Глава 12 «Карьера гвардейского офицера»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 12

«Карьера гвардейского офицера»

Многие наши современники, знакомые с историей, знают, что в XVIII столетии, в эпоху дворцовых переворотов, и в век Екатерины единственным полковником одновременно всех гвардейских полков считался царствующий государь, причем чаще это была государыня. Гвардейскими подполковниками числились известные фельдмаршалы, а настоящие гвардейские офицеры, которые собственно и несли службу, состояли не более чем в майорских чинах. Однако почему-то многим кажется, что так продолжалось и дальше, хотя на самом деле на рубеже веков, при Павле Петровиче, в гвардии был заведен совершено другой порядок, который в общих чертах действовал и при Александре I, и при Николае I, и далее до самого конца Российской империи.

Первой строкой в штате каждого гвардейского полка стоял его шеф. Это был, так сказать, земной покровитель полка, или, на современном языке, почетный член, который с высоты своего положения проявлял заботу о своих подопечных, ревностно следил за их успехами, носил полковой мундир, был самым желанным гостем в полку. Шефами гвардейских полков были, как правило, августейшие особы. В описываемый нами период — сам император Николай I, императрица Александра Федоровна, великий князь Михаил Павлович, наследник цесаревич Александр Николаевич и другие сыновья государя. В целом ряде гвардейских полков шефом был великий князь Константин Павлович, которого, по привычке до самой его кончины в 1831 году тоже называли цесаревичем. В некоторых гвардейских полках шефами были не члены царской семьи, а генералы, например: в Л.-гв. Павловском полку — малоизвестный генерал-майор А.Ф. Гольтгоер, а в Л.-гв. Гусарском — прославленный фельдмаршал П.Х. Витгенштейн.

Затем следовал командир полка. Эта должность была генеральской. Гвардейскими полками командовали генерал-майоры, батальонами — полковники. Таким образом, и при Николае I в каждом полку гвардейской пехоты был один генерал и четыре полковника — трое были батальонными командирами, а четвертый полковник состоял в должности младшего штаб-офицера. Чин полковника был единственным штаб-офицерским чином в гвардии, поскольку чины подполковника и майора были здесь давно упразднены и оставались только в армии. Ротами командовали капитаны и штабс-капитаны, иногда старшие из поручиков. Остальные строевые обер-офицеры — поручики, подпоручики, прапорщики — назывались субалтерн-офицерами, или младшими офицерами, состояли в подчинении у ротных командиров, набирались опыта, ожидая производства в следующие чины и назначения на командные должности. Такой же порядок был и в полках гвардейской кавалерии — генерал-майор командовал полком, три полковника — дивизионами, ротмистры, или иногда штабс-ротмистры, — эскадронами, субалтерн-офицерами служили штабс-ротмистры, поручики и корнеты, подпоручиков не было. В гвардейской артиллерии генерал-майоры командовали бригадами, полковники — батареями. Поскольку командиры отдельных батальонов по статусу равнялись полковым, то командиры Л.-гв. Саперного, Л.-гв. Финского стрелкового батальонов состояли в чине генерал-майора, командир Гвардейского флотского экипажа — в равном ему чине контр-адмирала. Штаб-офицерских чинов в экипаже было три — капитаны 1-го и 2-го ранга и капитан-лейтенант, а обер-офицерских всего два — лейтенант и мичман.

Штаб-офицер Л.-гв. Уланского полка. Литография Л.А. Белоусова. Начало 1830-х гг.

Штаб-офицер и обер-офицер Л.-гв. Семеновского полка. Литография Л.А. Белоусова. Около 1828–1833 гг.

Бомбардир и обер-офицеры артиллерийской команды Гвардейского экипажа в 1828–1830 гг.

Военная служба дворянского отпрыска начиналась с поступления в военно-учебное заведение, чаще всего в детском возрасте, или взрослым молодым человеком прямо в полк, юнкером.

В начале царствования Николая I в кадетских корпусах по традиции мальчиков обучали с малолетнего возраста до самого производства в офицеры. С 1833 года такой порядок остался только в Петербурге, в 1-м и 2-м Кадетских корпусах, а провинциальные корпуса перестали выпускать офицеров — для завершения обучения всех воспитанников переводили в Петербург, в Дворянский полк. Подростков, не побывавших в кадетских корпусах, также принимали в Дворянский полк, но с 1851 года последнее было прекращено. Тех, кто по окончании общего курса не мог быть произведен в офицеры по молодости лет, оставляли для обучения в специальном классе, где юноши проходили более серьезную подготовку для последующего выпуска в «ученые» войска — артиллеристами, саперами, инженерами.

В 1823 году по инициативе Николая Павловича, тогда еще великого князя, была образована Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Двухлетний курс обучения в ней был очень серьезным и строгим, строже, чем в кадетских корпусах.

В Пажеском корпусе обучали с малолетства, но его положение было особым. Просить о зачислении своих сыновей в это самое элитное заведение могли только высшие чины государства или представители самого древнего и титулованного дворянства. Все пажи считались причисленными к Императорскому двору, и кроме обучения наукам и военному делу должны были нести службу во дворце, участвовать в придворных церемониях.

После нескольких лет учебы и муштры успешной сдачи экзаменов величайшим праздником в жизни молодого человека — кадета, подпрапорщика, камер-пажа, полкового юнкера — было производство в первый офицерский чин, особенно в гвардии. Это резко повышало его социальный статус, самооценку. Почти бесправный юноша, стиснутый жесткими рамками своего подчиненного положения, обязанный вытягиваться перед каждым встречным офицером, вдруг сам превращался в прапорщика или корнета, который отдает команды солдатам, держится с другими офицерами как товарищ, ездит на извозчиках, ходит в театр, танцует на балах, ухаживает за красавицами и гордится своей принадлежностью к офицерской касте.

