9. Страшнее Предка зверя нет

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

9. Страшнее Предка зверя нет

Восемь миллионов лет назад всемирная засуха уничтожила леса на огромных пространствах Азии и Африки. Многие антропологи считают, что именно тогда предки человека вышли в саванны. Но Ян Линдблад убедительно оспаривает эту точку зрения — и я склонен с ним согласиться.

Из всех обезьян наилучшим образом к условиям саванны приспособлен не двуногий человек и не двуногий австралопитек, а четвероногий павиан.

Скорее, австралопитек произошел от той обезьяны, которая не вышла в саванну, а осталась в лесах, сохранившихся у водоемов. И пять миллионов лет эти обезьяны жили у воды и в воде, постепенно изменяя форму тела и образ жизни.

Рамапитек питался плодами. Но гидропитеку, чтобы не замерзнуть в воде, требовалась более сытная и жирная пища.

Первыми приходят на ум, конечно, моллюски и ракообразные. Если современный человек может собирать улиток и устриц и ловить руками раков и крабов, то почему гидропитек не мог этого делать?

Ловить голыми руками рыбу труднее, но при хорошей координации движений и это возможно.

Человеческие руки с очень чувствительными кончиками пальцев хорошо приспособлены для того, чтобы ощупывать дно в поисках моллюсков. А координация в системе «глаз — рука» — более высокая, чем у обезьян — позволяет при должной тренировке хватать руками даже быстро плывущую рыбу.

А еще ведь есть водоплавающие птицы, которых можно убить палкой или камнем.

Шимпанзе часто пользуются палками и камнями. Например, когда надо отогнать врага. Или убить и съесть детеныша павиана.

Да-да! Растительноядные шимпанзе, любители бананов, при случае не прочь поохотиться и отведать мяса. Порой они даже устраивают загонную охоту на древесных обезьян колобусов — по всем правилам, с четким разделением обязанностей и превосходной координацией действий.

Почему же гидропитеки должны были вести себя иначе?

Пожалуй, они могли использовать камни даже чаще. Расколоть раковину моллюска или панцирь ракообразного, оглушить пойманную рыбу, подбить неосторожную птицу. Очень полезная это штука — камень.

Гидропитеки жили, вероятнее всего, небольшими группами. Минимальная общественная единица — гарем: вожак-самец и несколько самок с детенышами.

Но из детенышей со временем вырастают взрослые особи. И среди них самцы, которые тоже хотят жить полноценной жизнью.

Природа предлагает им несколько вариантов выбора.

1. Разделить самок по-братски или в соответствии с положением в иерархии — вожаку самые лучшие и числом побольше, а остальным — похуже и поменьше;

2. Заниматься сексом с самыми благосклонными самками втайне от вожака и рискуя навлечь на себя его гнев;

3. Отбить от группы одну или несколько самок и основать собственную семью;

4. Прогнать или убить вожака.

Стая шимпанзе, как правило, состоит из нескольких гаремов. Самый большой — у вожака, поменьше — у других доминирующих самцов, и совсем никакого — у молодых и слабых холостяков. Самки нередко переходят от одного партнера к другому, и отношения между полами довольно свободные — но совсем без конфликтов все-таки не обходится.

Борьба в стае шимпанзе идет не столько за обладание самками, сколько за власть вообще. А вот у павианов сексуальный аспект играет более существенную роль. Доминирующий бабуин готов наказать любого, кто ниже его по рангу, даже если просто увидит у того эрекцию.

А еще у высших обезьян часто случаются конфликты из-за еды. Пока шимпанзе уплетают обычную растительную пищу, в группе царит мир. Но стоит появиться еде более вкусной и питательной, как начинаются ссоры. Ведь, с одной стороны, на добычу претендует тот, кто ее добыл. А с другой — вожак убежден в своем праве отобрать добычу у любого члена группы и задать трепку всякому, кто с этим не согласен.

Авторитет вожака непререкаем, пока вожак силен. Но стоит ему дать слабину, как остальные это сразу же почувствуют, и последствия могут быть для вожака очень неприятны.

Однако самые большие неприятности начинаются, когда в «зоне улучшенного питания» сталкиваются две группы обезьян. Или если в тех же условиях от одной группы откалывается часть во главе с новым вожаком.

Когда исследователи, наблюдающие за группой шимпанзе в естественных условиях, начали прикармливать обезьян бананами, в группе немедленно начались конфликты. Вскоре она распалась надвое, и две новые группы начали настоящую войну между собой. Дело дошло даже до убийства и поедания чужих детенышей.

Но это — война из-за бананов, которых, кстати, было вдоволь. Чтобы приманить животных, ученые наваливали целые кучи вкусных плодов. И все равно — каждая из двух групп стремилась вытеснить другую из «зоны улучшенного питания».

А теперь представим, какие драки могли бушевать среди гидропитеков из-за сытной и вкусной животной пищи, которой вряд ли хватало на всех в усыхающих водоемах и увядающих лесах. Наверняка одни ловили рыбу и убивали птиц и мелких зверьков лучше, чем другие. Однако вожаком становился не тот, кто лучше охотится, а тот, кто лучше дерется.

