Школа и образование

Школа и образование

Главное внимание в школах феодального Китая уделялось заучиванию иероглифов. В китайском языке алфавита не существует: каждый предмет, каждое понятие выражается на письме особым знаком — иероглифом — или соединением нескольких иероглифов, которые составляются из различных черт и штрихов.

Современная иероглифика развивалась из рисуночного письма, иначе называемого пиктографией. Знаки рисуночного письма отражали внешний вид, форму отдельных предметов или явлений окружающей человека действительности. Постепенно упрощаясь и схематизируясь, рисунки превращались в систему идеографического письма, в котором каждый знак передавал самую общую идею обозначаемого им предмета, явления, понятия.

Общее количество китайских иероглифов доходит до 80 тысяч. Такая огромная цифра объясняется тем, что на протяжении многих веков существования иероглифической письменности китайские писатели придумывали новые иероглифы, которые сохранились только в их произведениях. Так что целый ряд знаков, встречающихся в китайских словарях, совершенно не употребляется. Особенно отличались составлением новых иероглифов писатели и поэты династии Сун (X–XIII вв.).

Реально во всех видах текстов использовалось не более 10 тысяч иероглифов. Для чтения древних конфуцианских книг необходимо было знать до 7 тысяч знаков.

Китайские иероглифы трудны для написания: каждый из них состоит из нескольких черт (от одной до 52). Наиболее употребительные две тысячи иероглифов имеют в среднем по 11 черт. Чтобы выучить такое количество письменных знаков и запомнить порядок их начертания, требовалось огромное напряжение памяти.

В начале XX в. в Китае одновременно существовали два письменных языка — байхуа и вэньянь, оба иероглифические, но вместе с тем сильно друг от друга отличающиеся. Байхуа — литературный язык, основанный на нормах разговорной речи и поэтому понятный широким народным массам. Слова в байхуа, как правило, двусложные. Вэньянь — архаичный литературный язык, слово в нем состоит из одного слога, которому соответствует знак иероглифической письменности. Вэньянь основан на нормах древнего языка и воспринимается не на слух, а только зрительно. На вэньяне написаны все конфуцианские книги.

«Литературная революция» 1919 г. в Китае привела к широкому распространению байхуа, который исходит из норм разговорного китайского языка и отражает лексические и грамматические особенности последнего.

Прогрессивные деятели Китая не раз выступали за упрощение и реформу китайской письменности, которая создавала большие трудности на пути приобщения трудящихся к культуре. Об этом великий китайский писатель Jly Синь говорил: «У нашей китайской письменности помимо социально-экономических ограничений для народных масс есть еще одна высокая преграда — ее трудность. Если не заниматься иероглификой больше десяти лет, трудно преодолеть эту преграду. Только сравнительно небольшой круг ученых преодолевает эту преграду, но, преодолев ее, они стремятся к тому, чтобы письменность стала еще более трудной — для того, чтобы создать себе исключительное положение в обществе…»

Широкое распространение получила в Китае пословица: «Почерк — картина души», ибо он отражает характер пишущего, выражает его чувства и мысли. Именно поэтому каллиграфия приравнивалась к таким видам искусства, как поэзия и живопись.

Китайская каллиграфия представляла специфический вид изобразительного искусства. С давних пор китайцы были поклонниками этого вида искусства. Человек, мастерски владевший китайской кистью, вызывал всеобщее восхищение. Каллиграфы наравне с живописцами и другими художниками пользовались большим уважением. Существовала тесная связь между каллиграфией, литературой и живописью. Знаменитые каллиграфы, как правило, были одновременно поэтами и живописцами. В домах китайских чиновников и интеллигентов часто можно было увидеть на стенах окантованные работы известных каллиграфов рядом с произведениями мастеров живописи и графики. В городах многие вывески магазинов были написаны художниками-каллиграфами. В начале века в Пекине, например, на некоторых старых магазинах сохранились вывески, написанные знаменитыми каллиграфами, жившими 400–500 лет тому назад. Рукописи таких корифеев ценились наравне с самыми лучшими картинами.

Выработка каллиграфического почерка зависела от гибкости пальцев, поэтому каллиграф и писец постоянно перебирали правой рукой два шарика (диаметром 1–2 сантиметра), не давая пальцам «застыть».

Каллиграфия считалась одним из шести искусств, в число которых входили также этикет, музыка, стрельба из лука, управление лошадьми и искусство счета. Изящно написанные сложные иероглифы вызывали мистическое чувство благоговения, особенно у малограмотных и неграмотных.

Преклонение китайцев перед письменными знаками доходило порой до мистики. Китайский писатель Лу Синь по этому поводу заметил: «Так как письменность принадлежала только привилегированным классам, она была также освящена таинственностью». Так создавался фетиш китайской письменности: только она якобы открывает человеку глаза на мироздание, делает его мудрым и даже святым в глазах неграмотных и малограмотных.

В городах бумагу с напечатанными иероглифами собирали в специальные ящики и нарезанными полосками торжественно сжигали под наблюдением и с одобрения священнослужителей. Возле ящиков вешали обращения: «С уважением относитесь к написанной бумаге». Считалось даже, что такая бумага оказывает лекарственное действие. Особое благоговение вызывала бумага с иероглифами, красиво написанными от руки. Конфуцианская мораль запрещала топтать ногами исписанную бумагу или что-либо в нее заворачивать — подобные действия рассматривались как неуважение к поучениям мудрецов.