К моменту производства уже было готово офицерское обмундирование своего полка. Те, кто мог себе это позволить, не жалели денег, заказывая форму у лучших петербургских мастеров. Мундирные вещи — у портного Брунети, треугольную шляпу — у шляпника Циммермана, эполеты, темляк, шарф, шейный знак, шпоры, кивер или каску, ранец, лядунку, портупею для шпаги, сабли, палаша, само это оружие, конный убор и другие предметы — в лавке Петелина, а позже — в магазине офицерских вещей Скосырева.

Камер-пажи в 1827–1852 гг. в праздничной и парадной формах

Штаб-офицер, обер-офицер и нижние чины гвардейских кирасирских полков в 1827–1828 гг.

Лермонтову помогало терпеть двухлетнюю муштру юнкерской школы только сознание того, что его ждет офицерский чин. В 1833 году он писал своей родственнице М.А. Лопухиной: «Одно лишь меня ободряет — мысль, что через год я офицер! И тогда, тогда… Боже мой, если бы вы знали, какую жизнь я намерен вести!.. О, это будет чудесно: во-первых, причуды, всякого рода дурачества и поэзия, утопающая в шампанском; я знаю, вы возопите; но, увы, пора моих грез миновала; нет уже и поры, когда была вера… с тех пор, как мы расстались, я несколько изменился».[123]

Преображенец Г.П. Самсонов вспоминал: «Ждали мы производства два месяца. Мундиры Брунети, шляпа Циммермана, офицерские вещи Скосырева — все это давно было готово… Наконец 22 ноября 1834 года появился желанный приказ».[124]

Другой офицер, П.В. Жуковский, так описывает волнующий момент: «10 августа 1844 года император Николай I, произведя кадетскому отряду маневры, поздравил выпускных с производством в офицеры, и как только батальон наш прибыл в корпус, сейчас же вновь произведенные прапорщики облеклись в офицерскую форму, и, как говорится, не слыша земли под собою, в восторге разлетелись по всему Петербургу, не столько, чтоб на людей посмотреть, сколько себя показать».[125]

Большинство гвардейских офицеров заканчивало военно-учебные заведения Петербурга, особенно пехотинцы, артиллеристы, инженеры, саперы. Если при Александре I большая часть офицеров-кавалеристов производилась из полковых юнкеров, то к концу его царствования, с появлением Школы гвардейских подпрапорщиков, порядок начал меняться. Но и при Николае I небольшой процент молодых людей шел юнкерами прямо в полки гвардейской кавалерии. C самого начала имея на мундире унтер-офицерские отличия. они служили как рядовые, только на льготных условиях. Их еще называли «рядовыми с галунами». За успехи в службе их производили в штандарт-юнкера (другое, равнозначное название — эстандарт-юнкера), а затем, по представлению полковых командиров, — в офицеры. Князь А.М. Дондуков-Корсаков, окончивший университет и затем служивший в Лейб-Кирасирском Наследника Цесаревича полку, вспоминал: «Я поступил в полк юнкером на трехмесячных университетских правах, а прослужил в этом звании четырнадцать месяцев. Я занимался чрезвычайно усердно службой и был на счету лучших юнкеров… Три раза я был представлен для производства в числе прочих юнкеров Гвардейского корпуса тогдашнему корпусному командиру великому князю Михаилу Павловичу, и он всякий раз, посмотревши на меня, отставлял от осмотра, говоря: „Университетский, рано, пусть подождет“. Таково было предубеждение его против студентов».[126]

Обер-офицеры Л.-гв. Егерского, Финляндского и Волынского полков в 1828–1833 гг.

В николаевское время по давно уже сложившейся традиции б?льшая часть службы офицера проходила, как правило, в одном полку. Полк был для него чем-то родным, как семья, общество товарищей-однополчан — сплоченным коллективом, лучшей компанией. Полковой мундир роднил со славой предков, воевавших под его знаменами в прежние времена. Часто рядом служили родные братья, а на место постаревших отцов приходили сыновья. Опытные офицеры гуманного направления хорошо знали и уважали многих старых солдат, унтер-офицеров и фельдфебелей, беседовали с ними по-приятельски. Частые переводы обер-офицеров из полка в полк остались в прошлом, XVIII веке. Они были запрещены еще в 1796 году, чтобы не мешать производству на открывавшиеся вакансии. Однако небольшой обмен офицерами все-таки имел место как между гвардией и армией, так и внутри гвардии. Переводы же армейских штаб-офицеров из полка в полк были обычным явлением.

Некоторое количество офицеров попадало в гвардию путем перевода из армейских полков. Согласно Табели о рангах, офицеры «старой гвардии» были на два класса выше армейских офицеров, а офицеры «молодой гвардии», которая появилась в 1813 году, — на один класс выше армейцев. Бывали случаи, когда армейских прапорщиков или корнетов за их заслуги в боях или благодаря хлопотам влиятельных родственников переводили в гвардию в том же чине, поскольку понижать их было просто некуда. Армейские офицеры более высоких чинов при переводе в «старую гвардию» теряли два чина. Однако в отдельных случаях их тоже переводили, сохраняя чин. Как правило, это были адъютанты высокопоставленных генералов; они только числились в полках, но служили не во фронте, а в штабах, и мундиры у них были не полковые, а адъютантские. Обычного фронтового, то есть строевого офицера-армейца сперва прикомандировывали к гвардейскому полку, а затем, через полгода, если он служил достойно, переводили в этот полк с понижением в чине.

Обер-офицер и рядовой Л.-гв. Кирасирского Его Величества полка в 1833–1843 гг.

