IX Начало

IX

Начало

Это – факт: в конце 1937 года Герман Геринг избавился от всех своих заклятых врагов в государстве. Так или иначе, Рём, Эрнст, фон Шлейхер, Штрассер, фон Папен и Шахт перестали бросать на него тень…

С другой стороны, среди людей, еще решавших судьбы Третьего рейха, Геринг не имел настоящих друзей: у него были лишь временные союзники и коварные соперники. За кажущимся монолитным фасадом Третьего рейха, основанного на принципе «все против всех», не существовало коллегиального правления, тем более что после 1937 года больше не проводились заседания правительства…[195] Зато существовало несколько империй, каждая со своей вертикалью власти, руководители которых редко взаимодействовали между собой, ревниво следили друг за другом и постоянно ссорились из-за расширения сфер своей деятельности, прерогатив и определения ответственности. Конечно, их к этому толкало немыслимое дублирование административных полномочий, характерное для гитлеровской Германии. Так, вопросами внешней политики занималось Министерство иностранных дел во главе с фон Нейратом, но в его деятельность вмешивались также «чрезвычайный и полномочный посол Третьего рейха» Иоахим фон Риббентроп, начальник Управления внешней политики НСДАП Альфред Розенберг, а также Эрнст Боле, руководитель особого отдела НСДАП, «ведавшего» этническими немцами, которые проживали за границей. Не говоря уже об эмиссарах, время от времени назначавшихся фюрером. Среди них, естественно, был и Герман Геринг. Так же обстояло дело со СМИ: в принципе пресса и пропаганда были исключительной сферой деятельности Йозефа Геббельса, но параллельно работали Макс Аманн, возглавлявший Имперскую палату печати, статс-секретарь Имперского министерства народного просвещения и пропаганды Отто Дитрих и пресс-секретарь НСДАП Эрнст Ганфштенгль, ответственный за связи с иностранной прессой, а также отдел прессы Министерства иностранных дел и отдел прессы НСДАП. Что касается возглавляемого Францем Зельдте Министерства труда, его функции дублировали объединенный профсоюз работников и работодателей «Германский трудовой фронт» под руководством Роберта Лея, организация под управлением Фрица Тодта, занимавшаяся строительством наиболее важных военных объектов, в том числе оборонительных сооружений и скоростных автомагистралей, а также рейхскомиссариат по трудовому найму и распределению, возглавляемый Артуром Заукелем… Военное министерство сохраняло контроль над армией, но ему приходилось считаться с возрастающей конкуренцией со стороны военизированных формирований СС Генриха Гиммлера и полка «Герман Геринг», выведенного из состава прусской полиции и включенного в состав люфтваффе. Разведкой занимался абвер под началом вице-адмирала Канариса, но параллельно действовали разведслужба СС под руководством Рейнхарда Гейдриха, разведки Министерства иностранных дел, Военно-морского флота, Управления внешней политики НСДАП и, естественно, «Центр исследований Германа Геринга», специальная организация для контроля за телефонной и телеграфной сетью и радиосвязью Германии. Экономика была предметом постоянных стычек между министром финансов, президентом «Рейхсбанка», министром экономики и уполномоченным по выполнению четырехлетнего плана! К этому следует добавить, что за расширение сферы влияния в таких областях, как юстиция, образование, культура, связь, сельское хозяйство и здравоохранение, соперничали между собой многочисленные сатрапы. Что до обстановки в этом ужасном переплетении интересов, которое создал и поддерживал фюрер, все руководители были между собой в буквальном смысле на ножах, что, впрочем, неудивительно…

«Помимо официальных приемов в рейхсканцелярии и встреч иностранных гостей в Каринхалле, – вспоминала позже Эмма Геринг, – у нас не было постоянных связей с другими руководителями правительства». Очаровательная наивность! Пусть даже личные контакты в самом деле были редкими, но рабочие встречи случались довольно часто. И, следует сказать, проходили они без всяких обменов любезностями… Так, испытывая неприязнь к фон Нейрату, Геринг вначале поддерживал Иоахима фон Риббентропа, но потом, после того как высокомерное поведение этого ставшего послом торговца шампанским[196] фатальным образом испортило германо-британские отношения, которым премьер-министр Пруссии придавал очень большое значение, начал презирать его. Презрение переросло в ненависть, когда фон Риббентроп, вернувшись в Берлин, стал слишком явно демонстрировать претензии на пост министра иностранных дел, о котором мечтал Геринг[197]. И Геринг принялся отпускать ядовитые замечания в адрес того, кого прозвал «хвастливой обезьяной» и «первым попугаем Германии». Риббентроп со своей стороны публично обозвал Геринга «новогодней елкой», намекая, естественно, на гирлянды его наград. После этого их отношения становились все хуже и хуже…

Контакты Геринга с официальным идеологом нацистской партии Альфредом Розенбергом тоже были далеко не сердечными: Геринг считал его иллюминатом с подозрительными корнями[198], в разговоре с послом Франции он наделил Розенберга эпитетом «косноязычный» – и не упускал случая, чтобы посмеяться над «Мифом XX века», сочинением Альфреда Розенберга, которое было невозможно читать. Поскольку тот также считался серьезным претендентом на пост министра иностранных дел, Геринг принялся тайно вредить ему и в итоге добился ареста его ближайшего помощника Людеке[199]. Премьер-министр ненавидел еще и Рудольфа Гесса, а тот в свою очередь прилагал всяческие усилия, чтобы удалить со страниц партийной прессы выгодные для Геринга фотографии… Примерно такие же результаты мы получим, если возьмемся рассматривать взаимоотношения Геринга с другими партийными бонзами, такими как Лей, Штрейхер, Функ, Дарре, Фрик, Дитрих, Борман, Бломберг или адмирал Рёдер[200].