Маньчжурские и китайские феодалы видели в самой трудности усвоения китайского языка доказательство его превосходства над другими языками. Существовало даже выражение «говорить на человеческом языке», т. е. «говорить по-китайски».

Если иностранец-китаевед в феодальном Китае обращался к китайцам на их родном языке, некоторые местные жители делали из этого вывод, что другие народы пользуются исключительно китайским языком.

Любопытный случай приведен в книге доктора П. Я. Пясецкого «Путешествие по Китаю». Переводчик русской экспедиции Шевелев, естественно, говорил с китайцами на их родном языке, и вот как местные жители реагировали на это: «Наивность некоторых из них доходила до больших размеров. Шевелеву случалось иногда обратиться с китайской речью к кому-нибудь из стоявших. Тот в первую минуту изумится, раскроет глаза, слушает, что говорит заморский человек, и потом, расхохотавшись чуть не до слез, объясняет своим соседям, что у заморских людей язык такой же, как у них, китайцев, что решительно все понимать можно: например, по-нашему фу-цинь (отец) и по-ихнему фу-цинь; по-нашему янь (табак) и по-ихнему янь и т. д.».

П. Я. Пясецкий попутно высказал следующую мысль: «Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что язык и письмо были и остаются до сих пор гораздо более высокой и крепкой стеной, чем их Великая, каменная, — непреодолимой преградой, замыкающей в себе китайский народ. Я думаю, что эти две причины останутся надолго, если не навсегда, неустранимым препятствием к тесному сближению китайцев с другими народами». С таким выводом П. Я. Пясецкого, безусловно, нельзя согласиться: он опровергнут жизнью. Но его мысль о непреодолимой сложности китайского языка разделяли многие ученые и путешественники того времени.

Иероглифы писали кисточкой. Лучшие кисточки делали из щетины соболя и лисицы, более дешевые — из щетины оленя, кошки, волка, зайца, овцы или из перьев птиц. Пучок щетины крепко перевязывался ниткой, его основание обмазывали канифолью и вставляли в прорезь бамбуковой ручки, на пучок надевали наконечник-футляр. Кисточка имела конусообразную форму, на ручке ее иногда делалась инкрустация из серебра и золота, нефрита, хрусталя, глазури, панциря черепахи, слоновой кости или рога носорога.

Китайская тушь изготовлялась из сажи и клея. Сажу получали от сжигания тунгового, кунжутного и сурепного масел, а клей приготовляли из оленьей и коровьей кожи. Чтобы клей не портился и для придания блеска в этот состав добавляли яичный белок, мускус и сок различных растений. Хорошо перемешанную массу клали в искусно вырезанную форму, получая таким образом «кусковую» тушь. Тушь употреблялась не только для письма, ее применяли и в живописи, печатном деле, при окраске зданий и дворцов; женщины красили тушью брови.

Тушь для письма наливалась в тушечницу, появление которой относится к очень давним временам. Самой обычной считалась каменная тушечница, она делалась из особого камня и имела форму прямоугольной плитки с углублениями для воды и туши. Лучшие тушечницы хранились в футлярах, сделанных из цветных пород дерева (сандала и груши).

Тушечница, традиционный письменный прибор, наряду с тушью, кистью и бумагой обязательно стояла на столе у каждого грамотного человека. Первые тушечницы появились в Китае более 6 тысяч лет назад. При династии Хань на каменных тушечницах выполнялись рельефные рисунки и орнаменты — так тушечница стала не только письменной принадлежностью, но и предметом искусства.

Писать иероглифы красиво и изящно считалось большим искусством. Для этой тонкой работы нужно было иметь бумагу, тушь, кисточку и тушечницу. Все эти предметы и само искусство каллиграфии были объектами своеобразного культа в кругах интеллигенции. Китайский поэт Су Цзымэй (XI в.) говорил, что «светлое окно, чистый стол, прекрасная кисть, тушь, бумага и тушечница доставляют эстетическое наслаждение».

В китайском языке существовало даже выражение «четыре драгоценности»: библиотека, тушь, бумага и кисточка с тушечницей. Состоятельный человек имел кабинет-библиотеку, где хранились конфуцианские книги. Это считалось признаком учености и мудрости, ибо через книги хозяин кабинета «советовался» с мудрецами.

* * *

В период маньчжурского господства школы в Китае были двух типов: частные и государственные. Последние подразделялись на школы первой ступени, которые функционировали в деревнях, а также уездные и провинциальные школы второй ступени. Обучение в школах было платное и продолжалось круглый год, с небольшим перерывом на время новогодних праздников. Учились только мальчики, девочек в школу не принимали — они получали воспитание в домашних условиях.

В сопровождении отца 7–8-летний мальчик, одетый в праздничный костюм, переступал порог школы, имея при себе кисточку для писания иероглифов, тушь и тушечницу. Прежде всего его заставляли поклониться изображению Конфуция и учителю, который становился духовным наставником школьника на все годы обучения. В честь учителя зажигали курительные свечи и троекратно низко кланялись ему — этим выражали уважение и готовность к беспрекословному повиновению. После этого церемониала учитель вместо «молочного имени» давал мальчику «школьное имя» (по-китайски сюэ-мин: сюэ — «учеба», мин — «имя»). Весьма распространены были такие имена: «Сметливый в грамоте» и «Первый в учении».

