Хлестаков из "Цеппелина" (История несостоявшегося покушения)

Хлестаков из "Цеппелина"

(История несостоявшегося покушения)

1944 год. Военное счастье отвернулось от Германии. Удары, которые были нанесены ей один за другим в течение 1943–1944 годов — капитуляция армий под Сталинградом, неудача африканской компании в Тунисе, высадка союзных войск в Сицилии, падение Муссолини и его арест, капитуляция Италии и, наконец, вторжение во Францию, — повергли Гитлера и его ближайшее окружение в растерянность, близкую к шоку.

Летняя резиденция рейхсминистра иностранных дел Иоахима Риббентропа в замке Фушель (Австрия). Сюда срочно вызван шеф германской разведки Вальтер Шелленберг.

"Я был полон мрачных предчувствий, — вспоминал в своих мемуарах Шелленберг, — Я ничего не слышал о нем (Риббентропе) в течение нескольких месяцев и был почти уверен, что он вынашивает очередной план, который решит все проблемы и поможет выиграть войну одним ударом".

В отличие от прежних встреч Риббентроп принял Шеллеберга весьма приветливо, поинтересовался, как идет работа, и подчеркнул, насколько важным для него стало управление, которым руководил Шелленберг.

После этого разговор пошел о задачах секретных служб в США, где должны состояться президентские выборы, и интерес немцев в том, чтобы препятствовать избранию Рузвельта. Когда тема, казалось, была исчерпана и шеф разведки собирался покинуть кабинет, Риббентроп встал и, подойдя к собеседнику, с очень серьезным видом потянул его в угол.

— Одну минуточку, Шелленберг. Мне нужно поговорить с вами об очень важном деле. Необходима строжайшая секретность. Никто, кроме фюрера, Бормана и Гиммлера, об этом не знает. — Остановив на на Шелленберге пристальный взгляд, он сказал:

— Нужно убрать Сталина.

Риббентроп объяснил, что весь режим в России держится на способностях и искусстве одного человека и этим человеком является Сталин.

— В личной беседе с фюрером, — продолжал он, я сказал, — что готов пожертвовать собой ради Германии. Будет организована конференция, в работе которой примет участие Сталин. На этой конференции я должен убить его.

— Один? — спросил Шелленберг.

Из воспоминаний Шелленберга:

"Риббентроп резко повернулся ко мне.

— Фюрер сказал, что одному этого не сделать. Он просил назвать человека, который сможет помочь мне. — Риббентроп пристально посмотрел на меня и добавил: — Я назвал вас.

Риббентроп сказал также, что Гитлер приказал ему обсудить этот вопрос со мной с глазу на глаз и выразил уверенность, что я найду практический способ выполнения этого плана.

— Теперь вы понимаете, — закончил Риббентроп, зачем я вас вызвал…

Я считал, что план Риббентропа, мягко выражаясь, результат его нервного и умственного переутомления. Однако обстановка была неподходящей, чтобы возражать, и, кроме того, я понимал: каждое сказанное мною слово сейчас же будет передано Гитлеру. Наконец, мне показалось, что я нашел выход из тупика, в котором оказался… Я предложил, чтобы он прежде создал необходимые условия для осуществления плана и добился согласия Сталина участвовать в работе конференции. Если же ему это удастся, я буду готов поддержать его словом и делом.

— Я еще подумаю над планом, — сказал Риббентроп, — поговорю с Гитлером…

Больше о своем плане он мне не напоминал.

Мне как-то пришлось говорить с Гиммлером об этом. После обсуждений с Гитлером Гиммлер предложил свой план, очень напоминавший план Риббентропа. В соответствии с ним наши специалисты изготовили мину для убийства Сталина. Мина размером с кулак имела вид кома грязи. Она должна была быть прикреплена к машине Сталина. Мина имела завал, управляемый с помощью коротковолнового передатчика, и была настолько мощной, что когда при испытании мы взорвали ее, то от нашей машины почти ничего не осталось…

Двое бывших военнослужащих Красной Армии, находившиеся до войны в течение долгого времени в ссылке в Сибири, взялись выполнить это задание (один из них был знаком с механиком из гаража Сталина). Ночью на большом транспортном самолете они были доставлены к тому месту, где, по сообщению, переданному нашими агентами, находилась ставка Сталина. Они спрыгнули с парашютом и, насколько мы могли установить, точно приземлились в указанном месте. Однако это было последнее, что мы о них слышали…"

К блиндажу командира полка командир пулеметной роты старший лейтенант Таврин подходил в приподнятом настроении. Ласково пригревало майское солнце. Безоблачное небо слепило глаза яркой голубизной. Вокруг стояла непривычная тишина.

Таврин на мгновение остановился, вслушиваясь в эту тишину и вдыхая аромат набухших березовых почек. Только сейчас он по-настоящему осознал, а точнее почувствовал, присутствие весны. Побуждаемый каким-то давно забытым чувством, он прикоснулся ладонью к стволу дерева. Кора была прохладной и липкой. Посмотрев вверх, Таврин заметил торчащий их коры небольшой осколок снаряда. Отсюда, из нанесенной березе раны, сочился розоватый сок. Не удержавшись, Таврин попробовал его на вкус. Сок был и сладким, и горьковатым одновременно…

Около блиндажа уже собрались несколько знакомых Таврину офицеров. Смолили у кого что было, в основном махорку, и оживленно переговаривались. Причина сбора всем была известна — поступили награды за предыдущие бои. Время "Ч".

Сделали еще по одной затяжке, поправили ремни. Командир полка всегда был точен.

