Глава 19 БЕСПОРЯДОК У КРАСНЫХ

Глава 19

БЕСПОРЯДОК У КРАСНЫХ

Я не буду слишком долго распространяться об условиях существования, в которые попал по выходе из тюрьмы. Они являлись еще одним этапом в эволюции советского образа жизни; с тех пор они не претерпели радикальных изменений. Сейчас они известны мировой общественности, которая научилась проводить четкую грань между пропагандой и рассказами путешественников, которым советские власти показывали только то, что хотели показать, с одной стороны, и рассказами русских эмигрантов, многие из которых покинули родину именно из-за крайне дурного обращения с ними властей.

Например, известно, что для жизни каждому человеку официально полагалось всего четыре квадратных метра. Величина квартплаты определялась в зависимости от доходов квартиросъемщика, а не от качества жилья. Это повлекло за собой установление многочисленных категорий жильцов. Только лица, занимавшиеся свободными профессиями: адвокаты, врачи, архитекторы, инженеры, – имели право на дополнительную комнату, чтобы иметь возможность заниматься своей профессией. Артисты также пользовались этой привилегией.

Моя семья не столкнулась с трудностями индивидуальных квартиросъемщиков, которые были обязаны жить в одной квартире с посторонними людьми: держась вместе, мы как бы складывали полагающиеся каждому четыре квадратных метра на человека. Мы были довольно многочисленной семьей, так как в ноябре 1925 года я женился. С моей будущей женой я познакомился у ее родителей, у которых некоторое время жил. Урожденная Хлебникова, она происходила из дворянской семьи и была дочерью бывшего предводителя дворянства Астраханской губернии; ко времени нашего знакомства она как раз разводилась со своим первым мужем. Тот, бывший офицер императорской гвардии, покинул Петроград и ушел с белыми. Вскоре после революции он добрался до Японии, где и остался.[34]

Скоро наша семья еще немного увеличилась: мы старались находить жильцов, которые не только пополняли наш семейный бюджет, но и увеличивали жилое пространство, которым пользовались все; по этой причине родители моей будущей жены познакомили мою сестру с ее будущим мужем. Мы сдавали комнату баварскому промышленнику, ранее проживавшему в Риге, которого дела сибирских лесных концессий удерживали в Петрограде. Этот иностранец по фамилии Рихард, поселившись у нас, познакомился с моей сестрой и в апреле 1926 года женился на ней; так она стала иностранной подданной, автоматически получив паспорт, что было бы намного труднее, если бы она оставалась по-прежнему Скрыдловой.

Материальные трудности нашего существования все возрастали. Мы переносили их довольно легко. Во-первых, дело было в привычке. Кроме того, каждый боялся выделяться во всем, что относилось к комфорту, к одежде, к внешним проявлениям. Малейшие проявления роскоши привлекали внимание ГПУ. Можно сказать, что Россия тогда облачилась в нищенские одежды, и путешественников поражали, как тогда, так и теперь, признаки бедности, проистекающие не только от нищеты, но и от осторожности, скорее – от страха.

Мы постоянно ощущали за собой слежку. Методично организованная система государственного террора тогда развернулась в полную силу. Меры против контрреволюционеров и тех, кого Советы считали таковыми либо делали вид, что считают, чаще всего обрушивались на невиновных. Необходимо сказать, что самые невероятные слухи, циркулировавшие в то время по Европе, относительно ожесточенности и размаха репрессий большевистских властей, а также насчет количества допускавшихся судебных ошибок были верны. Я сам был тому свидетелем.

Ограничусь лишь несколькими примерами, которые могу сообщить во всех подробностях и гарантировать их достоверность.

Известная актриса Дора Строева бежала за границу, а ее партнер по «Павильон де Пари», элегантному заведению Петрограда, остался в столице. Возможно, Дора Строева не знала, что все письма, как отправленные в Россию из-за границы, так и посылаемые за границу из России, обязательно вскрываются и прочитываются… Как бы то ни было, она написала своему партнеру письмо, в котором были следующие строки: «Когда же Вы покинете эту проклятую страну и уже не будете окружены этими убийцами?» Адресат был арестован и вскоре расстрелян. Можно себе представить, как широко система слепых репрессий использовалась в интересах сведения личных счетов.