Уже на первом году обучения школьнику вручали в качестве учебника книгу «Троесловие» («Саньцзыцзин»). Такое название книга получила потому, что каждая строфа в ее тексте состояла из трех иероглифов. В «Троесловии», написанном в XIII в., кратко излагается сущность конфуцианской морали, прославляются древние мудрецы, упоминаются важнейшие исторические события.

Ученик обязан был заучить наизусть рассуждения такого рода: «Существуют три категории отношений: между государем и чиновником, отцом и сыном, мужем и женой; первые основываются на справедливости, вторые — на любви, третьи — на покорности». Или другое: «Любовь отца и сына, согласие супругов, дружелюбие старшего брата, уважение со стороны младшего брата, порядок в отношениях между старыми и молодыми, между друзьями и товарищами, уважение со стороны государя, преданность со стороны чиновника — вот общие обязанности всех людей».

Затем школьники переходили к зазубриванию другого старинного текста «Байцзясин» («Фамилии ста семей»), написанного в X в., т. е. на триста лет раньше, чем «Троесловие». Текст «Байцзясин» — это зарифмованный список часто встречающихся китайских фамилий.

Покончив со списком фамилий, ученики приступали к заучиванию «Тысячесловника» («Цяньцзывэнь»). Этот текст написан в VI в. и состоит из тысячи иероглифов, из которых ни один не повторяется. Всю тысячу иероглифов надо было твердо знать наизусть. Текст разбит на 250 строк по четыре знака в строке.

Затем нужно было штудировать «Книгу о сыновнем благочестии» («Сяоцзин»). В понятие «сыновнее благочестие» вкладывался широкий смысл: имелась в виду и любовь сына к отцу, и выражение верноподданнических чувств к государю.

Обучение в начальной школе продолжалось семь-восемь лет. Школьник успевал вызубрить 2–3 тысячи иероглифов и приобрести самые элементарные сведения по арифметике и китайской истории. О скудости получаемых знаний можно судить хотя бы по тому, что даже в XIX в. китайские учащиеся ничего не знали о других странах, в том числе и о тех, которые граничили с Китаем. Ученикам внушалась мысль, что «Китай есть весь мир». Естественные и точные науки игнорировались. Было распространено мнение, что изучение математики недостойно ученого, ибо математика — принадлежность ремесленника.

О требованиях, предъявлявшихся к переступившим порог начальной школы, можно судить по школьному уставу, которым в XIX в. руководствовались учителя. Вот некоторые его параграфы.

«Все воспитанники приходят в школу с рассветом. Войдя в училище, нужно приветствовать вначале Конфуция, а потом учителя.

При уходе из школы нужно поклониться Конфуцию и учителю так же, как утром. Никто, какого бы ни был возраста, не исключается из этого правила.

Придя домой, нужно приветствовать сперва домашних духов, потом своих предков, а затем отца, мать, дядей и теток.

Ученик должен любить и сохранять свои книги от повреждения.

Выйдя из школы, каждый ученик идет своей дорогой. Всякие сборища для игр запрещаются.

Вещи, употребляемые в школе, ограничиваются учебными книгами и принадлежностями: бумагой, тушью, кисточкой и тушечницей. Всякая увеселительная книга препятствует прилежному учению и не должна быть терпима в школе, равно как излишние деньги и игрушки.

Ученик, сидя на своей скамье, должен сохранять приличный вид: не класть ногу на ногу, не озираться направо и налево. На улице ученик не позволяет себе бросаться черепицами, прыгать и резвиться, он должен идти смирно и ровным шагом».

Мальчики направлялись в школу с восходом солнца и просиживали за книгой целый день, отдыхая только во время обеда. Учились зимой, сидя в холодном классе, учились и летом, когда в школе трудно было дышать от жары. Как же проходил длинный учебный день в китайской школе прежних времен? Раннее утро. Наступает время занятий, школа начинает наполняться учениками, возраст которых различен — от семи до двадцати лет. В классной комнате — изображение Конфуция с изречением: «Человеколюбие, долг, соблюдение моральных норм, знание, верность — пять главных добродетелей. Их должен соблюдать каждый». Здесь же рядом можно прочитать и другое изречение: «Есть три главные силы: Небо, Земля, Человек».

Каждому школьнику полагался продолговатый столик с двумя выдвижными ящиками для книг и бумаги и высокий деревянный стул. В первый день занятий мальчики гурьбой бросались в класс и занимали места по своему выбору. В классе стоял шум детских голосов. Но вот появлялся учитель, и мгновенно все стихало. Он молча садился за стол, на котором были расставлены тушечница, небольшая чашка для воды, чтобы разводить тушь, чайник и две или три пиалы. Тут же на видном месте лежала толстая бамбуковая палка — символ его власти и средство воздействия на нерадивых.

Взоры учеников с любопытством и страхом были устремлены на учителя: что он за человек, злой или добрый, строгий или ласковый? Но он не произносил ни звука, и лицо его сохраняло неподвижное выражение. Сказать детям хотя бы одно дружеское слово и проявить при виде их радость считалось для учителя недопустимым. Это значило бы нарушить все школьные традиции. Поступив так, учитель показал бы свою слабость и подорвал бы свой авторитет в глазах учеников.

— Каждый раз, когда вы будете приходить в школу, — слышался его строгий голос, — поклонитесь изображению Конфуция и мне и только после этого можете занять свое место. Я теперь для вас отец и дед. Обязанности людей таковы: для старшего доброта, для младшего послушание…

Учитель по очереди вызывал к столу каждого ученика, задавал урок и отсылал на место. Все это время он сохранял суровый и строгий вид, способный навести страх даже на самых бойких мальчиков.