Известный поэт Афанасий Афанасьевич Фет в 1853 году был прикомандирован, а затем переведен из штабс-ротмистров Орденского кирасирского полка в Л.-гв. Уланский Наследника Цесаревича полк младшим поручиком. Разумеется, такого чина, как «младший поручик», в русской армии не существовало, но такая формулировка в приказах была. Дело в том, что среди офицеров полка, состоящих в одном чине, самым старшим считался тот, кто раньше всех был произведен в этот чин, и так далее, по времени производства, а самым младшим — тот, кто последним получил этот чин. В таком порядке офицеры каждого чина и располагались в полковых списках. Старший из поручиков мог первым рассчитывать по получение чина штабс-ротмистра, за ним продвигался на первое место следующий, а младший должен был дожидаться, пока сам не станет старшим. Офицер, попавший в полк со стороны, то есть путем перевода из другого полка, невольно нарушал этот порядок. Сам Фет писал об этом: «На следующее утро мне предстояло явиться в полной форме к командиру полка генералу Курселю и благодарить его… Н.Ф. любезно вызвался проводить меня ко всем офицерам, начиная со старшего полковника и до младшего корнета. Все были чрезвычайно любезны, не исключая и корнетов, которые, как оказалось потом, сильно дулись на кирасирского штабс-ротмистра, который, переходя в полк младшим поручиком, садился им всем на шею».[127]

Гвардейских офицеров могли переводить в армию в качестве наказания, в том числе и с положенным повышением на два чина. В отдельных случаях — тем же чином. Например, Александр Ефимович Рынкевич был в 1822 году выпущен корнетом в Л.-гв. Конный полк. В 1826 году из корнетов конной гвардии переведен в Бакинский гарнизонный батальон прапорщиком. Такое резкое падение объясняется тем, что Рынкевич был связан с декабристами. Хотя он и не заслужил каторги, как активные члены тайных обществ, но все же поплатился своим положением.

Великому поэту Михаилу Юрьевичу Лермонтову за сравнительно недолгое время своей военной службы пришлось поменять несколько полков. В 1834 году он был выпущен корнетом в Л.-гв. Гусарский полк, а в феврале 1837 года, за дополнительные 16 строк стихотворения «Смерть поэта», которые возмутили императора своей дерзостью, переведен на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк, прапорщиком (в драгунских полках чины назывались, как в пехоте). В октябре того же года благодаря хлопотам своих заступников переведен под Новгород в Л.-гв. Гродненский гусарский полк, корнетом. В марте 1838 года переведен тем же чином в свой родной Л.-гв. Гусарский полк, в Царское Село. В апреле 1840 года за дуэль с де Барантом Лермонтова переводят из поручиков Л.-гв. Гусарского полка снова на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, тем же чином.

М.Ю. Лермонтов. Автопортрет в форме Нижегородского драгунского полка. 1837–1838 гг.

Гвардеец мог и по своему желанию перейти в армию, если находил это полезным для себя. Например, Платон Иванович Челищев был в 1825 году выпущен прапорщиком в Л.-гв. Преображенский полк, дослужился до капитана, но в 1836 году перевелся на Кавказ. Вскоре последовала женитьба и выход в отставку, но в 1841 году Челищев снова поступает на службу, в Грузинский гренадерский полк, подполковником. Здесь, на Кавказе, в делах против горцев он получил и чин полковника, и полк, а также, будучи хорошим рисовальщиком, оставил после себя несколько альбомов, отражающих внешний облик и характеры солдат, офицеров, казаков, чиновников, дам и представителей кавказских народностей.

Тема Кавказа заслуживает более подробного отступления, поскольку так или иначе затрагивала многих гвардейских офицеров. Уже много лет длилось покорение Кавказа, которое имело вид постоянной войны с ежедневными мелкими стычками, перестрелками, с набегами горцев, грабивших казачьи станицы, и экспедициями больших русских отрядов вглубь непокоренных районов. На Кавказ не только ссылали провинившихся. Офицеры из гвардии часто попадали туда по своей воле, и у каждого были на то свои причины. Преображенец Колокольцев писал: «Странное дело, что такая за страна был тогда Кавказ! Всякий, кто только начинал ощущать невзгоду в жизни, спешил на Кавказ; тот, кто безнадежно влюбился, летел на Кавказ; тот, кто в Петербурге, бывало, наделает каких-либо глупостей, избирает местом жительства все тот же Кавказ».[128]

Кавказ, воспетый А.С. Пушкиным, М.Ю. Лермонтовым, Марлинским, окруженный романтическим ореолом, с яркой экзотической природой, воинственными народами в живописных костюмах, постоянной опасностью, всегда привлекал молодых людей, давая возможность насытиться романтикой, удовлетворить свое честолюбие и через некоторое время снова вернуться в петербургские салоны, чтобы рассказывать о своих подвигах в делах против горцев, красоваться наградами и хвастаться коллекцией восточного оружия, ковров и бытовых предметов.

П.А. Челищев. Автопортрет. 1844 г.

Здесь можно даже провести некоторую параллель со средними веками, с европейским рыцарством эпохи крестовых походов, которое тоже отправлялось в дальние края воевать с мусульманами, попутно перенимая элементы восточной культуры. С 1830-х годов рыцарские времена были в большой моде, общество зачитывалось романами Вальтера Скотта, в интерьере и архитектуре зданий стала появляться готика. Сам император Николай I увлекался рыцарством, видя в нем образец чести, благородства, преданного служения. Любящие близкие люди называли государя рыцарем. В 1842 году он организовал в Царском Селе реконструкцию рыцарского турнира, запечатленную художником Верне в картине «Царскосельская карусель». Император с наследником Александром Николаевичем и зятем, принцем Максимилианом Лейхтенбергским выезжают верхом в настоящих рыцарских доспехах, императрица Александра Федоровна и дочери — в средневековых дамских платьях, младшие сыновья одеты в костюмы пажей.

