дневника Варбанец ясно, что она не делает исключение даже для главного мужчины своей жизни. Владимир Сергеевич Люблинский женился задолго до встречи с Натальей, еще в 1925 году. Его жена Александра Дмитриевна, доктор исторических наук, профессор, специалист по западноевропейскому Средневековью и раннему Новому времени, была очень красивой женщиной. В начале войны Александра Дмитриевна уехала в эвакуацию, а Люблинский и Варбанец всю блокаду оставались в Ленинграде. Пережитые вместе испытания еще больше сблизили их. Люблинский решил развестись с Александрой Дмитриевной и жениться на Птице. Вместо согласия Наталья написала его жене письмо. Она никогда не унижалась до обмана. Но, может быть, в глубине души был и страх перед браком, перед неизбежным семейным бытом. Это решение далось Наталье тяжело. В госпитале она приняла большую дозу снотворного и приготовилась уснуть навсегда. Но привезли раненых, ее разбудили, тяжелых последствий для здоровья не было. Эту историю, со слов Птицы, пересказала М.Л.Козырева.

Марьяна Гордон сравнила Наталью с Настасьей Филипповной. Но в чем сходство? Красота? Красотазагадка? Безусловно. Но не характер. Не было у Натальи ни обиды, ни оскорбленной гордости, ни раздвоенности. Напротив, это была очень цельная натура. И между двумя мужчинами, как Настасья Филипповна, она никогда не металась. Ничего не обещала, но ничего и не просила. Спокойное одиночество было для нее благом. Это вызывало у несчастных одиноких женщин, окружавших Наталью в библиотеке, удивление, непонимание, даже раздражение.

Больше всего на свете Птица ценила свою свободу: «Нет на свете человека, кот<орый> имел бы на меня права мужа, даже любовь моей жизни. <…> Будучи очень верным человеком, я всегда, в принципе, неверна как женщина».

Есть еще одна акварель Варбанец, написанная по мотивам «Весны» Боттичелли. На лугу танцуют Марьяна и Наталья, вернее, их души (так комментирует М.Л.Козырева), счастливые от сознания своей свободы.

Отказавшись от законного брака с Гумилевым, Птица продолжала с ним встречаться. Скоро они стали жить на два дома: то у него на Фонтанке, то у нее на Рыночной. Гумилев очень любил дорогу к дому Птицы по набережной Фонтанки мимо Инженерного замка.

На одной из акварелей Варбанец изобразила Льва рыцарем храмовником в белом плаще с красным крестом. «Думается, тут дело не только в рыцарских качествах Льва Гумилева. Скорее всего, сквозь фигуру сына вновь просвечивает отец, "конквистадор в панцире железном", чье творчество пронизывают рыцарские мотивы», — комментирует рисунок М.Л.Козырева. Но это скорее поэтическая, чем конкретноисторическая трактовка. Варбанец была специалистом по Средневековью, и если она изобразила Гумилева храмовником, а не, скажем, госпитальером (иоаннитом) или рыцарем Золотого Руна, значит, в этом заключен какой-то совершенно определенный смысл.

Тамплиеры, или храмовники (полное название – «бедные рыцари Христа и Соломонова Храма»), — духовнорыцарский орден. Его члены помимо обычных монашеских обетов – бедности, послушания, целомудрия – принимали еще обет борьбы с неверными. Белый плащ тамплиера означал чистоту, невинность. Красный крест символизировал жертвенность, мученичество. Возможно, в символике цвета и заключен смысл. В дневнике Наталья Варбанец объясняла свое чувство к Гумилеву жалостью: «Эти два года были самоотречением в какой-то мере… Потребность служения во мне была, видимо, а он взывал о помощи».

Чтото похожее есть в воспоминаниях Эммы Герштейн: «Я жалела его и про себя называла почемуто пофранцузски vic time (жертва)». Другой язык, но тот же смысл. И Эмма в тридцатые, и Наталья в сороковые видят в Гумилеве невинную жертву, мученика, заложника своих знаменитых родителей, своей судьбы. Это совпадает и с тем, что Цветаева – Кассандра предрекла еще в 1916 году:

Рыжий львеныш

С глазами зелеными,

Страшное наследье тебе нести!