Ученики, получив задание, усаживались на свои скамейки и открывали книги. Урок начинался. Казалось бы, в классе должна воцариться тишина. Но ничего подобного! В одном углу раздавался тоненький пронзительный голосок, ему вторил глухой бас из другого угла класса. Постепенно один за другим голоса учеников сливались в общий гул, который наполнял всю комнату. И каждый старался перекричать соседа.

Незнакомому с методами заучивания текстов конфуцианских книг подобная обстановка в китайской школе показалась бы необычной. Однако на искушенных людей такая какофония производила иное впечатление: они считали ее мелодичной и разумной, находили в ней особую прелесть. Дело в том, что в фонетическом отношении китайский язык своеобразен: в нем много односоставных слогов (а, и, ю, у), а полный китайский слог содержит максимум четыре звука (цань, цзин, куан), причем общее количество слогов крайне ограниченно (в пекинском диалекте насчитывается всего лишь 420 слогов). Омонимичность китайского языка в известной мере восполняется присутствием в нем особых тонов. В пекинском диалекте таких тонов четыре: 1) ровный, 2) восходящий, 3) нисходящий, 4) отрывистый. Тот же самый слог, произнесенный с другой интонацией, имеет иное значение. Например, ма в первом тоне — мать; ма во втором тоне — пенька; ма в третьем тоне — лошадь; ма в четвертом тоне — браниться. Различать значение слов по тонам не так-то просто: для этого необходима длительная тренировка. От учеников требовалось также зубрить тексты древних конфуцианских книг. Понятно, что заучить наизусть текст без неоднократного повторения вслух невозможно. Вот почему в классных комнатах китайской школы стоял такой шум.

Школьник трудился с утра и до позднего вечера, здесь же, в школе, готовились задания на следующий день. Он не знал ни праздничных дней, ни школьных игр во время отдыха. Школа — для учебы, твердили китайские учителя, а всякое развлечение мешает занятиям. Поэтому отдыхать ученики могли только во время еды.

Сельская школа представляла собой один общий класс, в котором одновременно учились мальчики и юноши. Единой учебной программы не было — каждый ученик проходил индивидуальный курс обучения сообразно со своими способностями.

Занятия были организованы так: учитель давал задание, а затем вызывал всех по очереди для опроса и проверки. Пока он проверял знания одного ученика, остальные занимались самостоятельно. Ученик отвечал учителю, повернувшись к нему спиной (чтобы не смог заглянуть в тексты, лежавшие на учительском столе).

Общепринятый способ обучения, который предполагает использование простых и доступных методов, рассказов из жизни детей, веселых историй, считался в старой китайской школе аморальным и вредным. Детской литературы, как таковой, в Китае не было. У педагогов не возникало мысли составить такие учебные пособия, которые были бы доступны пониманию ребенка и могли бы его заинтересовать.

Если ученик не понимал содержания зазубренного, это никого не беспокоило. Важно было, чтобы он знал наизусть, без запинки конфуцианские книги. Они не давали знаний о природе и обществе, их предназначение было иное: привить людям определенные моральные качества — чувство сыновней любви, почтительность, верность долгу и прилежание, преданность императору. Система обучения не менялась из века в век.

В. В. Корсаков в книге «В старом Пекине» так описал китайскую школу:

«Ребенок сразу садится за книжный язык, все изучение которого состоит в заучивании наизусть десятков, сотен, тысяч фигурных знаков, ни смысла, ни значения которых большею частью он не понимает. Когда запас иероглифов достаточен, ребенку дают заучивать наизусть изречения китайских философов, и на первом месте Конфуция.

Таким образом, ученики способные, т. е. обладающие хорошей памятью, идут вперед, в глубину того мрака, в котором не проскользнет даже слабый луч современного знания, современной живой мысли».

Ученик должен был не задумываясь воспринять изречения древних китайских мудрецов как аксиому и глубоко запечатлеть их в своем сознании. Всякое критическое осмысление текста или переоценка событий китайской истории считались неслыханным богохульством, попыткой потрясти основы общества и внести смуту в сознание народа. Все это строго пресекалось в самом зародыше.

Для иллюстрации приведем эпизод из школьной жизни великого китайского революционера-демократа Сунь Ятсена.

Однажды после очередного монотонного зазубривания и утомительного записывания изречений древних китайских мудрецов маленький Сунь осмелился спросить учителя:

— Я не понимаю заученного. Что за смысл в этом монотонном чтении? Почему я должен зубрить все это?

За свою долгую жизнь учитель не слыхал таких вопросов. Он был поражен и разгневан неслыханной дерзостью ученика. Его рука машинально потянулась к бамбуковой палке, которой наказывали непослушных. Однако Сунь считался лучшим учеником в школе, поэтому подобная мера не была бы понята остальными учениками. К тому же отец Суня был старостой деревни. Эти соображения удержали учителя от применения физической силы. Все еще размахивая бамбуковой палкой, он закричал:

— Что это значит? Ты ругаешь китайских мудрецов?

— Нет, — ответил Сунь. — Я не ругаю китайских мудрецов. Но почему я должен день за днем зубрить их изречения, не понимая смысла?

— То, что ты говоришь, направлено против изучения мудрости древних, — не унимался учитель.