Однако при всем этом случай с Эрнстом (Пуци) Ганфштенглем особенно поражает. Мы помним, что этот виртуозный пианист и галерист, ставший при нацистском режиме пресс-секретарем НСДАП, ответственным за связи с иностранной прессой, был одним из тех очень немногих членов нацистской партии, кто оказал финансовую помощь Герингу во время его блужданий по пустыне. Но лидеры Третьего рейха не ведали о таком понятии, как «благодарность», а коррупция была их поголовным пороком. Именно поэтому Ганфштенгль позже написал: «В наших с Герингом отношениях еще сохранилось что-то от бывшей сердечности, до того дня 1935 года, когда я раскритиковал его в лицо за его манию к ограблению немецких музеев с целью украшения своих шикарных домов картинами и другими произведениями искусства». Этим и несколькими критическими высказываниями о международной политике рейха Ганфштенгль вызвал по отношению к себе все возрастающую неприязнь Геринга. И это же объясняет, почему в начале февраля 1937 года несчастный Пуци отправился на военном самолете для выполнения особого задания в Испанию, откуда он не должен был вернуться. Соответствующий приказ подписал, разумеется, Герман Геринг собственноручно[201]. Это дает повод напомнить читателю, что мы имеем дело не с эксцентричным человеком, а с уже закоренелым преступником…

Отношения Геринга с Йозефом Геббельсом к тому времени, о каком ведется рассказ, весьма усложнились: с одной стороны, Геринг знал, что Гитлер высоко ценит этого «злобного карлика» за угодничество, за хитрость, за образованность и за поразительное красноречие; с другой стороны, Геббельс был одним из наиболее желанных гостей семейства Герингов при жизни Карин, а Герман восхищался Магдой Геббельс, и это сблизило этих людей. Но вскоре все испортилось, и причины разлада оказались самые тривиальные: министр пропаганды, завидуя тому, что Геринг устраивает более шикарные приемы, чем он, побудил журналистов писать саркастические статьи о деспотичном нраве своего неудобного соперника. Он также способствовал распространению историй, в которых Геринг представал в смешном свете. Естественно, Герингу это не понравилось. К тому же, когда министр пропаганды сумел прибрать к рукам все учреждения культуры рейха, премьер-министр Пруссии смог сохранить контроль над берлинским Штадстеатром, оставшись официально его полноправным хозяином. Наконец, Геббельс, несмотря на низкий рост и хромоту, стал руководителем всего немецкого кино, что позволило ему заводить тесные связи с артистками, выстраивавшимися в очереди у киностудий. К огромному отчаянию Магды Геббельс, разумеется. Скрытностью ее благоверный не страдал, и вскоре весь Берлин знал об этих событиях. Пошли слухи о скором разводе супругов. Гитлер, желая не допустить публичного скандала, вызвал к себе Йозефа Геббельса и сурово его отчитал. Тот подобострастно пообещал исправиться, но продолжил поддерживать тайную связь с необычайно привлекательной чешской артисткой Лидой Баровой. Поскольку хитрость маленького доктора была сильнее его рабской покорности, он придумал тайный способ общаться с любовницей: зная действенность работы «Центра исследований» Геринга, Геббельс распорядился подключить свой личный телефон к телефонной линии семьи Герингов, будучи убежден в том, что эта линия не прослушивается… Он глубоко заблуждался. «Геббельс поразился, – вспоминала Эмма Геринг, – когда узнал, что наша линия прослушивается так же, как и его». Он огорчился еще больше, когда узнал, что Эмма обо всем рассказала Магде Геббельс и что Герман Геринг, симпатизировавший Магде в той же мере, в какой презирал ее неверного мужа, лично явился к фюреру и прочел ему распечатки самых фривольных разговоров между первой актрисой Праги и первым сатиром Берлина. Все это, разумеется, закончилось очередным вызовом Геббельса в рейхсканцелярию, еще более суровым разносом, категорическим запретом на развод и приказом обоим легкомысленным супругам[202] помириться – в интересах «великого рейха», разумеется. Желание фюрера было законом, но Геббельс до конца жизни не простил Герингу это вмешательство в свою личную жизнь и возненавидел его еще сильнее. Чувство это, понятное дело, было взаимным…

На первый взгляд отношения Геринга с Генрихом Гиммлером должны были бы отличаться ненавистью: разве не этот магистр «черного ордена» сменил Геринга на посту имперского руководителя гестапо? Разве не его Эмме Геринг приходилось умолять – чаще всего безрезультатно – об освобождении какой-нибудь актрисы или какого-нибудь режиссера, арестованных за то, что они евреи? Не он ли уничтожил некоторых людей, которых Геринг из личных интересов, по соображениям экономического или политического характера предпочел бы видеть живыми? Не этот ли мрачный человек жаждал стать главнокомандующим имперскими вооруженными силами, хотя на этот пост претендовал и Герман Геринг? Но все было намного сложнее, чем могло бы показаться. Геринг, который вел себя высокомерно со слабыми и раболепно с сильными, вовсе не собирался нападать на всемогущего руководителя СС, чьи люди пристально наблюдали за повседневной жизнью руководителей Третьего рейха… Так же поступал и Гиммлер: достаточно осторожный человек, он не собирался в открытую вредить наследнику Гитлера. К тому же он научился уважать службу прослушивания Геринга и не мог никуда полететь – или послать куда-нибудь своего человека, – не попросив министра авиации и командующего люфтваффе Германа Геринга предоставить в его распоряжение самолет![203] Таким образом, как в хорошо организованной банде, руководство Третьего рейха объединяли взаимные связи, которые могли при необходимости заменяться временными союзами с уже известными нам результатами, как это было во время «ночи длинных ножей». Но в конце 1937 года сложилась иная ситуация, оправдывавшая новый этап сотрудничества двух этих людей…

