Петербурженки разных национальностей
Петербурженки разных национальностей
С самого своего основания Петербург был многонациональным городом. Национальные общины сохраняли свой уклад и вносили особый колорит в пеструю жизнь города.
Одной из самых древних таких общин были финны, или чухонцы: частью потомки прежнего допетровского населения невских берегов, частью эмигранты из финских деревень, из Швеции или Финляндии. Финские деревни сохранились за Охтой, на Крестовском острове, в нижнем течении реки Фонтанки. Мужчины-финны работали извозчиками — вейками, женщины торговали молоком или нанимались в качестве прислуги, их ценили за чистоплотность и старательность, но побаивались, так как они часто обладали крутым нравом и умели «поставить себя».
Финская община вначале собиралась на молитвы вместе с петербургскими шведами в деревянной лютеранской церкви Святой Анны (современный адрес — ул. Большая Конюшенная, 8а). В 1745 году шведская и финская общины разделились. Финская община осталась на прежнем месте, а шведы построили свою церковь рядом — на Малой Конюшенной улице, 1.
Начиная с 1860-х годов в здании был сиротский приют для девочек, работала богадельня, касса для бедных, с 1820-х годов действовали воскресные школы, где юноши и девушки изучали лютеранское вероучение и финский язык. Приходу также принадлежала часовня на финском участке Митрофаниевского кладбища и молитвенный дом в Лахте.
* * *
Вместе с финнами в Петербург приезжали и шведы. Наверное, самым знаменитым шведским семейством в Петербурге была семья Нобелей, получившая свое имя от шведской деревни Остра Ноббелев. Основатель петербургского клана Нобелей Эммануэль Нобель-старший приехал в Петербург в 1842 году и основал механический завод. Во время Крымской войны 1853–1856 годов поставлял в русскую армию вооружение и изобретенные им подводные мины. После войны, в 1859 году, Нобель-старший вернулся в Швецию, оставив предприятие сыновьям. Одним из них был Альфред Бернхард Нобель, организатор и совладелец предприятий по производству динамита почти во всех странах Западной Европы, учредитель Нобелевских премий.
Младший сын в семье Людвиг Нобель — предприниматель, конструктор станков, член Русского технического общества, преобразовал предприятие, оставленное ему отцом, в крупный машиностроительный завод «Людвиг Нобель» (впоследствии завод «Русский дизель»). В 1876 году основал вместе с братьями Робертом и Альфредом нефтепромышленное предприятие в Баку (с 1879 года — Товарищество нефтяного производства братьев Нобель), которое стало крупнейшей нефтяной фирмой в России.
Но нас интересует женская половина семейства Нобелей.
Жена Людвига, Эдла Нобель, приехала в Петербург в 1869 году, работала учительницей в школе при шведской церкви, а после смерти мужа, в 1888 году, возглавила семью. При ней был построен городок для рабочих завода на Лесном проспекте и Народный дом-читальня. Причем строили их архитекторы Р. Ф. Мельцер и В. А. Шретер, получавшие также заказы от императорского дома. Особняк Нобелей (современный адрес — Лесной пр., 21) построил архитектор шведского происхождения Федор Лидваль.
В 1894 году она купила усадьбу Ала Кирьола (Нижняя Кирьола) под Выборгом и построила там красивый усадебный дом. Госпожа Нобель построила в деревне общеобразовательную школу, а позже, в 1906 году, основала в своей усадьбе домоводческую школу для девочек.
Одна из дочерей Эдлы и Людвига Марта Хелена Нобель участвовала в филантропической деятельности матери. Об этом вспоминает Лев Успенский, видевший Марту Нобель в детстве: «Я сижу на диване во грустях: почему это нас с братом ни вчера, ни сегодня не ведут гулять?
