Глава 18 Илиодор
Глава 18
Илиодор
«Стоял же с ними и Иуда, предатель Его».
Евангелие от Иоанна, 18:5
«Миленькие папа и мама! Илиодор с бесами подружился. Бунтует. А прежде таких монахов пороли».
Г. Е. Распутин, из телеграммы царской семье
Фигура Илиодора при всей низости его характера, заслуживает все-таки внимания. Илиодор был весьма примечательной личностью, и в истории с Распутиным сыграл не последнюю роль. Выпускник Петербургской духовной академии, входивший в круг епископа Феофана, он очень рано прославился своими проповедями.
«Этот удивительный человек, почти юноша, с нежным, красивым, женственным лицом, но с могучей волей, где бы он ни появился, сразу привлекает к себе толпы народные, — писал о нем „Почаевский листок“. — Его страстные, вдохновенные речи о Боге, о любви к царю и отечеству производят на массы глубокое впечатление и возжигают в них жажду подвига»[174].
Под «жаждой подвига» газета, несомненно, имеет в виду результат его пламенных призывов к войне. Выпускник духовной академии, молодой красавец иеромонах, любимец Феофана быстро приобретает широкую известность в народе. К нему стекаются огромные толпы. Простой народ считает его своим вождем, чуть ли не мессией. Гордость так захватила и заполнила его, что он надевал на голову белый «митрополичий» клобук и выезжал к народу на белом коне. Сам стал распространять слухи о «великих чудесах», творимых им. На Волге он объявил собравшимся, что на этом месте в три дня воздвигнет Божий храм… «Пусть каждый принесет сюда по одному кирпичу. Ведь нас здесь тысячи! — говорил он. — И из этих всенародных кирпичей мы, с Божией помощью, нашими руками воздвигнем здесь великий храм…»
Илиодор хотел сделать то, что Иисус Христос не сделал, и тем прославиться. И он действительно вдохновил народ. Несли кирпичи, везли на подводах и весь необходимый для постройки материал, закипела работа — и через три дня храм действительно был построен! Это еще больше наполнило Илиодора гордостью. Он, почти еще мальчишка, мог позволить себе трясти за ворот Столыпина и говорить грубости государю. Илиодор в своей заносчивости замахнулся очень высоко. Он проповедовал: «Предки наши говорили: „По грехам нашим послал нам Господь царя Грозного“. А я говорю: „По грехам нашим дал нам Бог царя слабого!..“ И вот что надо сделать — как подниму я всю черную Волынь мою и как приведу ее сюда, в город сей — столицу, Санкт-Петербург враг именитый, и как наведем мы здесь порядок, тогда будет, как надо»[175]. Фактически он открыто угрожал бунтом, переворотом и свержением царя.
Распутин, конечно же, столь экстремистских взглядов не разделял. Но и от дружбы с Илиодором не отказывался, надеясь, что этот молодой человек со временем образумится. Находясь однажды в гостях у Распутина в Покровском, Илиодор испытал на себе щедрость и любовь старца. Вот что впоследствии писал он сам:
«Григорий сказал, указывая мне на свою атласную сорочку:
— Эту сорочку шила мне государыня. И еще у меня сорочки, шитые ею.
Я попросил показать мне их… Жена Григория принесла несколько сорочек. Я начал рассматривать их…
— Что, на память хочешь взять? — улыбаясь, спросил Григорий.
— Можно хоть одну или две?
— Возьми три!
И он отобрал для меня три сорочки: красную, белую чесучовую и белую дорогого полотна, вышитую по воротнику и рукавам»[176].
Вот тогда Распутин и показал Илиодору одно из писем от государыни. Илиодор увидел, что у Григория есть еще несколько писем царицы. Разгоряченное воображение Сергея Труфанова, иеромонаха Илиодора, представляло ему себя как разоблачителя любовной переписки царицы с Распутиным. Это сулило не только большие деньги, но и крах Распутина, которого Илиодор к тому времени начал ненавидеть, завидуя близости старца к Семье, его популярности в народе, его успеху в столице, наконец, его дарам, которые всем были очевидны.