Никто из верхушки НСДАП не отрицал выдающихся заслуг перед национал-социалистским режимом генерала фон Бломберга. После того как получил назначение на пост военного министра в январе 1933 года, он делал все, чтобы понравиться Гитлеру – активно участвовал в милитаризации страны, сохранял благожелательный нейтралитет в ходе кровавых событий июня 1934 года, никак не отреагировав на убийство генералов Шлейхера и Бредова, заставил армию присягнуть фюреру… В чем после всего этого можно было упрекнуть очень услужливого Вернера фон Бломберга, недавно произведенного в генерал-фельдмаршалы? Да в том, что он стал очень мешать, разумеется! Потому что, говоря прямо, на его кресло зарились Геринг и Гиммлер, которым все еще было мало занимаемых должностей, власти и почестей. И они в очередной раз объединились, чтобы осуществить махинацию, которая, как и все дьявольские затеи, могла показаться чистейшей случайностью…

Судите сами: маршалу фон Бломбергу, неутешному вдовцу, возраст которого приближался к шестидесяти годам, взбрело в голову жениться на Эрне Грюн, тридцатилетней особе скромного происхождения. В конце 1937 года он рассказал о своих планах Герингу, который заверил Бломберга в своей поддержке и даже пообещал быть свидетелем на свадьбе вместе с фюрером. Свадебная церемония, как и планировалось, состоялась в середине января 1938 года… К несчастью, две недели спустя гестапо обнаружило – совершенно случайно, – что у молодой супруги генерал-фельдмаршала было очень бурное прошлое, что ее разыскивала полиция нравов семи разных городов[204] и что мать ее содержала дом терпимости. Опять-таки по счастливой случайности документы о прошлом Эрны Грюн попали в руки Геринга, который незамедлительно отнес их фюреру. Тот пришел в негодование и немедленно потребовал отставки фон Бломберга. Генерал-фельдмаршал, попав в столь затруднительное положение, без лишних слов уволился со службы.

По идее, первым кандидатом на освободившийся пост был командующий сухопутными войсками генерал Вернер фон Фрич. Но случилось так, что гестапо обнаружило некий документ 1935 года[205], весьма компрометировавший генерала: некий шантажист якобы застал фон Фрича, когда тот предавался плотской любви с мужчиной. Подобные сексуальные предпочтения вовсе не красили человека в Германии той поры[206]. Именно это и стало причиной нового взрыва возмущения в рейхсканцелярии. Фюрер занялся случаем фон Фрича лично, убедился в его виновности и затем, поддавшись нажиму со стороны Генерального штаба, согласился на рассмотрение дела в военном трибунале, председателем которого был… Герман Геринг. К несчастью для интриганов, свидетельства шантажиста оказались ненадежными, а в ходе судебных заседаний выяснилось, что все было специально подстроено[207]. Герингу пришлось свернуть процесс из опасения, что вскроются махинации гестапо… Но дело было сделано: хотя фон Фрича оправдали и признали невиновным, ему было категорически запрещено занимать любой пост в руководстве вооруженными силами[208].

Эта ювелирная работа открывала путь к желанной цели Герману Герингу, который уже видел себя военным министром или по меньшей мере главнокомандующим имперскими вооруженными силами. Начав с отправки Боденшаца, а затем фон Белова в рейхсканцелярию для прощупывания почвы, он потом сам открылся Гитлеру. Но фюрер категорически ему отказал! Не потому ли, что полагал, что у Геринга и так достаточно работы с люфтваффе и с реализацией четырехлетнего плана?

Возможно, Гитлер не хотел настолько расширять полномочия своего верного помощника и возможного преемника? А может быть, он отказал, потому что был очень невысокого мнения об организаторских способностях своего верного паладина?[209] А возможно, причина была в том, что Гитлер намеревался ликвидировать должность военного министра[210], сконцентрировать всю власть над вооруженными силами в своих руках и руководить ими посредством Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) во главе с Вильгельмом Кейтелем, бывшим заместителем фон Бломберга. О Кейтеле злые языки говорили, что «он ничем не выделяется, потому что выделиться ему нечем». А другие не без оснований утверждали, что он «всего лишь инструмент в руках Гитлера». Наконец командование сухопутными войсками было поручено армейскому генералу Вальтеру фон Браухичу, опытному офицеру, который, однако, не отличался независимостью суждений.

Было бы ошибкой полагать, что Адольф Гитлер ничего не знал про тайный сговор Гиммлера и Геринга: как и в деле с Рёмом, ему было все известно с самого начала, а возможно, он сам дергал за ниточки из-за кулис. Ведь фюрер имел свои резоны отделаться от Фрича и Бломберга. Те оба не состояли в НСДАП, были недовольны ростом влияния СС как «параллельной» вооруженной силы и высказывали критические замечания по поводу ремилитаризации Рейнской области и вмешательства в гражданскую войну в Испании. По мнению Гитлера, намеревавшегося постепенно насадить в армии нацистскую идеологию, чтобы сделать ее орудием будущих завоеваний, консервативно настроенные офицеры старой закалки, такие как Бломберг и Фрич, не соответствовали уже современным задачам. Поэтому надо было вынудить их уйти со своих постов, не вызывая недовольства армейской среды… Два скандала сразу, случившиеся в начале 1938 года, способствовали урегулированию вопроса: военные на отставки никак не отреагировали, Фрич и Бломберг тихо ушли, а Гитлер без труда сумел распространить свою власть на вермахт. Заодно он сменил и руководителя Министерства иностранных дел: фон Нейрат уступил кресло очень услужливому фон Риббентропу. Это стало еще одним знаком укрепления единоличной власти фюрера, а также новой пощечиной Герингу, который желал занять и этот пост. Несмотря на все это, интриган получил очень дорогой его сердцу знак утешения – звание маршала и соответствующий атрибут в виде усыпанного бриллиантами жезла.