Крашеный пол моет Настя. Про эту Настю я знаю, что она — „жена забастовщика“. Он работает на заводах Нобеля, там где-то, на краю света, чуть ли не за Нейшлотским переулком. Когда там забастовка, мужа Насти сажают в тюрьму… Настя тогда переходит жить к нам; почему, я не знаю. Я знаю только, что она ходит обедать в „столовую для забастовщиков“. Чтобы туда попасть, она берет у мамы толстенькую книжечку с билетами: один билет — обед, второй билет — то ли завтрак, то ли ужин, то ли чай. Эти книжечки лежат целыми стопками у нас в прихожей под вешалкой — синенькие такие, пухленькие книжки. И я сам видел, как их однажды привезла к нам в красивом „собственном“ ландо с фонарями не кто иная, как Марта Людвиговна Нобель-Олейникова, мамина знакомая. Швейцар Алексей, выскочив, весь усердие, — „госпожа Нобельс-с!“ — забрал из экипажа тючки с этими книжками и, всем аллюром своим выражая высшую меру почтительности, понес их рысью к нам наверх. Марта Людвиговна, поддерживая еще рукой и без того прихваченную резиновым шнуром — „пажом“ — длинную юбку, сошла с подножки и, улыбнувшись нам с няней (мы были завсегдатаями ее „Нобелевского сада“ (сад у Народного дома Нобелей. — Е. П.), проследовала за ним. Ландо осталось стоять. На козлах, неподвижно смотря перед собой, сидел англизированный кучер-швед, а на заднем сидении, точно так же уставясь в одну точку куда-то мимо кучерского локтя, молча, не шевелясь, пока дама не вернулась, восседал с короткой трубкой в зубах то ли Людвиг Людвигович, то ли Густав Людвигович Нобель — тот самый, словом, кто выставлял забастовщиков за ворота своего завода.
Я запомнил эту сцену, вероятно, потому, что вечером за столом произошла перепалка между мамой и папиным братом Алексеем. Смысл спора мне остался тогда неясным, но дядя Леля ядовито издевался над синими книжками, при помощи которых Марта Нобель подкармливает рабочих, уволенных Людвигом и Густавом Нобелями… „Воистину, правая рука не ведает, что творит левая!“»
Позже Марта Нобель окончила Санкт-Петербургский Женский медицинский институт, вышла замуж за военного врача Георгия Павловича Олейникова, человека передовых взглядов, в молодости дружившего с Александром Ульяновым, работала хирургом в Обуховской больнице, рентгенологом в своей alma mater и врачом-педиатром в детских приютах шведского прихода. Летом она жила с мужем на мызе Ангела по соседству с усадьбой матери.
В 1917–1918 годах Нобели укрывались в Ала Кирьола от большевиков. Затем они уехали в Стокгольм.
Еще одной петербургской шведкой, известной за пределами Петербурга, стала художница Эльза Каролина Баклунд, в замужестве Цельсинг, дочь астронома Пулковской обсерватории Оскара Баклунда. Она училась в Петербургской Академии художеств у Ильи Репина. Картины Эльзы Баклунд-Цельсинг хранятся в Национальном музее Швеции и в Русском музее.
* * *
Другой старинной и уважаемой общиной были петербургские немцы. Первые немцы, поселившиеся в Петербурге, приглашались сюда Петром I, высоко ценившим их способности к ремеслу и торговле. Немецкие лютеранские церкви находились на Невском проспекте (Петрикирхе, современный адрес — Невский пр., 22–24), в Литейной части (Анненкирхе, современный адрес — Кирочная ул., 8) и на Васильевском острове (Катариненкирхе, современный адрес — Большой пр., 1) и Церковь Святого Михаила (Средний пр., 18).
Немецкое дворянство быстро смешалось с русским. Простые немцы и немки дольше сохраняли свою национальную самобытность.
Немцев было много среди врачей, аптекарей (самым знаменитым немецким аптекарем был доктор В. Пель), мастеров, изготавливающих мебель, кареты, музыкальные инструменты, ювелиров, часовщиков, граверов, чеканщиков. Немок охотно нанимали кухарками, горничными и прачками. Немецкие модистки и портнихи составляли конкуренцию француженкам.
