«Заговор по всей форме»
«Заговор по всей форме»
Дознание по делу Лестока было лишено логики: лейб-медика обвиняли в попытке устройства переворота сразу и в пользу молодого двора, и в пользу Ивана Антоновича. Однако это не остановило Елизавету. Подозрительная от природы, она чувствовала шаткую почву под ногами и позволяла Бестужеву запугивать себя мнимыми и настоящими заговорами. С самого воцарения ей угрожала тень Брауншвейгского семейства, с одной стороны, и племянник, имевший неоспоримые права на престол — с другой. Так естественно было соединить обе опасности в лице одного виновника.
Но на деле комплоты зрели порознь. Согласно донесениям французского посла графа Луи Дальона (д’Альона) и датского — графа Рохуса Фридриха Линара, родовитая знать склонялась в пользу Ивана Антоновича, но были и те, кто связывал надежды с великокняжеской четой. Порой кажется, что, оставив в живых малолетнего свергнутого императора, Елизавета пошла на поводу у своего доброго сердца — не захотела проливать кровь. Однако, если присмотреться внимательнее, она поступила очень умно. При наличии двух претендентов на корону у всех недовольных был не одни центр притяжения — великий князь или Иван Антонович, — а два. Это дробило силы, вызывало несогласия в среде оппозиционеров и в конечном счете сталкивало их друг с другом, а не с императрицей.
Зимой 1749–1750 гг. государыня тяжело заболела. Она почти не выходила из покоев, придворные говорили о ее скорой кончине. Вспоминали искусного Лестока: теперь-де некому помочь умирающей. В донесениях Дальона сообщалось о «тайных сборищах» родовитых особ, на которых высказывались предложения «арестовать великого князя и его супругу» и вернуть корону несчастному Ивану Антоновичу. Линар добавлял, что «число лиц, замешанных» в подобных совещаниях, «было весьма велико». В другое время они ссорились между собой, но теперь объединились, «ибо всем в равной мере грозил кнут»[343]. Поправившись, Елизавета начала расследование.
Казалось, ее официальный наследник Петр Федорович — тоже сторона пострадавшая. Однако и он не ушел из круга подозреваемых, чему способствовало дело поручика Бутырского пехотного полка Иоасафа Батурина. «В начале зимы я увидела, что великий князь очень беспокоится, — вспоминала Екатерина. — …Он больше не дрессировал своих собак, раз по двадцать на дню приходил в мою комнату, имел очень огорченный вид, был задумчив и рассеян; он накупил себе немецких книг… часть их состояла из лютеранских молитвенников, а Другая — из историй и процессов каких-то разбойников с большой дороги, которых вешали или колесовали. Он читал это поочередно, когда не играл на скрипке». Подобной литературой Петр сам распалял и запугивал себя, а потом начинал молиться. «Так как он обыкновенно недолго хранил на сердце то, что его удручало… то я терпеливо выжидала, что он мне скажет. Наконец, однажды он мне открыл, что его мучило».
Все лето в Раеве, пока Кирилл Разумовский охотился на Екатерину, великий князь рыскал по окрестным лесам со сворой собак. Он рано уходил и поздно возвращался, жена видела его только за столом. «Чоглоков получил от обер-егермейстера под предлогом развлечения великого князя две своры: одну из русских собак… другую из французских или немецких». Надзиратель забрал себе русскую, а Петр — иностранную. Почти все его время проходило или в лесу, или за приготовлениями к охоте, причем молодой человек вникал во все мелочи и постоянно торчал на псарне.
Трудно не разглядеть в действиях обер-егермейстера Алексея Разумовского особый план. Наследника отвлекли от того, что происходило у него дома. Кирилл приезжал к обеду, видел на нем великого князя, который сразу после стола уходил, и оставался до ужина в компании Екатерины. Потом царевна, гость и обер-гофмейстерина вечерили, Кирилл уезжал, а Петр заваливался домой, когда супруга уже спала.
Нашей героине, вероятно, казалось, что самое интересное творится вокруг нее. Однако великий князь имел все основания утверждать обратное: его чуть не втянули в полновесный заговор. Петр все время проводил в обществе егерей, приставленных к его своре, и, как признавалась Екатерина, «коли пошло начистоту, он связался с этими людьми, закусывал и выпивал с ними». Уместно будет подчеркнуть, что охотники, как и собаки, были присланы от обер-егермейстера. Они-то и свели Петра Федоровича с Батуриным.
«В Москве стоял тогда Бутырский полк, — писала Екатерина. — В этом полку был поручик (по другим источникам, подпоручик. — О.Е.) Асаф Батурин, весь в долгу, игрок и всюду известный за большого негодяя, впрочем, человек очень решительный». Через егерей, с которыми Батурин неизвестно как познакомился, он стал добиваться свидания с великим князем, упирая на свою «преданность» и на то, что «весь полк с ним заодно». Сначала Петр испугался, но постепенно дал себя уговорить. Поручик подкараулил его в лесу «в укромном местечке», пал на колени и поклялся «не признавать никакого другого государя, кроме него». Услышав такие слова, Петр якобы дал шпоры лошади и ускакал, оставив соблазнителя на коленях.
Вскоре ему передали, что Батурин арестован и перевезен в Преображенское, где была Тайная канцелярия. Екатерина замечала, что муж «дрожал за своих охотников и очень боялся быть замешанным». Несколько дней спустя егеря тоже были взяты под стражу. Великая княгиня ободряла мужа, говоря, что его единственная вина — «дурная компания». Но Петр продолжал трястись. «Говорил ли он мне правду? — рассуждала Екатерина. — Я имею основания думать, что он убавлял, передавая о переговорах, которые вел».