Но и хороший охотник тоже не лыком шит. Он зарабатывает благосклонность самок тем, что приносит им много хорошей еды — и в конце концов может увести за собой целую компанию.

Так возникают две группы, между которыми разгорается война. Дело уже не в утке, которую один убил, а другой отобрал. Дело в охотничьей территории, в «зоне улучшенного питания». В ней, может, и хватит еды на всех — но лучше подстраховаться и изгнать конкурента.

Но такое поведение предполагает, что наши предки были жестокими существами. По крайней мере, не менее жестокими, чем шимпанзе, которые способны не только переломить палкой хребет леопарду, но и разорвать и сожрать детеныша такого же шимпанзе, если он принадлежит к «вражеской» стае.

А между тем, упомянутый выше Ян Линдблад — один из авторов гипотезы о водных обезьянах — уверяет, что ни о какой жестокости в среде наших славных предков не могло быть и речи. Он рисует идиллическую картину мирной жизни водных обезьян и их прямых потомков австралопитеков. А то, что черепа многих австралопитеков проломлены, относит на счет хищников.

Линдблад полагает, что люди изначально были добрыми и мирными, а жестокость в них пробудилась лишь тогда, когда людей на планете стало слишком много.

В качестве примера он приводит индейцев акурио (Линдблад, 18 и далее), живущих в джунглях Амазонии так, как жили наши предки десятки тысяч лет назад. Акурио ни с кем не воюют, они не знают ни жестокости, ни вражды. И очень соблазнительно поверить, что именно такими мирными и добрыми были наши предки.

Но правомерно ли делать такие выводы на примере одного только первобытного племени. Линдблад сам упоминает о ближайших соседях акурио — жестоких индейцах яномама, в недавнем прошлом людоедах и охотниках за головами. И доказательства, которые он приводит в пользу того, что образ жизни акурио — это самый ранний этап человеческого общежития, а яномама — жертвы стрессов более позднего времени, не выглядят настолько убедительными, чтобы им можно было верить безоговорочно.

А если так, то нам нужен третейский судья, который поможет разобраться, прав Линдблад или все-таки ошибается.

На роль такого судьи как нельзя лучше подходит Лев Гумилев — создатель оригинальной теории этногенеза, то есть возникновения и развития народов.

Смысл этой теории в том, что диалектика и метафизика природы распространяются также и на жизнь этносов, независимо от их величины и статуса — будь-то многомиллионный народ или первобытное племя из сорока человек.

Точно так же, как люди, звезды или биологические виды, народы рождаются, развиваются и умирают. И этим диалектологическим развитием управляет метафизический вечный закон.

Вряд ли имеет смысл вдаваться здесь в подробности этой гипотезы. Достаточно будет сказать, что индейцы-акурио по теории Гумилева в точности подходят под определение реликтового этноса (Гумилев-1, 448).

Реликтовый этнос — это этнос-старик, то есть народ или племя, полностью утратившее пассионарность, энергию развития, и вследствие этого потерявшее способность развиваться. Такой этнос может долго существовать, только если спрячется от остального мира глубоко в джунглях, высоко в горах или далеко в пустыне. Иначе реликтовый этнос будет уничтожен или поглощен другим, более активным народом.

Все просто. В начале восьмидесятых Линдблад еще успел снять на видео, как акурио делают каменные топоры и рубят ими деревья. А в конце девяностых они, скорее всего, пользуются уже железными топорами.

По этой причине акурио не могут служить доказательством извечного миролюбия людей. Они — тупиковая ветвь, реликт, сбежавший от борьбы в леса, прекративший развитие и мирно вымиравший на протяжении тысячелетий без друзей и без врагов.

Первобытные хиппи, решившие однажды, что любовь лучше войны, так и остались первобытными, в то время как остальной мир в беспощадной борьбе двигался вперед.

В этом, собственно, и состоит главный тезис той теории, которую я отстаиваю в этой книге.

Предок вышел на дорогу, которая привела его к превращению в человека, в тот самый день, когда он впервые убил себе подобного, и ему понравилось.

Или несколько иначе: Предок начал превращаться в человека, когда стал регулярно убивать себе подобных.

Эта довольно слабая в физическом отношении обезьяна, умеющая ходить на двух ногах, сделалась самым жестоким зверем на планете.

Но не следует думать, будто я проповедую мысль, что необузданная жестокость сама по себе могла привести к возникновению разума.

Ничего подобного. Если бы действовал один этот фактор, то свирепые обезьяны просто перебили бы друг друга. Но природа не могла этого допустить.

Беспощадной жестокости неизменно противостоит инстинкт самосохранения — как на уровне отдельной особи, так и в масштабах всего вида в целом.

А значит, разум возник благодаря действию двух противоположных сил.

Эти силы — необузданная жестокость и вечное стремление ее обуздать.