Подозрения вызывало все, вплоть до самых невинных намерений. Одна из наших знакомых, княгиня Оболенская, чтобы зарабатывать себе на жизнь, снялась в нескольких советских кинофильмах. Не имея возможности покинуть Россию из-за своего дворянского происхождения, она стала искать способы обойти это препятствие. Княгиня решила, что нашла его, начав переписку с некоторыми своими знакомыми в Голливуде. Она просила их найти ей там контракт на съемки, благодаря чему рассчитывала получить выездную визу. Для успеха переговоров она выслала своим американским корреспондентам подборку своих фотографий. Однажды ночью, вскоре после того, как от нее ушли гости – несколько друзей, в числе которых был и я, – ее арестовали. Было три часа утра; в те времена ГПУ арестовывало людей по ночам, чтобы быть уверенным, что застанет их дома; предварительно днем производился тайный обыск в отсутствие хозяина квартиры. Княгиню обвинили в заговоре вместе с Америкой против Советов: отправленные письма и фотографии послужили доказательствами ее виновности. После восьми месяцев содержания в тюрьме ГПУ она была отправлена на Соловки, где пробыла, насколько мне известно, минимум пять лет. Полагаю, она до сих пор томится в советской тюрьме.

Я ручаюсь, что точно изложил эту историю, поскольку хорошо знал и княгиню, и ее намерения. Не могу утверждать, действительно ли ГПУ верило в выдвинутые против нее обвинения, но заявляю: единственным преступлением узницы было то, что она являлась княгиней Оболенской и хотела выехать из России. К сожалению, несмотря на нашу уверенность, ни я, ни другие друзья княгини не смогли ничем ей помочь; ходить по инстанциям, доказывая ее невиновность, было бесполезно, ее мы бы этим не спасли, а ГПУ получило бы еще целую компанию «преступников». Кстати, если бы мы немного задержались у нее в тот вечер, то были бы арестованы вместе с нею. Таков был обычай.

Еще более вопиющий случай: граф Коковцов, бывший премьер-министр, эмигрировал в Париж. Там, на банкете, устроенном выпускниками Санкт-Петербургского Императорского лицея, тоже эмигрантами, граф произносит речь, в которой выражает веру в свержение Советов и надежду на то, что, когда придет время, все бывшие ученики лицея, оставшиеся в России, восстанут против большевистского режима. Через две недели всех бывших лицеистов, рассеянных по России, арестовывают вместе с семьями. Членов семей быстро отпускают, но самих лицеистов отправляют кого на Соловки, кого в другие лагеря. Но в чем их вина?

Я уже рассказывал, как цензура вскрывала и прочитывала письма. Получение посылок из-за границы в России было сопряжено с не меньшими трудностями. Стремясь поощрять приобретение отечественных товаров, власти конфисковывали присылаемые из-за границы предметы роскоши, ткани и новую одежду. Скоро даже за поношенную одежду, присылаемую из Франции и Германии родственникам, оставшимся в России, стали требовать такую пошлину, что получатели предпочитали отказываться от посылок. Например, мы очень страдали от холода, но, когда нам отправили посылку с теплыми вещами, мы отказались ее выкупать. Излишне уточнять, что посылка не вернулась отправителям, и понятно, кому досталось ее содержимое.

Получение в России иностранных газет было запрещено, вне зависимости от политической направленности издания.

Однако такое создаваемое режимом давление на умы скоро стало менее заметно. Человек привыкает ко всему, а русские – самый фаталистический народ Европы. Вот две причины, объясняющие, как население могло внешне беззаботно жить среди постоянных опасностей. Оно танцевало на многих других вулканах, танцевало и на этом. Люди ходили в гости и приглашали гостей к себе. В тесных квартирках, неотапливаемых, без мебели, плохо одетые люди устраивали приемы, угощая приглашенных отвратительным чаем без сахара. Несмотря на лохмотья и дырявые ботинки присутствующих, там незримо витал дух светскости.