Бывший тогда в большой моде писатель Марлинский, как ни парадоксально, даже в противниках, свирепых джигитах, видел подобие рыцарей: «Я, как умел, вернее старался изобразить… ужасающие красоты кавказской природы и дикие обычаи горцев — этот доселе живой обломок рыцарства, погасшего в целом мире. Описал жажду славы, по их образцу созданной; их страсть к независимости и разбою; их невероятную храбрость, достойную лучшего времени и лучшей цели».[129]

Офицер-преображенец Самсонов, один из тех, для кого Кавказская война осталась коротким эпизодом служебного пути, вспоминал: «В 1837 году я, произведенный уже в поручики, был командирован, согласно своему желанию, на Кавказ, в Кабардинский полк, где принимал участие в экспедиции и всех делах против горцев под начальством генерал-лейтенанта Вельяминова. В одном деле я был легко ранен в ногу, но остался в строю, так как о ране не заявил.

Воспоминание о Кавказе. Картина Лермонтова. 1838 г.

На Кавказе я встретил бывших моих товарищей, Лермонтова и Мартынова, несчастная ссора которых уже принимала в то время характер обоюдной злобы.

С Кавказа я возвратился в 1838 году и никаких особенных перемен в полку не нашел».[130]

Действительно, приятели по Школе гвардейских подпрапорщиков лейб-гусар Лермонтов и кавалергард Мартынов по два раза побывали в войсках Кавказского корпуса, причем Лермонтов оба раза был сослан, а Мартынов оба раза командирован по свому желанию.

Конечно, боевые армейские офицеры, которые всю жизнь проводили на Кавказе и с полным правом называли себя кавказцами, к залетным петербургским искателям приключений, вольным или, как Лермонтов, невольным пришельцам относились с иронией. Картинные героические позы и безрассудная храбрость не могли поставить аристократов на равную ногу с настоящими тружениками войны.

Один из армейцев, Я.И. Костенецкий, писал: «В то время на Кавказе был особенный род изящных молодых людей — людей великосветских, считавших себя выше других по своим аристократическим манерам и светскому образованию, постоянно говоривших по-французски, развязных в обществе, ловких и смелых с женщинами и высокомерно презирающих весь остальной люд; все эти барчата с высоты своего величия гордо смотрели на нашего брата армейского офицера и сходились с ними разве только в экспедициях, где мы в свою очередь с сожалением на них смотрели и издевались над их аристократизмом. К этой категории принадлежала большая часть гвардейских офицеров, ежегодно тогда посылаемых на Кавказ; к этой же категории принадлежал и Лермонтов, который, сверх того, и по характеру своему не любил дружиться с людьми: он всегда был высокомерен, едок и едва ли во всю жизнь имел хотя одного друга».[131]

Невольный убийца Лермонтова, Николай Соломонович Мартынов, был в первый раз командирован на Кавказ в марте 1837 года, будучи в чине поручика Кавалергардского полка, и через год вернулся в родной полк. Но уже в 1839 году он был зачислен по кавалерии ротмистром с прикомандированием к Гребенскому казачьему полку, стоявшему на Кавказе. Всегда мечтавший о чинах, наградах, о том, чтобы дослужиться до генерала, Мартынов в феврале 1841 года вдруг вышел в отставку с чином майора и остался на Кавказе, где кроме враждебных аулов были живописные курортные городки с целебными водами и дамским обществом, перед которым он мог блистать, быть загадочным, интересным и оригинальным. Современник писал, что Мартынов «из веселого, светского, изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, нахлобученной белой папахой, вечно мрачный и молчаливый… Причиной такого странного образа действий Мартынова было желание играть роль Печорина, героя тогдашнего времени, которого Мартынов, к несчастью, и действительно вполне олицетворил собою».[132]

Н.С. Мартынов. Рис. Г.Г. Гагарина. 1841 г.

Вернемся, однако ж, в Петербург, как преображенец Самсонов. О своей службе он писал: «В старое время, хотя оно и было время утонченной строгости, доходящей до педантизма, жилось и служилось как-то проще, легче. Все было ясно. Не надо было измышлять, каким бы образом сделать хорошую карьеру, а для достижения ее следовало только служить честно и благородно на своем посту. Так называемых карьеристов тогда как-то не было. Идеал подпрапорщика не шел дальше эполет прапорщика, идеал прапорщика — дальше эполет подпоручика».[133] Возможно, офицер слегка идеализирует ситуацию, но, скорее всего, он сам, его близкие товарищи и большинство знакомых были именно такими — просто исполняли все требования службы и весело проводили свободное время, не заглядывая далеко в будущее.

К тому же далеко не каждый молодой человек, надевший офицерские эполеты, собирался носить их до старости. Согласно Закону о вольности дворянства, офицер мог служить столько лет, сколько считал нужным. По спискам офицеров того или иного гвардейского полка при Николае I видно, что одни дослуживаются до полковников и генералов, получают полки, бригады, дивизии, либо становятся адъютантами, делают карьеру в штабах или в Свите Его Величества. Другие же уходят в отставку из капитанов, штабс-капитанов, поручиков. Некоторые успевают прослужить всего один-два года, не пройдя дальше чина подпоручика или даже прапорщика. Исправного офицера при отставке жаловали следующим чином и правом ношения полкового мундира, либо только чином, а иногда — только мундиром.

