5. Учение о смешанной форме государственного устройства.
5. Учение о смешанной форме государственного устройства.
Учение о смешанной форме государственного устройства играло определенную и весьма заметную роль в политических теориях древности. Оно возникло в качестве составной части этих теорий еще у древнегреческих мыслителей (в частности у пифагорейцев, Платона, Аристотеля) и получило свое развитие в политико–философских концепциях эллинистического (например Полибия) и римского времени. Важное место это учение занимает и в диалоге Цицерона «О государстве» (De re publica).
Центральной идеей того раздела диалога Цицерона, который сам автор определял как раздел, посвященный проблеме наилучшего государственного строя (de optimo statu civitatis) следует считать учение о смешанной форме правления. Наиболее развернутое определение этой формы Цицерон дает в конце первой книги, говоря, что из трех простых форм наилучшей он считает царскую, но ее превосходит такая, которая равномерно, и в правильных пропорциях сочетает три лучшие формы общественного устройства. Здесь же поясняется, какие именно начала должны войти в качестве компонентов в эту смешанную форму, как они должны сочетаться друг с другом и взаимно умерять друг друга: желательно, чтобы в государство входило нечто выдающееся и свойственное царской власти, нечто, характеризующее авторитет правления первых людей, и, наконец, нечто близкое к контролю над делами по воле и усмотрению большинства.
Преимуществами этого смешанного устройства является, во–первых, некое «великое» равенство, которое не может быть продолжительное время уделом простых форм государственного устройства, а затем — прочность, тоже такое свойство, которым едва ли могут похвалиться простые формы, слишком легко вырождающиеся в свою противоположность. Для смешанной формы подобное вырождение почти исключено (оно может иметь место лишь при каких–то особых пороках правителей!), ибо «нет причины для переворота там, где каждый прочно занимает свое место, и нет формы, в которую она могла бы выродиться». Однако к этому развернутому определению смешанного государственного устройства Цицерон подходит далеко не сразу. Значительная часть первой книги посвящена сравнительному описанию простых форм.
Проследим, как развивается рассуждение главного участника диалога (Сципиона) о государстве. После предварительных замечаний относительно самого названия res publica, проблемы возникновения (в силу природного социального влечения!) и определения существа res publica (совокупность людей, связанных воедино общностью правосознания и интересов), причем эти соображения даны весьма кратко, Сципион переходит к определению основных типов государственного устройства. Им устанавливаются три простые формы: монархия (или царство) аристократия и демократия. Ни одна из них для Сципиона не является совершенной; он считает их терпимыми, однако подчеркивает их недостатки, в особенности, тот главный порок, что каждая из этих форм, взятая в отдельности, не имеет устойчивости и легко переходит в извращенную форму. Так возникают своеобразные циклы и кругообороты сменяющих друг друга государственных форм, от которых застрахована лишь некая четвертая форма государственного устройства, т.е. смешанная, состоящая из трех названных.
После этого введения Сципион, казалось бы, должен был привести определение смешанной формы. Но здесь другой участник диалога — Лелий — обращается к нему с просьбой ответить, какую из трех простых форм Сципион считает наилучшей. В середине этого обращения текст обрывается. Сципион, как явствует из дальнейшего, соглашается ответить, но говорит, что ответ не так прост, ибо мнения расходятся, и излагает сначала точку зрения сторонников демократии (здесь текст восстанавливается), затем — сторонников правления оптиматов, но сам не высказывается ни за, ни против и уклоняется от оценки. Тогда Лелий снова спрашивает его, какую же форму он одобряет более всего. С оговоркой о предпочтении смешанной формы (это, конечно, ослабляет последующее заключение), Сципион говорит, что из простых форм он более всего одобряет царскую. Затем с помощью различных примеров и аналогий он пытается убедить Лелия в правильности этой мысли и снова подходит к вопросу о различных вырождениях простых государственных форм, по сравнению с которыми только смешанная форма является устойчивой. Как и в начале диалога, необходимость смешанной формы выводится главным образом из факта неустойчивости форм простых. И только после этого Сципион, наконец, дает развернутое определение смешанного государственного устройства и описывает его преимущества.