— Я не понимаю того, что прочитал, — настаивал на своем маленький Сунь. — Помогите мне понять смысл прочитанного.

И, как ни противился учитель, он вынужден был отступить перед убедительными доводами мальчика. Это был исключительный случай: учитель впервые встретил в своей школе такого любознательного и настойчивого ученика.

* * *

Основу духовного воспитания в маньчжурском Китае составляли классические конфуцианские книги, написанные или составленные, если верить традиционным представлениям, Конфуцием и его последователями. Наиболее важными из них считаются девять основных канонов, известных под общими названиями «Четырехкнижие» и «Пятикнижие». Человек признавался высокообразованным в том случае, если он хорошо знал содержание всех девяти классических книг.

Чтобы дать читателю представление о том, в чем состояло существо воспитания и обучения в китайской феодальной школе, следует хотя бы вкратце и в самом общем виде рассказать о содержании девяти классических канонов конфуцианства. Речь пойдет не о научной оценке роли этих письменных памятников в многовековой истории китайского народа — это особая тема исследований ученых-китаеведов. Мы ставим перед собой иную задачу — в самом общем виде рассказать о содержании классических конфуцианских книг.

В «Четырехкнижие» входят каноны «Лунь-юй», «Да-сюэ», «Чжун-юн» и «Мэн-цзы».

«Лунь-юй» («Рассуждения и беседы»). В книге изложены взгляды Конфуция по вопросам этики, морали и управления государством, раскрываются его представления о небе как олицетворении разума, целесообразности и высшей справедливости.

Беседы и высказывания Конфуция были записаны его учениками и собраны в отдельную книгу после смерти учителя, поэтому изложение порой носит отрывочный характер.

В обществе каждый человек должен знать свои предопределенные небом обязанности и исполнять их. Это коренное положение конфуцианства было оформлено в известном изречении Конфуция: «Пусть отец будет отцом, сын — сыном, государь — государем, подданный — подданным». Признавая за монархом его установленное небом высокое положение, Конфуций в то же время требовал от государя соблюдения соответствующих моральных норм, что нашло отражение в таком предписании: «Правитель народа должен благодетельствовать без расточительности; облагать народ повинностями, не возбуждая его ропота; удовлетворять свои желания, не впадая в алчность; сознавать свои достоинства и не быть гордым; сохранять величие и не быть надменным; заботиться о доставлении народу всего, что может служить ему на пользу, — разве это не значит благодетельствовать без расточительности? Если народ облагается повинностями, истинно необходимыми, то кто будет роптать? Когда желания основываются на человеколюбии и, как таковые, осуществляются, то разве это будет алчностью?»

В «Лунь-юе» сравнительно полно изложено этико-политическое учение Конфуция. Эта книга — важнейший источник знаний о древнем конфуцианстве — вплоть до начала XX в. была основным учебным пособием в китайских школах; книгу заучивали наизусть и руководствовались в жизни ее наставлениями. В течение почти двух тысяч лет влияние «Лунь-юя» на все стороны духовной жизни китайского народа было огромным.

Книга «Да-сюэ» («Великое учение») представляет собой трактат о совершенствовании личности, об устройстве государства, семьи и дома и об управлении империей. В трактате сформулированы идеи Конфуция о самоусовершенствовании человека, которое необходимо для правильных взаимоотношений в государстве и семье. Вот что говорится в этой книге: «Великое учение имеет своей задачей раскрыть сущность естественного закона и показать людям, что их назначение заключается в самоусовершенствовании… Древние государи, желая раскрыть сущность естественного закона, заботились прежде всего о хорошем управлении государством; желая хорошо управлять государством, старались сперва благоустроить свои семейства; желая благоустроить свои семейства, заботились сперва об исправлении самих себя; желая исправить самих себя, заботились сперва о прямоте своей души; заботясь о прямоте своей души, старались сперва сохранить чистоту своих намерений; желая сохранить чистоту своих намерений, старались сперва составить верное понятие об истинно нравственном; составить верное понятие об истинно нравственном — значит постигнуть коренные принципы действий… Для всех людей, без различия их положения, существует одна и та же обязанность: это нравственное совершенствование…»

В трактате доказывается, что всякий человек, честно выполняющий все эти требования, может сделаться в конце концов хорошим правителем не только своего дома или небольшого удела, но и всей империи.

В книге «Чжун-юн» («Соблюдение середины») развивается учение Конфуция о том, что каждому человеку следует стараться согласовать свое поведение с законами природы; он должен сохранять гармонию души и не вдаваться в крайности. В «Чжун-юне» говорится: «Состояние души, не возбужденной радостью, гневом, печалью, называется состоянием равновесия. Состояние души, в которой родились радость, гнев или печаль, но не достигли еще крайней степени, называется гармонией… Когда равновесие и гармония существуют нерушимыми, тогда небо и земля находятся в состоянии совершенного спокойствия и все существующее может достигнуть своего развития». И далее: об обязанностях государя: «Государь должен заботиться о самоусовершенствовании; заботясь о самоусовершенствовании, должен стараться исполнять обязанности в отношении своих родителей; должен знать добродетельных людей, чтобы чтить их и пользоваться их наставлениями; желая знать добродетельных людей, должен вникать в требования естественного закона».

Книга «Мэн-цзы» получила свое название по имени философа, жившего в IV–III вв. до н. э.