Люди жили не просто текущим часом, а текущей четвертью данного часа. Никто не пытался ни заглядывать в завтрашний день, ни ограждать себя от возможных опасностей, так как капризы и сюрпризы судьбы опрокидывали все расчеты. Во время одного раута, если можно употребить это слово, я видел поразительное сближение противоположностей: буржуа, разбогатевший на спекуляциях (которые тогда наказывались с крайней суровостью) и арестованный за это, но отпущенный до суда на свободу, непринужденно разговаривал и шутил с судьей, который через два дня осудил его на десять лет тюрьмы. И в этот момент оба персонажа сценки знали, какую роль предстоит сыграть одному в судьбе другого; вне всяких сомнений, они знали, что наказание, которое будет назначено спекулянту, не может быть смягчено не потому, что этот человек был дворянского происхождения, а потому, что, не будучи пролетарием, он, по обычаям той эпохи, должен был быть осужден на максимальный срок[35].

Нужно ли говорить, что контроль, осуществлявшийся над обществом ГПУ и другими службами, никоим образом не спасал граждан от вооруженных разбоев, краж и грабежей? Все эти преступления имели корыстные мотивы и были вызваны всеобщей нищетой и разрухой. Благодаря практически полной безнаказанности ряды преступников постоянно пополнялись.

В 1923 году, ночью, после концерта, мы с сестрой были ограблены посреди улицы. Жили мы неподалеку, и нам не хватило совсем немного времени, чтобы укрыться в доме. Под угрозой револьвера двое налетчиков отобрали у нас все, что мы имели: деньги, украшения сестры, дорогой перстень с сапфиром, который мне ранее удалось сберечь, а также пальто – и сестры, и мое. Должен, однако, заметить, что по моей просьбе грабители вынули из бумажника и вернули мне документы; в таких случаях переговоры были возможны. Затем те двое, чьих лиц мы не сумели рассмотреть, велели нам идти по улице до ее конца не оглядываясь; что мы и были вынуждены сделать. Через четверть часа мы оказались в безопасности дома. Сначала мы не понимали смысла навязанной нам прогулки; позднее узнали, что налетчики, которых так и не смогли найти милиционеры, были нашими соседями: жили в доме напротив. Они хотели незаметно для нас вернуться домой. Еще мы узнали, что они тоже служили в милиции. Все сразу стало ясно: и то, как эти субъекты так хорошо изучили наши привычки, и почему милиция не сумела выйти на их след.

Иногда в злоключениях такого рода бывали и комичные моменты. Мой друг, по фамилии Милошевич, подвергся нападению грабителя зимней ночью. Сначала нападавший отобрал у него все деньги (а было их совсем немного), затем часы и, наконец, теплое пальто. Стоял страшный холод. Милошевич воззвал к совести грабителя, уговаривая его хотя бы отдать взамен свое, тонкое и плохенькое пальто. Грабитель великодушно согласился. Поскольку новое пальто совсем не грело, Милошевич бегом бросился домой. Вернувшись к себе, он рассказал жене о приключившейся неприятности и показал полученное при вынужденном обмене пальто. Они вместе стали осматривать его в надежде обнаружить хоть какие-нибудь следы, которые могли бы вывести на грабителя. И нашли в карманах банковские билеты и несколько украшений: несомненно, это была добыча от предыдущего ограбления.

Наконец, в 1926 году, в Киеве, куда я приехал с выступлениями, со мной приключилась жуткая история. Сейчас, когда прошло уже немало времени, та кошмарная ночь представляется мне скорее эпизодом из низкосортного детектива. И все равно, вспомнив этот случай, я вновь пережил испытанный мной тогда ужас с такой остротой, о которой даже не подозревал.

Чтобы были понятны обстоятельства дела, надо сказать, что Киев очень большой город, что в некоторых его районах жилищный вопрос стоял далеко не так остро, как в Ленинграде, и, наконец, что законы гостеприимства в советской России, вследствие небезопасности передвижения по улицам, стали очень свободными.

