Бес интриги

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Бес интриги

Нашей героине казалось, что она сама выбрала Салтыкова. На самом деле он, как и все окружавшие великокняжескую чету люди, являлся ставленником Бестужева. Чоглокова предложила царевне ложную альтернативу: двух кандидатов, один из которых был заведомо неприемлем, а другой уже начал ухаживать и получать робкие знаки внимания. Поэтому выбор Екатерины оказался заранее просчитан канцлером{14}.

В редакции, предназначенной для С. А. Понятовского, великая княгиня писала, что Сергей уже несколько лет был в нее влюблен, но только последние полгода она начала отвечать ему взаимностью. Из остальных вариантов «Записок» эта подробность убрана. Зато присутствует рассуждение о знатности рода возлюбленного.

«Семья Салтыковых была одна из самых древних и знатных в империи». Добавихм: и очень влиятельных. Мать — близкая подруга государыни. Отец — генерал-аншеф, генерал-адъютант, сенатор и генерал-полицмейстер Санкт-Петербурга. В случае чего обоюдных усилий родителей должно было хватить, чтобы защитить молодого человека. Благодаря Владиславовой Екатерина уже очень хорошо разбиралась в семейных связях русских родов и понимала, что Салтыковы — не та фамилия, на которую власть легко посягнет. Дипломаты писали о противостоянии «выскочек», окружавших Елизавету, и старинных семейств. Выбирая Сергея, Екатерина протягивала руку последним — ведь фавор невозможно было утаить. До сих пор Голштинскую фамилию считали чужой. С появлением наследника от «своего» отношение могло измениться.

Поэтому ухаживание нового кавалера было принято благосклонно. Молодой камергер получил от Бестужева строжайшие указания и при поддержке Марьи Симоновны начал осаду. Канцлер нашел в Сергее способного ученика, схватывавшего все на лету и не стеснявшегося в средствах. Подкуп слуг, лесть «тюремщикам» Екатерины, разыгрывание пламенной страсти — все пошло в ход. «По части интриг он был настоящий бес», — признавалась императрица.

По прошествии многих лет она давала Салтыкову трезвую, не лишенную гнева характеристику. «У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какой дает большой свет и особенно двор. Ему было 26 лет; вообще и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся; свои недостатки он умел скрывать: самыми большими из них были склонность к интриге и отсутствие строгих правил; но они тогда еще не развернулись на моих глазах». Так писала умудренная опытом немолодая дама, а в двадцать с небольшим Екатерине казалось, что Салтыков искренне влюблен в нее: «Я спросила его: на что же он надеется? Тогда он стал рисовать мне… столь же пленительную, сколь полную страсти картину счастья, на какое он рассчитывал. „А ваша жена, на которой вы женились по страсти два года назад?“ …Тогда он стал мне говорить, что не все то золото, что блестит, и что он дорого расплачивается за миг ослепления… Мне было его жаль. К несчастью, я продолжала его слушать»[410].

Крепость продержалась «всю весну и часть лета», однако преследования Сергея «стали еще жарче». Однажды во время охоты за зайцами «на острову» влюбленные остались наедине и полтора часа проболтали о пустяках. Салтыков утверждал, что между ним и другими кавалерами двора не могло быть никакого сравнения. Екатерина смеялась, но в глубине души признавала правоту поклонника. Наконец, «я ему сказала, чтобы он ехал прочь, потому что такой долгий разговор может стать подозрительным». Сергей потребовал признания, что любимая к нему неравнодушна. «Да, да, но только убирайтесь», — ответила наша героиня. «Я это запомню», — отвечал Салтыков, пришпорив лошадь. Слово не воробей. Екатерина поняла, что проговорилась. «Нет, нет», — крикнула она вслед. «Да, да», — донеслось из чащи.

Это происшествие напугало великую княгиню, она поняла, что слишком далеко зашла: «Тысячи опасностей смущали мой ум». И недаром. Муж, обычно такой равнодушный, почувствовал угрозу и сказал в присутствии камер-лакеев: «Сергей Салтыков и моя жена обманывают Чоглокова, уверяют его, в чем хотят, а потом смеются над ним». Екатерине тут же донесли, она крайне встревожилась и посоветовала Салтыкову быть поосторожнее. Но нет, Сергей не исчез. Напротив, он действовал так, будто чувствовал за своей спиной могущественную поддержку. «Чоглоков и его жена были кротки, как овечки». Странное поведение для Аргусов, если только им не отдали приказа молчать.

Зимой истекающего 1752 г. Екатерина почувствовала «кое-какие легкие признаки беременности». С ней это происходило впервые, и, надо полагать, наша героиня догадалась о своем положении позже, чем опытный возлюбленный. Возможно, он посчитал свою миссию исполненной. «Мне показалось, что Сергей Салтыков стал меньше за мною ухаживать, — жаловалась женщина, — что он становился невнимательным, подчас фатоватым, надменным и рассеянным».