Чтобы стала ясна предыстория, надо перенестись в 5 ноября 1937 года: в этот день фюрер собрал в рейхсканцелярии фон Бломберга, фон Фрича, Геринга, Рёдера и фон Нейрата. Якобы для того, чтобы обсудить вопросы снабжения вооруженных сил сырьевыми ресурсами, но на самом деле – для того, чтобы «разъяснить присутствующим господам свои основные идеи о возможном развитии и необходимости внешнеполитического положения» Германии. Гитлер говорил более трех часов, и его военный адъютант, полковник Фридрих Хоссбах, протоколировал все сказанное почти дословно. Начал фюрер с проблемы жизненного пространства: он сказал, что «будущее Германии зависит исключительно от решения проблемы недостатка пространства», и прибавил: «Если на первый план ставить вопросы нашего продовольственного обеспечения, то необходимое пространство можно искать только в Европе». Но Англия и Франция, две враждебно настроенные державы, противятся этому, продолжал Гитлер, так что «для решения германского вопроса возможен только путь насилия, хотя он никогда не бывает лишен риска». Но Гитлер не боится рисковать, он готов пойти на применение силы, следует ответить лишь на два вопроса: «когда?» и «как?».

Сначала он разбирает фактор времени и в качестве решающего исторического рубежа называет период 1943–1945 годов. До этого времени оснащение сухопутных войск, военно-морского флота и авиации, как и подготовка офицерского корпуса, практически завершится. После этого, по его мнению, можно ожидать лишь того, что условия изменятся не в пользу Германии: ее вооружение устареет, резервы начнут истощаться и вообще наступит «момент ослабления режима». И значит, разрешение проблемы жизненного пространства должно начаться не позднее 1943–1945 годов, а по возможности раньше.

Далее Гитлер обрисовал такой вариант: если глубокие «социальные столкновения» ослабят Францию, то ее армия не сможет выступить против Германии и «наступит благоприятный момент действий против Чехии». Потом рассмотрел другой вариант: если Франция будет втянута в военный конфликт с третьей страной, например с Италией, в этом случае «наша первая цель – одновременно захватить Чехию и Австрию. Тогда Польша будет нейтрализована». Кроме того, продолжал фюрер, «с большой вероятностью Англия, а возможно, и Франция уже втихую списали Чехию со счетов и примирились с тем, что в один прекрасный день Германия разделается с этим вопросом. Трудности имперского характера и перспектива быть вовлеченной в длительную европейскую войну будут определять неучастие Англии в войне против Германии. А позиция Англии, несомненно, окажет влияние на Францию». Но в любом случае «придется, естественно, обеспечить наш западный фланг во время нападения на Чехословакию и Австрию».

Вот что сказал Гитлер… Бломберг, Фрич и Нейрат, впервые услышав подобные речи, принялись поочередно высказывать серьезные возражения. Именно это и объясняет их смещение с постов три месяца спустя после данного собрания. А для Геринга слова Гитлера откровением не стали: он знал, что перевооружение авиации предусматривает подготовку к большой войне. Предполагалось, что к началу 1938 года в составе люфтваффе будут тридцать эскадр бомбардировщиков, шесть эскадр самолетов «Юнкерс-87» («Штука») и двенадцать эскадр истребителей[211]. И чтобы достичь этой задачи, уже были совершены чудеса. Особенно постарался Генрих Коппенберг: этот инженер внедрил на заводах фирмы «Юнкерс» перенятую в США технологию конвейерной сборки самолетов. А поскольку требования к количеству никоим образом не вредили качеству, последние произведенные образцы отличались высокими летно-техническими и боевыми характеристиками: так «Мессершмитт BF 109» (Ме-109), летавший с максимальной скоростью 575 км/ч и оснащенный двумя 20-миллиметровыми пушками и двумя пулеметами, оказался самым скоростным и наиболее мощно вооруженным истребителем своего времени. Средний бомбардировщик «Юнкерс-88», который мог также использоваться как ночной истребитель-перехватчик и осуществлять авиационную разведку, еще находился на стадии испытаний. Но вскоре этот самолет стал одним из основных бомбардировщиков люфтваффе вместе с «Хейнкелем-111» и «Дорнье-17», менее скоростными машинами[212], но зато хорошо освоенными[213]. Что касается пикирующего бомбардировщика «Юнкерс-87», его бомбовая нагрузка составляла почти 500 кг, и в то время он являлся практически единственным в Европе самолетом фронтовой бомбардировочной авиации. Наконец, немецкие производители уже создали три прототипа тяжелого четырехмоторного бомбардировщика с большим радиусом действия: «Юнкерс-89», «Дорнье-19» и «Мессершмитт-264». К осени 1937 года качественное превосходство немецкой авиации стало очевидно для всех.

Особенно после того, как «Мессершмитт-109» побил мировой рекорд скорости в 610 км/ч[214]. Это, естественно, стало поводом для того, чтобы Геринг получил несколько новых медалей. Но в этот раз поощрения удостоился и Эрхард Мильх.