Вечер. У меня между двумя концертами образовался свободный день, которым я воспользовался, чтобы самому сходить в театр. После спектакля я выхожу на улицу в час ночи. Идет дождь. Неподалеку от театра, из которого я вышел, замечаю прилично одетую плачущую девушку. Подхожу:

– Товарищ, вам помочь?

– Товарищ, – отвечает она мне, – я не знаю, как мне быть. Я хотела вернуться домой, но боюсь идти одна. На улицах в этот час небезопасно, а живу я далеко.

Я понимаю причину ее страхов. Извозчика, как я знаю, найти невозможно. Предлагаю девушке проводить ее. Она внимательно рассматривает меня, словно пытаясь понять, с кем имеет дело, потом принимает мое предложение, уверяя в своей признательности. Мы долго идем. Не сожалея о своей галантности, я все-таки мысленно отмечаю, что мы направляемся в отдаленный район города. Раньше там жила городская аристократия. Вот, наконец, и дом ее отца.

– Товарищ, – обращается ко мне девушка, – зайдите, прошу вас. Мой отец будет счастлив лично поблагодарить вас.

Вхожу. Едва узнав о причине моего появления, отец рассыпается в благодарностях. Мы представляемся друг другу. Его фамилия Сиренко. Он человек скромного происхождения, но манеры его великолепны; он настаивает на том, чтобы я остался разделить с ними ужин.

– Я не хочу, – говорит он затем, – подвергать вас тем же опасностям, от которых вы избавили мою дочь. Вам предстоит очень долгий путь, а время позднее. Сейчас появилось столько грабителей. У нас есть комната для гостей. Окажите мне честь, заночевав в ней.

Устав и опасаясь встреч с бандитами, я принимаю предложение. В доме нет электричества, и, чтобы проводить меня в комнату, Сиренко берет свечу.

– У вас есть спички? – спрашивает он меня.

Я протягиваю ему коробок, который, как и все в России, где лестницы редко бывают освещены, всегда ношу с собой. Сиренко зажигает свечу и провожает меня в отведенную мне комнату. Он открывает дверь, протягивает мне свечу и с порога, вместе с дочерью, желает мне спокойной ночи. Я вхожу, и дверь за мной закрывается.

Осматриваю комнату. Она вполне приличная. Открываю окно, выглядываю на улицу; передо мной неподвижные верхушки стоящих на некотором расстоянии от дома деревьев, отбрасывающие тени в лунном свете. А я полагал, что поднялся всего на один этаж. Очевидно, дом стоит на склоне спускающегося террасами холма; наверняка в доме есть и третий, и четвертый этажи. Такая планировка характерна для киевских предместий. Высовываюсь больше и действительно вижу внизу небольшой овраг.

Ложусь. Я снял только пиджак и ботинки. Уже собираясь гасить свечу, я замечаю, что хозяин не вернул мне коробок спичек. Позвать его, потому что спички мне могут понадобиться? Это неудобно: Сиренко и его дочь, должно быть, уже разделись. Я остаюсь лежать при горящей свече. Она сгорела на три четверти и сама погаснет, когда я засну.

Не спится. Чужая кровать, незнакомый дом… Я встаю, обхожу комнату. Вдруг мне в голову приходит мысль нажать на ручку двери… Что такое?.. Дверь не открывается, она заперта снаружи. Меня охватывает тревога. Ловушки нередко начинаются с этого, а заканчиваются убийством. Все мое сегодняшнее приключение представляется мне сейчас очень странным: одинокая девушка на киевской улице, долгий путь, стоящий в стороне дом, запертая дверь…

Может быть, я ошибаюсь? Возможно, хозяева сами боятся полностью доверять незнакомому человеку и заперли меня для своей безопасности? Огонек свечи поднимается: вот она догорает, и теперь остался лишь фитиль в лужице воска на блюдце. Сейчас и он погаснет… Что делать? Позвать Сиренко и попросить новую свечу? Но если у него в отношении меня дурные намерения, то он осуществит их не откладывая. Позвать на помощь? Хозяин дома услышит мои крики первым.

