Искусство наслаждения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Искусство наслаждения

Европейцы нередко связывают свои знания о восточной эротологии в первую очередь с Индией, и это не случайно: «наука страсти нежной» с древнейших времен обладала там высоким статусом, а любовные представления индийцев подробнейшим образом запечатлены не только во многих литературных жанрах и видах изобразительного искусства, но и в специальных трактатах.

Один из самых известных среди них, «Камасутра», был создан в Индии еще в первые века нашей эры мудрецом по имени Ватсьяяна. Он видел себя последним звеном, сохранившим первоначальное учение, некогда преподанное богом Праджапати и содержащее собрание предписаний в 100 тысяч глав, а затем поднесенное Шиве его слугой быком Нандином и постепенно сокращенное другими учителями, – так утверждался божественный авторитет «Камасутры». В соответствии с древней индуистской традицией всю сферу любовных отношений он органически вписал как неотъемлемую часть в общую совокупность правил, определяемых четырьмя главными жизненными правилами, о которых уже говорилось: дхармой, то есть праведностью и религиозными обязанностями, артхой, то есть пользой и материальными ценностями, мокшей, то есть освобождением от уз сансарного бытия, и камой. Человеку следует стремиться «к трем целям, распределяя между ними время и сочетая их так, чтобы одна не вредила другой. В детстве – приобретение знаний и другие дела артхи. В молодости – кама. В старости – дхарма и мокша».

«Камасутра» была написана для искушенных в любви горожан и советовала им никогда не отделять стремления к собственному удовольствию от чувств и желаний партнера и считаться с ними, как со своими собственными.

Для индийцев чувственное желание кама – не только плотское влечение к противоположному полу или собственное стремление к телесному наслаждению, но еще и чувствительная восприимчивость к проявлению чувств другого, способность эротического сопереживания и умение оценить глубину своего наслаждения.

Ватсьяяна, стараясь помочь мужчинам и женщинам как можно полнее реализовать себя в этой важнейшей сфере жизни, изложил в своей книге древнюю науку любви – камашастру, давая в виде кратких изречений детальные предписания и наставления в сложном и прекрасном искусстве любви.

Она адресована мужчинам и женщинам, юным и зрелым, ожидающим брака и живущим после свадьбы. В книге несколько разделов: один из них посвящен разным приемам любовной игры, другие касаются общения с разными типами женщин. Удивительно, что такая книга написана брахманом, который не только систематизировал, говоря нашими словами, способы прелюбодеяния, но и приемы обольщения чужих мужей и жен, а также досконально расписал образ жизни гетеры, умело советуя ей, как отделаться от обедневшего или опостылевшего любовника и завоевать богатого, перечислив при этом те 64 искусства, которые она должна знать, дабы в тонкостях постичь искусство наслаждения.

Помимо разнообразных искусств интимного общения, есть еще 64 вспомогательных искусства: умение петь и играть на музыкальных инструментах, танцевать, рисовать, составлять букеты, показывать фокусы, готовить разнообразную еду и напитки, делать прическу, одеваться, носить драгоценности, загадывать загадки, заниматься стихотворными забавами, знать языки, читать наизусть стихи, знать поэтические приемы, науку о воспитании, иметь представление о плотницком и о столярном деле, а также знать архитектуру и многое другое. Публичная женщина, владеющая этими искусствами, а также красотой, добронравием и другими достоинствами, «обретет название куртизанки и высокое положение в обществе», а супруга подчинит своей власти мужа, «даже если в его гареме тысяча жен». Благодаря этим наукам любая женщина «может жить счастливо и в разлуке с мужем, попав в беду, и даже в чужой стране». Словом, овладение этими искусствами «приносит счастье, но решение – применять их или нет – зависит от обстоятельств места и времени».