Однако, если внимательно посмотреть за сверкающий фасад возрождавшейся немецкой военной авиации, можно отметить некоторые ее значительные слабости. Самая главная из них – упорная взаимная неприязнь рейхсминистра авиации Германа Геринга и министерского статс-секретаря Эрхарда Мильха. Некоторые ее проявления выглядят весьма тривиально: Мильха больше не приглашали на охоту в Каринхалл, его фамилия не значилась в списке кандидатов на получение новогодних подарков от премьер-министра. Другие оказались намного серьезнее: Геринг общался с подчиненными Мильха через его голову и вместе с генералом Удетом принимал решения о стандартизации двигателей и фюзеляжей, даже не ставя Мильха в известность об этом! И это еще не все: в марте 1937 года Геринг принял решение свернуть работы по созданию четырехмоторного бомбардировщика с большим радиусом действия, который три года назад заказал генерал Вефер. Возможно, для этого имелись вполне резонные причины технического и экономического порядка[215], но такое важное решение по столь сложному вопросу, принятое без его, главного исполнителя, участия не могло не вызвать беспокойства у Эрхарда Мильха. А Геринг дал ему такое малоубедительное объяснение: «Фюрер не задает мне вопросов о размерах моих бомбардировщиков: он интересуется их количеством».

Структурная реорганизация люфтваффе, затеянная Герингом с целью усиления своего влияния, оказалась не менее катастрофической: весной 1937 года Мильху сообщили, что теперь Министерство авиации разделяется на два отдела – «министерский», который должен возглавить он, Эрхард Мильх, и «командный», которым будет руководить генерал Штумпф, с 1 июня вступающий в должность начальника Генерального штаба Верховного командования люфтваффе. Оба отдела получали равный статус, и каждый в отдельности подчинялся министру авиации. Это было уже сужением сферы ответственности Эрхарда Мильха, но даже этого Герингу показалось мало, и в январе 1938 года он вывел из подчинения Мильха кадровую службу люфтваффе под началом фон Грейма и техническое управление, которым руководил Эрнст Удет. Статус этих отдельных отныне подразделений приравнялся к статусу министерского и командного отделов, и они тоже теперь подчинялись непосредственно Герингу. Было бы сильным преувеличением сказать, что управление люфтваффе сильно улучшилось в результате этого разделения. Тем более что после этого ни одно решение, даже самое незначительное, не могло быть принято без визы маршала. А тот теперь лишь эпизодически уделял внимание проблемам люфтваффе. Но в каждом поступке Германа Геринга сквозили зависть и бахвальство. «Он не переносил, – вспоминал Мильх, – когда Гитлер в какой-нибудь официальной речи говорил, что имена Геринга и Мильха неразрывно связаны с расцветом люфтваффе. […] “Скажу вам одну вещь, – признался он как-то мне. – Я понижаю вас в должности не потому, что вы чего-то не сделали, а потому, что вы многое сделали слишком хорошо. Партия постоянно твердит: «Все это сделал Мильх» – а я (тут он закричал) этого не выношу!” […] Когда Геринг объявил мне о реорганизации, я сказал: “Тем самым вы разрушаете люфтваффе. Кто-то должен держать в руках все рычаги управления. Если это буду не я, то руководить придется вам, а вы не сможете этого делать”. Он крикнул: “Смогу!” Я возразил: “Думаю, что нет”». Конечно же генерал Мильх давно знал, что у Геринга нет ни знаний, ни интереса, ни времени для выполнения этой задачи и что он непременно доверит работу тем своим подручным, которые раболепствовали перед тщеславным маршалом…

Действительно, у этого человека было множество других занятий, поскольку фюрер отвел ему первую роль в своей дипломатической игре: требовалось наладить хорошие отношения с Великобританией, чтобы уговорить ее согласиться с планами нацистской экспансии на Восток. Обещания могли в этом деле привести к более приемлемому результату, чем запугивание, и в этом плане уже были сделаны некоторые предварительные шаги: в начале 1937 года генералу Мильху разрешили пригласить в Германию двух вице-маршалов авиации Британии и двух офицеров разведслужбы. Они смогли посетить авиастроительные заводы компаний «Юнкерс» и «Хейнкель», побывать в расположении только что сформированных эскадрилий, увидеться с коллегами-штабистами и получить точные сведения о летно-технических характеристиках новейших немецких самолетов[216] и о программе их производства[217].

А Геринг тем временем как мог добросовестно справлялся с порученными ему фюрером политическими заданиями. В ходе встреч с бывшим военно-воздушным атташе Британии в Берлине Малкольмом Кристи[218] в феврале и июле 1937 года он обезоружил собеседника откровенностью, в прямом смысле этого слова, если верить отчету англичанина. «По мнению Геринга, – писал Кристи, – немецкий империализм должен был развиваться в два этапа. На первом этапе должна быть создана некая Срединная Европа, экономически и политически подчиненная Германии зона в Центральной Европе. Эту зону следовало занять без разжигания всеобщей войны. Австрия сама войдет в состав Третьего рейха. Судетская область и Богемия (без Словакии) будут захвачены силой, в случае если чехи не согласятся добровольно пойти на расчленение страны. Славянские государства юга Европы должны будут стать союзниками или сателлитами Германии, а Польша будет “вновь завоевана” с помощью военного или экономического давления, а возможно, того и другого одновременно. […] На втором этапе имперской экспансии в события будут вовлечены остальные державы. Геринг надеялся на то, что Великобритания предоставит Германии полную свободу действий для операций на Востоке, чтобы решить русский вопрос и найти себе “жизненное пространство”. Советская Россия должна быть разгромлена. “Жизненное экономическое пространство, – сказал он, – должно быть одновременно и политическим жизненным пространством”. На Западе при поддержке Италии Франция будет низведена до положения второстепенной державы, а Великобритания будет исключена из участия в жизни континента. […] Он особо подчеркнул, что Великобритания, если не даст Германии свободу действий, станет главным врагом Германии».