В этот момент огонь, дрогнув, гаснет. Я оказываюсь в темноте. Постепенно мои глаза привыкают к ней. К счастью, она не полная: лунный свет очерчивает контуры предметов мебели. Я пытаюсь взять себя в руки. Что делать? Выломать дверь? Безумие. Возвращаюсь к окну. До земли метров пятнадцать, если не больше. На стене никакого выступа. Прыгать? Рисковать сломать ногу и остаться беспомощным в этом глухом уголке? Тоже безумие. Нет, надо оставаться в комнате и дожидаться рассвета, прислушиваясь к каждому шороху и держась начеку. К сожалению, при мне нет никакого оружия.

Но хотя бы в этой комнате я один? Здесь точно никого больше нет? На цыпочках, на ощупь, стараясь ни на что не натолкнуться, я обшариваю самые темные места, занавески. Присев на корточки, просовываю руку под кровать… Ай! Я вздрагиваю и отпрыгиваю назад: там лежит человек.

Некоторое время я выжидаю, все органы чувств у меня напряжены. Я одновременно страшусь приступа (как вы помните, у меня больное сердце), боюсь, что человек вылезет из своего укрытия, и опасаюсь, что он там останется… Наконец, не в силах дольше сдерживаться, говорю ему тихим голосом, чтобы не встревожить остальных:

– Вылезайте! Вылезайте же!..

Человек не шевелится. Я приближаюсь к кровати, пинаю его ногой – никакой реакции; я наклоняюсь, хватаю его за одежду и вытаскиваю. Он никак не реагирует. Наклоняюсь и вижу: он мертв.

Слабый свет не позволяет мне определить, отчего умер этот человек. Обнаружение трупа ничего не объясняет, не решает ситуацию, в которой я оказался, не снимает моего страха перед хозяевами. Я думаю, что они явятся, считая, что я сплю и поэтому нахожусь в их власти… И вдруг меня осеняет. Придуманная мной хитрость мрачна и отвратительна, но выбирать не приходится!

Я снимаю с мертвеца пиджак и надеваю на себя, а на него натягиваю свой. Содержимое карманов я оставил в неприкосновенности, поскольку хозяева наверняка интересуются именно им. В карманы брюк мертвого я перекладываю мелочь, взятую из своих карманов. Затем поднимаю тело и укладываю на кровать в позе спящего. После чего забираюсь под кровать и замираю, как покойник.

Проходит время. Можете себе представить, что я чувствую, в каком состоянии нахожусь. Даже на часы посмотреть нельзя, потому что они на трупе. Наконец какой-то шорох у двери… Поворачивается ключ. Я догадываюсь, что дверь открывается. Шепот:

– Не зажигай свет… Давай быстрей…

Похоже, говорит девушка. Мне кажется, она остается в коридоре. Еле слышный звук осторожных шагов приближается к кровати, ко мне. Я в буквальном смысле слова затаиваю дыхание. И вдруг надо мной резкий толчок, слабый шум, смягченный кроватью удар.

– Ну вот, – слышится шепот. – Теперь хорошо. Ничего не трогай… Вернемся позже…

Человек выходит. Дверь тихонько закрывается, но ключ в замке не поворачивается. Снова все тихо. Обычная ночь.

Я лежу неподвижно, словно придавленный грузом этого дважды мертвеца. Не осмеливаюсь шевельнуться, ведь любое движение может стать для меня роковым, сообщив убийцам, что я жив. Ночь тянется минута за минутой, а я даже не могу подбодрить себя, взглянув на часы. Сколько я так пролежал: четверть часа, два часа, шесть? Я потерял представление о времени… Ночь никак не заканчивается.

Неужели мрак все-таки рассеивается? Или это обман моих усталых глаз? Нет, действительно начинает понемногу светлеть. Наконец-то пусть бледный, но все-таки рассвет.