В «Камасутре» в полной мере проявилась присущая индийцам терпимость к другому: да и ритуал выбора невесты досконально разработан, и дхармы девушки, невесты и жены, и требование соблюдения ритуальной чистоты в браке. Бесспорно, каждый человек должен соблюдать предписанную ему дхарму, но если уж случилось ему оказаться на другом уровне существования, то что же делать; ведь и это тоже угодно Богу, и потому пусть брахманка свято блюдет законы своей касты, не нарушая заповедей, а куртизанка, дома которой нередко были центрами утонченной городской кульутры, пусть постигает тонкости камашастры, предаваясь изысканным наслаждениям.

Невозможно усомниться в том, что «Камасутра» – серьезный и основательный научный трактат. В индийской культуре вообще любой вид человеческой деятельности рано или поздно становился объектом организованного знания и вводился в теоретические параметры; не избежала этой участи и эротика. Любовные игры подразделяются на множество видов и подробно классифицируются; приводятся детальные перечни различных видов объятий, поцелуев, поз, любовных чар, заклинаний, медицинских средств и т. п. Одних только поцелуев, например, насчитывается не менее 16 тысяч видов, причем объятия, поцелуи и другие ласки должны осуществляться в определенной последовательности. «Камасутра» предусматривает общение мужчины с девочкой, девушкой, молодой женой, единственной женой, старшей или младшей женой, разведенной, вышедшей замуж вторично, чужой женой, любовницей, куртизанкой, то есть с женщинами ничьими, своими, чужими и общими. Указаны и основные женские типы в соответствии с возрастом, натурой, темпераментом, а также приведены качества партнеров, определяющие их эротическую совместимость. Изложены в ней и правила общения влюбленных на пути к физической близости, во время и после нее. Нельзя не восхититься сочетанию редкой скрупулезности с тонким психологизмом и глубоким проникновением в чувства партнеров, и в особенности в женские переживания, в механизм любовных эмоций. «Камасутра» учила языку деликатной и трепетной интимности и нежной игривости. Женщине и мужчине предалагались свои, непохожие и не дублирующие друг друга, роли: иначе и быть не могло!

Женщина, не постигшая основы камашастры, не могла считаться по-настоящему образованной: знание любовной науки было обязательным. А если она к тому же красиво одевалась, умело пользовалась косметикой и носила хорошо подобранные украшения, то могла почти приблизиться к идеалу. Кстати, в Индии, как и в других странах Востока, для женщин считалось неприличным появиться на людях без украшений. Афанасий Никитин удивлялся, что в Индии «жонки все нагы, только на гузне фота… да на шиях жемчюг, много яхонтов, да на руках обручи да перстыни златы». Действительно странно: голы, но в драгоценных каменьях. Во все времена индийские женщины сверкали золотом, жемчугами и драгоценными каменьями (которые являлись больше чем украшениями, они были оберегами), благоухали ароматными притираниями и облачались в нежные шелка и цветочные гирлянды. В таком красивом убранстве они не только выходили в свет, но и являлись перед возлюбленными в ночь любви. «Множество украшений, различные цветы и притирания, одежда, сияющая разными красками, – таков наряд ее для любовной встречи»: этому предписанию индийские женщины старались следовать неукоснительно. Женщина была нежной, как цветок, и выглядела красивой, как цветок.

Завершая обобщенный пленительный образ индийской красавицы, нужно сказать и о традиционной женской одежде – сари. «Это наиболее нарядный и выдержанный в определенном стиле и в то же время разумный способ одеваться, когда-либо придуманный женщиной, – писал К.-Г. Юнг. – Надеюсь, что „сексуальная болезнь" Запада, стремящаяся превратить женщину во что-то вроде неуклюжего юнца, не будет занесена в Индию. Мир много потерял бы, откажись индийские женщины от своей национальной одежды. Индия… практически единственная цивилизованная страна, где на живом примере видишь, как женщины могут и должны одеваться». Сравнение индийской и западной манер одеваться, по мнению ученого, с которым трудно не согласиться, явно не в пользу последней: «Наряд индийской женщины выражает намного больше, чем бессмысленная полуобнаженность вечернего платья женщины Запада. Что-то оставляет она приоткрытым, что-то открытым, но при этом она не оскорбляет хорошего вкуса какими-то неэстетическими нюансами. Европейское вечернее платье – одно из наиболее ярких проявлений нашей сексуальной болезненности. Оно заключает в себе бесстыдство, эксгибиционизм, бессильную провокацию и неуклюжие уловки соблазнительницы, направленные на то, чтобы сделать отношения между обоими полами дешевыми и легкими. Однако каждый понимает или должен понимать, что тайна сексуальной привлекательности – не дешевая и не легкая, это один из тех демонов, которого никакое „научное воспитание" не одолело».