14 декабря двор отбыл в старую столицу. Ехали очень быстро, днем и ночью. На последней станции признаки беременности у великой княгини «исчезли при сильных резях. Прибыв в Москву и увидев, какой оборот приняли дела, я догадалась, что могла легко иметь выкидыш». Вероятно, тогда же он и произошел, потому что более о своей первой беременности Екатерина не упоминала вплоть до наступления следующей — весной того же года. Знала ли императрица о произошедшем? Ее поведение по отношению к невестке позволяет сказать, что тетушка молчаливо срывала на ней злость. Вроде бы делать нечего, но и принять происходящего Елизавета не могла.

Месть выглядела мелочной. Великокняжескую чету поселили в деревянном флигеле дворца, построенном только этой осенью, а потому сыром: «вода текла с обшивок». Комнаты, выходившие на улицу, были отданы великой княгине, так что Екатерина оказалась как бы на проходном дворе, а ее спальня была последней в анфиладе, поэтому любой, кто заходил с улицы или выходил на нее, шел через спальню великой княгини. Очень тонкий намек для толстой тетушки! В уборной великой княгини поместили еще семнадцать камер-юнгфер и камер-фрау, все они терпели страшную тесноту. Прямо под окнами расположили отхожие места для них.

По малейшей нужде эти девушки и дамы должны были, конфузясь, идти мимо постели своей хозяйки. В первые десять дней Екатерина была больна — видимо, тогда и случился выкидыш — и нуждалась в покое. А ее тайна в сокрытии. Но нет, молодую женщину намеренно выставили напоказ. Ширмы, которыми она велела отгородить себя от прохода, ничего не меняли, потому что двери постоянно хлопали, а холодный воздух вместе с вонью из клоаки попадал внутрь. На десятый день Елизавета Петровна пришла посмотреть на больную и пообещала сделать другой выход.

В результате дверь пробили из уборной. «Я не знаю, как эти семнадцать женщин, живших в такой тесноте и подчас болевших, не схватили какой-нибудь гнилой горячки… — писала Екатерина, — и это рядом с моей комнатой, которая благодаря им была полна всевозможными насекомыми до того, что они мешали спать». Как такая мелочность сочеталась в Елизавете с вполне естественным страхом за близких? Незадолго до поездки в Москву императрица отправилась в Кронштадт на освящение канала и приказала великокняжеской чете следовать за ней.

«Первая ночь после ее приезда была очень бурной, — вспоминала наша героиня, — и государыня подумала, что мы во время бури находимся на море; она очень беспокоилась всю ночь, и ей казалось, что какое-то судно, которое было ей видно из окон и которое билось на море, могло быть той яхтой, на которой мы должны были приехать. Она прибегла к мощам, которые всегда находились рядом с ее постелью. Она поднесла их к окну и делала ими движения, обратные тем, которые делало боровшееся с бурей судно. Она несколько раз вскрикивала, что мы, наверное, погибнем, что это будет ее вина».

Между тем семейный кораблик Петра и Екатерины действительно терпел крушение. На исходе зимы произошел случай, исполненный для великой княгини потаенного смысла. Во время дуэли был тяжело ранен Захар Чернышев. «Мы узнали, что Захар Чернышев и полковник Николай Леонтьев поссорились между собою из-за игры в карты у Романа Воронцова, что они дрались на шпагах и что Захар Чернышев был настолько тяжело ранен в голову, что его не могли перенести из дома графа Романа Воронцова в его собственный; он там и остался, был очень плох, и говорили о трепанации. Мне это было весьма неприятно, так как я его очень любила»[411].

На первый взгляд обычная дуэль, если не вспомнить, что поединки чести во времена Елизаветы Петровны только входили в русский дворянский обиход и сами по себе являлись событием неординарным. А тяжелое ранение в голову — вещь вообще из ряда вон выходящая для карточного спора. О Чернышеве знали, что он поклонник великой княгини. Во время болезни Елизаветы Петровны в 1749 г. Екатерина даже рассчитывала, что в случае смерти государыни на полк Захара Григорьевича можно будет положиться при вступлении великого князя на престол[412]. Тогда они с Петром сидели в одной лодке и жена поддерживала амбиции мужа. Теперь ситуация менялась на глазах. Чернышев из офицера, преданного малому двору, превращался в человека царевны. Фактически произошло покушение на его убийство, и это не могло не затрагивать интересы Екатерины.

Кто был заказчиком? Или, вернее, по чьему наущению спровоцировали дуэль? Мемуаристка не говорила об этом прямо. Но сделала прозрачный намек: «Все случилось в доме графа Романа Воронцова», а последний входил в партию Шуваловых. «Этот поединок занял весь город, — вспоминала Екатерина, — благодаря многочисленной родне того и другого из противников. Леонтьев был зятем графини Румянцевой и очень близким родственником Паниных и Куракиных. Граф Чернышев тоже имел родственников, друзей и покровителей». Последних Екатерина не перечисляла, ибо принадлежала к ним сама, но отсылала понятливого читателя к семейным связям противников.