Но были у Натальи и не столь возвышенные мотивы продолжать затянувшийся роман. В том же дневнике она замечает: «Можно найти много прелести, радости… в романах не с избранником своей жизни…» С Гумилевым было интересно. А еще ей льстило, что он сын знаменитых поэтов. М.Л.Козырева вспоминает, как они вдруг начали спорить об очень известных стихах Ахматовой. Как же погиб сероглазый король? Его муж убил? Лев сорвался с места и побежал к автомату (телефона у Птицы не было) звонить маме. Вот так просто позвонить живому классику.

Образ Птицы Лев хранил в памяти долгие годы последнего лагеря.

Из письма Льва Гумилева Наталье Варбанец 25 апреля 1955 года: «…для меня самое радостное… одна мелочь: однажды весной 47 г. я подошел к твоему окну в Библиотеке и увидел, что ты сидишь и разбираешь бумаги, нагнувшись над столом так, что был виден пробор».

Из письма Льва Гумилева Наталье Варбанец 17 января 1955 года: «Если ты меня ждешь – носи пробор – это ультиматум». Он не хотел считаться ни с течением времени, ни с женской модой. Не надо лучше, только так, как он запомнил и полюбил.

Марьяна, Гумилев, Лев Гордон называли ее Птицей. Литературовед Лидия Гинзбург – Натой, пианистка Мария Юдина – Бимкой, Бимочкой (в честь своей кошки), Василий Абросов – Наташей. Завистники и недоброжелатели в библиотеке – «товарищ Варбанец», «та самая Варбанец». Гумилев придумал для Натальи совершенно необычное имя Мумма.

Из письма Льва Гумилева Наталье Варбанец 6 марта 1955 года: «Наташу я не люблю, Птица меня приводит в отчаяние, а Мумма, увы, бывает нечасто».

Наташа – слишком обыденно, к тому же, возможно, это имя вызывало у Гумилева какие-то неприятные воспоминания. Одну из его «жен» в Туруханске звали Наташей.

Птица – красиво, но всякий раз напоминало о независимости и неверности Варбанец, так огорчавших Гумилева.

Мумма – идеал женщины, верной жены.

Из писем Льва Гумилева Наталье Варбанец зимой 1955 года:

«Ты дура, да еще непроходимая. Но это неважно, а важно кто ты: Мумма или не Мумма?»

«Я всё понял – ты Мумма, и я тебя очень люблю».

«Это писала не Мумма, а двойная доза цианистого калия».

Почему-то никто из биографов Гумилева не попытался даже предположить, откуда взялось это необычное имя. Из всех возможных вариантов, а их немного, наиболее вероятным представляется персонаж поэмы Генриха Гейне «Атта Тролль». Гумилев хорошо знал европейскую поэзию. Наталья Варбанец, с ее знанием немецкого, могла читать Гейне в оригинале.

И, наконец, еще один, возможно, самый весомый аргумент. Весной 1919 года Николай Гумилев переводил Генриха Гейне для издательства «Всемирная литература». В том числе и поэму «Атта Тролль». Тогда почти вся семья Гумилевых собралась в Петрограде, в доме 20/65 на Ивановской улице. Известно, что Николай Степанович часто читал сыну недетские стихи. Маленький Лева не только запомнил, но навсегда соединил эти стихи с памятью о семье, домашнем уюте, который могла создать Анна Ивановна Гумилева даже в чужой холодной квартире.

…Мумма,

То – супруга Атта Тролля.

Я узнал ее по блеску

Нежных, влажных глаз ее.

<…>

Мумма, Мумма, черный жемчуг,

Тот, что я в пустыне жизни

Взял и вновь в пучине жизни

Уж навеки потерял.

И кто же они, счастливые супруги? Медведь и медведица. Своеобразный юмор был у Льва Николаевича!