Благодаря подобному методу изложения как бы подчеркивается и оттеняется тот факт, что смешанная форма, с одной стороны, свободна от недостатков чистых форм, а с другой — объединяет в себе все их преимущества. Но, вообще говоря, недостатки и невыгоды чистых форм рассматриваются довольно кратко, значительно подробнее обсуждается опасность их постоянной смены. Однако неустойчивость этих форм, с точки зрения Цицерона, один из основных, но отнюдь не единственный недостаток. Смешанное устройство замечательно не только своей прочностью, но и осуществлением идеи справедливости, а простые (или чистые) формы далеко не совершенны в этом смысле, не говоря уже об их склонности к вырождению.
Таковы главные положения речи Сципиона, примеряющего идею о смешанном государственном устройстве к римскому обществу. Вероятно, неслучайно Цицерон вкладывает изложение этой теории в уста Сципиона, в кружке которого подобные проблемы, как это видно хотя бы на примере политических воззрений Полибия, несомненно дебатировались. Остановимся теперь на источниках этого учения.
Нам известно, что идея смешанной формы правления разрабатывалась греческой философской мыслью еще до Платона и Аристотеля. Так философ–пифагореец Архит говорил, что «наилучшее государственное устройство должно состоять из соединения всех других политических форм, должно заключать отчасти демократию, отчасти олигархию, монархию и аристократию».
Более широкое развитие это воззрение получило в сочинении о государстве другого пифагорейца — Гипподама, который считал: «Законы особенно будут прочны в том случае, если государство имеет характер смешанный и составлено из всех других форм государственного устройства». Гипподам довольно подробно объяснял выгоды сочетания этих «других форм», т.е. царской власти, аристократии и демократии.
У Платона мы не встречаем развернутого определения смешанной формы, но в «Законах», где идет речь о различных формах правления, имеется следующее, правда, довольно беглое, указание: «Мы должны сказать, что есть еще и третья форма государственного устройства, в которой заключаются все виды и случайности остальных форм».
Аристотелю также знакомо учение о смешанной форме, и он высказывается на эту тему более определенно: «Некоторые полагают, что лучшее политическое устройство — смешанное из всех. Поэтому они хвалят политическое устройство Лакедемона. Итак, вообще говоря, те, кто думает, что следует соединять различные формы государственной жизни, рассуждают правильнее, ибо политическое устройство, сложенное из многих других, действительно лучше». К числу государств, в которых этот принцип нашел себе практическое применение, Аристотель относил, кроме Лакедемона (монархический элемент — цари, аристократический — герусия, демократический — эфоры), также Крит, Карфаген и даже законодательство Солона считал не чуждым этого принципа.
К римской же конституции — для ее характеристики и для объяснения причин величия Рима — учение о смешанной форме было, как уже указывалось, впервые применено Полибием. Он тоже отмечает достоинства лакедемонской конституции, учрежденной Ликургом, который, понимая, что «всякий вид государственного устройства, простой и опирающийся на одну силу, опасен», соединил все достоинства лучших политических форм воедино, «чтобы ни один из элементов государственной власти не мог склониться к свойственному ему пороку, чрезмерно усилившись, но чтобы государство, уравновешенное одинаковыми тяжестями, существовало как можно долее».
К той же цели, по мнению Полибия, направлено и римское государственное устройство — «самое лучшее из всех, какие были на нашей памяти» и в котором три простые формы соединены с таким искусством (монархический элемент — консулы, аристократический — сенат, демократический — комиции), что ни одной из них не отдается видимого предпочтения.
Таковы вкратце высказывания греческих авторов о смешанном государственном устройстве. Из них, если говорить об источниках Цицерона в трактате «О государстве», следует, очевидно, назвать в первую очередь Платона (что неоднократно подчеркивается самим Цицероном) и Полибия.
Когда говорят о Цицероне как о мыслителе, то почти всегда указывают, что он был эклектиком. Но если это и так, то все же это не дает еще достаточных оснований считать его всего лишь компилятором. Отношение Цицерона к своим источникам — сложное, переходящее иногда в прямую полемику. Нам, конечно, трудно судить об этом в тех случаях, когда самые источники до нас не дошли или сохранились в крайне незначительных фрагментах и пересказе (как, например, Хрисипп, Панетий, Посидоний, Антиох Аскалонский); но когда речь идет о таких источниках, как Полибий или Платон, то отношение к ним со стороны Цицерона может быть показано на ряде примеров и достаточно наглядно.
Что касается Полибия и центрального раздела его историко–философской концепции — учения о смешанном государственном устройстве, то Цицерон, как мы уже могли убедиться, во многом следует этому своему источнику. Пожалуй, наиболее важным в данном случае следует считать то обстоятельство, что он примыкает к Полибию в стремлении видеть смешанный строй осуществленным на историческом примере Римского государства.