Илл. 115. Лакшми и Вишну. Рельеф из храмового комплекса Кхаджурахо

Едва ли в такой одежде, как сари, захочется коня на скаку останавливать или в горящую избу входить, нет, в такой одежде можно чувствовать себя не «сосудом дьявола», а божественным созданием, сотканным из лунного света, – и именно так чувствовали себя индийские женщины, которым посвящено несметное количество строк стихотворных и прозаических. Взять, к примеру, индийские драмы: в их центре почти всегда находится любовь, и все герои так или иначе связаны с любовной интригой. Но вот что интересно: героини драм описаны подробнейшим образом, а о героях-любовниках, одинаково благородных, доблестных и верных до самого конца драмы, сказать как будто и нечего, потому что они, по выражению отечественного индолога М.Я. Калиновича, «лишь зеркала, предназначенные для того, чтобы в них отражалась красота мира и особенно женская красота».

Как правило, героиня драм так нежна, что готова потерять сознание, если подруга шутливо слегка ударит ее цветком, а ее тонкая талия, соединяющая высокую грудь и широкие бедра, так хрупка, что готова переломиться от сильного душевного волнения. Если героиня – куртизанка, то она блистает золотыми украшениями и драгоценными каменьями, как лунный серп, затененный осенней тучей, а если она – скромная дочь отшельника и вынуждена носить грубую мочальную одежду, то она похожа на цветок, полуприкрытый пожелтевшим листком.

Если эта девушка влюблена – а она, как правило, влюблена, – то она сидит целыми днями, бледная и вздрагивающая, увядая от любви, «как жасмин на морозе», и даже размягчившийся лак стекает с ее ног от любовного томления. Во сне она видит возлюбленного и слышит его голос, но, проснувшись и поняв, что это был всего лишь сон, лишается чувств. Когда она, истомленная и осунувшаяся, встречается, наконец, со своим возлюбленным, ее томный взгляд полон изумления и ласки. При всей прелестной застенчивости наша скромница обычно сама берет инициативу в свои руки и первая дает понять свои чувства любимому, либо послав к нему свою наперсницу, либо написав любовное признание ногтем на лотосовом листке, мягком, как брюшко попугая, либо, несмотря на проливной дождь, сама приходит в дом возлюбленного. Какими бы ни были дальнейшие коллизии, исход пьесы неизменно благоприятен: разгневанная соперница устранена, козни злой разлучницы уничтожены, роковое проклятие искуплено и т. п. – и влюбленные соединяются. Заметим, что эта ситуация в корне противоположна русской литературе, где влюбленные чаще обречены на вечную разлуку, и ее воспеванию посвящены лучшие страницы как нашей высокой поэзии, так и народной.