За несколько дней до этого, отъезжая вместе с Распутиным от перрона вокзала в Царицыне — городе, в котором власть Илиодора не имела границ, — Илиодор заметил, что толпы народа, собравшиеся провожать их в путь, глядят больше в сторону Распутина, чем в его. Даже ближайшие почитатели Илиодора бегали теперь за Григорием. Молодое, красивое, исполненное земных страстей лицо Илиодора тогда помрачнело. Произошло, по сути, то же самое, что некогда случилось с древним царем Саулом. Саул стал ревновать к успехам и популярности Давида. В Библии про это сказано так: «И восклицали игравшие женщины, говоря: Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч. И Саул сильно огорчился, и неприятно было ему это слово» (1 Цар 18:8).
Теперь Илиодору предоставлялась возможность не только свести счеты с Распутиным, но и оказаться в очередной раз героем, спасшим Россию от похотливой немецкой императрицы и развратного и двуличного злодея-мужика. И Илиодор перед возвращением в Царицын выкрал у Григория письма. Но каково же было разочарование иеромонаха, когда, усевшись в отдельное купе вагона первого класса, дрожащими руками открывая заветное письмо и читая его, он увидел вместо письма любовного послание духовное.
И все же Илиодор не сдавался — да и отступать, как ему казалось, было поздно, — ведь Григорий наверняка заметил пропажу и понял, кто это сделал. Он слишком проницателен, чтобы не понять. И Илиодор начинает писать свой пасквиль против Григория, готовясь к атаке на него. А затем приглашает Григория к Гермогену на позорный суд, о котором писалось выше.
Илиодор знакомит с письмами придворного врача тибетской медицины «китайца» (на самом деле — бурята. — О.Ж.) Бадмаева. «Умный китаец» прекрасно понимал, что царица невиновна. «„Прочитав копии писем, я убедился в том, что в них не заключается никаких доказательств, что царица живет с Распутиным…“ Опытный врач, он понял, что это было лишь письмо женщины, измученной болезнью сына и ужасными предчувствиями, женщины, молившей облегчить ее страдания… При этом она пыталась писать понятно для старца — на его возвышенном, полном любви языке»[177].
Тем не менее Бадмаев, ожидая благодарности Думы и Синода, включается в игру и делает следующий шаг — передает письма газетчикам — скорее всего, богослову и журналисту Новоселову. С письмами знакомятся Гучков и Родзянко. Готовится сопроводительная статья, обвиняющая Распутина в связи с государыней. Новоселов готовит брошюру о Распутине, в которой приводит анонимную исповедь некоей госпожи Н., которую Григорий якобы изнасиловал. И вскоре об этих письмах заговорит вся Россия.
Коковцов писал в своих мемуарах: «В начале декабря или в конце ноября (1911 года. — О.Ж.) стали распространяться по городу отпечатанные на гектографе копии 4 или 5 писем — одно императрицы Александры Федоровны, остальные от великих княжен к Распутину. Все эти письма относились к 1910 или 1909 году, и содержание их и в особенности отдельные места из письма императрицы, составлявшие, в сущности, проявления мистического настроения, давали повод к самым возмутительным пересудам»[178].
Вот эти письма:
«Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает. Тогда я желаю все одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятьях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть. Куда ты улетел. А мне так тяжело, такая тоска на сердце… Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня. Скорее приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Во веки любящая тебя, Мама».
«Бесценный друг мой. Часто вспоминаю о тебе, как ты бываешь у нас и ведешь с нами беседу о Боге. Тяжело без тебя: не к кому обратиться с горем, а горя-то, горя сколько. Вот моя мука. Николай меня с ума сводит. Как только пойду в собор, в Софию и увижу его, то готова на стенку влезть, все тело трясется… Люблю его… Так бы и бросилась на него. Ты мне советовал поосторожнее поступать. Но как же поосторожнее, когда я сама с собою не могу совладать… Ездим часто к Ане. Каждый раз я думаю, не встречу ли я там тебя, мой бесценный друг; о если бы встретить там тебя скорее и попросить у тебя советов насчет Николая. Помолись за меня и благослови. Целую твои руки.