Однако в этот раз приглашать их в блиндаж не спешили.

Наконец появился комиссар.

"Награждение, товарищи командиры, откладывается. Дивизионное начальство решило сделать это в более торжественной обстановке. На нашем участке пока относительно спокойно, так что случай, надо полагать, скоро представится. А сейчас прошу разойтись и заняться своими обязанностями".

На опушке Таврина нагнал оперуполномоченный особого отдела капитан Васильев. Пошли рядом.

— Жаль, что комдив переиграл с награждением, скажи? — Не то спросил, не то посочувствовал Васильев.

— Ничего, потерпим. Награда найдет героя, — отшутился Таврин.

— Само собой. Только я уже на "наркомовские" губы раскатал, — рассмеялся Васильев.

Помолчали немного. А дальше произошло то, что не только враз изменило беззаботное настроение Таврина, но и перевернуло всю его дальнейшую жизнь.

— Послушай, Петро, — по имени обратился к нему Васильев, — там почта пришла. По-моему, и тебе письмо есть. Вот только адресовано оно почему-то Шило-Таврину. Ты что, двойной фамилией обзавелся?

Как Таврин не споткнулся при этих словах, он потом и сам понять не мог. Но в душе так екнуло, таким жаром обдало, как если бы рядом мина разорвалась.

— Что еще за письмо, откуда? — автоматически спросил он, выигрывая время.

— Тыловое. Из родных твоих краев, надо думать…

— Ладно, доставят письмо, посмотрим, кому в голову пришло нагородить такое. А вообще, странно…

— Вот и я говорю — странно, — пожал плечами Васильев.

На том они и расстались.

Причин, которые заставили Таврина встревожиться, было более чем достаточно. Не Таврин, а Шило была его настоящая фамилия. Шило Петр Иванович. 1909 года рождения. Сын сапожника-кустаря. Украинец. Уроженец села Бобрик Нежинского района Черниговской области. До 1930 года батрачил у местных кулаков, а после того как власть тех поприжала, уехал в Нежин, где устроился в отдел труда, который занимался вербовкой рабочей силы для строительства промышленных предприятий. В качестве уполномоченного этого отдела был послан в Глуховский район Черниговской области. Там проиграл в карты пять тысяч казенных денег. Попытался скрыться, но в Саратове был арестован.

Однако пребывание в камере не входило в его планы. Разломав вместе с сокамерниками кирпичную стену тюремной бани, Шило бежал.

Скрывался в Иркутске, потом в Воронежской области, у жены, которая работала учительницей в тихой станице. Однажды в их хате случился пожар. Шило воспользовался этим, чтобы выправить себе новые документы. Обжег верх своего паспорта и получил новый на фамилию своей жены. Стал Гаврин. Под этой фамилией устроился на учебу в Воронежский юридический институт. После окончания первого курса был принят на должность старшего следователя в воронежскую прокуратуру. Через год самовольно оставил работу, уехал в Киев, где был арестован, обвинен по статье 111 УК РСФСР и этапирован в Воронеж. Убежал и из воронежской тюрьмы во время работ за ее пределами. Теперь его временным убежищем стали Ташкент, потом Уфа. В 1940 году, подправив в паспорте первую букву фамилии "Г" на "Т", и таким образом став уже Тавриным, уехал в Свердловск. Устроился там на работу в трест Урал-золото, откуда 14 июля 1941 года и был призван в Красную Армию.

Попав на фронт, отличился в боях, за что был награжден орденом и представлен ко второму. Казалось, это был шанс забыть прошлое, начать писать биографию с чистого листа…

И вдруг этот разговор с капитаном Васильевым. Он как заноза застрял в мозгу Таврина. Если контрразведка обратила внимание на письмо, то станет копать, полагал он. И чем черт не шутит, докопается. А это ничего доброго ему не сулит. Что делать?

Решение определил случай.

Вскоре Таврин с двумя бойцами был послан в разведку. Дожидаясь подходящего момента, разведчики затаились в лощине вблизи от немецких позиций. И тут Таврину приспичило. Сказав бойцам, что отойдет ненадолго по нужде, он укрылся в чаще кустов. И надо же такому случиться там в траве на глаза ему попался лист бумаги. Оказалось, что это немецкая листовка с призывом к красноармейцам сдаваться в плен и припиской, что листовка является пропуском для тех, кто решит ею воспользоваться.

"Судьба!" — решил Таврин, и, крепко зажав листовку в кулаке, резво пополз к опушке леса, где находились немецкие блиндажи. Это произошло 30 мая 1942 года под Ржевом.

У немцев Таврин сразу же заручился справкой о том, что на сторону германской армии он перешел добровольно, и изъявил готовность отвечать на все вопросы.

Разумеется, он не собирался распространяться насчет своего уголовного прошлого.

Будучи сыном сапожника, немцам он говорит, что его отец — полковник царской армии, и поэтому, дескать, он, Петр Шило, постоянно преследовался органами советской власти. Чтобы набить себе цену, рассказывает небылицы о положении советских войск на том участке, где воевал. Врал самозабвенно, не задумываясь о последствиях. Чем выше уровень допросов, тем шире был размах вранья. Слушая его, немцы только покачивают головой. Наконец, офицер, осуществлявший опрос не выдерживает. Он расстилает перед Тавриным карту.

— Вот данные вчерашнего дня нашей авиаразведки. Они не подтверждают такого числа советских войск в местах, которые вы назвали. Разрешите вас спросить: чему же верить?

— После этого, — показывал позже уже советским следователям Таврин, — меня больше никуда не вызывали и ни о чем больше не спрашивали.