Выдающийся художник Павел Андреевич Федотов, еще учась в Московском кадетском корпусе, показал себя одним из лучших по службе, был унтер-офицером, затем фельдфебелем своей кадетской роты. В конце 1833 года он был выпущен прапорщиком в Л.-гв. Финляндский полк и в начале следующего года прибыл в Петербург. В 1836 году произведен в подпоручики, в 1838-м — в поручики, в 1841-м — в штабс-капитаны. В начале 1844 года уволен из штабс-капитанов в отставку «по домашним обстоятельствам», с чином капитана и с мундиром. Он считал, что служба мешает развиваться его таланту художника. Скромное, но стабильное житье в рамках службы Федотов променял на свободу и нищету.

Кадет-фельдфебель Московского кадетского корпуса в 1831–1833 гг.

И.А. Фитингоф. Литография из полкового альбома. 1851 г.

Всю свою жизнь посвящали службе те, кто считал это делом чести, особенно потомственные офицеры и те, кто был честолюбив и хотел таким путем достичь высот, и те, для кого служба была единственным средством к существованию. С 1839 по 1847 год командиром Кавалергардского полка был генерал-майор барон Иван Андреевич Фитингоф, бедный и честнейший человек, который не только не имел с полка никаких доходов, но даже тратил свои деньги на нужды нижних чинов. В 1841 году он писал своему другу и бывшему сослуживцу отставному полковнику Бобоедову: «Еще могу тебе сказать, что служба моя идет не дурно, но дурно то, что не остается копейки на черный день, а о детях надобно подумать. Но Бог и царь помогут, и ежели было бы только прежнее здоровье, то и далее служба покормит. Завидую вам всем, которые дома живете, как бы и я желал, но рано еще, нечем без службы жить».[134]

Другие хотели просто весело отпраздновать молодость, их привлекали в гвардии красивый мундир, эполеты, шпоры, столичная жизнь, балы, театры, гулянья, пирушки, карты, шалости, любовные похождения. Все эти молодые люди гордились своей принадлежностью к военному сословию, к гвардии, но не все были усердны в исполнении своих служебных обязанностей, и не особенно стремились получить роту или эскадрон. Для них несколько лет веселой и беззаботной офицерской жизни были ступенью к карьере гражданского чиновника. Переход в статскую службу был скачком вверх по лестнице чинов, поскольку военные были выше гражданских на один чин, и еще один или два чина прибавляла гвардия. Гвардейский капитан или даже штабс-капитан превращался в надворного советника, который по Табели о рангах относился к тому же классу, что армейский подполковник. Это давало солидную должность с хорошим окладом и большие возможности. Да, офицеры, по примеру государя, смотрели на чиновников с чувством превосходства и даже презрения. Но они не могли не признавать, что военная служба хотя и почетнее, но гражданская — доходнее. Дело было даже не в жаловании, а в неофициальных доходах, известных каждому чиновнику, от которого зависел ход дел и их положительное решение.

Офицеры Л.-гв. Конного полка у Константиновского дворца в Стрельне. Худ. А. Ладюрнер. 1840 г.

Некоторые уходили в отставку по состоянию здоровья, как писалось в приказах — «за болезнию». Другим военная служба в гвардии, особенно в кавалерии, была хотя и приятна, но обременительна, поскольку скромное жалование не покрывало расходов на обмундирование и амуницию, которые всегда должны быть в самом лучшем виде и часто требуют замены, на породистых лошадей, на хорошие вина, на подарки женщинам, на квартиру для амурных свиданий, на билеты в первых рядах партера, да и вообще жизнь офицера в столице было довольно дорогой. Для многих поводом к отставке становилась смерть отца, дяди или опекуна и необходимость самому начинать управлять имением, становиться помещиком.

Нередко и женитьба тоже означала конец службе и разгульному холостяцкому житью, переход к мирной и спокойной семейной жизни в родовой усадьбе. Последнее было настолько типично, что Марлинский еще в 1823 году, изображая страстную любовь молодого офицера к юной светской красавице, писал: «…зачем не могу я любить обыкновенно, как другие!.. Зачем, например, не похож я на этих молодчиков, которых везде видят, и никто не помнит, которые всем заняты и собой предовольны, или на товарища моего Форста, который набожно вдыхает в себя флегму предков из наследственной трубки и, чтобы влюбиться классически, ждет ротмистрского чина?»[135]

Действительно, многие гвардейские офицеры через несколько лет после получения чина капитана или ротмистра выходили в отставку с чином полковника и с мундиром. На этом их служба и заканчивалась. Однако если такой офицер из отставки снова поступал на службу, то его принимали тем чином, который он получил на службе, а не при отставке. Например, Аполлон Андреевич Запольский в 1824 году был переведен в Л.-гв. Кирасирский Его Величества полк корнетом. В ноябре 1833 года из ротмистров уволен в отставку с чином полковника. В декабре 1834 года определен снова на службу в Л.-гв. Кирасирский Его Величества полк ротмистром.

Штаб-офицер и обер-офицер Л.-гв. Литовского полка. Литография Л.А. Белоусова. 1832–1833 гг.

Штаб-офицер Л.-гв. Павловского полка в 1826–1827 гг.

Исправный офицер своевременно получал чины, нерадивого могли в качестве наказания обойти чином, отличного по службе производили в чины вне очереди. С получением роты или эскадрона в жизни штабс-капитана, капитана или ротмистра прибавлялось забот и ответственности. В его подчинении оказывалось около 250 солдат-пехотинцев или 120 кавалеристов с лошадьми, но и сам он уже был не юноша, а зрелый человек примерно с десятилетним стажем офицерской службы, что давало ему достаточный опыт. Дослужившись до полковника, офицер гвардейской пехоты получал в своем полку батальон, в кавалерии — дивизион. До 1834 года в гвардейской кавалерии полковники еще командовали дивизионами и эскадронами, а с этого года стали командовать только дивизионами. Иногда из-за отсутствия вакансий в родном гвардейском полку и их наличия в соседнем получение полковничьих эполет могло повлечь за собой перевод.