Любящая тебя Ольга».
«Дорогой и верный друг мой. Когда же ты приедешь сюда. Долго ли ты будешь сидеть в Покровском. Как поживают твои детки. Как Матреша. Мы, когда собираемся у Ани, то вспоминаем всегда всех вас. А как хотелось бы побывать нам в Покровском. Когда же настанет это время. Скорее устрой все; ты все можешь. Тебя так Бог любит. А Бог, по твоим словам, такой добрый, хороший, что непременно исполнит все, что ты задумаешь. Так скорее же навести нас. А то нам без тебя скучно, скучно. И мама болеет без тебя. А нам как тяжело на нее, больную, смотреть. О, если бы ты знал, как нам тяжело переносить мамину болезнь. Да ты знаешь, потому что ты все знаешь. Целую тебя горячо и крепко, мой милый друг. Целую твои святые руки.
До свиданья. Твоя Татьяна».
«Милый, дорогой, незабвенный мой друг. Как я соскучилась по тебе. Как скучно без тебя. Не поверишь ли, почти каждую ночь вижу тебя во сне.
Утром, как только просыпаюсь, то я беру из-под подушки евангелие, тобою мне данное, и целую его… Тогда я чувствую, что как будто тебя я целую. Я такая злая, но я хочу быть доброю и не обижать нашу милую, хорошую, добрую няню. Она такая добрая, такая хорошая, мы все ее так любим. Помолись, незабвенный друг, чтобы мне быть всегда доброю. Целую тебя. Целую твои светлые руки. Твоя навсегда, Мария».
«Милый мой друг. Когда мы тебя увидим. Аня вчера мне сказала, что ты скоро приедешь. Вот я буду радоваться. Я люблю, когда ты говоришь нам о Боге. Я люблю слушать о Боге. Мне кажется, что Бог такой добрый, такой добрый. Помолись ему, чтобы он помог маме быть здоровой. Часто вижу тебя во сне. А ты меня во сне видишь? Когда же ты приедешь? Когда ты будешь в детской нашей говорить нам о Боге? Скорее езжай, я стараюсь быть пай, как ты мне говорил. Если будешь всегда около нас, то я всегда буду пай. До свиданья. Целую тебя, а ты благослови меня. Вчера я на маленького обиделась, а потом помирились. Любящая тебя твоя Анастасия»[179].
Илиодор бросает эти письма, как бисер под ноги свиньям, в ноги толпы. И толпа с разожженным сплетнями о Распутине воображением читала самые чистые и нежные строки, что были написаны царственными ручками, и направляемая нечистыми идеологами видела грязь там, где царила удивительная чистота.
Эти письма читались всей Россией, и по стране утвердился слух, что Гришка живет с царицей, да и, возможно, с ее детьми. Воистину, народ должен был гордиться и плакать от умиления, читая строки, написанные их царицей — первой леди страны — и ее дочерьми. Еще раз народу было явлено — нечаянно, не хвастливо — удостоверение о том, что государыня — удивительной, чистой души человек. Как восплачет потом народ под тиранами, которых посадит на место ее и ее смиренного мужа! Как замучают его новые «пророки», которые придут на смену голосу совести, которым взывал к народу старец! Если бы у народа было немного более прозорливости, то все могло бы пойти иначе. Но народ в целом не мог ослушаться церковь, которая с самых высоких амвонов кричала о Григории Ефимовиче как об антихристе. Здесь было бы самое время для церкви сказать слово в защиту государыни — ведь образованные люди не могли не видеть, что в этих письмах, кроме чистых христианских чувств, ничего не было. Но они ненавидели Распутина и желали оболгать его любой ценой. И сами хотели верить этой лжи.