Это по военным вопросам. Но ведь Таврин выдавал себя еще и за инженера-геолога, который стоял у истоков строительства Магнитогорского мартеновского завода, разведывал запасы горы Магнитной.

— И вот однажды, — рассказывал Таврин, — майор, который меня допрашивал, велел мне подробно описать мартеновский завод, сделать на листе ватмана его эскиз, а также изобразить разрез горы Магнитной. Вот тут-то я и призадумался…

Художничал три дня, писал и рисовал, что в голову пришло. Майор посмотрел мою писанину и спрашивает: "А где же рудодробильная фабрика?" Я же и понятия не имел, что есть такая. Хотел возразить майору, что, мол, нет такой фабрики на Магнитогорском заводе, но майор только рукой махнул… Что касается горы Магнитной, то по моим расчетам общий баланс выражался в миллиардах тонн руды, в то время как у майора в его справочнике значилось всего в десятках миллионов…"

Может вызвать недоумение вся эта колготня вокруг перебежчика, интерес немцев к вопросам, казалось бы, далеким от фронтовых. Но не все так просто.

В первые месяцы войны Россия эвакуировала за Урал десятки стратегических предприятий. На востоке за Уралом вырос гигантский промышленный район. Его площадь была больше территории всей Германии. Это беспокоило немцев. Так, один из секретарей Альберта Шпеера, министра вооружения, отправил на имя Гиммлера секретный меморандум о стратегической важности многочисленных доменных печей Магнитогорска. В тот же день рейхсфюрер издал приказ:

"Специальному подразделению "Фриденталь".

Предпринять немедленные меры к организации диверсионной операции в Магнитогорске. Цель операции — выведение из строя или полное уничтожение доменных печей. О ходе подготовки докладывать лично мне ежемесячно.

В недрах спецслужб был разработан план под кодовым названием "Операция Ульм", предполагавший выведение из строя важных оборонных объектов на Урале силами диверсионно-десантных подразделений. Аналитики пришли к выводу: сколько-нибудь объективная информация о Магнитогорске и его промышленных предприятиях недоступна, потребуются месяцы напряженной работы, чтобы раздобыть ее.

Воздушная разведка и аэрофотосъемка географически удаленных от рейха объектов не могла проводиться достаточно часто, поэтому немцы использовали и другие источники информации, в частности опросы пленных и перебежчиков. Протоколы допросов военнопленных архивировались, а их показания систематически проверялись и перепроверялись.

Таким образом, немцы обработали и подвернувшегося им под руку Таврина. Другое дело, что его вранье вряд ли им пригодилось.

Вранье было второй натурой этого человека. Одна знакомая Таврина по Свердловску, рассказывала, что женщинам он представлялся сотрудником НКВД. "Меня, правда, удивляло, — вспоминала она, — что такой ответственный товарищ не упускал случая слямзить что-нибудь по мелочам. Пользуясь моим отсутствием, унес мою кожаную куртку, кое-что из белья. Хозяйка квартиры лично приготовила ему из моей муки на дорогу булочки…"

В общем, после того как немцы насытились враньем Таврина, они отконвоировали его в Сычевский пересыльный пункт для военнопленных. Там ему было предложено послужить в качестве начальника военизированной охраны железнодорожной станции Сычевка.

Снова становиться под ружье и рисковать жизнью?

Таврин настроился на иное.

— Я бы желал быть полезным на гражданской работе где-нибудь на Украине, — заявил он.

— Nein, — сказали немцы и отправили перебежчика в специальный лагерь для военнопленных, размещавшийся в Восточной Пруссии на территории Летценской крепости.

Поместили его в казарму, где находилось свыше 40 человек. Соседом оказался некто Георгий Жиленков, как выяснилось, земляк, уроженец Воронежа, да и были они почти ровесниками — Жиленков родился в 1910 году. Правда, Жиленков был птицей более крупного полета. Перед войной вырос до секретаря райкома партии Ростокинского района Москвы. Был членом Московского городского комитета ВКП(б). На фронте носил звание бригадного комиссара и являлся членом военного совета 32-й армии.

В плен попал осенью 1942 года в районе Вязьмы. Выдал себя за рядового бойца — шофера Максимова. И в качестве шофера служил в германской 252-й пехотной дивизии.

Участвовал в сопротивлении, устраивая диверсии в тылу германских войск. Однако в мае 1942 года при подготовке взрыва гжатского армейского склада был предан лесником Гжатского лесничества Черниковым и арестован немцами. На допросе назвал действительную фамилию и занимаемую должность в Красной Армии — член военного совета 32-й армии, при этом изъявил готовность бороться против Советской власти.

В мае 1942 года написал план создания на оккупированной немцами территории русского правительства, в котором предусматривалась организация борьбы против Советской власти. После этого и был переведен в Летценский лагерь в отдел военной пропаганды вооруженных сил германской армии, где редактировал брошюры и листовки, которые распростанялись на фронте и в тылу действующих советских войск.

Таврин, чтобы поднять свой престиж в глазах Жиленкова, представился ему бывшим сотрудником Воронежского управления НКВД, начальником личной охраны тогдашнего секретаря Воронежского обкома Варейкиса. В рассказах о себе приписывал заслуги, которых у него не было, врал, например, что на фронте служил командиром батальона. Плел и другие небылицы.

Три недели они провели бок о бок, внушая друг другу, что их переход на сторону немцев — это не предательство, а прозрение. В качестве доводов Жиленков вспоминал всякие негативные моменты из своей партийной жизни, рассказывал сплетни о советских правителях, говорил, что сталинское руководство антинародное и против него надо бороться и что в этой борьбе каждый должен найти свое место.