Однако, следуя за Полибием, Цицерон все же иногда отходит от него в сторону. Так, для Полибия круговорот простых форм обусловлен, собственно говоря, единственной причиной — неустойчивостью этих форм. Цицерон же, рассуждая об основах смешанного устройства, на первое место, как мы видели, ставит «великое равенство» и только потом переходит к «прочности». Конечно, Цицерон понимает «великое равенство» достаточно своеобразно. Это, безусловно, не равенство в области имущественных отношений или в смысле равенства способностей, но скорее равенство прав, предполагающее, однако, определенную градацию «по достоинству».
Таким образом, Цицерон, по выражению И. Фогта, отходит от Полибиева «биологического» схематизма, особенно в тех случаях, когда говорит о возможности для политического деятеля влиять на смену государственных форм и даже в какой–то мере ее направлять. Кроме того, у Полибия прочность смешанного устройства соотнесена лишь с естественной порой его «процветания» (т.е. опять–таки определяется «биологическими» факторами), тогда как Цицерон допускает в принципе «вечное» существование государства со смешанным устройством. Такое государство ничто не может поколебать или разрушить, если только не какие–то роковые ошибки его руководителей.
Своеобразное отношение Цицерона к источникам еще более ярко проявляется, когда возникает вопрос о влиянии Платона. Последнее отнюдь не исчерпывается только теми случаями (кстати сказать, довольно многочисленными), когда сам Цицерон его отмечает и подчеркивает. Более того, оно также может быть прослежено, так сказать, по двум противоположным направлениям: там, где Цицерон следует за своим источником, и там, где он фактически с ним полемизирует.
Прежде всего принципиально различным оказывается — об этом уже вскользь говорилось — общее представление о государстве. Если идеальное государство Платона (в «Государстве» и даже, в какой–то степени, в «Законах») имеет значение лишь абсолютной (и отвлеченной) нормы, то совершенное государство Цицерона есть построение, пригодное именно для Рима и даже связанное с определенной исторической эпохой. Государство Платона — идея, государство Цицерона — историческая реальность. Цицерон рассматривает развитие и смену простых форм не вообще, но на примере истории Рима. Основными пороками этих форм, как только что говорилось, являются их «несправедливость», их неустойчивость, и только смешанная форма может считаться и справедливой, и устойчивой, причем эта устойчивость превращается у Цицерона в незыблемость и даже вечность. «Ибо государство, — пишет он, — должно быть устроено так, чтобы быть вечным»; или: «Я все же тревожусь за наших потомков и за бессмертие государства, которое могло бы быть вечным, если бы люди жили по заветам и обычаям отцов».
Известно, что Цицерон дополнил свой труд «О государстве» вторым сочинением «О законах», следуя образцу Платоновых диалогов. К этому, несомненно, можно добавить, что сама литературная форма диалога тоже заимствована у Платона. Однако и на этом примере нетрудно показать своеобразное отношение Цицерона к источникам. Так, если в диалоге «О государстве» имеются чисто внешние и формальные «совпадения» с «Политией», то даже и в этих случаях все переделано на «римский лад». У Платона диалог происходит на празднике фракийской богини, в доме у человека, не являющегося даже гражданином Афин, у Цицерона — во время Латинских празднеств, в доме первого гражданина и государственного деятеля — Сципиона Эмилиана. Это придает всему диалогу чисто римскую окраску. Платон, как известно, заключает свой диалог апофеозом, в котором выступает некий воин, павший в бою и очнувшийся от десятидневной «смерти»; Цицерон дает в заключение беседу между двумя героями Рима и мотивирует ее введение вполне правдоподобным образом, т.е. сновидением. У Платона произведение кончается апофеозом философа, у Цицерона — апофеозом государственного деятеля.
Приведенные места являются примерами как бы «скрытой полемики». Но в трактате «О государстве» наряду с самой высокой оценкой Платона можно встретить также прямые и открытые выпады против него. Так, Цицерон (устами Сципиона) заявляет, что ему легче следовать избранной им теме, показав Римское государство на различных стадиях его развития, чем рассуждать о каком–то вымышленном государстве, как это делает Сократ у Платона.