Эти пьесы, как и многие другие произведения индийской культуры, «вводят нас в пряную атмосферу индийской эротики», но эта эротика никогда не была просто клубничкой, и в Индии не могло возникнуть – и не возникло – порнографии. В индийских представлениях о любви и о взаимоотношениях полов для нее просто не нашлось бы места. В самом деле, порнография, как верно заметил Г. Гачев, «оскорбляет богов, ибо, не замечая метафизического характера происходящего, продолжает талдычить о нем на языке и в понятиях психологии личности, которая вычленяет части, вещи, формы – фиксирует их передвижение, позы-факты в ходе соития… Она видит удовольствие и не зрит блаженства. Будто то, что здесь совершается, принадлежит полностью личности (будто в ней, тупой, начала и концы происходящего), ее замкнутому опыту, а не космической жизни рода людского. Порнография не тем лишь оскорбительна, что о таинстве говорит – о том, что должно быть, но не быть предметом мысли и слова, но тем, что не так говорит: музыку разымая, как труп. Она оскорбительна той же тупостью, что и рассудок в делах разума, что и сапожник, судящий выше сапога в картине Апеллеса…»

И в «Камасутре» Ватсьяяны, и в других индийских произведениях любовь понимается таким образом, что брачное или иное соединение причастно космическому таинству, и такое понимание было задано с древнейших времен тем особым индийским миропониманием, которому и посвящена настоящая книга. Упорядочивая все стороны человеческой деятельности, индийская религиозная традиция не оставила без внимания и одну из самых животрепещущих сторон человеческих взаимоотношений – любовные, в их эмоциональном, физиологическом и семейно-социальном аспектах. Вследствие этого область любовной чувственной жизни во всех ее регистрах получила явно выраженную сакральную окраску.

Произошло взаимопроникновение двух поведенческих сфер – сакрализованных любовных отношений и сексуализированных форм культа. Оно отразилось еще в древнейших текстах, например в упомянутых выше ведийских космологических свидетельствах, когда сам космогонический акт описывался как сочетание Неба-Отца с Землей-Матерью, а дождь представал как семя, оплодотворяющее землю. Соответственно этому осмыслению оказался сексуализированным и ритуал как таковой, например, возжигание жертвенного огня трением двух кусков дерева уподоблялось соитию, при этом верхний кусок отождествлялся с мужским детородным органом, а нижний – с женским.

И само по себе любовное желание, кама, играющее в индуистской этике и эстетике очень важную роль, соотносилось с космогонической силой, с «первым семенем творящего духа», связанного своим происхождением с тапасом – жаром. Здесь, как и в «Теогонии» Гесиода, имеется сходная последовательность возникающих мировых начал: Эрос появляется вслед за изначальным Хаосом, то есть он предшествует Космосу и является его необходимым условием. Творящее желание в ведических гимнах преобразуется в бога Каму, которого обычно призывают истребить злые силы. И позже любовное желание стало персонифицироваться как божество, к которому взывали, когда требовалось добиться успеха в любви, восстановить утраченную силу, вызволить любимого из сетей злой разлучницы. Эти свидетельства, хотя они и относятся к довольно ранним слоям индийской религиозной мысли, все же являются сравнительно поздними, поскольку еще в доисторической Индии были широко известны эротические обряды, причем в самых разных контекстах. Раскрыть их подлинное глубокое значение мы не можем из-за недостатка необходимых свидетельств.

Как персонифицированное желание «Смущающий душу» бог любви сравнивается с ненасытным пламенем, он – отец Тришны, то есть «Жажды», и супруг Рати, то есть «Любовной страсти», а его младший брат – Кродха, то есть «Гнев». Бога любви обычно изображают юношей, восседающим на колеснице или на попугае и пронзающим сердца влюбленных стрелами из цветов. В одном из самых популярных преданий, связанных с Камой, рассказывается о том, как этот игривый бог однажды нарушил суровое подвижничество Шивы, за что тот в гневе испепелил Каму, но затем, склонившись к мольбам Рати, возродил его; финалом истории стал брак Шивы с Парвати. Вообще считается, что пренебрежение дарами Камы равносильно бесчестию.

Традиции уподобления противоположных космогонических сил женскому и мужскому началу, как и их ритуальные отождествления, сохраняются и позже, в послеведийский период. Так, в брахманических текстах и в упанишадах возжигамый на алтаре огонь называется мужчиной, а алтарь – женщиной, причем отдельные его части соответствуют частям женского тела. И как женщина возлежит, обнимая мужчину, и при этом «происходит соединение, дарующее потомство», так совершается и жертвоприношение. «Ты совершил жертвоприношение на моем огне», – говорил обманутый муж, насылая магические чары на любовника своей жены.