Таврин безропотно внимал Жиленкову, внутренне признавая его превосходство над собой и как бы предчувствуя, что его дальнейшая судьба будет зависеть от этого человека.

В первых числах июля 1942 года Жиленков из Летцена внезапно исчез. Узнав о формировании немцами добровольческой бригады так называемой русской народной армии, он попросил об откомандировании его в эту бригаду.

Добровольческая бригада формировалась исключительно из антисоветских элементов. Командовал бригадой бывший полковник Красной Армии Боярский. Жиленков был назначен на должность начальника организационно-пропагандистского отдела.

Поначалу дела складывались не особенно благоприятно. Бригада не выполнила приказ командующего центрального фронта немцев фельдмаршала фон Клюге выступить в район Великих Лук для участия в боях против Красной Армии. За это Боярский и Жиленков были арестованы и приговорены к расстрелу. Но за Жиленкова поручился полковник генерального штаба Ронне, которому Жиленков дал клятву искупить свою вину перед немцами.

После этого он был откомандирован в Берлин, где встретился с бывшим командующим 2-й ударной армией Андреем Власовым, который занимался в то время организацией Комитета освобождения народов России — КОНРа. Вся практическая деятельность КОНРа направлялась и руководилась рейхсфюрером СС Гиммлером. Жиленков был включен в состав этого комитета и приступил к изданию антисоветской газеты "Доброволец", распространявшейся среди военнопленных, а также выступал с лекциями на курсах фашистских пропагандистов в Дабендорфе.

Спираль его карьеры на немецкой службе стала стремительно раскручиваться.

В 1943 он был послан в Псков для формирования так называемой гвардейской ударной бригады РОА (Русская освободительная армия) с целью последующего использования ее в качестве базы для подготовки террористов и диверсантов. Там же он составил план формирования гвардейской ударной бригады, в котором предусматривалась заброска в тыл Красной Армии террористов, шпионов и диверсантов для проведения антисоветской подрывной деятельности. Этот план был направлен в имперский отдел безопасности. После этого Жиленков командирован в Берлин; он написал докладную записку на имя Гиммлера, в которой доказывал необходимость передачи всех антисоветских формирований, находящихся в Германии, в распоряжение Власова и русского комитета.

13 июня 1944 года Жиленков с группой пропагандистов был направлен в район Львова в распоряжение доверенного офицера Гиммлера — полковника СС д’Алькена, который исполнял там должность начальника специальной пропагандистской бригады Гиммлера. Жиленкову была поставлена задача: организовать издание антисоветской газеты "За мир и свободу" и листовок, которые разбрасывались немцами с самолетов над расположением частей Красной Армии. Но командировка оказалась недолгой. Через две недели началось наступление войск Красной Армии, и Жиленков вернулся в Берлин. Перед этим он уговорил д’Алькена помочь Власову встретиться лично с Гиммлером, который до того Власова не принимал, обзывая его перебежавшей свиньей и дураком. При посредничестве д’Алькена 16 сентября 1944 года такая встреча состоялась.

Чуть позже Жиленков организовал встречу Власова и с Геббельсом, в которой и сам принял участие. Одним словом, он выслужился у немцев и был достаточно влиятельной фигурой.

Но вернемся к нашему герою.

В Летцене Таврин был определен в отдел пропаганды, где занимался разбором писем, захваченных немцами в полевых почтах Красной Армии. По указанию зондерфюрера он отбирал письма с фронта и на фронт, где содержались какие-либо фразы, подходящие для использования немцами в антисоветской пропаганде. Иногда в письмах имелись и денежные вложения…

Натуру не изменишь. Читатель, надеюсь, помнит о проигранных Тавриным в молодости 5000 рублях, откуда и пошли все его невзгоды. Вот и здесь Таврин, мягко говоря, утаил от надзирателей 130 рублей, поставил их на кон в карточной игре, был изобличен в шулерстве и избит партнерами. Избит жестоко.

От греха подальше немцы убрали его из Летцена, перевели в Хамельбургский лагерь, или, как он еще официально назывался, "Центральный офицерский лагерь для военнопленных 13 "Д". В этом лагере, в отличие от Летцена, бывшие генералы и полковники Красной Армии жили в отдельном доме, все же остальные ютились в бараках и несли трудовые повинности. Уже на третий день Таврин был определен в рабочую бригаду и направлен в лес на заготовку дров.

Военнопленные вкалывали на вырубке весь световой день, в лагерь возвращались поздно вечером, наспех поедали скудный ужин и обессиленные валились на нары. И так изо дня в день.

Таврину такая жизнь, естественно, была не по нутру. Он явился к коменданту лагеря и предъявил ему справку о добровольном переходе на сторону немцев.

Тот развел руками:

— Указаний на ваш счет, герр Таврин, не имею.

— А кто может решить вопрос?

— Обратитесь к господину Арналю.

Человек, к которому комендант адресовал Таврина, не занимал никакой официальной должности в лагере, носил гражданскую одежду, но всем было известно, что этот немец имел большое влияние на лагерное начальство. Поговаривали, что он из гестапо. Позже Таврин узнал, что агенты гестапо и СД были назначены фактически во все лагеря для военнопленных, но числились чаще всего на фиктивных должностях. Шеф гестапо Мюллер в своей директиве от 17 июля 1941 года предписывал им выявлять "все политические, уголовные и другие по каким-либо причинам нежелательные элементы", а также "всех лиц, которые могли бы быть использованы для возрождения оккупированных территорий", с целью их устранить или подвергнуть "специальному лечению". Приказ рекомендовал агентам подбирать среди военнопленных также и тех, кто "заслуживает доверия", для организации шпионажа внутри лагеря и выявления тех военнопленных, кого следовало устранить.