Некоторое время спустя егерей выпустили, но приказали покинуть Россию (все они были иностранцы). Охотники сумели передать великому князю, что не назвали на допросах его имени, «вследствие чего он прыгал от радости». «Что касается Асафа Батурина, то его нашли очень виновным… Он замышлял ни более ни менее как убить императрицу, поджечь дворец и этим ужасным способом, благодаря сумятице, возвести великого князя на престол. Он был осужден после пытки к заключению на всю жизнь в Шлиссельбург»[344].
В другой редакции Екатерина прямо писала, что между великим князем, его егерями и Батуриным было несколько свиданий. Она чувствовала, что муж признавался ей «только наполовину». «Мне стало жаль его за страдание, которое он испытывал… Это дело в продолжение двух недель его очень мучило; когда же он увидел, что… дело это не имело для него никаких дурных последствий, он незаметно его позабыл». Вряд ли Петр легко избавился от страха. То, что ему ничего не сказали о расследовании, должно было только насторожить наследника. В Тайной канцелярии находилось целое дело, используя которое можно было лишить Петра права наследовать престол и даже заточить. О чем Елизавета позднее не раз намекала неблагодарному племяннику. Признания Батурина не пускали в ход до удобного момента и, таким образом, держали цесаревича в напряжении. Над его головой подвесили дамоклов меч.
«Несколько лет спустя после моего восшествия на престол это дело попалось мне в руки, — вспоминала Екатерина. — Оно было очень объемисто, и вследствие этого до своей смерти императрица не имела о нем правильного представления… Дело это было, может быть, одним из самых серьезных в ее царствование, хотя оно было затеяно безрассудно и неосторожно, и, говоря без обиняков, это был заговор по всей форме; Батурин убедил сотню солдат своего полка присягнуть великому князю; он уверял, что получил на охоте согласие этого князя на возведение его на престол. На пытке он сознался в своих сношениях с этим князем через посредство его егерей… Егеря были уличены… но, впрочем, допрошены только слегка». По словам Екатерины, они «не захотели или не посмели» изобличить великого князя «настолько, насколько требовала истина». После этого происшествия Елизавета Петровна перестала целовать руку наследника, когда он подходил целовать ее длань. «С этого времени я стала замечать, как в уме великого князя росла жажда царствовать, — писала наша героиня. — Ему этого до смерти хотелось»[345].
Следствие выявило весьма серьезные планы Батурина. Он с другом подпоручиком Тыртовым первым делом намеревались убить фаворита, поскольку такой шаг сразу парализовал бы действия преданных Елизавете лейб-компанцев. «Того-де ради хотя малую партию он, Батурин, соберет и, нарядя в маски, поехав верхами, и, улуча его, Алексея Григорьевича, на охоте изрубить или другим манером смерти его искать», например отравить мышьяком. Батурин хотел привлечь к заговору работных людей московских суконных фабрик, которые в тот момент бунтовали. Он сносился с одним из их главарей суконщиком Кенжиным, которому обещал: «Мы заарестуем всех дворян»[346]. Поручик был убежден, что сможет подбить на переворот Преображенский батальон и даже лейб-компанцев, «а они-де к тому склонны и давно желают». Однако на подкуп солдатских голов нужны были деньги, которые авантюрист думал получить от Петра. Рабочим он обещал тотчас после переворота выдать недоплаченное жалованье. Всем служивым за участие сулили «капитанский ранг». Надлежало «вдруг ночью нагрянуть на дворец и арестовать государыню со всем двором»[347].
Маски, поджоги, яд — каждый дворцовый переворот заключал в себе много авантюрного. Подготовленный Батуриным план вовсе не был неосуществим и, если бы не донос одного из гренадеров Бутырского полка, мог прийти в действие. Однако имелось важное препятствие — великий князь не дал денег. У него их просто не было. Доходы наследника неуклонно сокращались. Ему было назначено 400 тыс. в год, но, по сведениям Мардефельда, реально он получил только 80 тыс. в 1744 г. и 8 тыс. в 1746-м[348]. Посадив племянника на «голодный паек», Елизавета Петровна, без сомнения, обезопасила себя.
Уместен вопрос: до какой степени история с егерями была провокацией? Недаром приставленных к великому князю охотников допросили лишь слегка, а потом выдворили за границу. Ведь могли, как Румберга, заточить. Создается впечатление, что егеря выполнили приказ сверху и позднее «пострадали» только для виду. Вот Батурин — настоящий заговорщик, об его авантюризме знали и специально свели с Петром. От удара камня о камень должна была вылететь искра.
Ловкость проведенной игры заставляет подозревать в ней уверенную руку Бестужева. А участие в обеих интригах — любовной в Раеве и политической в лесах — братьев Разумовских позволяет предположить, что канцлер и его покровитель-фаворит действовали заодно. Великокняжескую чету намеревались поймать в две ловчие ямы. Но царевну спасла осторожность, а ее мужа — трусость. Он не довел переговоров до конца, раньше времени сорвался с крючка. Однако подозрения Елизаветы только укрепились. «Не удивлюсь я, — рассуждал Финкенштейн о Бестужеве, — если найдет он способ переменить наследника или, по крайней мере, назначение его затруднить. Ненависть, кою великий князь к фавориту питает, частые ссоры между тетушкой и племянником повод к сему могут подать»[349].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.