Офицер Л.-гв. Егерского полка Петр Александрович Степанов вспоминал, как в 1842 году, после многолетней службы в лейб-егерях, был «в августе произведен полковником в Л.-гв. Измайловский полк, и как только обмундировался, явился к великому князю. Он мне сказал, что красные лацканы ко мне очень идут; я был такого мнения, что никакие ко мне так не идут, как черные егерские».[136] Михаил Павлович оценил привязанность офицера к родному мундиру и сначала, в ноябре, прикомандировал его к Л.-гв. Егерскому полку, а в январе нового 1843 года, когда появилась возможность, перевел его в этот полк.

Через несколько лет командования батальоном гвардейского полковника переводили тем же чином в армию на должность командира армейского полка. Напомним, что офицеры «старой гвардии» были выше своих армейских собратьев на два чина, «молодой гвардии» — на один чин. Например, в полках «старой гвардии» штабс-капитан равнялся армейскому майору, капитан был равен армейскому подполковнику. А вот гвардейский и армейский полковники по Табели о рангах были равными чинами, поскольку относились к одному классу. При этом гвардеец командовал батальоном, а армеец — полком.

При Николае I производство офицеров в чины несколько замедлилось. Войн было меньше, и они носили менее кровопролитный характер, чем в начале века, а после победы над поляками в 1831 году Россия вступила в длительный мирный период, продлившийся до 1849 года. К тому же после восстания декабристов власть стала опасаться молодых генералов и полковников. Если в александровское царствование гвардейский офицер (правда, не каждый) мог дослужиться до полковничьего чина в среднем за 10 лет, то теперь средний срок увеличился до 15 лет (крайние случаи составляли от 11 до 20). Средним сроком для получения полка стало 20 лет с начала офицерской службы (не меньше 16 и не больше 23).

Получение полка было важным этапом в жизни гвардейского офицера. Расставаясь с родным полком, с товарищами, с гвардией, с Петербургом, уезжая из столицы в провинцию, полковник получал взамен огромную власть над тысячами людей в армейском пехотном полку или над сотнями людей и лошадей в кавалерийском. Поднималось его материальное положение. Приобретался огромный опыт самостоятельного командования воинской частью, полезный для дальнейшего продвижения по службе. Хорошему полковому командиру гвардейского «происхождения» уже было рукой подать до генеральских эполет.

Обер-офицеры и часовой Кавалергардского полка. Литография из полкового альбома. 1851 г. В центре — А.Н. Теплов

Однако известен любопытный случай добровольного отказа от командования полком и от всей последующей карьеры. Алексей Николаевич Теплов, выпущенный в 1837 году корнетом в Кавалергардский полк, дослужился к 1853 году до полковника, а в 1856 году должен был получить армейский полк. Но привязанность к родному полку, доходившая до фанатизма, оказалась сильнее. Не желая менять привычный мундир на другой, тем более армейский, Теплов вышел в отставку, чтобы навсегда остаться кавалергардом. И даже через много лет, встречая на улице солдата-кавалергарда, Теплов останавливал его, расспрашивал о службе и одаривал деньгами. Если же солдат оказывался из его любимого 4-го эскадрона, которым Теплов когда-то командовал, то отставной офицер вел его к себе обедать.

П.П. Ланской. Худ. В.И. Гау. 1847 г.

Полковник, переведенный из гвардии, и в армейском мундире выглядел бравым гвардейцем и командовал так, как научился этому в гвардии. Через несколько лет один из таких полковников, самый лучший по службе или в боях, самый удачливый и ценимый государем и великим князем, получал первый генеральский чин и должность командира гвардейского полка, нередко своего родного, где его помнили как коренного офицера. Впрочем, командир мог быть и «пришлым» — гвардеец, начинавший службу в другом полку или даже армеец, который служебным рвением обратил на себя внимание императора и заслужил его доверие. Равенство в чинах гвардейского и армейского полковника давало возможность отличившемуся полковнику-армейцу перейти тем же чином в гвардию, стать командующим полком, а затем генералом с утверждением в должности командира полка. Таких пришельцев общество офицеров гвардейского полка встречало настороженно.

Бывали случаи, когда отличный гвардеец-полковник не отправлялся в армию, а сразу или почти сразу после производства в генеральский чин получал гвардейский полк, и даже свой родной. Финляндец Иван Степанович Ганецкий в чине полковника командовал батальоном, в 1854 году возглавил Л.-гв. Финляндский резервный полк, затем был произведен в генералы и в 1856 году сменил генерала Ф.Ф. Ребиндера во главе действующего полка.

Петр Петрович Ланской, тот самый, которому суждено было жениться на вдове А.С. Пушкина, всю свою службу с 1818 года, от юнкера до полковника включительно, провел в Кавалергардском полку. В 1844 году он в чине генерал-майора был назначен командующим Л.-гв. Конным полком, а через два года утвержден командиром полка. У этих двух полков постоянно прослеживается соперничество, конкуренция, и даже некоторый антагонизм. Поэтому для старого кавалергарда Ланского новое назначение было психологически нелегким. Родным Кавалергардским полком в то время командовал его товарищ и лучший друг генерал-майор барон И.А. Фитингоф, и они дали друг другу слово приложить все старания к уничтожению антагонизма между кавалергардами и конной гвардией, и добились в этом некоторого успеха. Однако между этими полками и дальше сохранялся дух соревнования.