Ах! Как хочется еще раз

Мне лизнуть родную морду

Милой Муммы, что сладка,

Как помазанная медом.

Генрих Гейне. Атта Тролль. Перевод Н.Гумилева

Впрочем, интимные имена постороннему часто кажутся смешными, нелепыми, но ведь они для чужого уха не предназначены. Почему Мстислав Ростропович называл красавицу Галину Вишневскую «лягушкой»? И она с удовольствием об этом рассказывает. Ей это нравилось. А нравилось ли Варбанец? Во всяком случае она приняла предложенную Гумилевым игру и даже подписывалась иногда: «Мумма».

Самые счастливые воспоминания Гумилева об этом времени: Птица и любимый город.

Из писем Льва Гумилева Наталье Варбанец:

«Продолжаешь ли щеголять длинными юбками, как тогда, когда мы были в Зоологическом саду и шли через вечереющие парки».

«Я люблю, когда ты фигуряешь на фоне Города. Это идет вам обоим».

Иногда к ним присоединялась Марьяна. Как-то втроем поехали на Елагин остров, любимое место отдыха ленинградцев. Решили покататься на лодке. Оказалось, нужен паспорт для залога. Ни у Натальи, ни у Марьяны, несмотря на совсем недавно отмененные законы военного времени, документов не оказалось. Лев правила советской системы усвоил твердо и даже пошутил по этому поводу: «Как известно, человек создан из души, тела и паспорта».

Часы отдыха были редкими. Лев пытался наверстать упущенное за годы тюрем и лагерей. Наталья, продолжая работать, поступила в Библиотечный институт. Она уже давно была специалистом, но до сих пор не имела высшего образования. А жизнь все еще была очень тяжелой, часто они оказывались, по словам М.Л.Козыревой, в «диком безденежье». А еще Наталья давала повод для ревности, и это очень огорчало Гумилева.

Летом 1948-го Лев, как обычно, уехал в экспедицию, а Люблинский увез Наталью в Батуми, в дом отдыха. То был сильный удар по мужскому самолюбию Гумилева. Весь свой гнев он обрушил на Люблинского, которого с тех пор стал называть «Птибурдуковым». Но тогда в любовном треугольнике, придуманном Ильфом и Петровым, ему оставалась самая незавидная, жалкая роль Васисуалия Лоханкина. Скорее всего, он об этом не думал. Ему казалось, что нелепым именем он унижает соперника: «К Птибурдукову от меня уходишь, к ничтожному Птибурдукову…»

Европейски образованный Люблинский совершенно не походил на Птибурдукова и скорее всего даже не знал, каким обидным прозвищем его наградили. Да и дело было не в Люблинском, а в характере Натальи Варбанец, которая не считала нужным быть кому-то верной.

И когда женщина с прекрасным лицом,

Единственно дорогая во всей Вселенной,

Скажет: я не люблю вас, —

Я учу их, как улыбнуться

И уйти и не возвращаться больше.

Н.Гумилев. Мои читатели

Наверное, Лев не раз вспомнил эти стихи отца, но понял, что расстаться с Натальей он не может, вернее, не хочет. Пришлось смириться с ее характером, что при его гипертрофированном, как и у отца, самолюбии было очень тяжело. Ссоры и взаимные обиды не забылись и через годы.

Из письма Льва Гумилева Наталье Варбанец 21 ноября 1955 года: «А вот насчет обид, тебе причиненных, я, честное слово, не помню… вернусь, разберемся. <…> А твои обиды мне я помню, но хорошее их превышает с лихвой».

Конец 1948-го оказался для Гумилева удачным: защитил диссертацию. Наталья была на защите и видела его успех. Вечером 28 декабря в Фонтанном доме был праздник – на ресторан денег не хватило. Расположились почемуто в комнате Ирины, она же приготовила обед, Наталья Варбанец испекла пирог с капустой, а Лев принес закуски и водку.

Новый 1949 год встречали у Птицы вчетвером: Наталья, Марьяна, Лев Гумилев и Лев Гордон.