В книге даны рекомендации монархам, как управлять народом, «сообразуясь с правдой и справедливостью». По словам Мэн-цзы, дурной монарх может быть лишен трона и власть его может быть передана другому, более добродетельному. В этом сочинении подробно рассматриваются людские добродетели, в особенности человеколюбие и справедливость. Другая любимая тема Мэн-цзы — рассуждения о добром начале в природе человека. Вслед за Конфуцием Мэн-цзы утверждает, что человек рожден для праведной жизни. Это положение он старается доказать следующим образом: в каждом человеке можно встретить задатки по крайней мере четырех добродетелей. Первая — сострадание, вторая — милосердие, третья — почтительность, четвертая — способность руководствоваться в своих поступках справедливостью. Мэн-цзы утверждает, что если бы люди предоставили свободно развиваться в себе этим четырем заложенным в них качествам, то во всем мире царили бы добро и правда. «Благородный муж», изображенный Конфуцием, был привлекателен и для Мэн-цзы как олицетворение пяти основных, или вечных, добродетелей: человеколюбия, долга, соблюдения моральных норм, знания, верности.

Мэн-цзы развил конфуцианское учение о «небесном мандате», согласно которому не только небо может лишить императора права на управление страной, но это могут сделать и его подданные. Вот как говорится об этом в книге «Мэн-цзы»: «То не было убийством государя подданным, то было казнью тирана, забывшего милосердие и поправшего справедливость».

Порицая правителей и чиновников, призывая их к человеколюбию и добродетели, Мэн-цзы вовсе не думал об изменении несправедливого общественного строя. Наоборот, он считал установившуюся иерархию в обществе вполне закономерной и не подлежащей изменению.

Учение Мэн-цзы способствовало дальнейшему развитию конфуцианства и превращению последнего в стройную систему взглядов, принятую позднее, почти через двести лет, в качестве идеологии господствующего класса.

Конфуцианское «Четырехкнижие» было главным предметом официального образования. Учение, изложенное в этих трактатах, считалось священным, малейший отход от него сурово карался. Канонизированные конфуцианские тезисы (а также комментарии к ним, сделанные еще в XII в. философом Чжу Си) были приняты за норму, и неукоснительное знание их требовалось при сдаче экзаменов для поступления на государственную службу.

К «Пятикнижию» относятся: «Ши-цзин», «Ли-цзи», «Шу-цзин», «И-цзин» и «Чунь-цю».

«Ши-цзин» («Книга песен») — наиболее ранний сборник жемчужин китайской поэзии. В «Ши-цзин» вошли 304 стихотворения, часть которых представляет собой народные песни Древнего Китая. Эти произведения созданы с XI по VII в. до н. э. Это была эпоха крушения родового строя, возникновения и развития классовых отношений.

Стихотворения и песни, собранные в «Ши-цзин», делятся на четыре раздела: «Нравы царств» («Гофын»), «Малыеоды» («Сяо-я»), «Великие оды» («Да-я») и «Гимны» («Сун»).

Во многих песнях первого раздела выражаются гневный социальный протест, острая критика общественных отношений, ненависть к жестоким правителям. Некоторые песни второго раздела, созданные придворными стихотворцами, предназначались для разных торжественных церемоний. В других звучат мотивы недовольства политикой правителей и их приближенных. Третий раздел состоит из более крупных по объему поэтических произведений, часто связанных с конкретными историческими событиями. Песни четвертого раздела, исполнявшиеся в храмах, прославляют такие качества правителя, как благочестие, сила, доблесть; в них содержатся пожелания долголетия и здравия правителю.

«Ли-цзи» («Книга ритуала»). В Древнем Китае, как говорилось выше, большое значение придавалось всевозможным церемониям, обрядам, правилам поведения, которые были изложены в этой книге.

«Пятидесятилетний имеет право опираться на посох в своем доме; шестидесятилетний — в пределах своей волости; семидесятилетний с посохом может представляться ко двору».

«Когда хотят строить дворец, то сперва строят храм предков, потом кладовую храма предков, наконец, уже жилые комнаты. Прежде чем строить дом, делают жертвенную утварь. Никто не может продавать жертвенную утварь, хотя бы и находился в бедности; не может надевать жертвенного одеяния, хотя бы и испытывал холод; не может рубить могильные деревья, даже если хочет построить дом и имеет нужду в древесном материале».

Правила, записанные в «Ли-цзи», столетиями внедрялись в сознание китайцев. «И если знание этой книги, — писал немецкий китаевед В. Грубе, — распространено в Китае, быть может, не в такой степени, как знакомство с другими каноническими и классическими книгами, которые всякий образованный человек знает наизусть почти целиком, то она вошла в плоть и кровь китайцев больше, чем все другие».

«Шу-цзин» («Книга истории»). В отличие от «Книги песен» «Книга истории» написана ритмической прозой. В ней излагается история Китая от легендарного правителя Яо до первых правителей эпохи Чжоу. Однако главное место отводится не собственно историческому повествованию, а беседам легендарных правителей Яо, Шуня и Юя и правителей Древнего Китая о сущности государственного управления. Мудрые речи, наставления и предписания вложены в уста монархов и их советников.