Я не могу больше ждать… В любую секунду сюда могут зайти Сиренко и его дочь. Я выбираюсь из своего укрытия. Встаю на ноги. Труп по-прежнему лежит на кровати, в той позе, в какой я его оставил. Из раны торчит нож. Я наклоняюсь. Теперь, при свете, ясно, что я угадал. Возле ножа видна еще вторая рана (точнее, первая, потому что кровь на ней запеклась). Я понимаю, что беднягу вчера, а может быть, всего несколько часов назад постигла та же самая участь, которая была уготована мне; мне становится ясно, что, совершив убийство, хозяева дома опустошили карманы жертвы, но не успели избавиться от трупа; я понимаю, что этот мертвец, убитый во второй раз, спас мне жизнь.

Но я еще не выбрался из западни, в которую угодил. Подхожу к окну и хвалю себя за то, что ночью не выпрыгнул из него: сейчас, когда рассвело, видно, что я нахожусь на уровне пятого этажа; прыгнув, я бы разбился насмерть. В саду никого. Я едва подавляю безумное желание позвать на помощь, на удачу, изо всех сил. Смотрю по сторонам, высунувшись, насколько это возможно, из окна. Смотрю влево, вправо… Слава богу! За садом дорога, улица, а по ней идут рабочие. Я не решаюсь крикнуть и начинаю махать руками, стараясь привлечь к себе внимание… Только бы они меня заметили!.. Наконец они меня замечают и подходят к стене сада. Я делаю им знак молчать и, сложив руки рупором, вполголоса говорю:

– Позовите милицию! Быстрее… Меня хотят убить… Милицию!..

Они делают знаки, что поняли, и убегают.

И вот я вновь остаюсь наедине с трупом. Это самый тяжелый момент. Сейчас, так близко от спасения, я боюсь больше, чем за все время этой жуткой ночи… Прислушиваюсь… Что же будет? Они не придут!.. Я кусаю кулаки.

И вдруг в доме возникает шум, слышатся шаги, голоса… Тогда я бросаюсь к двери, колочу в нее руками и ногами, зову, кричу, вою. Я спасен.

В саду Сиренко милиция выкопает двенадцать трупов. Все были ограблены. Похоже, большинство были убиты во сне. Другие, на телах которых обнаружат многочисленные раны, видимо, защищались. Мужчину и девушку, заманивавшую жертвы в ловушку, арестовали. Не задержавшись в Киеве, где мое свидетельство в столь очевидном деле было совершенно излишним, я не знаю, какое наказание им назначил суд. Даже если они получили максимум, то это всего десять лет тюрьмы. Десять? Но они пролетарского происхождения, значит, половину им скостят сразу. При первой же октябрьской амнистии их срок сократят еще вдвое. Значит, им останется отсидеть по два с половиной года, то есть тридцать шесть месяцев. Тридцать шесть? Но когда осужденный отбыл две трети срока (две трети того, что осталось после последовательных амнистий), он имеет право ходатайствовать о досрочном освобождении; если поведение его было примерным, он это получает. То есть в целом отсидеть придется десять месяцев и три недели.

Меньше года тюрьмы за тринадцать убийств и одно покушение на убийство. Такие санкции предусматривает извращенное марксистское представление о правосудии.

Известно, что подобные перегибы были нередки. Большинство советских нововведений, в силу их внезапности и чрезмерности, выходили за рамки поставленных целей. Возьмем, например, ситуацию с браками и разводами.

Раньше, при царях, гражданской регистрации брака не существовало, законным признавался только церковный брак, однако разводы допускались и были даже совсем нередки. Условия русского церковного развода были очень суровы, но производились по взаимному согласию. Новый брак после развода допускался, разрешалось всего три брака. Четвертый в принципе считался незаконным, но в исключительных случаях, по личному решению царя в качестве главы православной церкви, выдавалось особое разрешение на четвертый брак. Более четырех раз, даже в случае вдовства, в брак вступать не дозволялось: насколько я знаю, добиться разрешения на пятый брак никому не удалось. В случае же не смерти, а исчезновения одного из супругов другому приходилось ждать семь лет, прежде чем вступить в новый брак.