Святыня была брошена народу под ноги, и народ втоптал святыню в грязь пока церковь стояла в сторонке и молчала или поощряла толпу. Удивительно ли, что такая страшная духовная слепота не могла не стоить и церкви, и народу так дорого! В свете всего происшедшего вокруг Григория Ефимовича Распутина революция, гражданская война и годы террора уже не кажутся такими нежданными и случайными. Дух Каина уже вовсю носился над Россией…
Но вернемся к Илиодору, который не прекращал дышать ненавистью и угрозами: «Или предайте суду Распутина за его ужасные злодеяния, совершаемые им на религиозной почве, — кричал он с пеной у рта в Русском собрании, — или снимите с меня сан. Я не могу помириться с тем, чтобы Синод, носитель благодати Святого Духа, прикрывал „святого черта“, ругающегося над церковью Христовой»[180].
В этих словах, записанных человеком, хорошо знавшим Илиодора, явственно звучит угроза царю. В будущем он попытается, впрочем безуспешно, материализовать эти планы: загорится безумной идеей вести народный крестовый поход на Питер для свержения царя. К тому времени амбиции и злоба Илиодора разгорелись до такой степени, что он не верил ни в царя, ни в Бога. Да, этот страстный монах, морочивший народу голову проповедью о войне вместо проповеди Евангелия, стал к тому времени уже атеистом, а возможно, и богоборцем.
А. Н. Варламов пишет: «Уже в марте 1912 года (а не позднее, как писал С. Труфанов в своем пасквиле) Илиодор был готов снять с себя иноческий сан. Уже тогда у него возник замысел написать книгу, направленную против Распутина, и издать ее за границей. Прошло меньше года с того дня, когда прощенный государем царицынский монах отслужил всенощную во дворцовой церкви в Петербурге и произнес проповедь, которая произвела сильное впечатление на царскую семью, и вот этот человек уже был готов идти на дворец войной»[181].
Церковь, однако, всеми силами защищала Илиодора и одновременно громила Распутина. О. А. Платонов в своей книге «История русского народа в XX веке» уравнял Гермогена с Илиодором, называя обоих «прожженными аферистами и карьеристами» и «недостойными духовными лицами». И когда Гермоген писал, какой святой человек этот Илиодор и как он нужен церкви и государству, Григорий Распутин писал царю и царице: «Миленькие папа и мама! Илиодор с бесами подружился. Бунтует. А прежде таких монахов пороли. Цари так делали. Нонче смирите его, чтобы стража ему в зубы не смотрела. Вот бунтовщик. Григорий»[182].
Но никаких мер против Илиодора принято не было, так как за ним стояла церковь. Гермоген во всем помогал своему любимцу. Они боролись за одно дело. И против Распутина — обвиняли его в бесовстве. А в конце ноября 1912 года в Синод пришло написанное кровью послание Илиодора (Сереги Труфанова, как называл его Распутин): «Я же отрекаюсь от вашего Бога. Отрекаюсь от вашей веры. Отрекаюсь от вашей церкви. Отрекаюсь от вас как от архиереев…»[183]. Так кто же подружился с бесами?
Интересно, что задолго до этого отречения Илиодор творил то, в чем так старательно обвинял Григория: насиловал приходящих к нему паломниц. Если они смели заявить об этом, то он расправлялся с ними самосудом. Однажды он велел привязать почти что голую паломницу к лошади, и та таскала ее по монастырскому двору, пока на бедной женщине не осталось живого места. Монахам же он сказал, что она якобы хотела его совратить. На самом деле вся вина ее состояла в том, что она посмела противиться могущественному церковнику.
В декабре 1912 года с Илиодора был снят сан, и он расстригою, Сергеем Труфановым, вернулся в родную деревню. Там он повесил вместо иконы портрет некогда хулимого им Льва Толстого, которому теперь поклонялся и называл «равным Христу» старцем. Интересно, что Григорий, всегда призывавший к прощению, на этот раз призывал к наказанию зарвавшегося Труфанова.
«Ежели собаку прощать, Серегу Труханова, то он, собака, всех съест»[184], — заключил он. И опять оказался прав: Сергей Труфанов отныне будет всячески мостить дорогу к той пропасти, бездне, в которую он, наряду со многими другими, хотел подтолкнуть Россию.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.