XXVII

XXVII

Назад впереди всех шла Фанни. Она подавалась мед-ленно, неуверенными шагами, наматывая нитку. За ней Порох и Идрис несли на носилках Васеньку. Сзади всех шел Иван Павлович.

Вдруг раздался полный отчаяния голос Фанни:

— Нитка оборвана. Все остановились.

— Надо искать. Найдем. Где же она, она недалеко, ей некуда пропасть, — спокойно проговорил Порох.

Носилки поставили на землю и, нагнувшись над зем-лею и став во всю ширину улицы, пошли, а Идрис и Порох поползли на четвереньках.

И вспомнилось Ивану Павловичу училище и игра «в лисичку». Бумажный след мелких обрывков потерян в кустах за Лабораторной рощей. Широкой лавой разъе-хались юнкера и ищут бумаги. Они изображают гончих собак. И вот кто-то тявкнул. Показались клочки бумаг, и все кинулись к нему и поскакали веселой вереницей по следу искать запрятавшегося юнкера-«лисичку». Им надо поймать его и вырвать из-под погона лисий хвост. Там призом явится этот лисий хвост и маленькая ленточка с жетоном… Здесь выигравшему — жизнь, а проигравше-му — смерть в страшном подземелье…

Глаза и руки напряжены. Пальцы нервно хватают то куски навоза, то перья, то соломины, травки…

Мелькнула под ногтем мягкая тонкая полоска, еще и еще.

— Нашел, — крикнул он. — Сюда!

— Ну, слава Богу! — сказала Фанни и подошла к не-му, тяжело дыша.

— Испугались?..

— Я-то! Ну что вы!

Задор мальчишки заглушил только что сказанное ею робкое, женское: «Ну, слава Богу!».

Фанни взялась за нитку. Порох с Идрисом вернулись за Васенькой и опять пошли в прежнем порядке.

С нервной дрожью ожидали утра. Проснется город, замигают таинственные огоньки в окнах, засветятся бу-мажные рамы и явятся люди на улицу.

Узнают… схватят… и страшный самосуд толпы дун-ган и киргизов прикончит с ним, и с Фанни, и со всеми… Что толку, что потом, по требованию консула, совершит-ся китайское правосудие и несколько обезглавленных тел будет выброшено на поле собакам! Их смертью не вер-нешь к жизни тех, кому так хочется жить…

Ивану Павловичу именно теперь хочется жить. Именно теперь… Когда приехала к нему эта фантасти-ческая девушка, этот озорник-мальчишка с трехлиней-ной винтовкой за плечами и в кабардинской шапке на-бекрень.

Может быть, она его и полюбит. Потому что он-то ее уже полюбил. Полюбил за время этого путешествия, за время этих вечерних и утренних зорь в необъятном про-сторе степи. Полюбил, и надеется, и мечтает, что будет когда-либо день, когда на его предложение она не скажет, что это смешно и ужасно.

Впереди шли, покряхтывая, Порох и Идрис. Они ус-тали. Иван Павлович предложил подменить кого-либо из них.

— Не стоит, ваше благородие. Уже дошли. Чофан ви-дать.

В темноте подземного города показался круглый фо-нарь харчевни.

— Ты, барышня? — осторожно окликнул кто-то Фанни из глубокого мрака.

— Царанка!

— Я, барышня. Лошадь привел, командир привел, всем привел. Поедем. Надо ехать. Светать скоро. Луна светит.

Иван Павлович и Фанни сели на лошадей. Царанка подменил уставшего Идриса. Идрис взял лошадь Пороха, Иван Павлович — Мурзика, на котором приехал Царан-ка в завод, и все поехали за носилками, на которых метал-ся больной Васенька.

Свернули на большую улицу. Сквозь щели в потолке луна лила свет, и серебристые полосы четко ложились на черную землю пола. Лошади пугались и заминались перед ними, храпя и поводя ушами, как перед водой. Ак-сай прыгнул через одну из них, боясь ступить на полосу лунного света.

Светлело. Показалось широкое отверстие выезда из подземного города. Потянуло знойным воздухом раска-ленной земли… Выехали из-под земли, проехали пустую улицу, ворота со спящим часовым-китайцем старых войск. Уснувшие желтые поля окружили их.

Из-за стены колосящейся джугары вышел человек с лошадью в поводу, другой, третий… Казаки… наши…

— А долго, — хрипел Гараська. — Уже светает.

— Да, надо торопиться, — сказал Иван Павлович, — а между тем Васенька может только лежать и рысью не пойдешь.

Их голоса звучали бледно и устало.

— Его надо напоить… Вычистить и вымыть, — ска-зала Фанни.

— Напоить — напоим. У казаков согрет уже чай, а у меня есть фляга с коньяком, а вычистить сейчас некогда. Ведь после этой ямы его отпарить надо, — сказал Иван Павлович.

— По мне, барышня Фаня, — сказал Порох, — так и ходят клопы.

— И по мне, Порох… Чувствую, — с насмешкой над собою проговорила Фанни.

Загорелся восток, раздвинулись дали, погасали звез-ды, и луна, бледная, катилась к горам.

Больного напоили чаем. Он успокоился и в полусоз-нании лежал на носилках, привязанных к двум вьючным лошадям. Отряд потянулся по полям к синеющим горам, и все, что было — темный чофан, канцелярия тифангуаня с писцами, сидящими перед тарелочками с тушью и бу-магой, старый чиновник, сам тифангуань с его достарха-ном, ужасный рассказ Гараськи про китаянку, ночное хождение по тьме кромешной, по лабиринту улиц, яма с клопами, порванная нитка — все это казалось больным, кошмарным бредом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.