При немецких церквях действовали приходские и торговые школы, гимназии, детские и вдовьи приюты, общества предоставления дешевых квартир.
Особенно были знамениты две школы — мужская Петришуле и Анненшуле при Анненкирхе, где были отделения для мальчиков и девочек.
В начале XIX века Аннешуле школа включала в себя три класса, позже в ней ввели гимназический курс для мальчиков и девочек. В школу принимали детей любого вероисповедания, и она была весьма престижной. Сорок ее выпускников стали студентами Петербургского, Московского, Дерптского и Гельсингфоргского университетов, а 33 выпускницы сдали экзамен на гувернанток. В 1867–1868 годах в Анненшуле училось 537 учеников и 305 учениц, и помещений стало не хватать, а в 1908 году — 1733 ученика. Анненшуле тогда состояла из мужской и женской гимназий, реального училища, элементарной и подготовительной школ и сиротского дома.
Екатерина II, а затем Александр I радушно принимали немцев, переселившихся в Россию. Так на окраинах Петербурга возникло более двадцати колоний — в Стрельне, Петергофе, Колпине, Шувалове, Пискаревке, в 1830-е годы появились Веселый Поселок и Немецкая Гражданка.
Одна из них — Колония Каменка, расположенная недалеко от Коломяг, основана в 1865 году на землях, арендованных у графа Шувалова немецкими поселенцами. Ежегодно в августе в колонии располагался на отдых 2-й эскадрон кавалергардского полка. Один из офицеров оставил воспоминания об этих визитах: «При въезде в селение Каменку немцы-колонисты устроили нашему эскадрону торжественную встречу. На краю этого селения из шестов и древесных ветвей они построили арку и украсили ее гирляндами зелени и цветов; здесь же собрались все колонисты: мужчины в суконных куртках с характерными бритыми лицами и женщины в пестрых нарядных платьях; хор детей под управлением учителя пел кантаты на русском языке, и очень стройно…Колонисты оказались людьми добрыми и внимательными; они кормили нас до отвала картофелем, которого у них были целые горы, и во всякое время у себя на плите кипятили нам воду для чая и жарили грибы, которых тогда было много в соседнем лесу; к чаю в виде лакомства мы собирали клюкву, которой было много на обширном болоте, находящемся почти у самого селения».
Еще одной колонией была Гражданка в районе современного Гражданского проспекта. В 1827 году здесь купили землю братья Вализеры, после чего рядом с ними стали селиться и другие немцы. Колонисты занимались огородным и молочным хозяйством, выращивали картофель, летом сдавали жилье дачникам. «Колонист тщательно выбрит, одежда у него немецкого покроя, а колонистки являются в город, на рынок, в неизбежных чепчиках. Фасон чепчика, вывезенного некогда из своего отечества, колонистка строго сохраняет и передает из поколения в поколение… Дома довольно большие, в два этажа; обшиты тесом; впереди небольшой садик, в котором разбиты клумбы с цветами. Все дома построены по одному типу, с неизбежными двумя балконами по фасаду. Заборы и палисадники, выкрашенные белой краской, стоят прямо, ровно, точно вытянулись в струнку. Внутри стены оклеены обоями», — так описывал в 1903 году Гражданку знаток петербуржского быта А. Бахтиаров.
Позже вблизи дороги, связывавшей Гражданку с Петербургом, возникло еще одно поселение, где жили русские, финны и немцы — называлось оно Дорога в Гражданку. Территориально все три поселения шли примерно по обеим сторонам нынешнего Гражданского проспекта.
С колонией Гражданка связана легенда о влюбленных Карле и Эмилии, которые были слишком бедны, чтобы пожениться, и от горя покончили с собой.
Существуют разные варианты этой романтической истории. В 1916 году Сергей Безбах, член кружка изучения Лесного при Коммерческом училище, разыскал местного колониста-старожила, который рассказал подробности истории влюбленных. По его словам, молодого человека звали вовсе не Карл, а Луи Брудерер, а девушку — Эмилия Каретан. Их тела нашли рано утром 4 августа 1855 года в Беклешовом парке, вблизи торфяных болот по направлению к Парголово и Мурино. В обоих телах пули прошли сквозь сердце. Похоронили их на опушке Беклешова парка. Позже над могилой поставили простой железный крест, на ней всегда лежали свежие цветы.