Это походило на запугивание, однако Геринг практиковал и другие методы: в ноябре того же года он пригласил в Каринхалл лорда Галифакса после довольно бурного его разговора с Гитлером[219], и переводчик Пауль Шмидт восхитился дипломатической ловкости Германа Геринга. «Он затронул те же самые вопросы, что и Гитлер, – отметил Шмидт, – но с неизмеримо большей дипломатичностью. Он оставался спокойным даже в вопросе об Австрии и обсуждал все темы так, словно решения, которые ищет Германия, неизбежны и неоспоримы. “Мы ни при каких обстоятельствах не станем применять силу, – сказал он примирительно, – в этом не будет никакой надобности. Все можно было бы прекрасно уладить за столом переговоров”. […] Это было глубокое внутреннее убеждение Геринга, и оно постоянно проявлялось в его разговорах с Галифаксом».

Лорд Галифакс описал хозяина поместья Каринхалл как «кинозвезду, гангстера, крупного землевладельца, премьер-министра, руководителя партии и егеря в одном лице». Но тем не менее ему понравился этот «говорящий о политике взрослый школьник в зеленом камзоле и красных сапогах», в котором он увидел «довольно привлекательную личность». Тогда Галифакс был всего лишь лордом-хранителем печати (министром юстиции), но к нему прислушивался новый премьер-министр Невилл Чемберлен. А благожелательный отчет о поездке в Германию стал, разумеется, в большей степени результатом его пребывания в Каринхалле, нежели итогом встречи с Гитлером…

Этот доклад подтолкнул Чемберлена на продолжение политики умиротворения. И посему он прислал в Берлин нового посла, сэра Невилла Гендерсона, который полностью разделял его иллюзии. Посол быстро поддался специфическому обаянию Германа Геринга. «Из всех лидеров нацизма, – позже признался сэр Невилл, – Геринг при первом приближении показался мне наиболее симпатичным человеком. […] На самом же деле это был настоящий грубый разбойник, но он имел определенные привлекательные качества. Должен сказать откровенно, что лично мне он не очень нравился». Что тут добавить? Только то, что все это оказало определенное влияние на последовавшие вскоре важные события.

Разумеется, Францию тоже затронула эта разносторонняя кампания уговоров и запугиваний. Одной из главных целей ее стал капитан Поль Штелен, только что назначенный на должность военно-воздушного атташе в Берлине. Этот двадцатисемилетний уроженец Эльзас-Лотарингии, красивый собой и прекрасно говоривший на немецком языке, с 1936 года получил особую привилегию тесно общаться с руководителями немецкой авиации, начиная с директора технического управления люфтваффе. «Эрнст Удет подружился со мной, – вспоминал Штелен. – Мне случалось часто заходить к нему в его холостяцкую квартиру, где бар занимал особое место и располагал к откровенности». Среди его знакомых был также генерал Боденшац, военный адъютант рейхсминистра авиации. «Мои отношения с этим важным лицом национал-социалистского режима […] всегда удивляли тех, кто об этом узнавал, – писал Штелен. – Существовавшая между нами огромная разница в возрасте, в звании и в должности, действительно, не могла объяснить эти отношения. […] Не подлежало сомнению, что в основе наших встреч с этим прямым немецким генералом, живым, деятельным, сердечным, порядочным и глубоко преданным Герингу, лежало внезапно родившееся и искреннее чувство дружеского расположения ко мне, молодому офицеру. В течение года с лишним Боденшац говорил со мной только о люфтваффе, о людях военной авиации, о ее развитии, о подготовке летчиков, о тактике, о той мощи, какую авиация должна была вскоре приобрести, о привилегированном положении авиации в системе вооруженных сил Германии».

Все это хорошо, но дружба тут вовсе ни при чем, поскольку в окружении Германа Геринга не принято было давать волю чувствам. Разве что, разумеется, ради пользы для «великого немецкого рейха»… Кстати, этому молодой капитан Штелен не переставал удивляться, тем более что весной 1937 года на одном из посольских приемов случай дал ему возможность познакомиться с родной сестрой Геринга, Ольгой Ригль. Случай действительно много решает, и это знакомство переросло в нежную дружбу, которая позволила молодому офицеру войти в тесный круг семейства Герингов. Совершенно естественно, это позволило ему встретиться со вторым лицом Третьего рейха в неофициальной домашней обстановке. Позже Штелен рассказывал: «Геринг пожал мне руку так сердечно, словно мое появление доставило ему особую радость. И действительно, он говорил со мной по-свойски, интересовался, чем я занимаюсь, как меня принимали в подразделениях люфтваффе, расспрашивал о моих поездках в Париж. “Мне известно, что время от времени вы встречаетесь с Боденшацем и Удетом. Это меня очень радует”, – заметил он. Потом заговорил и про нашу авиацию: “Наше преимущество перед вами состоит в том, что мы вынуждены были все начинать с нуля. Я брал к себе на службу только людей энергичных, имевших воображение и современные взгляды, способных сделать нечто новое, использовать самолеты так, как это следует делать в 1937 году. Я прогнал всех, кто вспоминал о прошлом, про 1918 год, тех людей, каких еще можно найти у вас, во всяком случае, если судить по вашей прессе. […] Между тем, что делаю я, и тем, что вы сейчас имеете, вскоре не будет ничего общего, если, конечно, вы не смените ваших руководителей. Поезжайте на аэродромы, понаблюдайте, как тренируются пилоты, посетите заводы, я от вас ничего не скрываю, и тогда у вас появится более конкретное представление о мощи нашего оружия”». Капитан Штелен именно так и поступил: то, что он увидел, произвело на него сильнейшее впечатление. А после этого направил своим начальникам соответствующие доклады, на что и рассчитывал Герман Геринг…