Полемика против Платона незаметно перерастает в полемику вообще против греческих образцов и канонов. Весьма показательна приводимая в самом начале II книги трактата апология Катона Старшего, этого «истинного римлянина», врага растлевающих иноземных влияний. Ссылаясь именно на него, Цицерон (устами Сципиона) рассуждает о преимуществах Римского государства по сравнению с Критом, Спартой, Афинами, государственный строй которых всегда зиждился на законах и установлениях, введенных отдельными деятелями. «Напротив, наше государство, — говорит Цицерон, — создано умом не одного, а многих людей и не в течение одной человеческой жизни, а в течение нескольких веков и на протяжении жизни нескольких поколений».
Не менее полемический характер носит и рассуждение о выборе места для основания города, будущего Рима. В данном случае явно ощущается стремление противопоставить Рим греческим приморским полисам. В этом же плане воспринимается и противопоставление выборной царской власти, существовавшей, по мнению Цицерона, у древних римлян, принципам Ликурга, который якобы настаивал на том, что цари не могут быть избираемы, коль скоро они должны принадлежать к роду, ведущему свое начало от Геркулеса. Наконец, одним из наиболее ярких примеров полемики с греческими образцами и вместе с тем примером восхваления римской самобытности может служить отрицание Цицероном той версии, что Нума Помпилий был учеником Пифагора (или хотя бы его последователем). Это рассуждение заключается весьма характерным пассажем: «Меня радует, что мы воспитаны не на заморских и занесенных к нам науках, а на прирожденных и своих собственных доблестях».
Таково довольно сложное, своеобразное отношение Цицерона к греческим образцам и источникам, и в первую очередь к Платону и Полибию. Но все же основные идеи политико–философского учения Цицерона были, конечно, заимствованы им из сферы греческого политического мышления, и с этим фактом нельзя не считаться.
В заключение следует остановиться на вопросе, который тесно связан со всем предыдущим. В каком соотношении находятся теоретические построения Цицерона с его практическими политическими позициями? Существует ли подобная связь вообще и в чем она выражается?
Так как для Цицерона его совершенное государство — отнюдь не отвлеченная идеальная норма, но совершенно реальный и исторический факт, то и смешанное устройство было, по его мнению, воплощено в жизнь в истории Рима. Конечно, воплощение это относится к прошлому (опять–таки locus communis почти всех аналогичных построений древних), ко времени предков (maiores). Подкрепляя это мнение ссылкой на авторитет Панетия и Полибия, Цицерон говорит, что наилучшим состоянием государства было то, какое римлянам оставили их предки. В конце первой книги трактата «О государстве», именно там, где Сципион считает нужным перейти к изложению конкретно–исторического материала, снова подчеркивается, что смешанное устройство для определенного периода истории Рима было вполне реальным фактом.
Что же это за период? Обычно в построениях подобного рода период наивысшего расцвета, «золотой век», относят к древнейшим временам. У Цицерона это не так. Наоборот, у него можно встретить определенные указания на то, что в эпоху царей или ранней республики положение государства было недостаточно устойчивым. Правда, эта точка зрения высказывается как бы сторонниками демократии; Цицерон может ее не разделять, но следует обратить внимание на момент, который неоднократно подчеркивается уже самим Цицероном: смешанное государственное устройство в Риме устанавливается постепенно, на протяжении веков и жизни многих поколений.
Трактат «О государстве», как уже говорилось, полностью не сохранился, и одна из больших лакун приходится именно на те разделы, в которых, по–видимому, было развернуто описание эпохи расцвета. Но нет оснований сомневаться в том, что Цицерон имел в виду Римское государство, строй, созданный предками (maiores) и просуществовавший до времени Гракхов, до того, как «смерть Тиберия Гракха и еще раньше все его стремления как трибуна разделили единый народ на две части». Если говорить о хронологических рамках этого периода процветания, то, очевидно, следует иметь в виду отрезок римской истории от окончания борьбы между патрициями и плебеями и до движения Гракхов.
Так локализуется во времени эпоха осуществления или воплощения смешанного устройства в истории Рима. Какова же наиболее характерная черта этого устройства, т.е. тот практический результат, то общественное, государственное «благо» в его конкретном и практическом преломлении, во имя которого смешанный строй и должен быть установлен. Касаясь этого вопроса, мы вплотную подходим к определению основных политических лозунгов, политических позиций самого Цицерона. Ибо его политическим кредо, верность которому он сохранял на протяжении почти всей жизни и политической деятельности, был лозунг «согласия сословий» (concordia ordinum или consensus bonorum omnium). Недаром во второй книге диалога «О государстве» дается чрезвычайно поэтичное, даже вдохновенное сравнение гармонии в области музыки и пения с гармонией сословий: «Так и государство, с чувством меры составленное путем сочетания высших, низших и средних сословий…, стройно звучит благодаря согласованию [самых несходных начал]».