"Арналь так Арналь", — решил идти до конца Таврин.

Гестаповец принял Таврина. Небрежно взглянул на справку, гораздо внимательнее выслушал его рассказ об обстоятельствах перехода к немцам. Задал несколько уточняющих вопросов. После чего заявил:

— Хорошо, в лес вы больше не пойдете, переселитесь в "особую комнату.

Что это за комната, Таврин интересоваться не стал. Лишь бы не на лесоповал.

Как оказалось, в "особой комнате" немцы содержали не просто бывших командиров Красной Армии, а тех из них, кто имел какую-либо специальность. Были здесь: инженер-химик, инженер-строитель, военюрист 1-го ранга, военинженер 2-го ранга. С какой целью осуществлялась эта селекция, какие виды немцы имели на обитателей "особой комнаты", никто не знал. Пока же инженер-химик ежедневно переводил на русский язык и печатал на машинке сводки германского верховного командования, которые затем вывешивал на щите во дворе лагеря. Чем-то подобным занимались и другие. Таврину было поручено изготовлять металлические бирки для военнопленных.

Но, как поется в известной песне, у кавалергардов век недолог… Проработав в канцелярии комендатуры на изготовлении бирок немногим больше недели, Таврин попался на краже продуктов из каптерки. Мелочь, в общем-то, несколько картофелин, кулек вермишели. Все это он принес в комнату и пытался тайком съесть. Не получилось. Товарищи углядели и донесли коменданту лагеря. В тот же день Таврина препроводили в общий барак, а на следующее утро он уже махал в лесу топором.

Нельзя не обратить внимания на то, что гитлеровцы обходились с Тавриным как с шаловливым ребенком. Спрашивается: с какой стати они с ним так церемонились?

Будучи начинающим опером, я как-то высказал недоумение по поводу того, что некоторые наши агенты были, мягко говоря, людьми не очень чистоплотными.

"На нем же клеймо негде ставить, — негодовал я в отношении одного такого типа, — и алкаш, и бабник, и плут…".

"Заруби себе на носу, — осадил меня мой более опытный наставник. — За идею мы с тобой служим. А агенты, как правило, народ завербованный. Одному из коммуналки надо перебраться, другому родное чадо в институт устроить, третьему за границу поехать… Чем зависемее кандидат на вербовку от жизненных обстоятельств или от пороков, которым подвержен, тем лучше…"

Похоже, что полное отсутствие моральных устоев у Таврина как раз и импонировало немецким спецслужбам.

День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем тянулась беспросветная лесоповальная жизнь. Казалось, так будет всегда. Таврин клял себя почем зря. Недобрым словом поминал и картошку, и вермишель, и товарищей-стукачей, и лагерную администрацию. Как вдруг однажды, уже после вечерней поверки, по лагерю прошла команда всем построиться во дворе. Из бараков высыпало около двух тысяч человек. Отдельно построили генералов, затем старших командиров и на левом фланге тех, кто был рангом пониже.

Спустя некоторое время в свете прожектора появилась группа военных во главе с начальником лагеря и человеком в генеральской форме, в котором Таврин с изумлением распознал Георгия Жиленкова.

Дойдя до середины плаца, группа остановилась. Прозвучала команда "Achtung!".

Вперед выступил Жиленков.

— Соотечественники! Друзья и братья! — прокричал он с надрывом в голосе. — Большевизм — враг русского народа. Неисчислимые бедствия принес он нашей Родине и, наконец, вовлек русский народ в кровавую войну за чужие интересы. Эта война принесла нашему Отечеству невиданные страдания. Миллионы русских людей уже заплатили своей жизнью за преступное стремление Сталина к господству над миром, за сверхприбыли англо-американских капиталистов. Миллионы русских людей искалечены и навсегда потеряли трудоспособность. Женщины, старики и дети гибнут от холода, голода и непосильного труда. Сотни русских городов и тысячи сел разрушены, взорваны и сожжены по приказу Сталина.

История нашей Родины не знает таких поражений, какие были уделом Красной Армии в этой войне. Несмотря на самоотверженность бойцов и командиров, несмотря на храбрость и жертвенность русского народа, проигрывалось сражение за сражением. Виной этому — гнилость всей большевистской системы, бездарность Сталина и его главного штаба.

Сейчас, когда большевизм оказался неспособным организовать оборону страны, Сталин и его клика продолжают с помощью террора и лживой пропаганды гнать людей на гибель, желая ценою крови русского народа удержаться у власти хотя бы некоторое время.

Германия ведет войну не против русского народа и его родины, а лишь против большевизма. Германия не посягает на жизненное пространство русского народа и его национально-политическую свободу. Место русского народа в семье европейских народов, его место в новой Европе будет зависеть от степени его участия в борьбе против большевизма, ибо уничтожение кровавой власти Сталина и его преступной клики — в первую очередь дело самого русского народа.

Для объединения русского народа и руководства его борьбой против ненавистного режима, для сотрудничества с Германией в борьбе с большевизмом за построение новой Европы, мы, сыны нашего народа и патриоты своего Отечества, создали Русский комитет. Мы призываем немецкие власти опереться на русских в борьбе со Сталиным и создать русскую национальную армию. Сегодня я обращаюсь к вам, попавшим в плен офицерам, — вступайте в ряды этой армии!