* * *
В течение всего XVIII века число членов голландской общины постоянно увеличивалось. Из Голландии приезжали ремесленники, корабельные мастера и шкиперы, граверы, торговцы. В 1850 году в церковной книге было записано 249 прихожан, из которых 37 мужчин и 11 женщин родились в Голландии. Далее община включала 39 мужчин и 41 женщину, появившихся на свет в Петербурге от голландских родителей. И, наконец, 52 мужчины и 49 женщин голландского происхождения имели российское подданство. Последний рост численности голландской общины в городе на Неве пришелся на 1850–1870-е годы, на период наивысшего расцвета торговых компаний.
В этой главе мы уже познакомились с предприимчивой голландкой Софьей Гебгардт, ставшей одной из основательниц зоосада. Голландцы посещали реформатскую церковь, расположенную на углу Невского проспекта и Большой Конюшенной, а усопших хоронили в основном на Волковском кладбище.
* * *
Среди французов, прибывавших в Петербург в течение всего XVIII века, было много ремесленников, инженеров, врачей, офицеров, воспитателей, а с учреждением Академии художеств стали приезжать архитекторы, скульпторы и живописцы.
В конце 1810-х годов в Петербурге жили почти четыре тысячи французов, эта цифра оставалась почти неизменной на протяжении следующих ста лет и составляла от 0,5 до 0,2 % численности всех петербуржцев. Из иностранцев, населявших Петербург, французы находились на третьем месте после немцев и шведов.
Французы-католики вместе с поляками и итальянцами посещали католический собор Св. Екатерины, освященный в 1783 году (современный адрес — Невский пр., 32–34), где действовали приют для престарелых, детский интернат, «Комитет труда» в помощь ищущим работу и две гимназии — мужская и женская, последняя была учреждена в 1839 году при участии французского посланника П. де Баранта.
Э. Л. Виже-Лебрен
Гугеноты ходили во французскую реформатскую церковь Св. Павла (Большая Конюшенная ул., 25), при которой в 1838 году открылся пансион Шене для девушек мещанского происхождения.
Французское благотворительное общество, расположенное на Васильевском острове, в квартале между 13-й и 14-й линиями, финансировало французскую больницу Марии Магдалины (14-я линия, 59), в которой помимо амбулатории и родильного отделения уже в начале ХХ века имелся рентгеновский кабинет и гидротерапевтическая комната.
Выдающейся француженкой, оставившей свой след в истории Петербурга, была восемнадцатилетняя Мари Анн Колло, вылепившая голову Петра I для «Медного всадника». Петербургская Академия художеств приняла Мари Анн Колло в свои ряды.
Другой француженкой, удостоенной той же чести, стала Элизабет Луиза Виже-Лебрен — художница, дочь живописца и жена торговца картинами, написавшая за свою восьмидесятисемилетнюю жизнь 662 портрета. В том числе около 50 портретов представителей петербургского высшего света. Она прожила в русской столице несколько лет и пользовалась особым покровительством Павла I и Марии Федоровны.
Нельзя не упомянуть еще о двух француженках незнатного происхождения. Это Камилла ле Дантю и Полина Гебль.
Камилла была дочерью Мари-Сесиль ле Дантю, приехавшей в Россию со своим вторым мужем и работавшей гувернанткой в доме генерал-майора П. Н. Ивашева. Камилла жила вместе с матерью в доме Ивашевых, а потом нашла себе место и сама стала работать гувернанткой. Влюбившись в сына Ивашевых Василия, она скрывала свои чувства, так как считала, что разница в их социальном положении непреодолима. Однако когда Ивашев был арестован и сослан в Сибирь, Камилла призналась его семье и выразила желание стать его женой.