При Советах брак стал заключаться простой записью в регистрационной книге, а развод производился по простой просьбе. По поводу развода моей жены с ее первым мужем я уже говорил, что если один супруг просил развода, то согласия другого не спрашивали, а просто информировали о свершившемся факте. Так что бывало, что один из двух разделенных расстоянием супругов полагал, что еще состоит в браке, тогда как в действительности был уже разведен[36]. Всякие ограничения на количество браков и разводов были отменены. Знакомый моих знакомых за один год женился более пятидесяти раз. Но когда ребенок рождался от предшествующего брака, у отца из жалованья удерживалась определенная сумма, которую работодатель был обязан выслать разведенной матери. Если детей было несколько, каждому причиталась равная сумма.

Конечно, через несколько лет разведенным мужчинам такая ситуация покажется обременительной. Но как раз в это время разрешат аборты.

В области образования советские реформы оказались позитивными для простонародного класса. Начались они с упрощения орфографии. Образованные люди были сбиты ею с толку и сожалели об утрате былой ясности в этимологии слов; но это фонетическое письмо оказалось легкодоступным для крестьян и детей.

Концерты-митинги, лекции, наконец, радио раскрепостили умы. Просвещению народа способствовал театр, успехи которого достигались усилиями режиссеров, костюмеров и актеров. Сколько раз во время гастролей я удивлялся, что в почтовых отделениях рабочий или крестьянин уже не просят меня написать адрес на письме или расписаться вместо них на квитанции. Раньше такие сцены были обычными.

Можно сказать, что неграмотных в стране не осталось. Конечно, это большое достижение, заслуживающее похвал. Также Советы решили устранить разницу между Россией и Европой в календаре. Они отменили старый стиль и приняли григорианский календарь, используемый в остальных европейских странах[37].

Позднее Советы станут отправлять многих молодых людей из пролетарских семей для продолжения образования за границу. Но эта инициатива обернется против них. Некоторые из этих молодых людей, познакомившись с условиями жизни и работы на Западе, откажутся возвращаться в Россию. Те же, кто вернутся после более или менее продолжительного пребывания за границей, возвратятся совсем другими людьми. Коммунисты первого поколения будут говорить, что не узнают их, и объявят предательством их пристрастие к комфорту, к европейским модам и западным танцам. Даже молодые крестьяне, попав в города, затем не хотят возвращаться к себе в деревню. И тех и других порой станут исключать из партии за буржуазные наклонности.

Но рядом с просвещающейся пролетарской молодежью живет молодежь дворянского и буржуазного происхождения, которая испытывает большие трудности в том, чтобы хотя бы поддерживать прежний уровень знаний. Государственные школы очень неохотно открывают свои двери этим нежелательным элементам; каждый год специальные комиссии просматривают списки учащихся (это называется «чисткой среди учащихся») и вычеркивают фамилии, принадлежащие бывшим дворянам или бывшим крупным промышленникам. Эти дети, чьи семьи практически разорены, могут получить лишь фрагментарное домашнее образование.

Из-за этого и из-за ухудшения высшего образования наблюдается падение уровня подготовки инженеров, архитекторов, врачей, контрастирующее с подъемом образовательного уровня прежде неграмотных слоев. Люди не хотят обращаться к молодым представителям свободных профессий, так как те ничего не знают. Новые профессора невежественны. Пациенты боятся лечиться у врача, получившего диплом после революции. Выдающиеся старые специалисты, в первую очередь хирурги, составлявшие гордость русской медицины царских времен, уходят, но на смену им не приходит новое поколение.

Но разве только в простом народе проявляется искажение принципов революции? Если бы это было и так, то никого нельзя было бы в этом винить; эта фаталистически настроенная, по-овечьи покорная, тяжелая на подъем масса остается привязанной к старине с ее преимуществами и недостатками; деформации марксизма при внедрении в эту толщу совершенно неизбежны и фатальны.

Но нет: наверху, в голове, наблюдается то же самое. До общественности доходят лишь немногочисленные обрывки информации, но и они смущают.