Что касается Италии, ее больше не требовалось запугивать: Италию надо было уговорить. Потому что война в Эфиопии и участие в войне в Испании окончательно вычеркнули Италию из списка западных союзников и очень сблизили Рим и Берлин. Оставалось лишь обольстить Муссолини, так чтобы он прочно закрепился на немецкой орбите. Именно с этой целью дуче и его свиту пригласили в Германию в сентябре 1937 года и устроили им пышную встречу. Муссолини продемонстрировали огромный промышленный потенциал рейха, самое современное вооружение. Перед ним маршировали солдаты армии и СС, его приветствовали многочисленные толпы восторженных людей. Естественно, ему понравился Каринхалл. Не меньше, чем убедительное красноречие хозяина имения, дуче пришлась по душе скромная супруга Геринга[220]. Особенно же впечатлило Муссолини постоянное присутствие дежурного львенка. Во всяком случае, нацистам удалось достичь поставленной цели: на Олимпийском стадионе в Берлине вождь итальянских фашистов, подталкиваемый к этому своим окружением, заключил новый альянс и объявил о «все более тесном сближении двух народов». Он также провозгласил, что «Германия и Италия самые великие и самые демократичные страны мира».

Успех этого визита был чрезвычайно важен для Гитлера, особенно в связи с тем, что благожелательный нейтралитет Италии требовался Германии для успешного проведения давно запланированной акции – аннексии Австрии. Стоит признать, что с лета 1937 года развитие событий весьма этому благоприятствовало: Францию парализовали постоянные политические кризисы, «чистка кадров Красной армии» явно исключала всякое военное вмешательство СССР в дела Восточной Европы[221]. Италия Муссолини с 1934 года стала дружественной державой. Соединенные Штаты продолжали убаюкивать себя пацифистскими мечтаниями. Япония превратилась в ценного союзника после заключения Антикоминтерновского пакта. Новый премьер-министр Великобритании Чемберлен был готов пойти на уступки, чтобы купить мир, а его новый посол в Берлине, Гендерсон, сказал Герингу в начале июля, что он «вовсе не против того, что Гитлер заберет свою Австрию». В Вене после подписания за год до этого австро-немецкого соглашения канцлеру Курту фон Шушнигу пришлось включить в состав своего правительства людей, благожелательно расположенных к нацистам, из-за чего у него осталось мало шансов для маневра. Гитлер, обладавший хорошо развитым хищническим инстинктом, почуял, что настала пора действовать, хотя долгое время не мог определить, какие для этого нужно использовать средства. Но тут ясно было по меньшей мере одно: Герман Геринг, используя свое происхождение, свои семейные связи[222], свои убеждения, свое влияние, свое честолюбие, свою неуемную тягу к действию и доверие со стороны фюрера, опять оказался в самом центре событий, связанных с присоединением Австрии…

Несколько месяцев премьер-министр готовил почву: в Берлине, в Каринхалле, в Роминтене, в Нюрнберге и в Мюнхене он не уставал повторять своим иностранным гостям: Австрия должна быть присоединена к Германии, потому что она сама этого желает, потому что такова ее судьба, потому что подавляющее число ее граждан имеют немецкие корни, потому что это является главной задачей великого рейха Гитлера и потому что никто не способен этому противостоять. Эти тезисы в различных вариантах слышали поочередно послы Франции, Великобритании, США, Польши, Чехословакии, Италии и Австрии. А также английский лорд-хранитель печати, наследный принц Швеции, царь Болгарии и премьер-министр Канады[223]. Гвидо Шмидту, министру иностранных дел Австрии, когда пригласил его в свое поместье, Геринг настоятельно рекомендовал обратить внимание на выполненную «под старину» фреску, на которой Германия и Австрия составляли единое государство, а затем прибавил: «Это – прекрасная карта, и мне не хотелось бы ее изменять. Тем более что я распорядился нарисовать ее с учетом вполне ожидаемого поворота событий». Во время посещения Каринхалла в сентябре Муссолини тоже пришлось уделить внимание этой карте…

В некотором смысле именно канцлер Шушниг запустил часовой механизм адской бомбы: в надежде добиться ослабления экономического и политического давления со стороны Германии, он 12 февраля 1938 года приехал в Берхтесгаден для встречи с Гитлером. Фюрер в течение двух часов высказывал ему оскорбления и угрожал, а потом предъявил следующие требования: освободить из заключения австрийских нацистов; назначить их лидера Зейс-Инкварта министром внутренних дел, главой полиции и службы безопасности; включить австрийскую НСДАП в правительственную коалицию «Отечественный фронт». В заключение Гитлер сказал, что в случае отказа Австрию ждет военная интервенция… Шушниг сдался, и Гитлер дал семь дней на утверждение соглашения президентом Микласом и его правительством. Шестнадцатого февраля действительно была объявлена амнистия австрийским членам НСДАП, а Зейс-Инкварт стал министром внутренних дел. Но канцлер Шушниг, вынужденный проводить политику, которая ему не нравилась, совершил новую ошибку: вечером 9 марта он объявил о проведении в ближайшее воскресенье, 13 марта, плебисцита по вопросу о независимости Австрии, в ходе которого австрийскому народу предстоит ответить на единственный вопрос: желает ли он иметь «свободную и немецкую, независимую и социальную, христианскую и собственную Австрию?».

Это стало поводом, который так долго искал Гитлер. И 10 марта фюрер приказал войскам быть готовым в течение сорока восьми часов перейти австрийскую границу. Одновременно он поручил принцу Филиппу Гессенскому передать его личное послание Муссолини[224], в котором объяснял дуче свои намерения. Утром 11 марта Вена получила новый ультиматум Гитлера: немедленно отменить плебисцит. Шушниг снова уступил, но было уже слишком поздно, потому что Герман Геринг, воспользовавшись отсутствием Риббентропа[225], взялся сам контролировать переговоры из Берлина. Силы вторжения уже сконцентрировались вдоль границы, а свежеиспеченный маршал авиации, став рупором воли фюрера, принялся направлять работникам немецкого посольства в Вене и всем про-германски настроенным австрийским министрам множество малопонятных и даже противоречивых инструкций того, как заменить законное австрийское правительство нацистской администрацией во главе с Зейс-Инквартом. Эта администрация должна была попросить «помощи» немецкой армии для восстановления порядка в стране. Позже Герман Геринг хвалился тем, что лично организовал аншлюс по телефону. И стенограмма переговоров между Берлином и Веной, которые велись во второй половине дня 11 марта 1938 года, в общем-то подтверждает его слова.

17 часов

Домбровски (посольство Германии): Зейс-Инкварт разговаривал в австрийской канцелярии до 14 часов 30 минут, но он не может распустить правительство до 17 часов 30 минут, потому что это невозможно технически.

Геринг: До 19 часов 30 минут он должен сформировать свое правительство и принять некоторые меры… Я хочу знать, что происходит. Он вам сказал, что по-прежнему является канцлером?

Домбровски: Да. Геринг: Это было вам сообщено?

Домбровски: Да. Геринг: Хорошо, продолжайте. В котором часу он может сформировать правительство?

Домбровски: Около 21 часа 18 минут.

Геринг: Кабинет должен быть сформирован не позже 19 часов 30 минут.

Домбровски: Не позже 19 часов 30 минут?

Геринг: К вам приедет Кепплер[226], чтобы проследить за этим… Надо также потребовать легализации партии[227].

Домбровски: Понял…

Геринг: Хорошо, со всеми ее формированиями, СА, СС… Правительство должно полностью состоять из национал-социалистов.

Домбровски: Хорошо, это уже тоже отрегулировано, до 19 часов 30 минут надо будет…

Геринг (перебивая его): Об этом следует доложить не позже 19 часов 30 минут, а Кепплер сообщит вам несколько фамилий для включения в состав правительства. Партия действительно уже легализована?

Домбровски: Но это… само собой разумеется.

Геринг: Со всеми ее организациями?

Домбровски: Со всеми ее организациями в стране.

Геринг: С правом ношения формы?

Домбровски: С правом ношения формы.

Геринг: Хорошо… […] Надо, чтобы у Кальтенбруннера была в распоряжении служба безопасности. […]

17 часов 20 минут

Геринг (своему шурину Францу Ульриху Хуберу): Слушай, Франц, ты возьмешь Министерство юстиции, и фюрер хочет, чтобы ты временно взял также Министерство иностранных дел. Позже тебя заменят. Правительство надо сформировать не позже 19 часов 30 минут, иначе все окажется бесполезно. Без этого события станут развиваться сами собой, будут приняты совсем другие решения…

Зейс-Инкварт: Президент принял отставку [Шушнига], но считает, что только федеральный канцлер повинен в истории с Берхтесгаденом и в ее последствиях. Поэтому он хочет назначить канцлером кого-нибудь вроде Эндера.

Геринг: Да… Ладно, слушай! Это все меняет. Президенту или кому-то другому следует сообщить, что все это полностью противоречит тому, что нам сообщили. Вы поручили Домбровски передать нам, что канцлером назначены вы… Что партия легализована, что СА и СС взяли на себя функции полиции и так далее.

Зейс-Инкварт: Нет, это не так. Я попросил президента назначить канцлером меня. Обычно на все это уходит два или три часа…

Геринг: Нет, так не пойдет! Ни в коем случае! Все уже запущено, поэтому надо немедленно сказать президенту, чтобы он назначил тебя канцлером, и утвердить правительство в таком составе, в каком было предусмотрено…

Пауза. После получения сообщения о том, что президент Миклас отказался встречаться с эмиссарами нацистов, Геринг снова звонит.

Геринг: Соедините меня с Зейсом.

(Зейс-Инкварту): Итак, запомни следующее: немедленно отправляйся с генералом Муффом[228] к президенту и скажи ему, что, если известные тебе условия не будут немедленно приняты, войска, которые уже стоят на границе или неподалеку, получат приказ сегодня же ночью начать продвижение по всему фронту, и Австрия перестанет существовать… Немедленно сообщи нам о реакции Микласа. Скажи ему, что шутки кончились… Вторжение будет остановлено и войска останутся на границе только в том случае, если мы здесь получим информацию о том, что Миклас назначил тебя федеральным канцлером… Потом обратись с призывом к национал-социалистам страны. Они теперь должны быть на улицах. И помни: я должен получить доклад не позднее 19 часов 39 минут… Если Миклас не может это понять целых четыре часа, мы заставим его понять за четыре минуты.

Зейс-Инкварт: Договорились.

18 часов 45 минут

Геринг: Ну, как все прошло?

Зейс-Инкварт: Да, гм… Президент стоит на своем. […]

Геринг: Надо все делать быстро… В противном случае тебе придется захватить власть. […]

20 часов 03 минуты

Зейс-Инкварт: Доктор Шушниг только что сообщил по радио, что правительство рейха выдвинуло ультиматум.

Геринг: Я слышал его выступление.

Зейс-Инкварт: А правительство самораспустилось…

Оно ждет прибытия войск.

Геринг: Ты его сместил?

Зейс-Инкварт: Нет, его никто не смещал, правительство само решило уйти, чтобы события развивались сами собой.

Геринг: И тебя канцлером так и не назначили? Он отказался это делать?

Зейс-Инкварт: Отказался, как и раньше. Они ждут вторжения и полагают, что, если оно состоится, исполнительная власть будет передана другим…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.