Какой реальный смысл вкладывал сам Цицерон в этот свой излюбленный лозунг и на каких основаниях могло, с его точки зрения, существовать и укрепляться согласие всех сословий?
Как только что было отмечено, лозунг concordia ordinum появился лишь в определенный момент политической деятельности Цицерона. В своих первых речах он выступает в роли разоблачителя нобилитета. И только впервые в 66 г., в его речи в защиту Клуенция, появляется идея блока между сенаторами и римскими всадниками. В дальнейшем этот лозунг становится лейтмотивом почти всех политических выступлений Цицерона. Особенно горячо он пропагандирует его в годы своего консульства, в период борьбы с Катилиной. Уже в первой речи против Катилины говорится о необходимости единения сенаторов, всадников и всех «честных людей» с целью борьбы против общего врага, а в четвертой речи против Катилины дается совершенно апологетическое описание той concordia ordinum, какой охвачены все слои населения, начиная от возродившегося союза между сенаторами и римскими всадниками и кончая отношением к заговору со стороны вольноотпущенников и даже рабов.
Лозунг concordia ordinum — в том или ином аспекте — звучит в речах Цицерона после его возвращения из изгнания, в годы «анархии», после смерти Цезаря и, наконец, в «Филиппиках», где он призывает всех «честных людей», все сословия объединиться против нового тирана — Антония.
Каков же в действительности реальный смысл этого лозунга, который Цицерон считал возможным провозглашать и отстаивать в самых различных политических ситуациях, в самой изменчивой политической обстановке?
Мы не будем выяснять такой интригующий, но мало уловимый момент, как внутренняя убежденность Цицерона в правоте этого лозунга, т.е. искренность его веры в возможность единения всех сословий. Это, в конце концов, момент второстепенный, хотя вся практическая сторона деятельности Цицерона, а также некоторые откровенные высказывания в его частных письмах едва ли могут оставить сомнения на этот счет. Важнее другое. Объективный смысл и политическая сила лозунга состояли в том, что он в условиях современной Цицерону римской действительности, в условиях напряженной борьбы политических группировок и их главарей, наконец, в условиях гражданской войны мог звучать, как лозунг «надпартийный», поднимающийся над «частными» интересами и распрями, во имя интересов «отечества» в целом. Конечно, и это достаточно известно, понятие отечества для Цицерона отождествлялось с понятием сенатской республики, и когда он скорбит о «гибели отечества», он имеет в виду гибель традиционного сенатского режима; но это отнюдь не снижало политической привлекательности лозунга в глазах его современников. Недаром в толпе, заполнившей улицы Рима после убийства Цезаря, раздавались призывы к свободе и часто называлось имя Цицерона. Он не принадлежал к заговорщикам и ничего не сделал для свержения тирана», но имя его в такой момент приобрело особое обаяние: оно было символом республики, а не той или иной «партии»; оно напоминало о благе и интересах «отечества» в целом.
Кроме того, когда мы говорим, что Цицерон был сторонником «сенатской республики» или «сенатского режима», то это не следует понимать в том смысле, что он выражал интересы выродившейся сенатской олигархии, которая занимала наиболее консервативные, реакционные позиции. В его понимании, «сенатская республика» — это тот строй, существовавший в «эпоху процветания», когда с руководящей ролью сената (и магистратов) разумно сочетались элементы «демократии» (т.е. было осуществлено смешанное государственное устройство). Недаром Цицерон все же считал нужным возразить своему брату Квинту, когда тот в диалоге «О законах» обрушивается на власть плебейских трибунов, как на наиболее типичный и вместе с тем, наиболее пагубный элемент демократического строя.
Таким образом, Цицерон выступает перед нами как выразитель умеренно–консервативных и «интеллигентных» кругов римского господствующего класса. Его пропагандистские лозунги concordia ordinum и consensus bonorum omnium имели достаточно четко выраженные политический смысл и направление. Учение же о наилучшем государственном устройстве (в той его части, где речь идет о смешении «простых форм») служило теоретическим обоснованием пропагандистских лозунгов, которые применялись Цицероном в его политической практике.