После этих слов Жиленков и вся лагерная свита пошли вдоль строя военнопленных. Остановились около колонны генералов. Кто-то скомандовал: "Желающие с оружием в руках бороться против большевиков, три шага вперед!" Желающих оказалось двое. Человек двадцать отделились от группы старших командиров. А вот со средним звеном вышла заминка. В ответ на приглашение сделать три шага вперед раздался громкий мат: "Вы, мать вашу, двадцать лет там одно талдычили, а здесь пластинку сменили…"

В строю началось движение. Пытавшихся выйти вперед, удерживали, заталкивали назад. В одном месте завязалась драка.

Таврин сумел протиснуться к Жиленкову. Тот его узнал, по-приятельски обнял.

— Георгий, вызволи меня отсюда, — взмолился Таврин.

— Так записывайся, не пожалеешь. Я тебе место хорошее подберу.

— Да не хочу я под ружье. Мне бы что-нибудь по административной части…

Жиленков махнул рукой.

— Ладно, хрен с тобой, попробую что-нибудь сделать.

Обещание свое он выполнил. Буквально на следующий день Таврин получил распоряжение на работу в лес не идти, а незамедлительно явиться в лагерную канцелярию. Таврин, естественно, мешкать не стал. Быстренько отыскал указанную ему комнату № 7 и предстал перед двумя немцами в штатском.

— Проходите, присаживайтесь, господин Таврин, — сказал один из них на хорошем русском языке. — Беседа, я полагаю, у нас будет долгой. — И протянул Таврину портсигар. — Курите. — Выждав, пока Таврин закурит, продолжил: — Перед вами сотрудники абвера — германской военной разведки. Мы бы хотели больше узнать о вас…

Беседа действительно была долгой. Точнее, это был допрос, а не беседа. Немцы дотошно выспрашивали у Таврина о его прошлой жизни в СССР, о службе в Красной Армии, опять же об обстоятельствах перехода к немцам. В итоге вопрос был поставлен ребром:

— Согласны ли вы, господин Таврин, сотрудничать с абвером, выполнять задания германской военной разведки?

Вопрос абверовцев не застал Таврина врасплох. Уже в ходе разговора он понял, к чему шло дело, и для себя решение принял.

— Согласен! — был его ответ.

Спустя некоторое время Таврина и еще 28 человек отправили поездом из Хамельбурга в Вену, а оттуда на машинах в венский лес, под Брайтенфурт, в разведывательную школу абвера. Там ему предстояло пройти специальное обучение. И не только. Таврину была поставлена задача негласно поработать в группе, в которую он был зачислен, на предмет выявления среди завербованных агентов людей, недостаточно лояльных к Германии, колеблющихся, одним словом, не совсем надежных. Таврин принялся за выполнение этого задания с усердием. В один из первых же вечеров, когда члены группы собрались вместе, он исподволь завел разговор о предстоящей учебе и заброске в СССР, сказал, что немцы поступают очень доверчиво, осуществляя такую массовую вербовку агентуры из числа военнопленных. Ведь не все они добровольно с оружием в руках перешли на сторону германских властей…

"Если человек хочет обмануть немцев, то при таких обстоятельствах это легко сделать, — поддержал его присутствовавший при этом бывший лейтенант Красной Армии Алексей Анастасьев и добавил: — Пребывание в школе можно использовать с тем, чтобы немцы доставили на извозчике до самого дома…"

На рассвете в домик явились вооруженные гитлеровцы и увели Анастасьева. Исчез из школы и Таврин. Ему предстояло выполнить следующее, более сложное задание своих хозяев.

Немцы заподозрили, что в концентрационном лагере Матхауз среди заключенных ведется подпольная антифашистская деятельность, осуществляется подготовка к массовому побегу. Таврин должен был втереться в доверие к антифашистам, выявить руководителей подполья, своевременно предупредить администрацию лагеря о побеге.

Таврин справился и с этим заданием, причем проявил себя как незаурядный провокатор. Он подбил группу военнопленных на побег, сам с ними бежал. После нескольких дней плутания по лесам беглецы были задержаны немецкой полицией и препровождены в венскую тюрьму. Там послужной список провокатора пополнился еще несколькими делами, а личное досье записью: "ненавидит советский строй, хитрый, изворотливый, умело ориентируется в любой обстановке, любит деньги".

Сам Таврин, скорее всего, удовлетворился бы ролью стукача и провокатора — и от фронта вдалеке, и риск минимальный, и стопроцентный шанс выслужиться. Но у немцев были на него другие виды. Тавриным серьезно заинтересовалось гестапо. 25 августа 1943 года его переводят в Зандбергский лагерь СД, расположенный в окрестностях Берлина, зачисляют в особую команду — засекреченное подразделение, личный состав которого содержался отдельно от остальных обитателей лагеря, по существу, находился на конспиративном положении. Здесь готовили агентов для действий в тылу Советского Союза — террористов, диверсантов, разведчиков-нелегалов. Отбирали людей не старше 30–35 лет, преимущественно специалистов в какой-либо отрасли. Так, в одной группе с Тавриным обучались два бывших полковника Красной Армии, один в прошлом связист, другой — инженер-нефтяник, был среди них даже доктор технических наук.

Вначале будущие агенты проходили общую подготовку, то есть умение водить автомашину, мотоцикл и даже паровоз. Необходимой практикой были прыжки с парашютом и получение навыков в изготовлении средств для проведения актов саботажа с помощью легкодоступных материалов. В программу обучения входили также изготовление взрывчатки, фотографирование, снятие чувствительного слоя фотопленки для облегчения его сокрытия.