К. ле Дантю
Один из родственников Ивашева писал будущему мужу: «…Простота и любезность столько непринужденны, столько естественны, что нельзя не предугадать, нельзя не ручаться за счастье, которое тебе предназначается».
И действительно, супруги искренне полюбили друг друга. Камилла родила мужу трех детей. Но, к сожалению, брак продлился всего 8 лет. Простудившись, беременная четвертым ребенком Камилла скончалась, а ровно через год умер от горя и Василий Ивашев. Мария, Вера и Петр — дети Ивашевых, воспитанные двумя бабушками, посвятили себя общественной деятельности. Наиболее известная из них — Мария Васильевна (в замужестве Трубникова), одна из первых русских феминисток и организаторов «Общества дешевых квартир и других пособий нуждающимся жителям Санкт-Петербурга». Подробнее о ее жизни и работе будет рассказано в 15-й главе 5-й части книги.
Полина Гебль, дочь наполеоновского офицера из Лотарингии, приехала в Москву по приглашению торговой фирмы Дюманси работать продавщицей в магазине, размещавшемся на Кузнецком Мосту. В России Полина познакомилась с молодым дворянином Иваном Анненковым и родила от него дочь, но, когда он предложил ей тайно обвенчаться, она отказалась, не желая обманывать семью Анненкова. После ареста и ссылки возлюбленного Полина собралась за ним в Сибирь. В Петербурге она оказалась проездом, чтобы обратится к императору с просьбой разрешить ей следовать за Анненковым. Здесь она узнала, что Анненков находится в подавленном настроении и помышляет о самоубийстве. Не задумываясь, Полина решила увидеться с ним во что бы то ни стало: «В это время мосты были все разведены, и по Неве шел страшный лед. Иначе, как на ялике, невозможно было переехать на другую сторону. Теперь, когда я припоминаю все, что случилось в ночь с 9-го на 10 декабря, мне кажется, что все это происходило во сне. Когда я подошла к реке, то очень обрадовалась, увидав человека, привязывавшего ялик, и еще более была рада узнать в нем того самого яличника, который обыкновенно перевозил меня через Неву. В этакую пору, бесспорно, не только было опасно пускаться в путешествие, но и безрассудно. Между тем меня ничто не могло остановить, я чувствовала в себе сверхъестественные силы и необыкновенную готовность преодолеть всевозможные препятствия. Лодочник меня также узнал и спросил, отчего не видал так долго. Я старалась ему дать понять, что мне непременно нужно переехать на другую сторону. Он отвечал, что это положительно невозможно, но я не унывала, продолжала его упрашивать и наконец сунула ему в руку 25 рублей. Тогда он призадумался, а потом стал показывать мне, чтобы я спустилась по веревке, так как лестница была вся покрыта льдом. Когда он подал мне веревку, я с большим трудом могла привязать ее к кольцу, до такой степени все было обледеневшим, но, одолев это препятствие, мигом спустилась в ялик. Потом только я заметила, что руки у меня были все в крови: я оборвала о ледяную веревку не только перчатки, но и всю кожу на ладонях.
П. Гебль
Право, не понимаю, как могли мы переехать тогда, пробираясь с такой опасностью сквозь льдины. Бедный лодочник крестился все время, повторяя: „Господи, помилуй“. Наконец с большим трудом мы достигли другого берега. Но когда я подошла к крепостным воротам, то встретила опять препятствие, которое, впрочем, ожидала: часовой не хотел впустить, потому что было уже 11 часов ночи. Я прибегла опять к своему верному средству, сунула и ему денег. Ворота отворились, я быстро прошла до церкви, потом повернула направо к зданию, где были офицерские квартиры, пошла по лестнице, где было темно, хоть глаз выколи, перепугала множество голубей, которые тут свили свои гнезда, потом взошла в комнату, где на полу спали солдаты. Я в темноте пробиралась, наступая беспрестанно им на ноги. Наконец добралась до комнаты Виктора Васильевича.