Обер-офицеры Л.-гв. Московского, Гренадерского и Литовского полков в 1845–1849 гг.

Должность бригадного командира в гвардии, где все полки находились всегда рядом, компактно, не имела большого значения. Поэтому бригадным командиром, как правило, являлся старший из двух полковых. Прокомандовав положенный срок гвардейским полком, или одновременно полком и бригадой, генерал получал армейскую бригаду, а потом следующий чин и армейскую дивизию. Еще несколько лет — и самый заслуженный, хорошо зарекомендовавший себя генерал-лейтенант назначается командиром одной из гвардейских дивизий, которых при Николае I было шесть — три пехотных и три кавалерийских. Конечно, лучше всего, если это была именно та дивизия, куда входил родной полк.

Антон Антонович Эссен в 1816 году был выпущен в Л.-гв. Конный полк корнетом, к 1826 году дослужился до полковника. В 1834 году произведен в генерал-майоры с назначением состоять при Гвардейской Кирасирской дивизии. В 1835 году назначен командиром Л.-гв. Гродненского гусарского полка, в 1837 — командиром 2-й бригады 2-й легкой Гвардейской кавалерийской дивизии с оставлением командиром полка. В конце того же года назначен командиром своего родного Л.-гв. Конного полка. В 1839 году назначен в Свиту Его Императорского Величества с оставлением в должности командира полка. В 1842 году назначен командующим 1-й бригадой Гвардейской кирасирской дивизии с оставлением командиром полка. В 1844 году Эссен был назначен командующим 2-й Кирасирской дивизии, в 1848 году произведен в генерал-лейтенанты и получил родную Гвардейскую Кирасирскую дивизию.

Штаб-офицер Л.-гв. Измайловского полка в 1845–1849 гг.

Самый лучший командир, любимый государем, отмеченный великим князем, мог сразу получить и свой гвардейский полк, а затем и свою гвардейскую дивизию. Михаил Александрович Офросимов в 1825 году из капитанов в Л.-гв. Измайловского полка был переведен в Л.-гв. Егерский полк с производством в полковники, в том же году переведен в Л.-гв. Финляндский полк, командовал 2-м батальоном, а в 1833 году произведен в генерал-майоры с назначением командующим Л.-гв. Финляндским полком. Вскоре он был утвержден его командиром. Это был первый командир, назначенный из офицеров полка, хотя и не коренной финляндец. В 1839 году, сдав полк новому командиру, Офросимов был назначен начальником 2-й Гвардейской пехотной дивизии, куда входили финляндцы, и вскоре произведен в генерал-лейтенанты. Император Николай I высоко ценил Офросимова, всегда был к нему внимателен, не уставал благодарить за отличное командование вверенными ему частями. Один из современников вспоминал: «Когда он командовал гвардейской дивизией, то однажды Николай Павлович был особенно доволен смотром этой дивизии. По окончании учений государь подъехал к Офросимову благодарил его за службу и, между прочим, милостиво сказал: „Дай мне поцеловать твою мордочку“ и потянулся исполнить свое желание; но случилось, что у Офросимова расстегнулись в то время чешуйки под каскою, а так как ему хотелось быть по форме, то он в волнении торопился застегнуть их (как это обыкновенно случается при такой спешности), и ему не удалось это скоро исполнить; чрез это поцелуй замедлился и мог выйти неудачным, в особенности, если принять в соображение, что и государь, и генерал были верхами и лошади их не стояли покойно. Тогда Николай Павлович милостиво повторил: „Да целуй же“. Это сцена не прошла незамеченной для всех на смотру и еще более убедила окружающих в расположении государя к Офросимову».[137]

М.А. Офросимов (справа). Фрагмент акварели «Освящение знамен в Зимнем дворце 26 марта 1839 г.». Худ. П.А. Федотов. 1839 г. (не окончена)

В гвардии выше дивизионного начальника были только должности начальника гвардейской пехоты, гвардейской кавалерии, гвардейской пешей или конной артиллерии. Например, Родион Егорович Гринвальд прошел путь от корнета до полковника в Кавалергардском полку, командовал армейским полком, своим родным полком, армейской дивизией, своей родной Гвардейской кирасирской дивизией, состоял при инспекторе резервной кавалерии, а в 1855 году назначен командиром Гвардейского кавалерийского корпуса.

Если после этого продолжался путь наверх, то он означал опять командование армейскими объединениями. Могло последовать назначение не на строевую, а уже на административную должность. Высшей точкой сугубо военной карьеры могли быть чин полного генерала и должность командира одного из армейских корпусов. Старый финляндец Ганецкий, уже при новом государе, дослужился до генерала от инфантерии и командира Гренадерского корпуса.

Генерал Л.-гв. Кирасирского Его Величества полка в 1844–1855 гг.

Для избранных судьбой и государем был еще чин фельдмаршала и должность командующего армией. Фельдмаршалов при Николае I было пять. Князь Петр Христианович Витгенштейн в молодости, еще в екатерининские времена, служил в Л.-гв. Семеновском, затем в Л.-гв. Конном полку, а в 1808 году назначен шефом Л.-гв. Гусарского полка. Князь Фабиан Вильгельмович Остен-Сакен был армейцем. Граф Иван Иванович Дибич-Забалканский только первые несколько лет своей службы провел в Л.-гв. Семеновском полку, а в начале 1814 года ему пришлось командовать отрядом, куда входила Гвардейская легкая кавалерийская дивизия. Князь Иван Федорович Варшавский, граф Паскевич-Эриванский, тоже совсем недолго в молодости пробыл в Л.-гв. Преображенском полку, зато в 1817 году был назначен командиром 2-й Гвардейской пехотной дивизии, в 1821 году — 1-й Гвардейской пехотной дивизии, а в 1824 году снова отправился в армию — командовать 1-м пехотным корпусом. Светлейший князь Петр Михайлович Волконский в юности, при Павле I, служил в Л.-гв. Семеновском полку, затем, при Александре I, большая часть его службы была штабной, а при Николае I — административной, во главе Министерства двора и уделов.