Сразу после революции все спиртные напитки, считавшиеся слишком буржуазными для новой России, были запрещены. Но когда финансы режима начали истощаться, Советы вспомнили, что императорское правительство черпало основную часть своих доходов от государственной монополии на водку. Еще они, возможно, вспомнили, что в этой самой водке царское правительство находило великого союзника, одурманивавшего народ, создававшего химеры и отвлекавшего от действительности. Советы вновь разрешают ее продажу, причем сами же производят, как производят и все остальное. Кроме того, если частные магазины обязаны закрываться в семь часов вечера, то государственные кооперативы работают до полуночи: дополнительные доходы идут в карман государства.

В первоначальном запале организовать жизнь по-спартански власти запретили все азартные игры. Людей, застигнутых у себя дома за игрой в карты на деньги, арестовывали. Но скоро Советы понимают, что и здесь упускают источник доходов. И открывают красивые просторные игорные залы. Каждый понедельник в них устраивают концерты для заманивания клиентов. Кассиры как государственных, так и частных предприятий приходят туда проигрывать средства из касс своих предприятий. Следствием этого становятся трагедии, самоубийства. Советы при необходимости компенсируют потери госучреждениям, вместо того чтобы закрыть игорные заведения, где проигрывают крупные суммы иностранцы, а люди свободных профессий оставляют заработанные с таким трудом гонорары.

Возвращаются былые развлечения. Дорогие рестораны не пустуют. В ресторане на первом этаже гостиницы «Европейская» играют три оркестра. По субботам и воскресеньям рестораны не закрываются до трех часов утра. Швейцары, преграждая путь в шикарные заведения скромно одетым людям, восстанавливают социальную иерархию.

Позднее станут говорить, что главным образом эти заведения посещали коммунистические вожаки. Лично я никогда не видел их в тех залах, где выступал. Они предпочитали отдельные кабинеты. Туда они водили своих любовниц, вместе с которыми напивались. В общем, ничего не изменилось: шикарная жизнь, выпивка, роскошь, любовные похождения расцвели пышным цветом. Поменялись только действующие лица: вместо великих князей появились народные комиссары.

Луначарский содержит известную актрису. Она красива, элегантна, тот же типаж, к которому принадлежали любовницы аристократов былых времен. К сожалению, я не помню ее настоящей фамилии, потому что все вокруг называли ее «мадам Луначарская». Она каждый день приезжает на репетицию в бывший Александринский императорский театр в новом меховом манто: собольем, горностаевом, шиншилловом. В труппе появилась новая игра: заключать пари: «В каком манто она придет сегодня? Спорю, что в норковом». – «А я ставлю на шиншиллу». А она приезжает в манто из темного соболя, в котором еще ни разу не появлялась.

Любовниц содержат многие видные коммунисты. И редко кто не выставляет это напоказ. Возможно, это тоже примета новой власти? Тем более что и женщины-руководительницы не отстают от мужчин. Например, мадам Коллонтай, открыто содержащая мужчин. Она выбирает их из артистов.

Правда, иногда убеждения партийного функционера берут верх над тягой к наслаждениям. Один довольно видный коммунист, известный своими крайними взглядами, Гаврильченко, увлекается талантливой певицей по имени Гения Морозова. Объясняется ей в любви. Она отвечает ему «да», но оговаривает одно условие:

– Вы должны удовлетворять мои запросы, обеспечивать мне роскошь, которая мне необходима. При том положении, что вы занимаете, это будет совсем не сложно. Делайте, как тот-то или этот.

Но Гаврильченко человек честный и бескорыстный. Он верит в правоту своих идеалов. Денег у него нет, а добывать их злоупотреблениями властью он не хочет. В последний вечер, когда Морозова поет в заведении, где он так часто ей аплодировал, он на последние деньги заказывает бутылку шампанского – роскошь, которую, возможно, позволил себе единственный раз в жизни, – выпивает ее и, осушив последний бокал, стреляется на месте. Времена изменились, нравы остались прежними. После мировой войны, падения монархии, двух революций, Гражданской войны и голода Советы восстановили связь с царской Россией под знаком самоубийства, галантности и флирта.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.