Графиня Румянцева, та самая, что была приставлена к великой княгине до Чоглоковой, не входила в круг друзей Бестужева и «терпеть не могла» Салтыковых. Зато состояла в тесных отношениях с Маврой Егоровной Шуваловой, урожденной Шепелевой, женой графа Петра Ивановича Шувалова и ближайшей подругой государыни. Круг покровителей Леонтьева более или менее ясен, это враги канцлера. Почему удар не был нанесен непосредственно по Сергею? Похоже, что дуэль Чернышеву устроили для примера, в расчете на испуг. «Леонтьев был по приказанию императрицы посажен под арест, — писала Екатерина. — …Когда опасность миновала, дело замяли».

Следовало ожидать сурового наказания, но тяжело ранивший Чернышева полковник вышел сухим из воды. Это подчеркивало силу противников канцлера. Недаром Салтыков предпочел на время затаиться. «Так как Москва очень велика и все там всегда очень раскидывались, — писала Екатерина, — то он воспользовался такой выгодной местностью, чтобы ею прикрыться и… сократить свои частые посещения двора».

Выкидыш показал, что дело не завершено. А встречаться на проходном дворе, где обитала великая княгиня, было невозможно. Влюбленным требовалась помощь. Именно теперь настал подходящий момент, когда Сергей мог сблизить свою даму и своего покровителя. «Мы согласились, что для уменьшения числа его (Салтыкова. — О.Е.) врагов я велю сказать графу Бестужеву несколько слов, которые дадут ему надежду на то, что я не так далека от него, как прежде».

Канцлер, по словам Екатерины, «сердечно этому обрадовался и сказал, что я могу располагать им каждый раз, как я найду это уместным» и «просит указать надежный путь, которым мы можем сообщать друг другу, что найдем нужным». Нетрудно догадаться, что связным был выбран Салтыков. «Старик отлично его принял, отвел его в сторону, говорил с ним о внутренней жизни нашего двора», назвал «неглупым молодым человеком», потом пустился рассуждать о тяжелом положении Екатерины, «как будто жил в моей комнате». На прощание Алексей Петрович сказал о великой княгине: «Она увидит, что я не такой бука, каким меня изображали в ее глазах».

Екатерине казалось, что они с Сергеем действуют вдвоем, ища защиты канцлера. На деле же она предложила использовать как связного между собой и Бестужевым человека, давно подставленного ей опытным царедворцем. С этого момента началось реальное сближение канцлера с великой княгиней. Оба шли на альянс охотно, готовые «все простить», лишь бы обрести политическую опору.

Вскоре поддержка очень понадобилась Екатерине. В мае 1753 г. появились новые признаки беременности. 30 июня молодая женщина ощутила боль в пояснице. Чоглокова позвала к ней акушерку, которая предсказала выкидыш, случившийся на следующую ночь. Тринадцать дней Екатерина оставалась в опасности, а потом еще шесть недель проболела. На этот раз поведение Елизаветы Петровны было совсем иным, чем прежде. «Императрица пришла ко мне в тот самый день, когда я захворала, и, казалось, была очень огорчена моим состоянием», — вспоминала наша героиня. Вероятно, канцлер все-таки смог убедить монархиню внутренне примириться с неизбежным и на время изменить стиль общения с невесткой.

Петр тем временем предпочитал напиваться в своей комнате. Все происходившее его унижало. «В этих ночных и тайных попойках великого князя со своими камердинерами… случалось часто, что великого князя плохо слушались и плохо ему служили, ибо, будучи пьяны, они… забывали, что они были со своим господином, что этот господин — великий князь; тогда Его Императорское Высочество прибегал к палочным ударам или обнажал шпагу, но, несмотря на это, его компания плохо ему повиновалась».

Эта сцена настолько психологически точна, что трудно обвинить Екатерину в выдумке. Человек, забывающий уважение к себе, напиваясь со слугами, потом хочет заставить их слушаться, но уже не может, ибо они держатся с ним запанибрата. Он хватается за палку, пытаясь побоями добиться своего, но вместо желанной цели только еще больше роняет авторитет. «Не раз он прибегал ко мне, жалуясь на своих людей и прося сделать им внушение, — продолжала Екатерина, — тогда я шла к нему и выговаривала им всю правду, напоминая им об их обязанностях, и тотчас же они подчинялись».

Конечно, в этих словах много самолюбования. Однако мы знаем, что наша героиня действительно умела подчинять себе окружающих. Что же до Петра, то дальнейшее показало: он и правда не мог заставить себе повиноваться. В такие моменты великий князь становится жалок. А уже в следующие — страшен. Однажды, зайдя в его комнату, Екатерина «была поражена при виде огромной крысы, которую он велел повесить»[413]. Петр парадоксальным образом сочетал легкомыслие с тонкими абсурдными ходами, имевшими символический смысл. Не стоит думать, будто царевна не поняла намека. Она заметила, что крысу повесили, «не спросив и не выслушав ее оправданий». Муж надулся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.