Гвардией при Николае I командовали августейшие особы. Много лет это место занимал великий князь Михаил Павлович: с 1826 года — командующий корпусом, с 1831 — командир корпуса. В 1849 году его сменил наследник цесаревич Александр Николаевич.

Наследник цесаревич Александр Николаевич. Худ. Ф. Крюгер. После 1845 г.

Кроме карьеры строевого офицера, был и другой путь наверх — по штабной части. Поступление в академию при Николае I больших перспектив не давало — в это время служба в Генеральном штабе еще не получила такого почета и престижа, как в более поздние времена. До 1850-х годов вся работа офицеров-генштабистов состояла в статистике и картографии, и на нее находилось немного желающих.

Настоящую штабную карьеру делали на адъютантских должностях. Можно было попасть в адъютанты к генералу — дивизионному или более высокому начальнику, и сменить полковой мундир на общеадъютантский, украшенный аксельбантом. Такой офицер постоянно находился при генерале, а в своем полку только числился.

Гвардейские адъютанты, пехотный в 1826–1844 и кавалерийский в 1826–1830 гг.

А.С. Апраксин, полковник Л.-гв. Конного полка, флигель-адъютант. Худ. М. Крылов. 1827 г.

Другой род адъютантов составляли полковые и батальонные. Аксельбантов им при Николае I не полагалось. В пехоте они отличались тем, что были единственными обер-офицерами, которые носили шпоры, поскольку в строю им полагалось быть верхом. В кавалерии и артиллерии они ничем не отличались от остальных офицеров. В каждом полку пехоты был один полковой адъютант и три батальонных, в кавалерийском — только полковой. Адъютанты отдельных батальонов, пеших артиллерийских бригад и гвардейской конной артиллерии были приравнены к полковым. Любопытно, что по сравнению с офицерами, служившими не в полках, а в свите государя, при генералах, в штабах, полковые и батальонные адъютанты считались фронтовыми, то есть строевыми офицерами. Но при этом они не считались строевыми по сравнению со своими однополчанами.

Кавалерийский флигель-адъютант в 1844–1855 гг.

Должность батальонного адъютанта была несложной и незначительной, обычно ее исполняли юные прапорщики или подпоручики. Зато должность полкового адъютанта была важной, ответственной и влиятельной, на нее назначался один из самых грамотных, исправных, старательных и уважаемых в полку обер-офицеров в чине от поручика до капитана. Между назначением и утверждением в этой должности чаще всего следовал своеобразный испытательный срок, длившийся в разных случаях от месяца до года. Все полковые адъютанты гвардейских полков были лично известны государю.

Император Николай I. Худ. Г.Д. Митрейтер. 1840-е гг.

В начале 1850-х годов, когда конногвардейцами еще командовал генерал Ланской, любопытный случай произошел с замещением адъютантской должности: «В Конном полку открылась вакансия полкового адъютанта; при известном благоволении императора Николая Павловича к своему шефскому полку это считалось верным обеспечением вензелей, и честолюбцы пустили в ход все интриги, чтобы добиться этого назначения. В течение полугода эту должность примерно исправлял Альбединский, и Ланской, считая его вполне достойным офицером, решился утвердить его полковым адъютантом. Альбединский имел очень мало средств и никакой протекции. Кружок богачей-аристократов имел своего кандидата — Черткова, сильного своими связями, и всячески агитировал, чтобы сломить твердое решение командира полка.

Однажды, во время приема с глазу на глаз, государь, любивший входить в разные подробности, спросил Ланского: „У тебя очищается адъютантская вакансия?" — „Так точно, ваше величество“. — „Я слышал, ты избираешь Черткова?" — „Ваше величество! Должен ли я считать этот вопрос изъявлением вашего желания?“ — почтительно спросил Ланской. — „Это почему?“ — „Потому что оно для всякого становится законом, и только в силу его я имею право обидеть офицера“. — „Нет, Ланской, всегда поступай по совести. Тебе это ближе и лучше знать“, — ответил государь и, милостиво потрепав его по плечу, уже с легкой усмешкой добавил: „Взялся поинтриговать, и не выгорело, а тебе за правду — большое спасибо! Я люблю, чтобы мне так служили"».[138]

Музыкальный вечер у Львова. Литография П. Рорбаха. 1840-е гг.

Для одних адъютантская служба заканчивалась «обращением во фронт», то есть возвращением в строй, другие могли на штабных должностях дослужиться до полковника. Если за этим следовал генеральский чин, то при отсутствии опыта командования частями он означал получение административной должности.

Полковых адъютантов своих любимых полков — Л.-гв. Преображенского и Конного — император, как правило, жаловал званием флигель-адъютантов. Это звание было огромной честью для офицера любого полка. Флигель-адъютантами назывались адъютанты императора в чинах штаб— или обер-офицеров. Одни флигель-адъютанты служили непосредственно в Свите Его Величества, дежурили во дворце, сопровождали государя, выполняли его поручения. Им полагался свитский мундир с аксельбантом и с вензелем на эполетах. Другие, получив это звание, оставались в полках при своих прежних должностях и в полковых мундирах. Их отличали только вензель и аксельбант. В любом случае звание флигель-адъютанта было наградой за хорошую службу или за подвиги в боях, знаком монаршего благоволения. В глазах обычных офицеров флигель-адъютанты были счастливцами, оседлавшими фортуну.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.