«И-цзин» («Книга перемен») относится к самым древним письменным памятникам Китая. Полная туманных и загадочных изречений, «Книга перемен» трудна для понимания; ею обычно пользовались оракулы и прорицатели, когда предсказывали судьбу человека. Язык «Книги перемен» представляет собой специфический язык прорицателей и предсказателей. В основе книги «И-цзин» лежит учение о восьми триграммах (ба-гуа), состоящих из параллельного начертания целых и прерывистых линий. По преданию, легендарный правитель Фу Си однажды увидел, как из реки Хуанхэ вышла на берег чудовищная черепаха, на спине которой были какие-то странные знаки: сплошные (_____) и прерывистые (_____ _____).

Вглядываясь в эти знаки, обдумывая движение небесных светил и законы земли и наблюдая следы птичьих лап, Фу Си составил восемь триграмм, из которых каждая имеет три черты, сплошные и прерывистые. Сплошная черта символизирует силу света (ян), солнце, мужское начало; прерывистая черта — силу тьмы (инь), луну, женское начало. Триграмма цянь (небо) состоит только из сплошных черт, а триграмма кунь (земля) — только из прерывистых. Эти триграммы были символами наиболее явной противоположности — света и тьмы, активного и пассивного, положительного и отрицательного начал. Названные символы связывались с явлениями природы, из которых небо и земля были выделены как первоисточники, при их взаимодействии рождались все вещи и явления мира.

Они были расположены в такой последовательности:

1. Триграмма цянь означает небо; 2) триграмма дуй — водоем; 3) триграмма ли — огонь; 4) триграмма чжэнь — гром; 5) триграмма сюнь — ветер; 6) триграмма кань — вода; 7) триграмма гэнь — гора; 8) триграмма пунь — земля.

Триграммы графически символизируют время года в зависимости от движения солнца и луны. Так, на третий день каждого лунного месяца луна впервые становится видимой, когда она освещается солнцем. Это показано в триграмме  : две прерывистые линии сверху символизируют луну (пассивную силу инь) и одна сплошная линия под ними — солнце (активная сила ян). Наступают сумерки на западе.

На восьмой день лунного месяца луна более ярко освещается солнцем, и это изображается так:  — две сплошные линии ян (солнце) освещают лишь одну прерывистую линию инь (луну). Наступают сумерки на юге. На пятнадцатый день лунного месяца луна становится полной, хорошо освещается солнцем, и это символически обозначено так:  , т. е. тремя сплошными линиями ян. Наступают сумерки на востоке. На шестнадцатый день лунного месяца луна, слабо освещаемая солнцем, становится тусклой, и это символически показано так:  . Она скрывается из виду на юге. На тридцатый день лунного месяца луна становится совершенно темной, и это обозначается триграммой  . Луна скрывается на севере. Триграмма  означает «сущность луны»; триграмма  сияние солнца; триграмма  означает наступление темноты.

Восемь триграмм (ба-гуа) широко использовались прорицателями, гадателями и служителями культа, когда к ним обращались верующие.

Если верить старинному китайскому словарю «Шо-вэнь», на основании комбинаций этих черт Фу Си составил первые иероглифы китайской письменности.

Основная идея «Книги перемен» — изменчивость всего существующего — свидетельствует о наличии в ее натурфилософской концепции элементов диалектики. Процесс изменчивости изображен в ней как результат взаимодействия и взаимостолкновения двух космических сил — силы света (ян) и силы тьмы (инь). Эти силы со временем стали важнейшими категориями китайской натурфилософии и вошли как в конфуцианство, так и в даосизм.

«Чунь-цю» («Весна и осень»). Предполагается, что из всех канонов «Пятикнижия» только эта книга написана самим Конфуцием. «Чунь-цю» — летопись событий, происходивших с 722 по 479 г. до н. э. на родине Конфуция, в царстве Лу. Текст книги подразделяется на 64 раздела и состоит из очень коротких сообщений о событиях в царстве Лу и других княжествах Китая. При этом самим способом изложения материала одобряются либо порицаются действия правителей. В лаконичных записях «Чунь-цю» нашли отражение такие события, как войны между княжествами, союзы между ними или их расторжение, убийство одних князей и возвышение других, землетрясения, солнечные затмения, стихийные бедствия и т. п.

Названные книги были основными учебными пособиями в школах феодального Китая, а изучение китайского литературного языка преследовало одну цель — научиться читать каноны. Грамотность отождествлялась со знанием конфуцианских книг, содержащих всю мудрость древних китайцев.

Несмотря на то что эти книги были трудны для усвоения, изложенные в них нормы поведения, принципы этики, морали, нравственности широко распространились в народе. Ведь взгляды конфуцианцев возникли не на голом месте: народные верования, обычаи и традиции существовали задолго до самого Конфуция. Конфуций и его последователи привели в систему и зафиксировали все эти нормы в канонах, сделав их достоянием последующих поколений через литературу, театр, искусство, народные былины.

На огромную роль конфуцианских книг в духовном формировании китайцев в свое время обращали внимание многие китаеведы. Дж. Макгован, например, отмечал: «Китайские классические книги могут быть названы священными книгами Китая. Это не следует понимать в том смысле, что они религиозные. На китайском языке существует множество книг с различным содержанием, но ни одна из них не имеет такого влияния или авторитета, как классические книги. Каждый китаец относится к ним буквально с благоговением: будь то идущий за плугом крестьянин, которому в молодости довелось только мельком взглянуть на них, или кули, во имя сохранения жизни зарабатывающий ежедневно хлеб тяжелым трудом и не умеющий прочитать ни одной строчки; будь то блестящий ученый, достигший возвышения, славы и почета благодаря их изучению».