В одной из упанишад сочетание гимнов «Ригведы» и ритуальных песнопений «Самаведы», необходимое для правильного исполнения церемонии, уподобляется любовному соединению мужчины и женщины, каждый из которых «выполняет любовное желание другого». Сходные сравнения используются в упанишадах и для иллюстрации сокровенной сути учения: «И как муж в объятиях любимой жены не сознает ничего ни вне, ни внутри, так и этот пуруша в объятиях познающего атмана не осознает ничего ни вне, ни внутри», – здесь речь идет о человеке, пуруше, постигающем высшее начало, атман, как олицетворение принципа постижения. Само же постижение высшего начала нередко описывается в образах, связанных с эмоциональным состоянием близким к любовному, и называется блаженством, ананда.

В упанишадах с сексуальным соединением отождествляются и литургические песнопения – саманы, в частности вамадевья – мелодия, сопровождающая выдавливание ритуального напитка сомы в полдень: «Он призывает ее – это звук „хим“ (звук, произносимый перед восходом солнца, начальный возглас жреца – М.А.), он просит – это прастава (вступительная часть песнопения), он ложится с женщиной – это удгитха (центральная часть самана, произносимая жрецом), он ложится на женщину – это пратихара (пение помощника жреца), он доходит до цели – это нидхана (буквально „конец"), он доходит до конца – это нидхана. Это вамадевья, вытканная из соития». И далее, в соответствии с особенностями упанишад, выстраивающими уподобления мира небесного и земного, говорится: «Кто знает, что эта вамадевья выткана из соития, тот совершает соитие, возрождает себя с каждым соитием…»

Отсюда – один шаг до ритуального осмысления соответствующих анатомических органов. Так, детородный орган бога Праджапати, участвующего в сотворении мира, назван камнем для выдавливания сомы; им Праджапати оплодотворяет сотворенную им женщину, лоно которой уподобляется жертвенному алтарю, волоски на теле – траве для жертвоприношения, срамные губы – огню и т. д. Считалось, что знающий подобную систему соответствий, совершая соитие, как бы сотворял определенное жертвоприношение и приобретал благую карму; лишенный же такого знания не мог этого сделать.

Ритуальное оценивание сексуального союза глубоко архаично и восходит своими истоками к магии плодородия, согласно которой оргиастические сексуальные связи могли обеспечить своевременный дождь, богатый урожай, обильное чадородие и вообще благоденствие людей. Можно и дальше множить количество примеров, когда эротика полноправно входит в ритуально-мифологическую сферу как ее неотъемлемая часть и, наоборот, ритуалы и мифы выражаются в эротических терминах. Космологическая значимость эротических церемоний обнаруживается, например, и в уже упоминавшемся обряде жертвоприношения царя ашвамедха, когда жена жертвователя пантомимой изображает соитие с жертвенным животным, а в конце церемонии четыре жены царя отдаются четырем главным жрецам. Так во многих священных текстах начиная с глубокой древности запечатлелась сакральная парадигма для осмысления любовной близости, сочетающая сексуальное осмысление обряда и ритуализацию секса.

Илл. 116. Влюбленные. Миниатюра Могольской школы, 1710 г.