Наряду с этими общими и нужными любому агенту знаниями проводилось также специальное обучение в соответствии с задачами и личностью каждого агента. Поскольку предполагалось, что агент будет использовать фальшивые документы, он должен был, как Отче наш, зазубрить свою легенду, в любой ситуации безошибочно назвать не только все свои данные, но и сведения о своей семье и родственниках. Особенно это касалось данных, поддающихся проверке, как, например, адреса, описания местности. Ему следовало знать, как выглядит предприятие, где он работал согласно документам, кто были его соседи по называемому им месту жительства, с кем он вместе якобы ходил в школу и так далее.

Время от времени агентов вывозили в Берлин в управление СД на индивидуальные собеседования — Beschaung von Kandidaten. Дошла очередь и до Таврина. Принял его сам начальник восточного отдела 6-го управления главного управления имперской безопасности Германии оберштурмбанфюрер СС доктор Грейфе.

Подручный Кальтенбруннера пребывал в скверном настроении. Провалилась операция "Француз", общее руководство которой было поручено ему. Операция предусматривала организацию вооруженного восстания на территории Ирана.

Сразу после начала войны нефтяной район на юге Ирана был оккупирован британскими войсками. На севере страны закрепились советские дивизии. Сотни эшелонов везли оборудование, снаряжение, продовольствие — союзническую помощь России. Большая часть ее поступала из Америки, которая вступила в войну с декабря 1941 года.

Немцы планировали широкомасштабную операцию специального диверсионного подразделения, которое должно было перерезать и блокировать эти линии снабжения. Одновременно они подталкивали к вооруженному выступлению мятежные племена горного Ирана. Небольшие оперативные группы должны были обеспечить повстанцев оружием и боеприпасами, а немецкие военные советники — инструктировать и проводить необходимые тренировочные занятия. Несколько месяцев диверсанты изучали персидский язык с помощью инструкторов-иранцев. В состав каждой боевой группы входил проводник из числа местных жителей.

Все приготовления были завершены, и оставалось только дождаться сигнала от резидента немецкой разведки, который находился в Тегеране на нелегальном положении. Местом приземления первой немецкой группы было выбрано побережье большого соленого озера на юго-востоке Тегерана. Шесть человек, из которых два офицера, были подготовлены к выполнению задания. Люфтваффе выделила в их распоряжение обладавший необходимыми летными характеристиками "Юнкерс-290". Вес снаряжения, вес экипажа и топливных баков — все было тщательным образом подсчитано.

Группа должна была взлететь с аэродрома в Крыму. Для перегруженного самолета взлетная полоса оказалась слишком короткой. Пришлось уменьшить взлетный вес за счет снаряжения. Несколько дней прошло в ожидании благоприятной погоды — лететь над Россией было лучше в темную безлунную ночь. Когда установилась нужная погода, оказалось, что самолет опять не может взлететь, потому что ливни размыли и размягчили взлетную полосу. Наконец, "Юнкерс" оторвался от земли… Прошло долгих 14 часов, прежде чем по рации пришел условный сигнал о благополучном приземлении.

Диверсионная группа, заброшенная в Иран, добилась определенного успеха. Ей удалось войти в контакт с мятежными племенами и сделать все возможное для выполнения поставленной боевой задачи. Была подготовлена вторая группа из 6 солдат и офицера. Из-за неполадок в работе двигателя старт Ю-290 был отложен (к счастью, как показали дальнейшие события). После поспешного бегства из Тегерана турецкую границу перешел агент. От него стало известно о провале немецкой разведывательной сети в Иране: центральная организация разгромлена, все до единого арестованы, только одному этому агенту удалось скрыться.

Не оставалось ничего другого, кроме как отменить вылет готовой к операции группы. Без агентурного обеспечения и без связи операция "Француз" не могла продолжаться. Через несколько недель горцам надоело воевать. Немцы получили возможность уйти, но ни один из них не владел в достаточной мере персидским языком, чтобы отважиться на путешествие через весь Иран и попытаться добраться до нейтральной Турции. Оккупационные британские войска требовали выдачи немцев. Один из немецких офицеров покончил жизнь самоубийством, не желая попасть в плен. Другие оказались в английских концентрационных лагерях на Ближнем Востоке.

Неудача постигла в Иране и другую операцию. Осенью 1943 года в Тегеране должна была состояться конференция руководителей стран антигитлеровской коалиции — Советского Союза, США и Великобритании — "большой тройки". Планировалось осуществить нападение на американское и советское посольства в Тегеране с целью физического устранения всех трех глав великих держав. Провести эту акцию было приказано Отто Скорцени.

Много позже, в 1964 году, в интервью парижскому "Экспрессо" Отто Скорцени поведал:

"Из всех забавных историй, которые рассказывают обо мне, самые забавные — это те, что написаны историками. Они утверждают, что я должен был со своей командой похитить Рузвельта во время Ялтинской конференции. Это глупость: никогда мне Гитлер не приказывал этого. Сейчас я вам скажу правду по поводу этой истории: в действительности Гитлер приказал мне похитить Рузвельта во время предыдущей конференции — той, что проходила в Тегеране… Но бац! (смеется)… из-за различных причин этого не удалось сделать с достаточным успехом…"

Причина же неудачи заключалась в следующем.