Это был один из офицеров, которого я знала более других, особенно жену его (фамилии его я не знаю). У них было еще темнее, но я так хорошо знала расположение их комнаты, что ощупью дошла до кровати и разбудила жену Виктора Васильевича, говоря, что мне необходимо видеть его. Он тотчас же вскочил, я объявила, что хочу видеть Ивана Александровича. Он ответил, что никак нельзя, и начал рассказывать, как Иван Александрович хотел повеситься на полотенце, но, к счастью, полотенце оборвалось, и его нашли на полу без чувств. На это я стала ему доказывать, что мне тем более необходимо видеть Ивана Александровича, Виктор Васильевич колебался, я взялась опять за кошелек, вынула сторублевую ассигнацию и показала ему. Тогда сон у него прошел, он сделался сговорчивее и отправился за Иваном Александровичем, а я вышла на улицу и прижалась у какого-то здания, близ которого проходил какой-то канал (или маленькая речка, не знаю, только тут мы всегда виделись с твоим отцом). Это было довольно пустынное место, где почти не было проходящих.
Вскоре Виктор Васильевич привел узника. Мы горячо обнялись, но едва успели обменяться несколькими словами, как Виктор Васильевич начал торопить нас и все время тащил Ивана Александровича за рукав. Чтобы выиграть еще хотя одну минуту, я сняла с себя последнюю цепочку с образом и отдала Виктору Васильевичу. Он немного подождал, потом опять начал сердиться. Делать было нечего, приходилось расстаться. Я успела только передать Ивану Александровичу кольцо с большим бриллиантом, которое посылала ему мать, и сказала, что напишу все, что имею еще передать ему от нее. Мы простились, и надолго этот раз. Иван Александрович, сделав несколько шагов, вернулся, торопливо передал мне кольцо, говоря, что отнимут, и прибавил, что их, вероятно, скоро увезут в Сибирь. Тогда я сняла с своей руки другое, маленькое кольцо, которое всегда носила и которое было составлено из двух очень тоненьких кольчиков. Я разделила их, отдала ему одно, догоняя его, другое оставила у себя и сказала вслед, что, если не добьюсь позволения ехать за ним в Сибирь, то пришлю другую половину кольца. Все это было сделано в одну минуту. Вскоре вернулся ко мне Виктор Васильевич, которого я просила проводить меня из крепости».
Не зная русского языка, с двумя слугами Полина Гебль отправилась в Читу. Там в Михайло-Архангельской церкви ее обвенчали с Иваном Александровичем. Только на время венчания с жениха были сняты кандалы. Анненковы прожили в Сибири тридцать лет. Полина вела хозяйство, развела большой огород, учила других декабристок огородничеству и кулинарии.
Полина рожала 18 раз, но выжили только шестеро ее детей. После возвращения из ссылки супруги поселились в Нижнем Новгороде, где Полина умерла в возрасте 76 лет.
* * *
В XVIII веке после присоединения к России Крыма (1783 г.), Литвы, Польши и Волыни (1793–1795 гг.) еврейское население Российской империи значительно возросло. Свободный выезд за черту оседлости для них запретили, но выдавались специальные разрешения для тех, кому нужно было приехать в столицу по делам. Это, например, Зундель Гирш, поставлявший серебро на Монетный двор Екатерины I, или Леви Липман, выходец из Курляндии, исполнявший при дворе обязанности «обер-гофкомиссара» и «коммерческого агента».
Кроме того, для упорядочения управления российскими евреями в Петербурге сформировали специальную комиссию, в работе которой принимали участие депутаты от еврейских обществ. Возглавляли их купцы из Белоруссии Абрам Перец и Нота Ноткин. Вместе с депутатами приехали члены их семей, еврейская прислуга. Таким образом, в 80-х годах ХVIII века в Петербурге появляется маленькая еврейская община. Ее собрания проходили в доме, где жил Перец — на углу Невского проспекта и Большой Морской улицы. В 1802 году был приобретен участок под еврейское кладбище (в лютеранской части Волкова кладбища). Религия и особые установления в быту надежно отделяли евреев от других жителей города и помогали сохранению национальной самобытности.