Как удивительно переплетаются судьбы людей: еще в первый вечер у Птицы Гумилев обратил внимание на одну фотографию и поинтересовался, кто это. Марьяна объяснила, что это Маргарита Тумповская, ее мама, и поняла: это имя Гумилеву известно. Маргарита Тумповская – поэтесса, переводчица, литературный критик. Николай Гумилев писал ей с фронта письма, посвящал стихи. Для него это было короткое увлечение, для Маргариты, как считала ее дочь, любовь на всю жизнь. Маргарита вышла замуж за Льва Гордона в 1927 году, но тень Николая Гумилева так и стояла между ними. И вот теперь, когда Лев Гордон полюбил Птицу, хотя и безответно, на его пути опять стоял Гумилев, теперь Гумилев-младший.

Угощение, наверное, было скромным, но в обществе двух Львов дамы не скучали. Как и Гумилев, Гордон был замечательным рассказчиком, к тому же острословом, а рассказать ему было что. Никто из сидящих за столом, кроме него, не бывал за границей, а Гордон родился во Франции, провел там детство, в двадцатые годы жил в Англии, Германии, Швеции. Лагерный опыт у него тоже был: сначала польский лагерь для военнопленных, потом Беломор-канал. Но в новогодний вечер вспоминали только смешное. Зашла речь о блатных романах, которыми интеллигенты развлекали уголовников. Гумилев снова исполнил свою знаменитую «Историю отпадения Нидерландов от Испании», что всегда пользовалась успехом: «Мадридская малина послала своим наместником герцога Альбу. Альба был тот еще герцог! Когда он прихилял в Нидерланды, голландцам пришла хана. Альба распатронил Лейден, главный голландский шалман. Остатки гезов кантовались в море, а Вильгельм Оранский припух в своей зоне».

В свою очередь Гордон рассказал роман про «Ваську Немешаева, питерского вора»: «Музыка играет, ведут по Невскому Именного Коммунистического с золочеными рогами козла, а позади – Милиция, Юстиция, Прокуратура, Провокатура…»

Лев истории про именного козла раньше не слышал, ему понравилось.

И тут Марьяна неосторожно пошутила, мол, запоминайте, Лева, пригодится. И только услышав его поспешный ответ «Типун вам на язык, Марьяна», поняла, как неуместно пошутила. Все замолчали, потом Лев Гордон рассказал что-то смешное, и вечер продолжался. Ночью, вспоминает М.Л.Козырева, «когда мы с Птицей мыли посуду после ухода Львов, она вдруг тихо пропела: "Миледи Смерть, мы просим вас за дверью подождать…"»

Сейчас немногие помнят некогда популярную «Ирландскую застольную» Бетховена:

Из ночи и морозных вьюг

Кто в дверь стучится к нам?

И отчего немой испуг

На бледных лицах там?

Марьяне не надо было объяснять. Они понимали друг друга. Новогодний вечер показался им пиром во время чумы. По городу шла новая волна арестов. Ленинградцы по ночам просыпались от звука резко затормозившего перед домом автомобиля, прислушивались к шагам по лестнице, пугались резких звонков или стука в дверь. Повседневную жизнь омрачали дурные предчувствия: то крест в комнате Льва без причины упал (гвоздь и дужка оказались целы), то у Натальи разболелись здоровые зубы. Но как ни ждешь беды, она всегда приходит неожиданно. 6 ноября 1949 года Наталья и Марьяна напрасно весь вечер ждали Гумилева. В этот день он был арестован.

Прошел почти год после ареста, пока Гумилеву удалось отправить Наталье письмо. Оно прощальное и очень грустное: из всех женщин <…> была ты всех лучше, милей и прелестней». Он едва скрывает отчаяние: «Мне было бы отрадно получить от тебя весточку, но если не хочешь, не заставляй себя. <…> Из лагеря напишу еще одно письмо и, не получив ответа, больше тебя не потревожу».

Ответа он не получил, хотя очень ждал. Наталья напомнит о себе не скоро. Пройдет долгих пять лет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.