Группа боевиков Скорцени проходила подготовку возле Винницы, где Гитлер разместил филиал своей ставки. Советский разведчик Николай Кузнецов под видом старшего лейтенанта вермахта установил приятельские отношения с офицером немецкой спецслужбы Остером, как раз занятым поиском людей, имеющих опыт борьбы с русскими партизанами. Эти люди нужны были ему для операции против высшего советского командования. Задолжав Кузнецову, Остер предложил расплатиться с ним иранскими коврами, которые собирался привезти в Винницу из деловой поездки в Тегеран. Это сообщение, немедленно переданное в Москву, совпало с информацией из других источников. Советская контрразведка незамедлительно предприняла исчерпывающие меры по обеспечению безопасности участников конференции. Чего нельзя сказать о спецслужбах союзников.

Вот как описывает в своих мемуарах эту сторону дела Уинстон Черчилль.

"Я был не в восторге от того, как была организована встреча по моем прибытии на самолете в Тегеран. Английский посланник встретил меня на своей машине, и мы отправились с аэродрома в нашу дипломатическую миссию. По пути нашего следования в город на протяжении почти трех миль через каждые 50 ядров были расставлены персидские конные патрули. Таким образом, каждый злоумышленник мог знать, какая важная особа приезжает и каким путем она проследует. Не было никакой защиты на случай, если бы нашлись два-три решительных человека, вооруженных пистолетами или бомбой.

Американская служба безопасности более умно обеспечила защиту президента. Президентская машина проследовала в сопровождении усиленного эскорта бронемашин. В то же время самолет президента приземлился в неизвестном месте, и президент отправился без всякой охраны в американскую миссию по улицам и переулкам, где его никто не ждал.

Здание английской миссии и окружающие его сады почти примыкали к советскому посольству, и поскольку англо-индийская бригада, которой было поручено нас охранять, поддерживала прямую связь с еще более многочисленными русскими войсками, окружавшими их владение, то вскоре они объединились, и мы, таким образом, оказались в изолированном районе, в котором соблюдались все меры предосторожности военного времени. Американская миссия, охраняемая американскими войсками, находилась более чем в полумиле, а это означало, что в течение всего периода конференции либо президенту, либо Сталину и мне пришлось бы дважды или трижды в день ездить туда и обратно по узким улицам Тегерана. К тому же Молотов, прибывший в Тегеран за 24 часа до нашего приезда, выступил с рассказом о том, что советская разведка раскрыла заговор, имевший целью убийство одного или более членов "большой тройки", как нас называли, и поэтому мысль о том, что кто-то из нас должен постоянно разъезжать туда и обратно, вызывала у него глубокую тревогу. "Если что-нибудь подобное случится, — сказал он, — это может создать самое неблагоприятное впечатление". Этого нельзя было отрицать. Я всячески поддерживал просьбу Молотова к президенту переехать в здание советского посольства, которое было в три или четыре раза больше, чем остальные, и занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками и полицией. Мы уговорили Рузвельта принять этот разумный совет, и на следующий день он со всем своим штатом, включая и превосходных филиппинских поваров с его яхты, переехал в русское владение, где ему было отведено обширное и удобное помещение…"

В день открытия конференции в окрестностях Тегерана были сброшены с самолета шесть немецких диверсантов во главе с помощником Скорцени штурбанфюрером СС Рудольфом фон Холтен Пфлюгом. Приземление прошло успешно, и диверсанты отправились на одну из городских явок, а именно — на квартиру некого Эбтехая. Однако они не знали, что этот человек был агентом-двойником и помимо немецкой разведки работал еще и на американскую…

Акция против "большой тройки" не состоялась…

И вот новое задание. Идея изменить ход войны путем теракта в Москве высказывалась некоторыми горячими головами и ранее. И по правде сказать, у Грейфе она не вызывала особого энтузиазма. Но теперь она созрела наверху и спустилась к нему, Грейфе, в виде готового решения. Не может быть и речи о сомнениях и колебаниях. Оставалось одно: прибегнуть к "золотому правилу", автором которого был Шелленберг. Во-первых, любое и даже самое идиотское начинание начальства ты должен встречать с видимым восторгом и демонстрировать неуемное рвение. Во-вторых, ты должен систематически информировать начальство об успехах в деле разработки плана операции. Самый сложный и ответственный третий этап: здесь нужно дожидаться того момента, когда начальственный пыл немного поугаснет, и только тогда начинать регулярные, но микроскопические "инъекции правды". Мастер дипломатии — это человек, который может повернуть дело так, что начальство само забывает о своих инициативах.

— Я внимательно изучил ваше личное досье, — вперив в Таврина тяжелый взгляд, сухо произнес Грейфе, — и полагаю, что вы доказали свою преданность рейху. Мы это ценим. Но борьба с большевизмом продолжается, она вступает в решающую стадию. Германская армия готовит сокрушительные удары по русским, и долг каждого из нас ей помочь. Мы поразим большевиков в самое сердце. Мы намерены совершить террористические акты в Москве.

Грейфе выдержал небольшую паузу и, подойдя почти вплотную к Таврину, сказал с нажимом в голосе:

— Я полагаю, вы — тот человек, который способен сделать это.

Подобного Таврин не ожидал. Это был удар, что называется, ниже пояса. "Коготку увязть — всей птичке пропасть", — мелькнула у него мысль.

— Не скрою, задание весьма трудное, рискованное, но мы постараемся подготовить все, как следует, чтобы обеспечить успех, — как сквозь вату доносился голос Грейфе. — Впрочем, вы можете отказаться…

Таврин не был настолько наивным, чтобы не понять, какая судьба ему будет уготована в случае отказа.

— Яволь, господин оберштурмбанфюрер! — заученно ответил он.