С 1828 года в русскую армию стали призывать евреев. Солдаты-евреи вместе с женами и детьми поселялись по месту службы, в том числе и в Петербурге. Позже им было разрешено оставаться в столице и после выхода в отставку. Они занимались ремеслом, мелкой торговлей, поступали на службу в пожарные команды и городскую полицию.
С 50-х годов XIX века по ходатайству крупного еврейского финансиста Евзеля Гинцбурга право жительства в столице получают евреи-купцы 1-й гильдии, евреи-ремесленники, а затем и все евреи, имевшие высшее образование.
В 1869 году в Петербурге по официальным данным, постоянно проживало 6654 еврея (за вычетом выкрестов и нелегальных эмигрантов), из них 2903 женщин, что составило 1 % от всего населения столицы. В Спасской части жили 635 человек, в Московской — 423, в Казанской — 324. В этот период была построена Большая Хоральная синагога.
В 1910 году евреев уже насчитывалось 34 995, из них 17 229 женщин.
Мужчины-евреи выбирали себе профессии врачей, адвокатов, фармацевтов, чиновников, преподавателей высших учебных заведений, журналистов, архитекторов, фотографов. Они владели белошвейными и чулочно-вязальными мастерскими, скорняжными заведениями, слесарными, механическими, столярными мастерскими. Менее образованные и зажиточные становились скорняками, сапожниками, портными, механиками. Женщины традиционно присматривали за домом и детьми, кроме того, они могли заниматься мелкой торговлей, брать шитье на заказ, чтобы поддержать семью. Слава еврейских матерей была вполне заслужена. Так, уровень смертности на каждую тысячу детей до 1 года составлял в конце XIX века среди православных — 282,8; у лютеран — 178,5; у католиков — 149; у магометан — 166,4; у евреев — 130,4.
В рамках еврейских традиций было почитание учености и помощи бедным, сиротам, наделение приданым бедных невест и так далее (на иврите такая помощь называется «цдака» — справедливость — и является одной из религиозных заповедей). Поэтому при еврейской общине возникли многочисленные благотворительные общества, а также Общество для распространения просвещения между евреями России (ОПЕ), Общество охранения здоровья еврейского населения (ОЗЕ), Общество еврейской народной музыки. По данным статистики, 47 % петербургских евреек знали грамоту (среди православных грамотным был 41 % женщин). С 1879 года работала Еврейская народная дешевая столовая, за которой присматривали дамы-попечительницы: баронесса М. Ю. Гинцбург, В. А. Гурьян, А. А. Соловейчик и А. Р. Нисселович.
Рядом с Большой хоральной синагогой организовали девятиклассное мужское и восьмиклассное женское ремесленные училища Общества для распространения просвещения между евреями в России (ОПЕ). В конце века здесь учились 221 мальчик и 208 девочек. Обучение было бесплатным для детей из бедных семей, остальные платили от 7 до 18 рублей в год. В программе было изучение Танах и основ иудаизма (девочкам преподавали сокращенный курс), иврит, русский язык, еврейская и русская история, арифметика, география, природоведение, физика (только мальчикам), рисование, пение. Мальчики обучались слесарному и столярному делу. Девочек учили шить белье и верхнюю одежду, делать искусственные цветы.
При училище была библиотека, мастерские, учеников часто вывозили за город, на экскурсии в музеи, на фабрики и заводы. Педагоги читали детям вслух, отмечали вместе с ними праздники. Летом ослабленных детей бесплатно вывозили на дачу.
В начале XX века мужским училищем заведовал А. М. Конштам, женским — П. П. Антокольская. Среди педагогов были известные в Петербурге ученые, писатели, журналисты.
При синагоге на Васильевском острове (3-я линия, дом № 48) работал хедер — еврейское училище для детей бедняков под руководством Софьи Афанасьевны Зельцер. Программа училища, рассчитанная на три-четыре года, включала изучение Танах, иврита и основ еврейской истории. (В 1918–1920 годах еще один хедер действовал при синагоге на Среднем проспекте Васильевского острова, в доме № 16).