Смысл, язык и стиль классических книг были чрезвычайно трудны для восприятия даже сравнительно образованных людей, поэтому тексты сопровождались многочисленными комментариями, без которых их вообще невозможно было читать. Комментарии, составленные в разные эпохи, по-разно-му трактовали содержание канонов, но всех комментаторов объединяла защита конфуцианских идей. О своем пути к усвоению конфуцианских доктрин философ XVIII в. Тай Дунюань писал:

«Классические книги содержат истину, которая достигает нашего сознания с помощью языка. Язык состоит из слов. Поэтому учащийся должен изучить слова, чтобы понять язык, и с помощью языка он может понять истину. Когда мне было 17 лет, я решил заняться поиском истины. И я знал, что ее нельзя найти нигде, кроме классических книг и учения Конфуция и Мэн-цзы.

Однако нельзя понять их языка, если мы не изучим прежде всего значение слов. В течение нескольких десятилетий я продолжал изучать слова и с их помощью — язык классических книг. Теперь я уверен, что, изучая таким методом язык, мы сможем познать истину, освещающую восхождение и падение династий, прогресс и регресс общества».

Хотя художественная литература и не входила в программу занятий в старой китайской школе, но многие юноши, научившиеся читать канонические тексты, постепенно знакомились и с любимыми китайским народом произведениями, в первую очередь с популярными романами «Саньгочжи янь и» («Троецарствие»), «Хунлоумын» («Сон в Красном тереме»), «Сиюцзи» («Путешествие на Запад»), «Шуйхучжуань» («Речные заводи»). Такие люди с глубокими знаниями составляли численно небольшую передовую группу средневековой интеллигенции.

Образованные интеллигенты пользовались высоким уважением простого народа, потому что именно они считались истинными носителями конфуцианской морали. Глубокое уважение миллионов людей к знаниям отражено и в китайских пословицах: «Знание — сокровище, которое всегда при владельце»; «Чем растить сына неучем, лучше растить свинью»; «И золото имеет цену, знания же бесценны»; «Большие знания — богатство»; «Пища утоляет голод, знания излечивают от невежества».

По утверждавшейся столетиями традиции каждый образованный человек в Китае воспитывался на конфуцианских канонах, и нельзя было представить себе такой момент, когда изучивший эти книги со вздохом облегчения сказал бы: «Наконец-то я покончил с этим и теперь смогу перейти к изучению другой литературы». Для получения ученой степени необходимо было досконально выучить все те же тексты.

После начального курса обучения юноша мог, если родители имели на это средства, продолжать учебу в уездном и провинциальном училищах, где программа также основывалась на заучивании конфуцианских книг.

Овладение конфуцианской мудростью открывало путь к чиновничьей карьере, а следовательно, и к обогащению. Моральные и материальные стимулы толкали учащегося на преодоление самых невероятных препятствий для того, чтобы стать ученым-чиновником. Понятно, что бедный крестьянин не мог позволить своему сыну долгие годы корпеть над изучением тысяч иероглифов и конфуцианских книг. Это мог сделать только состоятельный человек.

В возрасте 19–20 лет ученик считался подготовленным к государственным экзаменам. По закону к экзаменам допускались представители любых слоев общества, кроме детей цирюльников, актеров, проституток, содержателей публичных домов и слуг. Реальную же возможность предстать перед экзаменаторами имели, как правило, только богатые люди.

Во времена династии Цин существовали три ступени государственных экзаменов на замещение чиновничьих должностей: уездные, провинциальные и столичные.

Экзамены проходили сначала в уезде под наблюдением местного начальника. Выдержавший экзамен получал звание ученика (туншэн). Звание туншэн еще не считалось ученой степенью, оно лишь давало право сдавать дальнейшие экзамены на ее соискание. Только выдержавший еще одни, особые экзамены получал первую ученую степень — сюцай (официально эта ученая степень называлась шэньюань). Экзамены на степень сюцая проводились раз в три года в столицах провинций в специальных палатах под наблюдением опытных экзаменаторов и обставлялись весьма торжественно.

Чтобы получить ученую степень сюцая, соискатель должен был сочинить стихотворение в шестьдесят слов (с пятисложной или семисложной строкой), написать сочинение о каком-либо древнем событии и трактат на отвлеченную тему с использованием цитат из классических канонов.

Ставшие сюцаями готовились к отборочным испытаниям на получение следующей ученой степени.

Требования к кандидатам на получение второй ученой степени, цзюйжэнь, были еще строже. Так, в 1890 г. экзаменовавшимся была предложена для сочинения тема: «Если ты станешь действовать, следуя примеру других, то будешь делать добрые дела и постоянно находить себе единомышленников. Из этого вытекает главная задача мудрецов — делать добро вместе с другими». Это отвлеченное изречение соискатель должен был пространно прокомментировать.

Обладатель ученого звания цзюйжэнь имел право на следующий год прибыть в столицу для экзаменов на третье, высшее ученое звание — цзиньши. Этот экзамен проходил два раза в шесть лет. Число выдержавших его в целом по стране было небольшим и колебалось от 300 до 350 в год. В 1890 г., например, выдержавших испытание насчитывалось 328 человек.

Дворцовые экзамены проходили под наблюдением самого императора. После них, в соответствии с теми результатами, которых добились экзаменующиеся, присваивались ученые степени. Сочинение, которое писалось во время дворцовых экзаменов, следовало строить по строгому шаблону. В одном из императорских указов конца XIX в. об этом говорилось: