4.1. Французский образец

4.1. Французский образец

Как отмечалось выше, Франция была центром одной из трех диффузионных волн, оказывавших влияние на Россию во второй половине XVIII века. Влияние Франции основывалось на культурном, а не на военном превосходстве; в военном отношении Франция середины XVIII века отставала от Пруссии и Австрии. Однако во второй половине столетия волна военных преобразований дошла и до Франции, и здесь была предпринята решительная реформа артиллерии, связанная с именем генерала Ж.-Б. Грибоваля. Грибоваль долгое время служил в австрийской армии под началом генерал-фельдцейхмейстера князя Лихтенштейна, поэтому в своих преобразованиях он широко использовал австрийский (а также прусский и русский) опыт. Так же, как Лихтенштейн, Грибоваль свел всю артиллерию к нескольким стандартным образцам. Орудия стали отливаться цельными и потом рассверливаться, вес пушек был существенно облегчен, но главное – были усовершенствованы лафеты (которые получили железные оси и чугунные втулки колес) и механизмы наводки. Позднее, с 1800 года, французская артиллерия так же, как и австрийская, стала «ездящей».[746]

В конечном счете труды Фридриха II, Лихтенштейна, Шувалова и Грибоваля привели к тому, что составлявшие полевую артиллерию мощные 6– и 8-фунтовые орудия стали столь же подвижными, как 3-фунтовые полковые пушки. «Подвижность имела неожиданные последствия, она произвела полную революцию в употреблении артиллерии», – отмечал А. Нилус.[747] Прежде батареям полевой артиллерии редко удавалось сменить позицию на поле боя, теперь появилась возможность маневра артиллерией и сосредоточения ее на участке прорыва. Слабая полковая артиллерия стала ненужной; в случае нужды ее заменяли придаваемые полкам мощные батареи.[748] Появление мощной мобильной артиллерии привело к переменам в тактике. Новые орудия позволили увеличить дальность картечного выстрела с 200 до 300–500 метров. В то же время дальность ружейного выстрела по-прежнему составляла 200–220 метров; таким образом, картечь новых орудий поражала пехотинцев прежде, чем те успевали выстрелить. Сила артиллерийского огня в 6 – 10 раз превосходила силу огня пехотных линий. Это в значительной мере обесценило значение ружейного огня и той «прусской муштры», с помощью которой достигалась скорострельность.[749]

На смену линейной тактике шла тактика рассыпного строя и колонн. Рассыпной строй, заменивший прежнюю линию, был менее уязвим для картечи, и солдаты могли стрелять не торопясь, прицельно. Для того чтобы сделать стрельбу более прицельной, приклад ружья стали вытачивать изогнутым, как у охотничьих ружей. Кроме того, некоторые солдаты («егеря») были вооружены нарезными ружьями, «штуцерами». Штуцер стрелял на 700 метров, но его было трудно заряжать, поэтому скорострельность составляла всего лишь один выстрел в 4–5 минут.[750]

Главным элементом новой тактики была колонна – боевой порядок, созданный французской революцией. Его появление было связано с глубокими преобразованиями социального строя Франции и с введением всеобщей воинской повинности. До революции французская армия была в основном наемной, и (поскольку наемники обходились дорого) ее численность составляла лишь 172 тыс. солдат – меньше, чем в Австрии и Пруссии, армии которых пополнялись посредством рекрутирования. Когда в 1792 году Австрия и Пруссия объявили войну французскому революционному правительству, оно было вынуждено мобилизовать все силы страны и пошло на беспрецедентный шаг, введя всеобщую воинскую повинность. Если рекрутские наборы давали одного солдата с 10 или 20 дворов, то всеобщая повинность ставила под ружье всех молодых мужчин, и один лишь набор 1793 года дал 450 тыс. рекрутов. В 1794 году численность французской армии достигла одного миллиона солдат! Эту армию необходимо было снарядить и вооружить, и якобинская диктатура превратила страну в огромный военный лагерь, живущий по законам регулируемой экономики. Все зерно, кроме небольшого «семейного запаса», подлежало сдаче в государственные хранилища, рыночная торговля прекращалась. Население городов снабжалось из государственных амбаров по карточкам. Была введена система принудительного труда по фиксированным расценкам; за один год было построено 39 оружейных заводов, производство чугунных пушек увеличилось с 900 до 12 тыс., производство бронзовых пушек – до 7 тыс. Во Франции, как в России при Петре I, пушки отливали из снятых с церквей колоколов.[751]

С точки зрения теории военной революции, это был пример до крайности милитаризованной военно-бюрократической диктатуры «революционного правительства». Военным министром этого правительства был Лазар Карно – знаменитый военный инженер и создатель тактики колонн. Имея огромную, но плохо вооруженную и обученную армию, Карно предложил стоить атакующие войска колонной и бросать их в штыковую атаку – без единого выстрела. Передние ряды колонны погибали под вражеским огнем, но, шагая по трупам, колонна в конечном счете прорывала тонкую стрелковую линию противника и одерживала победу. Таким образом, новая тактика представляла собой сочетание стрелковых цепей в первом эшелоне и глубоких колонн во втором эшелоне. Переброшенная к намеченному месту прорыва артиллерия должна была подавить батареи противника и ослабить его пехоту, стрелки прицельно выбивали офицеров, знаменосцев и артиллеристов; затем подтянутые из глубины колонны одна за другой устремлялись в штыковую атаку, пробивая линию противника своей массой. Позднее приемы боя были усовершенствованы и за стрелками иногда появлялись три шеренги пехоты, как в старой линейной тактике. Колонны двигались за этими шеренгами, выбирая место для атаки.[752]

Французская армия обладала двумя особенностями, отчасти обусловленными ее массовым характером. Эта армия состояла в основном из свободных крестьян, которые не стали бы терпеть палку в руках капрала, – поэтому в армии Наполеона не было палочных наказаний. Храбрость солдат возбуждали орденами и медалями, награждения сопровождались прибавкой жалования, возможностью стать сержантом, офицером и даже маршалом; некоторые наполеоновские солдаты действительно носили маршальский жезл в солдатском ранце. Другая особенность французской армии состояла в отсутствии обоза. Снабжать армию столь колоссальных размеров в те времена можно было лишь с помощью этатистской военной диктатуры. Когда якобинский военный режим рухнул в термидоре 1794 года, армия осталась без продовольственного снабжения, и Карно приказал ей довольствоваться реквизициями, то есть грабежом завоеванных стран. Лишь в 1807 году Наполеон отчасти восстановил обоз, но и после этого императорская армия жила в значительной степени реквизициями. В условиях войны эти реквизиции были бесконтрольными и постоянно переходили в мародерство; солдаты (часто поощряемые генералами) беспощадно грабили население. Возможность грабежа была еще одним стимулом для французских солдат – они знали, что победа может принести им не только славу, но и богатство.[753]

Тактика колонн была фундаментальным открытием, она стала новым всепобеждающим оружием французской армии – и именно этому оружию был обязан своей славой Наполеон Бонапарт. В соответствии с теорией новый этап военной революции привел к формированию нового военно-бюрократического государства. Империя Наполеона была современным образцом «регулярного государства», в котором абсолютизм (под действием революционной традиции) был закамуфлирован конституцией, предусматривавшей существование Государственного совета и двух законодательных палат. В действительности все вопросы решал император: Наполеон, как Иосиф II и Петр I, работал круглые сутки и вместе со своими министрами отдавал тысячи распоряжений. Символом его регулирующей деятельности стал «Кодекс Наполеона», который провозглашал равенство всех граждан перед законом и уничтожение сословных привилегий. В своей экономической политике Наполеон следовал заветам Кольбера и теории меркантилизма; национальная промышленность была защищена высокими таможенными пошлинами, но при этом деятельность предпринимателей регламентировалась: правительство прежде всего старалось обеспечить заработок рабочим.[754] После падения Наполеона современники вспоминали о его правлении как о «золотом веке» всеобщей занятости, высоких заработков и дешевого хлеба. Внешние атрибуты новой империи представляли собой смешение черт военного государства и старой ренессансной Франции: Наполеон, как Карл XII и Петр I, ходил в солдатском мундире, он заставлял своих чиновников носить униформу, но его двор в Фонтенбло своей роскошью затмевал Версаль.[755]

Как обычно, волна французских завоеваний вызвала диффузионную волну заимствования французских инноваций. Сражавшиеся в линиях русские были разгромлены при Аустерлице, а пруссаки – в двойном сражении при Йене и Ауэрштедте. Разгромленная Пруссия сразу же приняла тактику колонн, ввела у себя всеобщую воинскую повинность, открыла доступ в офицеры недворянам и практически запретила телесные наказания. Более того, прусский король Фридрих Вильгельм III обещал своему народу ввести конституцию, но забыл о своем обещании после поражения Наполеона.[756] Наиболее важной реформой, проведенной под влиянием Франции, было освобождение крестьян. 22 июля 1807 года Наполеон подписал конституцию новой Польши («герцогства Варшавского») первый параграф которой гласил: «Крепостничество упраздняется. Все граждане равны перед законом».[757] «Отмена крепостничества, – признавал прусский король, – стала в результате действия соседних правительств делом чрезвычайной необходимости». В октябре 1807 года правительство Пруссии объявило об освобождении крепостных.[758]

Таким образом, Россия оказалась перед фронтом новой диффузионной волны. Компонентами этой новой волны были мобильная артиллерия, тактика колонн, всеобщая воинская повинность, а в политической сфере – конституционализм, подобный французскому, и равенство граждан перед законом – то, что тогда называлось «свободой». Лозунг «Свобода, равенство и братство», написанный на знаменах французских армий, не мог оставить равнодушным население тех стран, где народ страдал от сословных привилегий и крепостного права. Французская армия при поддержке народов уничтожила сословные привилегии и насадила конституционный строй почти во всех государствах Западной Европы. «Самое могучее оружие, которым пользовались до сих пор французы, – писал Александр I в 1804 году, – это общее убеждение, что их дело есть дело свободы и счастия народов».[759] Однако после французских побед часто наступало разочарование: система грабежей и реквизиций восстанавливала народы против завоевателей, и навстречу диффузионной волне поднималась волна традиционалистской реакции. Именно традиционалистская реакция привела к грандиозному восстанию против Наполеона в Испании, а затем – к подъему немецкого национализма и к битве при Лейпциге.