В 1906 году была организована еврейская гимназия в Никольском переулке, 7 (ныне — улица Мясникова), которая затем размещалась на Театральной площади. Это открыло еврейским юношам и девушкам возможность поступать в высшие учебные заведения. Французский язык здесь преподавала А. И. Пинскер, дружившая с известным драматургом Морисом Метерлинком.
В 1881 году в специально построенном здании на 10-й ли нии Васильевского острова в доме № 37 Анна Гесселевна Гинцбург основала еврейский сиротский приют. Она была женой знаменитого еврейского финансиста, общественного деятеля и мецената, барона Горация Евзеловича Гинцбурга. Баронский титул был дарован отцу и сыну Гинцбургам герцогом Гессен-Дармштадтским, им было Высочайше разрешено пользоваться титулом в России. «Еврейская энциклопедия» Брокгауза и Эфрона так отзывается об Анне Гесселевне: «Женщина редких душевных качеств, имевшая громадное влияние на своего мужа и тестя Евзеля Гаврииловича Гинцбурга». Приютом управлял дамский попечительский комитет под председательством баронессы Матильды Юрьевны Гинцбург (жены Давида Горациевича Гинцбурга).
В 1904 году при Российском обществе защиты женщин (председательницей которого была принцесса Евгения Максимилиановна Ольденбургская) был образован отдел попечений о еврейских девушках. Его целью было «предохранить девушек от действия окружающих их вредных в нравственном отношении условий жизни и содействовать их нравственному развитию». А именно: «Принятие законных мер к ограждению девиц от дурного с ними обращения, притеснения и обид; в посещении призреваемых девиц на местах, где они живут, работают или служат; в устройстве помещений, в которых девицы могли бы проводить свободное от занятий время, а также общежитий, дешевых квартир, комнат, углов, кухонь и летних колоний; в устройстве для них развлечений и образовательных курсов; в оказании девицам поддержки при приискании мест и занятий, а также в учреждении для них артелей по разным ремеслам».
После смерти председателя бюро Горация Гинцбурга отдел возглавила жена его сына, Александра Горациевича, баронесса Роза Сигизмундовна Гинцбург. В бюро входили А. И. Браудо (секретарь), Б. Б. Гинзбург (казначей), А. Г. Гинцбург, Н. Г. Варшавская, Д. Ф. Зисканд, Л. Э. Кауфман, Э. А. Лунц, Б. Г. Мочан, Л. С. Розенталь, А. В. Таненбаум и А. А. Шлосберг.
На собранные отделом средства были основаны библиотека и бюро приискания труда, они располагались на Офицерской ул., 42 (ныне — ул. Декабристов), общежитие, вечерние собрания и дешевая столовая (Английский пр., 40).
На субботних собраниях проводились публичные чтения, групповые беседы, занятия по арифметике, русскому и еврейскому языкам и рукоделию; устраивались музыкальные концерты. Субботние собрания посещало в год свыше 350 девушек в возрасте от 14 до 30 лет. Во время собрания можно было посетить бесплатного врача.
В общежитии из 10 комнат с 31 кроватью (позже 13 комнат и 50 кроватей) за плату от 3 руб. до 5 руб. в месяц в течение года жили свыше 60 девушек от 16 лет, в основном, ремесленниц. В декабре того же года открылось второе общежитие отдела на 19 человек на Дегтярной ул., 12. В 1910 году это общежитие переехало на 4-ю Рождественскую (ныне 4-ю Советскую) ул., 18, и получило имя барона Г. О. Гинцбурга.
В том же 1910 году у отдела появилась первая летняя колония для еврейских девушек, для которой была нанята дача из шести комнат в Лесном, в Воронцовом пер., 3. Летом на даче на полном пансионе (при стоимости 5 руб. за две недели) проживало 39 девушек (по 15 одновременно).
Данный текст является ознакомительным фрагментом.