Выразительным примером последнего могут служить тантрийские обряды, которые обычно воспринимаются как мистическая эротика. Но прежде чем их описывать, следует сказать несколько слов о тантризме. Общеиндийская мода на него, по выражению М. Элиаде, стала утверждаться с IV–VI вв., захватывая не только философов и теологов, но и аскетов и мистиков, а также проникая в народные слои, так что вскоре под влиянием тантризма оказалась почти без исключения вся религиозная сефра. Его воздействие испытали на себе не только индуизм, но и буддизм, и джайнизм, и более мелкие религиозно-философские течения. Ввиду такой паниндийской всеохватности тантризму едва ли возможно дать некое усредненное определение. М. Элиаде определяет его в самом общем виде как «то, что расширяет знание». Тантры (буквально «прядка», «ткань», обозначение священного текста), появившиеся позже прочих священных текстов индуизма и насчитывающие множество десятков наименований, обычно представляют собой беседы богов самого разнообразного содержания, включающего и ритуалы, и теологические спекуляции, и сакрализованные медицинские предписания, и т. п. Основополагающим для тантризма является представление о шакти, божественной энергии, символизируемой в женском облике и пробуждаемой особыми практиками. Только через это энергетическое проявление, воплощенное в универсальном женском начале, и может быть постигнут Бог-абсолют, пассивный и трансцендентный. Обоготворение женщины в тантризме закрывает путь в него женоненавистникам.

По сути, тантризм возродил древнейший доарийский культ богинь-матерей, и впервые в истории арийской Индии на первый план вышла Великая богиня – своя в каждой местности и в каждой религиозной школе или секте, под своим местным именем, хотя имеются и общеиндийские богини с известными повсеместно именами. По мнению М. Элиаде, в этом почитании Великой богини можно обнаружить «еще и своего рода религиозное переоткрытие тайны женщины, ибо… каждая женщина является инкарнацией Шакти. Эта тайна, в частности, заключается в мистическом ощущении таинства рождения и плодородия. Кроме того, здесь еще и признание всего глубокого, „трансцендентного“, неуязвимого, что есть в женщине; последняя начинает символизировать истоки священного и божественного, непостижимую сущность высшей реальности. Женщина воплощает и мистерию сотворения, и таинство бытия – всего того, что становится, умирает и возрождается».

Тантризм был провозглашен как единственно надежный и действенный путь освобождения от сансарных пут в кали-юге, а образы божественной Матери и Жены заставили пересмотреть многие устоявшиеся и казавшиеся незыблемыми теологические взгляды и практические предписания. Главной целью тантрийской практики стало объединение адептом внутри себя двух полярных принципов, мужского и женского, своего рода воссоздание андрогина. Глубинный смысл этого станет яснее, если вспомнить, что нередко андрогин – воплощение идеи божественной целостности и что соединение полов в одном существе – частный случай универсального для архаических культур одновременного присутствия всех божественных качеств, которые необходимы для вечного обновления жизни. Вот почему тантрийские обряды были важны не только для узкого круга участников, но и для общества в целом.

В тантрийских текстах часто подчеркивается, что только в обрядах происходит истинное соединение женского и мужского полярных начал, все же остальные виды соития – «только телесные связи с женщинами». К таким ритуалам специально готовятся, получая наставления у гуру, и проходят предварительную стадию посвящения с помощью медитации и других методов. Ритуальное соитие майтхуна переживается как космическая мистерия, и ритуальная нагота йогини имеет неоспоримую символическую ценность: она воплощает в себе природу – пракрити с ее непостижимыми тайнами, способную к бесконечному созиданию; она воплощает в себе женское начало во всех возможных его проявлениях: как мать, как сестра, как жена, как дочь. Участники ритуала переживают особые чувства: женщина-пракрити как бы становится воплощением Шакти, а сам йогин воплощает в себе бога, приобщаясь таким образом к чистому источнику блаженства и покоя. В тантрийской иконографии подобный союз запечатлен в изображении слившихся в объятии «отца-матери» – идеальная модель майтхуны. Интересно отметить, что бог неподвижен, а вся активность исходит от женщины-шакти, что отражает неподвижность чистого духа, созерцающего креативную деятельность природы. Для йогина, участника ритуала именно эта неподвижность, реализуемая сразу на нескольких уровнях, и составляет высшую цель ритуального единения, целью которого является достижение «высшего, величайшего блаженства». Считается, что в таком состоянии можно пережить парадоксальное, невыразимое чувство открывшегося Единства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.